Есть в некоторых православных приходах одна, а иногда и несколько удивительных бабушек — им уже нередко за восемьдесят, а они бывают в храме почти каждое воскресенье, стоят на службе, как свечки, называют всех «дочка» и «сынок», полны доброты и мудрости, и, если поговорить с ними, почти всегда окажется, что в Церкви они уже много десятков лет, еще с советских времен. Приходу храма во имя царевича Димитрия при Первой градской больнице повезло: здесь есть несколько таких бабушек; и одна из них (для кого-то она баба Аня, для кого-то — тетя Нюра), Анна Андреевна ФАДЕЕВА, такой вот, по мнению многих, «приходской ангел». Те, кто близко с ней общались, говорят, что «рядом с ней всегда Пасха и кажется, что именно тебя она любит больше всех». Откуда берутся такие бабушки?
Баба Нюра (справа) и баба Кланя дружат с самого детства; все свои 80 лет обе они прожили в селе Федоровское, и за эти 80 лет ни разу не поссорились
Жизнь «на свежем воздухе»
Баба Нюра живет за 80 километров от Москвы, в селе Федоровском, но в храм при Первой градской больнице, находящийся в центре Москвы, приезжает если не каждое воскресенье, то уж раз-два в месяц точно. Несмотря на свои 80 лет, она идет два километра пешком от Федоровского до автобусной остановки, потом несколько часов едет на автобусе до Москвы. В Москве у нее живут дочь, зять и внучка; у них она ночует, а на следующий день после Литургии — в обратный путь.
В Федоровском баба Нюра живет с самого рождения, все свои 80 лет. Село так названо в честь храма, а храм — в честь Феодоровской иконы Божией Матери. «Помню, мама собирается в церковь, — вспоминает баба Нюра, — скажет: “Нюшенька, вставай, пойдем”. Я помню, какой у нас храм был до того, как его закрыли. Мне тогда лет шесть было…» Открылся храм снова только в 1995 году.
«Молодая я была — в храм редко ходила, — рассказывает баба Нюра. — А как мамочка у меня умерла, вот уж я начала в церковь по-настоящему ходить». Анне Андреевне было тогда чуть за тридцать, у нее на руках была маленькая дочь. От мужа своего, военного, старшины, она убежала через год после свадьбы: «Очень он озорник был, а мамка меня отдала за него. Я не хотела, помню, плачу-плачу: “Мам, ну куда ты меня отдаешь? Он же пьеть”. А она говорит: “Пьянь сопьется, а дурак — никогда”. А он умный. Ну отдала меня — он в соседнем селе жил. А я через год убежала от него домой. Потом в том совхозе, где мы с ним жили, должна была отработать три недели, так меня не отпускали из совхоза, вот ходила из Федоровского за восемь километров каждый день окольным путем, чтоб с мужем-то не встретиться. Ой, один раз он подкараулил меня, схватил, давай чуть ли не душить… а соседка увидала: ах ты, говорит, шершок, что ж ты бабу-то мучишь! Отбила меня. Вот за такого чуду-то выйдешь — не дай Бог! Я уж больше не думала замуж идти. Потом, когда дочка у меня уж выросла, она мне говорит: “Мам, я в Москву в техникум поступила, теперь можешь замуж выходить”. А я говорю: “Нет, дочка, теперь у меня церковь, теперь уж мне и золотого не надо”».
Оставшаяся с маленькой дочкой баба Нюра работала в колхозе дояркой. Первая дойка была в пять часов утра. «Пойду на скотный, дочку запру потихонечку, чтоб она не проснулася. А уж если проснулася, плачет — бери меня с собой. Стала я ее брать с собой: заверну в тулуп, на салазки. Каждый день водила ее — не было ведь садиков. Тяжело было! В пять часов уходила из дому — через три часа возвращалась, потом в обед еще и вечером опять. Ну, вечером я уж ее с Кланиной матерью оставляла… Так она у меня у Клани-то выросла».
