О Кукуево
Елена Кучеренко
Если пройтись по нашей деревне, можно встретить огромное количество застарелых пепелищ, которые когда-то были уютными пятистенками. Горят они чаще всего по весне, когда жгут сухостой. Каждый год случаются пожары, история повторяется и повторяется.
Когда мы приехали туда в прошлом году, увидели, что пожар опалил заброшенный сарай в двух-трех десятках метров от нашего участка. До нашего дома, слава Богу, огонь не дошел.
Два года назад у нас дорогу щебеночную сделали, пожарные могут проехать. Правда, добираться им не меньше получаса, так что приедут они в случае чего только к шапочному разбору. Но все равно как-то увереннее себя чувствуешь.
Раньше вместо дороги там была «непаханая целина». Весной к нам доезжали только трактора. И если какой-то дом горел, вызывать пожарных не было никакого смысла, техника все равно застряла бы, если не в первой, то во второй канаве.
Мы сами оставляли машину в километре от дома, у помойки. И шли пешком через поле со всеми детьми, тюками, зверями, колясками и слезами на глазах. Нашу часть деревни местные старожилы прозвали «кукуево» (ну это если сокращенно и цензурно) — за удаленность от какой-либо цивилизации.
В общем, эти пожары — бесконечная проблема, и нас она тоже волнует. А недавно к нам в гости в Москве ненадолго заехал священник из деревни. Я спросила, как дела там, у нас… Слово за слово, заговорили мы о пожарах.
— Ой, ты истории просила. Сейчас я тебе расскажу. Сам недавно узнал. Ты бабку Марфу покойную застала? Богомолку?
«Погиб твой Колька»
Со старой Марфой я познакомилась года за три до ее смерти. Она жила одна в маленьком нарядном деревянном домике вверх по нашей улице. Как-то я проходила мимо, и бабушка Марфа позвала меня зайти вечером в гости.
Была зима, и к моему приходу она растопила русскую печку. Помню, что было жарко, как в бане. А она была дома в валенках и куталась в пуховый платок… Старость. Специально для меня она нажарила картошки, и мы ели ее с солеными огурцами и маринованными маслятами. По осени грибы в огромном количестве растут там прямо за домами.
Марфа рассказала мне тогда о своей жизни, о том, как родила семерых детей и трое из них умерли. Что у нее 17 внуков и сколько-то там правнуков. Я никого из них никогда не видела.
— Скоро кто-нибудь обязательно приедет и будет жить со мной, — говорит она.
Мне кажется, что на глазах у нее были слезы. Говорила она это больше себе, чем мне. И сама в это верила… И не верила.
Еще рассказала тогда старая Марфа, как погиб ее муж Николай. На фотографии это был цветущий, улыбающийся парень в телогрейке.
Видный был Коля парень, красивый. Тракторист. Девки местные на нем так и висли. А ему, кроме его Марфушки ненаглядной, и не нужен был никто. А она все равно ревновала.
Однажды разошлась прямо не на шутку. Из-за соседки, вдовы — Шурки. Та вечно заходила к ним — то за спичками, то за солью. И тихонько в сторону Николая глазищами стреляла. Знала Марфа, что верен ей муж, а поделать с собой все равно ничего не могла. Детей семеро, а страсти кипят, как у невесты.
В тот день собирался Николай в поле на несколько дней. А Марфа напридумывала себе всякого и давай ругать обоих, его и Шурку-«разлучницу», на чем свет стоит.
— Да ладно, Марфуш, я ж тебя люблю, — пытался успокоить ее Коля.
— Все-все, иди, видеть тебя не могу, кобелина.
— Марфуша… Я же никогда…Обними хоть на прощанье.
— Вернешься — поговорим…
Сама чувствовала, что не права, а поделать с собой ничего не могла. Ночью извелась и все думала, что вернется Колька, обнимет она его крепко-крепко и никогда больше не будут они ругаться.
Но не вернулся Николай.
Рано утром стук в дверь:
— Погиб твой Колька. В овраг на тракторе упал.
За один день постарела и поседела тогда рыжеволосая красавица Марфа. Когда хоронили мужа, все на гроб бросалась:
— Коленька, вернись!
