«Никто не поверит в Бога, если не встретит на своем пути человека, в чьих глазах увидит отблеск вечности… Не только глазами, но каким-то проникновением сердца и ума» — замечательные слова митрополита Сурожского Антония Блума. Этот отблеск горнего света не перепутать с симпатией человеческой, с влюбленностью. Он зажигает сердце присутствием чего-то иного, не от земли взятого, как горели сердца учеников, шедших с Господом в Эммаус.
Таким светом озарила меня первая встреча с архимандритом Амвросием. Как будто после долгого странствия попал на Родину, в семью, вернулся домой и услышал голос отца. Не то, чтобы мы о многом разговаривали или что-то подолгу обсуждали, нет, но появилась внутренняя глубокая связь, как будто в одном воинстве стоим плечом к плечу, когда единство не столько от близости друг друга, но единство одного взгляда, общего направления судьбы. Когда мы были у старицы Алипии под Киевом, ныне прославленной в лике святых, помню она благословила нас с отцом Амвросием одним общим широким крестным знамением, а потом — маленьким крестом каждого раздельно.
Хотя я с детства и знал немного богослужения, мама водила на с сестренкой совсем еще маленьких в открывшиеся после войны храмы. Но по-настоящему высоту благоговейного отношения к священному — облачению, книге, богослужению — я пережил, находясь в Алтаре с отцом Амвросием. Он вроде бы и не делал никогда особых наставлений, замечаний, но все, кто попадали в алтарь, молодые ребята — семинаристы или маститые батюшки, как-то по-особенному в присутствии отца Амвросия подтягивались и душой, и телом. Его внутренняя собранность порождала и воспитывала в нас благоговейное переживание святости места.
В селе Красном Ивановской области батюшка пригласил меня расписывать Алтарь. За Престолом, довольно высоко, над окном, была глубокая ниша, где мы решили написать образ Нерукотворного Спаса. Поверхность стены была изогнутой и, чтобы верно передать пропорции Лика, необходимо было постоянно спускаться вниз, отходить на расстояние и снова забираться с кистью и палитрой наверх, чтобы подправлять образ.
Расписывал я во время вечерних богослужений. Отец Амвросий служил и предложил мне подсказывать, как подправлять образ снизу. Так мы и писали сообща: батюшка корректировал снизу, глядя от Престола, я писал по его слову сверху.
Вскоре образ был завершен. Подошла суббота. Всенощное бдение. Я подаю батюшке кадило (для меня было особой честью находится в молитвенном предстоянии рядом с архимандритом Амвросием, именно здесь остро переживалось, что мы единое воинство — небесное и земное — на службе у Господа). Батюшка произнес возглас: «Слава Святей, Единосущней, Животворящей и Нераздельной Троице…». Я невольно посмотрел наверх. Образ ожил. Меня словно коснулось некоторое движение, движение глаз Живого Господа. Сердце охватил страх, я почувствовал ватность в ногах, готовность непроизвольно опуститься на колени. Отец Амвросий строго взглянул на меня. Я понял, что он тоже это увидел. В груди прозвучало: «Надо стоять»! Я ощутил явно поддержку его духа, его силы. Запомнилось.
Через несколько лет батюшка спросил меня в доверительной беседе: «Чтобы ты хотел для себя? Какой жизни?» Я высказал свое сокровенное: «Хочу быть как ты». И когда в следующий раз мы вошли на служение в храм, я ощутил, что мы вошли не как отец и сын, а как братья. Каждая беседа, каждая встреча с батюшкой была значительной именно этим незримым присутствием духовного мира, в котором нечто совершается, строится, но лишь вершина айсберга видна нам и понятна в нашей земной жизни.
Я привык работать с кистью, поэтому мне ближе объясняться образами. Если крупным мазком обозначить образ нашего духовника, я бы определил так — всецелое полагание своей жизни на Промысл Божий. В Церкви это называется упованием, в этом слове слышится и полнота преданности и напоенность благодатью. Думаю, подобное в своей жизни хоть ненадолго переживал каждый: когда в напряженные минуты ты словно затихаешь, отстраняешься от круговерти ежедневных забот и прислушиваешься. «Не моя воля, но Твоя, Господи, да будет!»
Батюшка болел давно: воспаление легких, инсульт, перенесенный на ногах…Он говорил: «А ведь верно в Псалтири сказано — дние лет наших 70, аще в силах 80 лет, и множае их труд и болезнь. Труд в смысле — претерпевание постепенного угасания человеческой телесной природы». В нем всегда было спокойное ожидание встречи со Христом, то, ради чего батюшка Амвросий жил всю сознательную жизнь.
Имя Господа всегда было на устах его. Многие отмечали, что как только батюшка произносит имя Иисуса Христа на проповеди — призывая начинать день с молитвы, и в продолжении всех наших дел держать мысленно молитву, и во время наших нескончаемых бесед сердцем предстоять пред Господом — в этот момент душа слушающих сама восхищается и уста произносят Имя Господа вслед за священником.
Живое Имя — всем сердцем, всем умом, кротко, незатейливо. Пусть это сохраняется в душе недолго, молитва уходит. Но это касание с пульсом молитвы другого, как попадание в единый тон Жизни, которая соединяет весь мир — людей, животных, универсум — в единое благодарение Богу.
Батюшка говорил порой: «Уже наверное за 20–30 лет устали слушать от меня одно и тоже — не держитесь за обиду, не осуждайте, умейте прощать, радуйтесь друг другу, молитесь за Литургией — выше этого ничего нет». Вот сейчас бы еще раз услышать от тебя, дорогой батюшка, слова утешения, помолиться с тобой в Алтаре, увидеть твои глаза собранные и добрые. Но ты и есть рядом… Помню, как часто ты напоминал себе и нам слова Господа: «…в мире скорбни будете: но дерзайте, яко Аз победих мир» (Ин.16.32).
Разве могло быть иначе? Человек, который так искренно любил Господа, Его Пречистую Матерь, ушел к ним в дни, когда Церковь Христова празднует Светлое Воскресение Христово, в дни Пятидесятницы. Христос Воскресе, дорогой наш батюшка!