Кланя — это теть Нюрина подруга. Теперь уж даже трудно назвать ее «просто подруга». Они ровесницы, то есть бабе Клане сейчас тоже 80 лет, дружат с самого раннего детства, и за эти 80 лет (а Кланя тоже всю жизнь прожила в Федоровском) никогда не расставались и ни разу не поссорились. Жить друг без друга не могут. «Всю жизнь мы с ней вместе. И если один день не видимся, я уж так скучаю по ней!» — говорит баба Нюра.
В детстве у Нюры была семья «богатая» — несколько близких родственников жили в городе. Там работали не за трудодни, как в колхозе, а за деньги, поэтому Нюриной семье помогали. Кланина же семья была очень бедная. «Она даже побираться ходила. У ней мама была парализованная, папаня — пьяница, озорник был страшный, у нее ничего не было, гулять ей хотца, а не в чем пойти-то, — рассказывает баба Нюра. — А у меня много платьев было. Вот я утащу потихоньку из дому платье и ботинки, спрячу за сараем, потом Клане передам. А мамка моя говорит: “Нюш, у Кланьки-то платье, как у тебя!” А я ей: “Ну, мам, ей тоже такое купили!” А это все мое на ней!» — и обе они, и баба Кланя, и баба Нюра, вспоминая это, хохочут…
Восемь выходных за сорок лет
И Нюра, и Кланя работали в колхозе с 12 лет, как война началась. «Я ходила в школу-то много, но в каждом классе по два года сидела, плохо я училась, — рассказывает баба Нюра. — Книжек не было. Как война началась, отца, братьев, всех взяли на фронт, мама парализована была, сказала: “Нюша, кончай учиться, расписаться умеешь — и ладно”. Так четыре класса я кончила и бросила. А с 12 лет мы с Кланей уж каждый день работали. По наряду ходили огороды сажать. Потом побольше стали — и ночами иногда работали: стоговали или на молотилке. И работали мы за палочки, денег нам не давали, зерно давали то, что останется от заготовок, — мы ездили на мельницу молоть и хлебы сами пекли. Потом, правда, деньги стали давать — 12 рублей мы получали…»
Потом — это когда стали Нюра и Кланя работать доярками. Каждый день сорок лет они ходили доить коров — без выходных и отпусков! «У меня примерно восемь выходных за сорок лет было, — говорит баба Нюра. — У нас одни лимитчицы работали, и если мы пойдем в отпуск, то придем через две недели — от коров останутся один хвост да рога. Лимитчицы их не подоят, запустят — коров придется резать. Ни одного отпуска не было, ни разу. Это ужас как работали, одному Богу известно».
«А я один раз в отпуск ездила, — вспоминает баба Кланя. — Мне давали путевку». Вообще, обе они были не просто доярками — передовыми были, на доске почета их фотографии висели. «У меня за труд столько наградов — до невозможности», — говорит баба Кланя.
Кроме того что доила каждая по 26 коров (аппаратами, но потом руками каждую поддаивали — потому что план хоть умри, а надо выполнять), еще приходилось и навоз самим чистить. «Придешь, — делится воспоминаниями баба Нюра, — дышать нечем, скотник валяется пьяный — не знаешь, за что браться… Или свеклу кормовую привезут для коров, вот такую вота, мы в огромные корзинки ее наложим и носим на скотный сами. И по 26 корзинок надо было таких переносить. И силос таскали, и сено, и солому. Я помню, зима, мы все таскаем, снег, а у меня руки морожены — я побегу скорее к крану их греть, кричу, прям отмерзают руки. А брат мой говорил — лучше в тюрьме сидеть, чем, как Нюша, коров доить. Уж как мы все это пережили — одному Богу известно».