Потом месяц на каждый стук в дверь подрывалась:
— Коленька мой с работы вернулся, кормить надо…
И глаза пустые…
Потом в себя пришла. Жизнь жительствует. В колхозе работала, детей вырастила, на пенсии активностями разными занималась. И даже на мужниной гармошке научилась играть.
Но простить себя до самой смерти не могла. Что не обняла тогда на прощание, не поцеловала. Может, и вернулся бы тогда ее Коленька. Тракторист и весельчак.
«Подвижницы мои…»
Еще знаю, как ждала старая Марфа храм. Ждала и верила, что обязательно он будет. Что это за жизнь — без храма. А его в той деревне отродясь не было. Даже до революции. Наш, где мой знакомый батюшка служит, около трех лет назад всего появился. Уроженец этих мест разбогател и решил построить здесь церковь. Ходит в нее всего несколько бабушек. Остальное население к религиозным вопросам равнодушно. У них огороды.
Раньше бабульки эти в Оптину пустынь на службы ездили на единственном автобусе-развалюхе. Рано утром — в Козельск (оттуда они еще три километра до монастыря ковыляли), после обеда — обратно. А еще раньше, когда обитель была закрыта, в Белев пешком ходили, за двадцать километров.
— Подвижницы мои, — говорит о них священник, — святые бабушки. Я когда проповедь выхожу им говорить, мне стыдно становится. Кто я и кто они? Это они меня учить должны.
Когда совсем постарели эти бабушки, дома молились и все ждали, когда же им Бог храм пошлет. И дождались.
Рассказывают, что Марфа пришла из последних сил на первую службу с нашей стороны, постояла, поплакала, сказала библейское: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…» и через два месяца умерла. Первую ее и отпевали в этом новом храме…
Запахло жареным
Но вернусь назад. Вспомнил священник покойную бабушку Марфу (и не только ее) в связи с теми пожарами, о которых я вначале говорила.
— Я этого сам не видел, еще не служил здесь, — говорил батюшка. — Потом уже, когда храм построили и познакомился со всеми, люди рассказали…
Говорили, что в тот год, как никогда, бушевали в округе пожары. И дождя не было. Я это и от соседа по улице, деда Вани, слышала.
— Ой, как горело, как горело… Началось на полях, потом перекинулось на деревья, потом близко к домам подошло. Один сгорел, второй. Страшно. Раньше, конечно, тоже бывало. Но так — никогда. Я молитву каждый день читал «Неопалимой купине». От пожара. И яйца пасхальные прошлогодние приготовил из Оптиной — в огонь кидать.
Это поверье у них такое: пасхальное яйцо в огонь кинешь — он и погаснет.
А огонь этот все подходил. Когда ветер повернул в сторону деревни, запахло жареным. И в прямом, и в переносном смысле. У кого из жителей силы были (а много же стариков и старух), траншеи копали вокруг своих участков. Можно было, конечно, пожарных вызвать, если что, время было сухое, проехали бы. А толку, опять же… Ну вызвали, когда крайний дом заброшенный горел. Пока доехали, одни угольки остались.
Бабушка Марфа тогда уже пожилая была, но, говорят, полная сил, проектов и идей, которые в огромном количестве роились в ее седой, но ясной голове. В отличие от сельского начальства, в чьих головах ничего, как правило, не роилось, кроме: «Бог даст, пронесет». Вот и пришли к ней еще две местные возрастные активистки, думать, что делать. Не гореть же.
Фото: МЧС Калуга
Валентина пришла. Она еще жива, я ее знаю. Часто плачет, что муж ее покойный храма в деревне не дождался — умер.
Феодосия пришла. Тоже еще в добром здравии, слава Богу. Ну как — в добром. Не ходит и не помнит ничего. А была, говорят — ого-го. Мужа сковородкой по деревне гоняла.
Видела, как на Литургию ее в храм родственники привезли. Вытащили из машины, занесли, на палку оперли, так она до конца службы и простояла радостная. Кто-то ее на исповедь довел. Она что-то сказала батюшке и вернулась еще более радостная — Бог грехи простил. А через пять минут заплакала.
— Баб Дось, что случилось?
— Грешница я нераскаянная.
