Сергей не мог скрыть улыбку, когда в пылу работы – правее давай, опускай, опускай, говорю, правее – вспоминал Наташу и мышонка внутри нее. «Смотри какой, мышонок», – воскликнул он, когда Наташа взяла его на УЗИ и на экране в черном, непонятном треугольнике появилось светлое пятно, похожее на головастика… Как так получилось, что Сергей упал, не понял никто.
Сергей работал на стройке, строил школу. У него была жена, жена была беременна. Они поженились совсем недавно, отпраздновали свадьбу широко и весело, как положено. У Наташи было белое платье с атласной юбкой и кружевным верхом, в свадебном салоне города К. это было самое дорогое платье. Когда продавщицы приносили раскрасневшейся от летней жары и счастья невесте одно платье за другим, она выбрала именно его — самое дорогое. И продавщицы уважительно кивали головами, а Сергей, увидев нарядную невесту, восхищенно присвистнул.
Были конкурсы. Тамада произносила тост минут десять, а в конце, расчувствовавшись, засунула в синие ползунки, пущенные по кругу, пачку мятых тысячных.
Так и вышло: Наташа была беременна мальчиком. И Сергей не мог скрыть улыбку, когда в пылу работы — правее давай, опускай, опускай, говорю, правее — вспоминал Наташу и мышонка внутри нее. «Смотри какой, мышонок», — воскликнул он, когда Наташа взяла его на УЗИ и на экране в черном, непонятном треугольнике появилось светлое пятно, похожее на головастика.
Как так получилось, что Сергей упал, не понял никто. Только что стоял на высоте третьего этажа, держась за железные прутья будущих стен, и вдруг, вскрикнув, потерял равновесие и каким-то неживым, расслабленным кулем начал падать.
Товарищи только успели почувствовать холод внутри, а он уже лежал внизу на плите с разбитой головой.
В больнице с Сережей в палате интенсивной терапии сидела мама Лида. Каждый день с 9 утра до 6 вечера, потом шла спать в дешевую гостиницу, наутро снова приходила и сидела весь день. Она не могла не быть рядом. После месяца реанимации и операции у Сергея стояла трахеостома — трубка в горле, и гастростома — трубка в животе. Из дырки в горле постоянно выходила мокрота, ее надо было отсасывать специальным аппаратом. И поначалу Сережина мама была уверена, что эту процедуру может делать только медсестра. Сережа часто кашлял, и она выбегала из ПИТа, шла на пост и, краснея, просила: «Сережу посанируйте, пожалуйста».
Медсестра, темноволосая высокая Ольга с неимоверно ровной спиной и длинной, будто вытянутой шеей, вставала и шла за Лидой. И той чудился упрек в каждом движении медсестры, а особенно в отсутствии движений в несгибаемой длинной шее. При санации, когда в горло Сергея заводили длинную тонкую трубку, его тело сотрясалось как от ударов током, и Лиде казалось, что ему очень больно. Через некоторое время он снова заходился в кашле, и она снова выходила в коридор ловить сестру, все сильнее краснея, будто просить было неприлично. Наконец, в конце третьего дня Ольга взяла Лиду за руку и подвела к прибору: «Вот здесь нажимаешь кнопку, вставляешь трубку в трахеостому, глубже, что ты боишься? Выключаешь. Справилась? Теперь сама».
Скоро Лида делала сама практически все — освобождала мочеприемник, ворочала Сережу с боку на бок, чтобы не было пролежней, кормила через гастростому и немного с ложечки, чтобы он не забыл вкус еды, разминала, мыла. Делая все это, Лида сначала плакала по вечерам, думая, каким слабым, будто неживым стало тело ее сына. Это тело она до малейших морщинок помнила только из Сережиного детства. А теперь пришлось вспомнить заново.
Состояние, в котором находился Сергей, врачи называли малым сознанием. Так бывает во сне — побежал бы, но ноги ватные и невозможно заставить их двигаться, крикнул бы — но губы словно онемели.
Мышонок родился, когда Сергей уже четвертый месяц лежал в больнице. Пока жена дохаживала последние месяцы беременности, Лида все говорила Сереже на ушко, что та скоро приедет, вот только родит. А когда мышонок уже родился, она шептала: «Вот сейчас подрастут и приедут». Когда прошло еще три месяца, она перестала говорить.
А потом однажды Наташа все-таки приехала. Она стояла рядом с его кроватью и не знала, как себя вести, отражаясь в лихорадочном блеске его глаз, мельком, будто стыдясь, останавливаясь взглядом на его сведенной тонусом руке, прижатой к груди, и худой шее с трахеостомической трубкой.
Наконец, она быстрым движением открыла сумочку, достала фотографию сына и поднесла к глазам мужа. Сергей посмотрел на фото, и лицо его вдруг стало мягким как тесто. Затем вся не находящая выхода, бессловесная боль вырвалась наружу — Сергей заплакал.
Жена прощалась, но что она больше не придет, поняли, кажется, все в палате. И Лида, и медсестры, выглядывающие из-за двери, и соседи по палате. Это было ясно по ее торопливым словам, нежеланию поцеловать или даже дотронуться до мужа, стыдливой опаске смотреть Лиде в глаза и как-то нелепо и громко прозвучавшему обещанию, что все будет хорошо.
Что жена больше не придет, поняли все, кроме Сергея. Он плакал, но не мог сказать никому, что внутри него словно разгорелся теплый шар. Разгорелся и лег на сердце.
Прошло полгода. Сергея выписали домой. С трахеостомой, гастростомой, замкнутого в своем-чужом теле. Началась обычная жизнь.
«Он у тебя все время улыбается!», «Блаженный!» — соседи смотрели на Сергея и качали головами. «Хоть бы навестила Наташа-то!» — шептали Лиде. «Бедный парень!»
Если бы они могли заглянуть в его сердце… Там был только свет, мягкий и нежный, как вечерний отблеск солнца на морских волнах — масляных и тягучих. Каждый день его жена и сын как живые стояли перед ним и тянули руки: мы здесь, рядом. Теперь мы с тобой навсегда, слышишь? Видишь? Да.
Впервые опубликовано 18 июля 2019 года.