«Охранники позволяли кормить их – грязных, худых, забитых»
Маша вставала рано, затемно ещё. И шла на станцию – встречать эшелоны с пленными фрицами. Вообще-то вся Шепетовка считала, что Маше повезло. Во всяком случае так мне тётя Лида, сама ветеран той войны, рассказывала. Мало у кого сыновья с войны вернулись. А кто вернулся… То без руки, то без ноги, то с глазами выгоревшими. Не работники, в общем. Обуза одна. Пили беспробудно и много. Но, всё равно радость. Большая радость. Вот она, кровиночка, дома. Своя кровиночка! Но, это мало у кого вернулись. Так, редко совсем.
У большинства же – сгинули просто. Ни похоронки, ничего. Вот и сидели бабы у окошка да выли по ночам. Может, вернутся? Может, придут ещё? Похоронки ведь нет. Значит, есть надежда. Так и умирали с этой надеждой. Старые не по годам. Высохшие. С вечно исплаканными глазами.
А Маше, считалось, повезло. И на Борьку пришла похоронка, и на Серёжку. Они погодками были. А забрали в один день. И похоронки пришли в один день, в сорок четвёртом, когда наши немцев из Шепетовки выбили. Совсем разболелась было Маша. А потом – ничего. Выправилась. Работы ведь много. Весна. Первая весна после освобождения.
Потом всё поменялось. Эшелоны с пленными пошли. На станции они стояли, как-то там меняли вагоны местами, что-то перетаскивали юркими манёвренными паровозиками. Или как их там называли? И Маша стала вставать рано. Рано, чтобы не пропускать поезда. Брала еду, что была. Хлеб, потом, ближе к осени, то, что с огорода или из сада. Что было, то и брала. Часто охранники позволяли кормить их – грязных, худых, забитых и запуганных. В основном, молоденьких совсем.
Они жадно ели, глотая большими кусками. Она всё смотрела и смотрела, смотрела и смотрела, стараясь заглянуть в глаза. Может, он видел Борю… Ну, ещё живым видел? Может, видел Серёжку… Так и ходила.
А потом её и нашли на путях, поездом перерезанную. Может, сама поскользнулась и упала. Слабая ведь была, ела мало. Всё носила им и носила. Может, и бросилась. Кто знает? Похоронили в ограде. Не за оградой.
Вот такую историю мне тётя Лида в детстве рассказывала. С того времени я и знаю, что не все немцы были садистами. Не все были нацистами. Разные были. Страшная война ведь случилась.
Ленинградская область, немецкие военнопленные
«Немецкий солдат регулярно приносил им в погреб еду»
Не знаем правду всю мы о войне. Чтим заслуженно и навеки наших отцов и дедов, добывших эту Великую Победу.
Все там было… Я вот вспоминаю рассказ своей двоюродной сестры, пережившей ребенком войну на оккупированной фашистами Украине и просидевшей в погребе с крохотными сестренкой и братишкой, помиравшими от голода. Она рассказывала,что их спасло тогда только то, что немецкий солдат регулярно приносил им в погреб еду.
Лариса Шраго
«С каменным лицом он сделал винтовкой жест: бегите!»
Мои бабушка, ее дочь — будущая моя мама — младший сын и больная диабетом прабабушка были в Киеве в немецкую оккупацию.
Однажды бабушка с маленькой мамой возвращались домой и попали в облаву. Молодых, здоровых женщин и детей угоняли в Германию охотнее всего. Они были обречены. И также, оставшись без всякой поддержки, были обречены на голодную смерть маленький мальчик и беспомощная пожилая женщина.
Солдаты стояли цепью, в руках оружие, прорваться никак нельзя.
Около бабушки, державшей за руку беленькую девочку, замер молоденький немецкий солдатик. Бабушка подошла и сказала по-немецки: «Господин солдат, отпустите нас, пожалуйста. У меня дома больная мать и маленький сын. Они умрут с голоду!».
Это она очень часто рассказывала, и я помню наизусть слова, которые она сказала солдату, и помню, какой жест он сделал винтовкой.
— По-прежнему глядя перед собой, с каменным лицом он сделал винтовкой вот так (бабушка очень точно показывала, как — в сторону и чуть вверх, открывающий дорогу жест: «бегите!»). И мы убежали. Он был совсем мальчик. Я помню его лицо. Если бы кто-то заметил, его бы расстреляли свои.