Доярки-христианки
За то что Нюра с Кланей передовые были и не пили, как почти все остальные колхозники, а работали без выходных, в советском колхозе терпели то, что они были верующие и веры своей не скрывали. Смеялись над ними, конечно… Баба Нюра никого не осуждает—наоборот: «Если не было в роду православных — очень трудно в церковь-то прийти. А если идет такая ниточка — так и идет, тянется потихонечку. У нас матери ходили в церковь, и мы с детства ходили, нам легче…» Из Федоровского кроме Клани и Нюры только совсем древние старушки еще в храм иногда ходили. А из ровесниц — никто. Нюра иногда ходила по селу, собирала деньги на храм — по десять, по двадцать копеек. За это ее прозвали «агентом». А когда стали старушки одна за другой в Федоровском помирать — по всем баба Нюра ходила Псалтирь читать. И не только старушки — «вот такой первый коммунист у нас был в колхозе, Корнеев, и то, помирать стал, и крест одел, и артос съел».
Ходили Нюра с Кланей в храм в село Голочелово — за пятнадцать километров. «У нас там сначала отец Сергий служил, старенький. Очень хороший был батюшка, добрый. Мы к нему лет пятнадцать ходили. Он был контуженый, в плену был… Он, помню, говорил мне: “Анна, плечи не держат ризу”. Умер он на паперти. После него разные были священники. Ой, один такой был (даже не хочется говорить) — вино пил прям из бутылки… Мы перестали в Голочелово ходить, ездили то в Воскресенск, то еще куда… И вдруг нам говорят: дали в Голочелово нового батюшку, хорошего, из Москвы».
Этим батюшкой оказался молодой, только что рукоположенный священник Аркадий Шатов, который получил свой первый приход в Голочелове, в пяти часах езды от Москвы. Было это тридцать лет назад. Тогда молодых москвичей-священников, да еще с высшим образованием, отправляли служить куда подальше. «И вот, — вспоминает баба Нюра, — мы с Клавой полетели, смотрим: ой, какой батюшка-то хороший! И матушка-то какая хорошая, толстенькая! И четверо ребятишков. Мы так сразу их полюбили, так тогда зарадовались!»
И стали Нюра с Кланей каждое воскресенье в храм ходить, и все праздники. Притом что выходных-то у них не было! «Мы в воскресенье с утра коров подоили и побежали (это 15 километров!), ну иногда кто подвезет на попутке. А так все пешком, и еще продукты несем — там, где батюшка служил, магазинов-то не было, а у него ребятишки. Бежим с Кланей сломя голову, а батюшка-то нас поджидал, не начинал без нас службу… А потом после службы чаю попили — и обратно на дойку. Идем, идем, Кланя говорит: давай полежим. Ляжем на снег, полежим, потом снова бежим. Прибежим прям на скотный, домой не заходим — и прям доить коров. Потом придем домой — дома печка не топлена. Я уж тогда одна жила, дочка у меня в Москве уже в техникуме училась. У меня был чайник электрический, я туда яиц накидаю, сварю, поем, а печку топить не могу — вдруг растоплю и усну замертво? Так и лягу спать…» — делится воспоминаниями баба Нюра.
Ни одного воскресенья они не пропускали.
«Мы до отца Аркадия непросвещенные были, — продолжает баба Нюра. — Отец Сергий самоучка был, служил он старательно, но не было книжек, и ничего мы не знали толком, а отец Аркадий нас просветил, всю веру нам открыл. Он иногда приезжал к нам в Федоровское, старушек причащал, у меня ночевал, и все рассказывал нам, а мы его спрашивали: а вот мы это не понимаем и то, — а он нам все объяснял.
Мы еще когда к отцу Сергию ходили, старушки-то там пели, они нас с Кланей звали “молодки”, а когда мы петь пытались, они нам говорили: “Петухи кахетинские”. И все мы думали: “Господи, как бы нам всему научиться-то!..” И ведь Господь дал: и книжки у нас появилися, и всему научилися. А потом отец Аркадий дал мне молитвослов: “Нюр, вот утренние и вечерние молитвы, надо это читать”. Я ему: “Ой, батюшка, мне что, вставать в два часа ночи? — На дойку ж надо было к пяти! — Когда я буду это читать-то? Я не успею…” А он мне: “Нюр, прочтете…” И ведь все слава Богу! Я уж потом не могла не помолиться с утра — ну, встану пораньше, начинаю молиться, поклоны делать. А если я не помолюсь Богу утром рано, так я уже приду не такая. Я уж и устану больше!»
