А для человека Вечности это намного больше общественного признания, популярности, раскрутки и многого другого, чего в его жизни не случилось. Хотя, конечно, просто об этом со стороны и по прошествии времени вот так рассуждать. А когда у тебя молодая жена, маленький ребенок, планы и вообще еще жить да жить — и тут страшной стеной перед тобой встает диагноз — лимфосаркома…
Его песни достались мне на старой кассете
Священник Андрей Мизюк. Фото:Ивана Привалова / eparhia-saratov
Его песни я услышал еще до появления интернета… По крайней мере, в моей жизни интернета еще не было, были лазерные диски, а старые добрые кассеты потихонечку уходили вместе с прошедшим веком. Вот на одной из таких переписанных не по одному разу кассет мне и достались его песни.
Приятель по факультету оставил мне эти записи в лаборантской родной кафедры, и я забыл про нее, и какое-то время она просто болталась у меня в сумке. Кассету я уже потом не вернул, да и сама она, по-моему, протянула недолго по причине ветхости. Не помню где, но я прочитал, что Веня был последним музыкантом, которого переписывали на кассеты. А потом пришло другое время. Я не знаю, хуже или лучше, но совсем другое.
Его не стало в 1999 году. А песни его, его картины, стихи, выступления, как мне кажется, преодолели временные рамки и стали чем-то большим, чем наследие автора за какой-то период. И были, и, кажется, есть еще эти фестивали его имени, где помнят, поют, знают и любят. Есть прекрасный сайт, его песни можно обрести в цифре и даже на дисках, в ютубе висят записи выступлений, концертов, а еще много написано и сказано.
А мне он запомнился вот так: на старой кассете, случайно включенной когда-то в свободную минуту.
Творчество было его жизнью до самого конца
Мне этот человек казался порывом ветра. Не знаю, прав ли я в своем ощущении. Но есть в нем нечто от стихийной свежести и скоротечности. А еще за этим порывом никогда не успеть. Вроде бы подул, стало хорошо, а вот уже и снова все так же душно и по-прежнему затхло. Все эти фестивали, выступления, признание — все это было, но было и стремление расти, записываться, достичь профессионализма.
И есть ощущение, что если и приходило это, то с каким-то опозданием, со спешкой, точно бы не успевали. Возможно, все так и было. В общем-то, и само лечение Вени от тяжелого недуга тоже было одиночным плаванием. До московских клиник, в самом уже конце, Веня пытался лечиться в луганской больнице. А что такое медицина в «веселые» 90-е в городе загибающейся промышленности, я думаю, знают и помнят многие. Когда же хватились всем миром, когда подключились продюсер Шульгин, Валерия, кто-то там еще, то было уже поздно.
Венина творческая жизнь вместилась в десятилетие, оно словно бы заскочило в последний вагон века, после того, как поезд тронулся в Вечность.
Его стихи и песни, пронзительные, смешные, грустные и очень мудрые, в которых слово было именно словом, живым, задевающим, трогающим душу и сердце, дарующим крылья, хотя бы и под капельницей — они подытожили все случившееся и несостоявшееся, рассказали про боль и Небо, дали почувствовать вкус победы, когда уже врачи разводят руками, и подарили горечь и предчувствие чего-то страшного, но того, что обязательно пройдет, и когда-то однажды все равно станет светло.
Через пятнадцать лет после смерти Вени Луганскую область накрыла война. И вообще, очень многое ушло и утекло. Но остался «маленький домик с видом на небо». Нет, не на свердловском кладбище под Луганском, а в тех, ныне живущих и живых, кто однажды услышал и запомнил. Как и я однажды. Мы с другом как-то обсуждали, что же это за образ? Может, это именно могила на кладбище? Может. А я вот сегодня думаю, что это сердце, посмотревшее в Небо.
Читал на днях воспоминания многих знакомых Вени, все рассказывали о каком-то тупике, о неудачах, о несостоявшейся раскрутке, о контракте, который приносили к смертельно больному Вене известные дельцы от шоу-бизнеса — что там могло быть в перспективе, бард, известность, не хуже Трофима или Митяева, о том, что Веня отчаивался, где-то опускал руки.
Впрочем, нужно ли было бы ему занимать какую-то нишу между кем-то и кем-то? По-моему, нет. Но что из этого правда, я не знаю, точнее, мне не очень важно. Важно, что творчество для Вени было его жизнью до самого конца, что он не сдавался, что обещал жене, что поднимется, хотя исход и был очевиден, возможно, и для него самого. А еще есть свидетельства, что Д’ркин совершенно сознательно крестился, а за несколько недель до ухода причастился Святых Христовых Тайн.
На исходе века и на закате лета
И вот мне, теперь уже как священнику, важно именно это продолжение творческого пути Саши-Вени, а в Крещении — Фомы. Потому что это не только продолжение и жизнь его слов, но и начало Слова в его жизни. То соработничество, сотворчество Тому, Кто дает человеку вдохновение. Из этой череды ушедших — СашБаша, Цоя, Янки, Летова и многих других, как мне кажется, уход Вени — это светлый, хоть и печальный, но все же именно светлый эпизод. И нет, не конец, а именно эпизод. И конец «безнадеги» и начало чего-то другого.
Замечательное и дивное воспоминание со слов супруги Вени Д’ркина — Полины — о детстве Вени я прочитал в сети. «У него была тетка — сестра отца — тоже по имени Полина. Однажды вечером она пришла к Литвиновым. Ее удивило, что свет в окнах не горит, а дверь в квартиру открыта. Вошла. Из взрослых — никого. В одной из темных комнат стоит у окна в сером клетчатом пальтишке Саша и молча смотрит в окно (ему тогда было лет восемь-девять). Обернулся, увидел ее и неожиданно, даже не поздоровавшись, сказал следующее: “Тетя Поля! Мне страшно. Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ”».
С женой Полиной
Веня ушел 21 августа, после Преображения. На исходе века. На закате лета. Как-то совсем не хочется думать и рассуждать, что у него там было правильно или не правильно. Что он сумел, что не сумел.
Важно, что заболевший самолетик все же поднялся в небо с порывом августовского ветра, полетел туда, где все творится вновь. И к этому он очень стремился. Я верю в это.
И где-то, наверное, и хорошо, что вот он и остался именно таким — открываемым лично. Как это когда-то случилось со мной. На старой кассете в лаборантской. Нет уже и кассеты, нет лаборантской, многих людей нет, а память осталась. И осталось слово. И образ.
Вечная ему память.
Фонд «Правмир» помогает онкобольным взрослым и детям получить необходимое лечение. Помочь можете и вы, перечислив любую сумму или подписавшись на ежемесячное регулярное пожертвование в 100, 300, 500 и более рублей.