Забыла, что только исповедовалась…
Но это сейчас, а тогда с рассудком было все отлично. Собрались они втроем и судили да рядили, что с пламенем наступающим делать.
Противопожарная троица
— Что делать, что делать, — топнула ногой Марфа. — Вокруг деревни крестным ходом идти! Бог даст — пронесет.
Ее потому в деревне Богомолкой звали, что все проблемы она молитвой решала. После смерти Николая в Боге утешение и силы нашла.
— Ну ты прямо как наш председатель сельсовета: «Бог даст, пронесет»… А чтобы палец о палец ударить… — хмыкнула Валентина. — Да и не было у нас отродясь здесь крестных ходов. Храма ж нет. Люди не поймут.
Но взяли из своих домов иконы и пошли. Решительно и с песнопениями. Прямо в тот же день. В чем были, в том и отправились. Марфа только платок сменила с черного на белый. Как-никак событие — крестный ход.
Нельзя сказать, что все местное население поняло их благородный религиозный порыв.
— Вы бы, бабули, лучше воды натаскали побольше, тушить было б чем, — говорили одни.
— Траншеи ройте, дуры старые…
Третьи просто у виска крутили.
Четвертые не поняли ничего, потому что с утра уже крепко приняли на грудь:
— Огоньку прикурить не найдется, женщины?
Но кто-то и присоединился. Мишка, например. Был там один такой, умер уже. Взрослый мужик, а умом — ребенок. Но дар у него один был — всех умерших в деревне помнил. Когда кто умер и когда поминки — девять дней, сорок, год… Еще только столы накрывают, а Мишка уже тут как тут. Сидит в уголочке и плачет:
— Жалко, помер…
Иконы у Мишки не было, так он флаг взял. У отца хранился — военный какой-то. С этим флагом и шел, как в атаку. «Господи, помилуй» подпевал.
Дядя Ваня, сосед мой, тоже с ними шел. Который с яйцами пасхальными… Мальчишки местные догнали на своих кривых, убитых о местные дороги, велосипедах:
— А чей-та у вас тут?
— Да вот Бога молим, чтобы от огня защитил.
— А-а-а-а…
Было видно, что юное население относится к затее скептически.
— А моя мамка говорит, что Бога нет.
Но потом рассудили, что все равно ничего более интересного сейчас у них в деревне не происходит, и тоже рядом поехали.
В итоге человек двадцать набралось. Настоящий крестный ход. Хоть и без батюшки. Обошли деревню и по домам разошлись. Только Марфа, Феодосия и Валентина еще акафист прочитали.
— А как читать закончили, говорят, тучи набежали, ливень пошел, — рассказывал мне священник. — Хотя по прогнозу — солнце и ясно должно было быть. Я о чудесах не люблю говорить, ты знаешь. Но в это верю, потому что бабушек этих видел и вижу. Они с Богом, как с родным, говорят. И Он их слышит. А кого Ему еще слышать-то?
Всю ночь шел дождь. Прибил огонь, где он был, намочил траву, дома, деревья. И в тот год больше пожаров не было.
— Вымолили, вымолили, — гоняли с криками по лужам мальчишки на своих великах.
С тех времен, как только где-то что-то горело, все на помощь «святую противопожарную троицу» звали — Марфу, Феодосию и Валентину:
— Что сидите сиднем?! Пошли Бога о дожде просить.
Так и ходили крестными ходами. Потом состарились, сил не стало. И забылось все. Только старожилы помнят. Но и тех все меньше. Но зато теперь там храм и священник. И самые настоящие крестные ходы.
Вот такая история… Ах, да. Облезлый Тишка.
Когда они в первый раз шли, откуда-то из кустов выскочил котенок. Страшный, облезлый, лишайный весь. И всю дорогу с ними шел — мяукал. По-своему, по-кошачьи молился… А может, от голода орал. Тут мнения разошлись.
С бабкой Марфой до ее дома дошел и поселился. Беззастенчиво. Она его сначала выгнать пыталась, а он ни в какую. Так и остался. И стал огромным, жирным, ленивым, наглым, неблагодарным котярой. Тихоном.
— Как будто не я здесь хозяйка, а он, — говорила про него старая Марфа.
Кот этот за год до нее умер. Она мне и про него рассказывала, скучала…
Вот теперь все.