«У моей матери было Евангелие, — еще вспоминает баба Нюра. — Я, помню, когда молодая была, читала его на печке, а ничего не понимала. Только Откровение когда стала читать, с печки чуть не спрыгнула, как мне страшно стало. А потом, когда отец Аркадий стал у нас служить, он стал говорить, что надо Евангелие читать. И я раз прочла, два прочла — а потом все открылося! А теперь уж не могу не почитать Евангелие — не усну».
Сейчас у 80-летней бабы Нюры ежедневное правило такое: «Две кафизмы, четыре главы Евангелия, две главы Посланий, правило, акафист Николаю Угоднику, Божией Матери, канон Спасителю — матушка Сонечка велела (жена отца Аркадия, которая умерла в 1990 году), поклоны еще…» И пока все это не прочтет, спать не ляжет. «Нешто можно? Я, может, завтра не встану!.. Нам уж надо готовиться, нам уж пора умирать, наше время. Смерти я очень боюсь. Как там будя — не знаю. Нам бы веру держать с Кланей до конца, вот что я у Господа прошу! Только б Господь не отнял разум, ходить бы нам в храм понемножку. Батюшка говорит: упала — катися, не можешь — колодайся. Ну, доколадаемся как-нибудь до храма… Кланька меня отвезет или я ее…» «И салазки есть, и тележка есть», — весело подхватывает баба Кланя. Обе смеются.
Каждый день они ходят в храм в их Федоровском, читают акафист Николаю Чудотворцу. («Четырнадцать годов уж читаем — батюшка нас так благословил»). Они даже телевизор не смотрят никогда, хотя он и есть у обеих. Кланя говорит: «Я живу, как Агаша Лыкова. У меня приемничек такой стоит на кухне, я и то его почти никогда не включаю. Вот сейчас сын Володька из больницы ко мне переехал — он телевизор включает, ну, ему делать-то нечего… А я сижу пряду в другой комнате — мне и без телевизора хорошо».
Подруга Кланя
А у Клани было трое детей: сыновья. И муж — «озорник». «Я его и то боялась, — рассказывает баба Нюра. — Он ее все время бил. Она, правда, сама очень смелая и боевая, она справлялась с ним. Если б я на ее месте была, он бы меня давно прибил. Отец Аркадий, помню, приехал в гости, говорит: “Где Клава-то? Пусть заходит”. А я говорю: “Батюшка, ее Миша бьеть”. — “Как Миша бьет?!” — “На крыльце, бутсами”. Ой, такая жизнь у ней — книгу напишешь, вот ей-Богу. У ей такие пережитки! И брат умер молодой, и сестра помярла, и сына убили, а второй сын болеет сильно, за год три инфаркта, и сноха какая умерла — как дочь была!» «И все живу, все живу», — бодро отзывается Кланя. Ее «озорник муж» умер всего три года назад.
Баба Кланя, несмотря на все свои «пережитки», и сегодня задаст жару некоторым молодым. Огромный огород до сих пор сама копает. «Я до того шустра, прям сил нет, до того я шустра», — говорит она. «Да, — поддакивает баба Нюра. — Она как трактор».
«Я и сейчас еще мешок картошки допру, хоть я такая старушня, — продолжает Кланя. — Я молодая была худая, а силы было лошадино. Пойдем с мужем лес пилить — я на лесоповале работала еще, — десять кубов надо поставить, план. Ни одну бабу в лес не допускают, не положено, а меня лесник допускал. Я знала, как дерево валить правильно. А надо не только дерево свалить, надо его распилить, все сучья обрубить. А кому рассказать — не поверят: муж на меня кладет тяжелый комель (это то, что снизу у дерева, а сверху — макушка), я не могу сама на плечо себе комель положить, он мне его положит, себе макушку — и прем. А дров я переколола в деревне!.. Ходила, за деньги колола. У меня три сына, надо им всем было велосипеды, и то, и се. День и ночь работала.