Бабушка задумчиво прибавляла: «Их никто не спрашивал, хотят они воевать или нет»
Я, конечно, не могу помнить его лицо. Но я этого мальчика часто вспоминаю. И я ему благодарна.
Жителей Киева увозят на работу в Германию
«Солдат попросил у бабушки ведро»
Моя маленькая мама тоже пережила оккупацию с молодой тогда бабушкой. Голодали ужасно, мама видела повешенных, которых долго не снимали. Бежали под бомбами и бабушка кричала маме: «Ира, ложись!» Учила ее заранее: ложись где стоишь, не беги ко мне, прямо падай где стояла. Но она все равно бежала.
В их доме немцы, то одни, то другие на постое были, бабушка заклинала ее не смотреть в их сторону, вообще не являться им на глаза. Моя прабабушка Таня проклинала их по-украински, а бабушка умоляла ее замолчать, ведь без слов было понятно, что проклинает.
Как-то молодой солдат, который жил у них в доме, не отдал как положено честь офицеру и тот приказал ему отжиматься от земли, а был ноябрь, все было в мокрой глине и шинель солдата превратилась в комок грязи, а офицер приказал к утру почистить.
Солдат пришел и попросил бабушку дать ему большое ведро, мол буду стирать шинель. А прабабка моя сказала: она ж не высохнет. А он заплакал. Ему было 19, на 3 года был старше бабушкиного брата Леньки. Он плакал у них на кухне. И прабабка жестами показала, что надо сначала шинель высушить, а потом жесткой щеткой драить с нее сухую уже глину.
Он был благодарен, показал фото матери. Сидел в исподнем и икал от слез. И прабабка тихо бабушке сказала: «Яка детына…»
Елена Манукян
«Эта история не о вечной ненависти»
Могила немецкого солдата в 5 км от моего жилища. Он возвращался домой в деревню после капитуляции Германии. Не дошел метров 300, наверное. Убили. Говорят местные мужики, увидели молодого человека в форме и приложили топором. Родственники испугавшись не стали забирать тело, поэтому могила находится в лесу, там где погиб немецкий солдат. Сколько лет прошло, могли бы сравнять с землей холмик, проехаться грейдером или просто затопать, но посмотрите как она ухожена. На ней еще и табличка с просьбой о молитве за всех погибших во время войны.
Понимаете, эта история не о вечной ненависти, а о немецких, деревенских мальчишках, живших в небольшом поселке с ветряной мельницей, о идиоте фюрере, о безропотном молчании массы, о трусости, о врунах-газетчиках, о слепом подчинении, об игре на темных струнах духа, о озверении человеческом, о большой беде, личной трагедии миллионов немцев, евреев, русских, поляков, украинцев, цыган.
Да. Я когда еду мимо, всегда молюсь у этого места, уж как умею…
«Перед нами были уже не враги, а просто измученные люди»
Вот маленький отрывок из воспоминаний моего дедушки (он всю блокаду прожил в Ленинграде, ему было 12 в 1941).
«Первых немецких военнопленных я увидел в январе 1944 г., на следующий день после начала нашего наступления под Ленинградом, целью которого было снятие блокады. Дело происходило так: трамвай, в котором я ехал, был задержан на одной из остановок нашим офицером, сопровождавшим вместе с несколькими конвоирами около 20 пленных немцев. Почти все они были без шапок и шинелей, многие ранены.
Офицер попросил пассажиров освободить один из вагонов и посадил туда немцев, которые от холода и усталости не могли больше идти пешком. Почти все пассажиры трамвая не одобрили такое решение, они грозили пленным кулаками и даже плевали в них. Я же, потерявший в блокаду отца и деда, считал решение офицера правильным: перед нами были уже не враги, а просто измученные люди».
Ирина Зайковская
«У них ненависти не было, и у меня ее нет»
Мой дед погиб в 1943-м, прабабушка, бабушка и моя мать (1935 г.р) до августа 1943-го жили в оккупации в Смоленской области (в сарае, потому что дом заняли немецкие офицеры). Казалось бы, кому, как не им их ненавидеть.
Но. Не слышал слов ненависти от них, хотя расспрашивал подробно. Обычный ответ — немцы как немцы, иногда едой делились, корову не тронули, потому мы и выжили. У них ненависти не было, и у меня ее нет. Война была.
Алексей Овечкин
Орфография авторов сохранена