На мотоцикле я ездила, а еще на тракторе хочется мне попробовать! Была б я молодая, я б себе обязательно машину купила! Так мне нравится, когда баба за рулем. Я даже и правила знаю. Мишка, муж мой, совсем неграмотный был, я тоже не очень грамотная, но все-таки три класса закончила; так вот когда он мотоцикл купил — на права-то надо ему было сдавать, — так я ему читала правила.
В храм-то Мишка не против был, чтоб я ходила, на мотоцикле нас иногда возил. Только звал меня — “попова дочка”».
«Напышниками — пешком в Царствие Небесное»
Ездила несколько раз баба Нюра к знаменитому старцу Павлу Груздеву. «Мы с Сонечкой, с матушкой отца Аркадия, ездили, — вспоминает она. — Я когда к нему приехала первый раз-то, он меня вдруг позвал на исповедь: Анка, говорит, иди. Я говорю матушке: “Откуда он меня знает-то?” Она говорит: “Иди, иди”. Он меня спрашивает: “От Аркашки?” —“Да, от отца Аркадия…” Потом говорю: “Отец Павел, очень грехов много привязла”. Он говорит: “Ну тогда не пей, Анка, три дня чай горячий. А напышниками своими ты в Царство Небесное пойдешь пешком”. А он ведь не знал, что я пеку пироги-то». Пирогами баба Нюра действительно знаменита: в девяностые годы пекла она их в Сестричестве святого царевича Димитрия, и ни один приходской праздник ни в храме Святителя Николая в Кузнецах, ни в храме во имя царевича Димитрия не обходился без ее «напышников».
«Потом еще я к нему несколько раз ездила, — продолжает баба Нюра. — Однажды с одной моей подругой, тоже Анной, приезжали, когда он уже в Пироговке лежал, глаза оперировал. Пришли мы к нему в палату — а народу у него полно! — и вдруг он говорит: “А это пришли две Анны, ж… деревянны”. Я говорю: “Батюшка, видишь ли чего?” Он говорит: “Людей вижу, как деревья. А мне главное — Евангелие видеть. Я все книги наизусть знаю, а Евангелие не знаю”».
«Потом дочка-то у меня — уже замужем она была — болеть сильно стала, ночами спать перестала. Она в храм-то почти не ходила, в детстве в Голочелово я ее редко брала — далеко, а потом, когда отец Аркадий у нас уже стал служить, она в Москве уж жила. Я отцу Павлу про нее сказала, а он мне говорит: “Анка, жить будет, только в болезнях”. Потом поехали мы с дочкой к отцу Аркадию. Батюшка долго с ней говорил, не знаю о чем. И вот ведь как Господь призовет — так призовет. Ничего я ее не заставляла, а вот мы приехали в Москву, она и говорит вдруг: “Мам, дай мне молитвенничек твой… и еще дай мне и Евангелие поглядеть”. Евангелие почитала немножко и говорит: “Мам, я ведь нонче спала”. Сейчас она в храм-то ходит, и внучка ходит, и зять иногда… А дочка мне говорит как-то: “Мам, что ж ты меня не ругала-то, что я в храм не ходила”. Я ей говорю: “Что я тебя буду ругать-то, когда ты под потолок!” А переживала я…»
В воскресенье только кошке на обед наработаешь…
Баба Нюра разные истории из своей жизни рассказывает. Про то, например, как привезли однажды на корм коровам «модную» картошку — синеглазку: «А у нас одна моя знакомая сторожем была, вот она и говорит: “Нюрка, мы сторожим нонче, пойдем, потаскаем ночь-то на семена”. Натаскала я себе — потом батюшке на исповеди сказала, а он и говорит: “Знаешь, Нюр, а ты сколько взяла синеглазки, вместо нее своей картошки обратно отнеси”. И стала я ходить на скотный, свою картошку обратно таскать». У Нюры и Клани, кстати, кроме всего прочего еще и огороды были по 30-40 соток — и всегда в образцовом порядке. Они еще и у отца Аркадия успевали огородом заниматься! «Мы ему грядки наделаем, и посодим, и вырастим, и выполем, и выкопаем, и посолим? — рассказывает баба Нюра. — Матушка была с ребятишками, батюшка служил, а мы — перерыв, например, в службе, у батюшки исповедь: “Батюшка, мы пойдем пополем на огороде, пойдем польем”. Успявали, успявали — когда дойку двухразовую сделали, полегче стало…»
Еще рассказывает про то, как через пять лет служения прямо перед Рождеством перевели отца Аркадия на другой приход, за несколько десятков километров от Голочелова. «Даже не дали ночную службу отслужить, — вспоминает баба Нюра. — Мы пришли на службу-то, я смотрю, бабки-то все какие-то чудные, и говорят мне: “Анна, ведь батюшку перевели!” — “Да куда?” — “В Белопесоцк”. — “Да когда?” — “Да вот отслужил утром Литургию Сочельника, вас не было, все вас ждал, всем иконки давал”. А у нас было отчетное собрание, мы не могли прийти-то, нас не пустили бы. Потом через несколько дней я говорю Кланьке: “Поеду я в Белопесоцк”. Она говорит: “Поезжай, подруга, узнай”. Приехала я, говорю отцу Аркадию: “Батюшка, мы поедем с Кланей туда, где все решають”. Он говорит: “Нет, ни в коем случае, назад возврату нет, как бы еще дальше не угнали…”
Ну и стали мы ездить к нему туда, где он служит, — а его несколько раз усылали по разным храмам. Вот уже 33 года я у отца Аркадия…»
Потом, когда в 1991 году отцу Аркадию дали больничный храм, стала баба Нюра к нему туда ездить. Она в то время жила в Москве у дочери, нянчила внучку. А когда появилось сестричество при Первой градской больнице, баба Нюра стала работать в сестричестве: «Я уже на пенсии была, но еще молодая. Пякла пироги, и еще несколько раз в неделю ходила в отделение — за больными ходила, подмывала их, стирала за ними. У меня была одна палата, девять бабков — одни одинокие, никому не нужные. Придешь к ним — они нагишом, все мокрые, грязные, вонь стоит невыносимо какая. Потом намоешь их — они сидят, сияют. Они мне деньги иногда пытались давать — но я не брала никогда, говорю: “Вы лежите, а мы ходим”. Нешто можно у них брать? А одна Зиночка у меня была — ее будешь мыть под душем два часа, она скажет: “А вот катушек, давай еще мыть” — така капризная была. Но мне все равно очень нравилось там, я любила туда ходить».
«Сейчас, как приеду в Москву, — продолжает баба Нюра, — батюшка спрашивает: “Как здоровье?” Я говорю: “Видишь, приковыляла. Значит, слава Богу”. А из церкви идешь — как на крыльях летишь, сколько радости. А порой вот останешься дома в воскресенье — даже тошно. И ведь из дел-то ничего не сделаешь! Я и дочке все время говорю, еще мать моя говорила: в воскресенье только кошке на обед наработаешь.
Сейчас мы живем очень хорошо, всем довольны. Только вот уж жить некогда. Хоть бы Господь нас еще попридержал здесь. Для храма нам дал бы Бог здоровья. Очень мы в храм любим ходить. Разве чем это заменишь? Ничем… Мы все пережили, и сладко, и горько. Не сколько сладко, сколько горько. Но мы радуемся — слава Богу за все, что нам Господь дал».
А еще, как рассказывают прихожане, баба Нюра ежедневно огромный помянник читает за всех, о ком ее хоть раз попросили помолиться. «Иногда попросишь ее за какую-нибудь свою родственницу помолиться, — говорит одна прихожанка, — несколько месяцев пройдет, встретишь бабу Аню в храме, а она спрашивает: “Ну как там Оля? Как Саша?” Обо всех помнит!»
Читайте также: