Ощущение креста под рубашкой было очень необычным…
Мои родители никогда не были верующими людьми, но и ярыми атеистами тоже себя не ощущали. Они просто не поднимали тему веры/неверия, их головы были заняты обычными проблемами советских людей: где достать курицу к празднику, как скопить денег к концу месяца (когда в магазинах «выбросят» югославские сапоги и румынские костюмы), где перезанять на отпуск…
Я же рос с очень странным врожденным ощущением того, что мы не одни. Нет, ни слова о Боге я не знал, но когда я оставался дома один (скажем, приходил после школы и, пока родители на работе, обедал, делал уроки, занимался музыкой, шалил…), то во мне всегда сталкивались две силы.
Одна говорила мне: «Представляешь, ты сейчас один, совсем один — тебя НИКТО не видит, и ты можешь сделать что угодно, и никто в мире об этом не узнает! Пользуйся, сделай что-нибудь эдакое, пока родители не пришли!». А другая ничего не говорила, но меня не покидало ощущение, что человек не может остаться совсем один. И каждый его поступок (даже если он сделан в темной закрытой комнате) все равно заносится в какую-то картотеку. Раз есть поступок, то КТО-ТО об этом знает (помимо самого человека). Не может быть такого, чтобы в закрытом помещении человеку позволялось бы делать то, чего ему нельзя делать на людях. Это не нормально, не может быть такого!
Я жил с этим ощущением, иногда мысленно беседуя с этим НЕКТО. Это была просто разминка для мозгов — я оттачивал свое красноречие в этих беседах, я приводил аргументы и сам же придумывал аргументы воображаемого оппонента… При этом я послушно повторял все фразы, услышанные мной на уроках истории или литературы — о религиозных предрассудках, о главенстве науки, об «опиуме для народа», и прочую чепуху. Но как-то не очень я был согласен с такой резкой оценкой всего, что связано с религией.
Из соображений здравого смысла мне казалось сомнительным, чтобы многие поколения людей, живших до нас (включая великих композиторов и писателей, ученых и художников) являлись по сути наивными недотепами, поверившими в сказки недобросовестных священнослужителей… Ну не может такого быть.
Моя вера началась как бы с отрицания атеизма, вернее всего того, что вытекало из атеизма. Прошел я и этап «своей веры» — когда я с юношеским максимализмом решил, что я знаю лучше, как организовать христианство. Всё это было еще до Крещения… А крестился я при довольно странных обстоятельствах.
Я только-только закончил университет (и остался работать на родном физфаке МГУ), когда вдруг в нашу лабораторию вбежала знакомая девчонка, и сказал: «Слушай, хочешь в Польшу поехать?» Какая Польша? Я в жизни не был за границей, шел 1990 год, вокруг перестроечная разруха и полная неясность перспектив. Оказалось, что через комитет комсомола организовалась какая-то поездка в Польшу на неделю, по обмену — в общем, подробности некогда было выяснять, ибо я никогда не был большим поклонником комсомольских идей, но тут образовалось лишнее место, а поскольку шли студенческие зимние каникулы, то единственным, кто был «под рукой», оказался я. Я ведь уже закончил факультет, и работал без каникул. Я, разумеется, согласился.
И вот компания из 6 человек села в поезд Москва-Варшава. Мы приехали в Варшаву, всё было очень интересно — хоть и банальная Польша, а все ж заграница! И, не помню уже почему, мы оказались рядом с чуть ли не единственным православным храмом на всю Варшаву. Это был храм святой Марии Магдалины. Мы зашли — в храме пусто, только какое-то один мужчина поставил пару свечей и вышел из храма. Разумеется, появление в дверях сразу шестерых молодых людей и девушек не осталось незамеченным.
К нам подошел батюшка, мы обменялись какими-то дежурными «здрасьте», и, узнав о том, что мы из Москвы, батюшка просто весь засветился радостью. Я помню его имя — отец Владимир. Он был очень открытым и общительным, и все время повторял «Красота и благолепие» — похоже, этой присказкой он снабжал всё, что вызывало в нем радость. Он долго расспрашивал нас о России, очень переживал все перестроечные казусы, а потом спросил как бы между прочим: «Ребята, а вы сами-то крещеные?» Мы стали пожимать плечами — оказалось, что 4 из 6 человек не крещены, а двое были крещены в детстве. Батюшка воскликнул — «Так давайте мы вас покрестим!» Мы были не готовы к такому повороту событий, но батюшка не отставал. «Ребята», — сказал он, — «Приходите завтра с утра, не бойтесь, народу не будет, мы ради вас храм откроем, это будет красота и благолепие!». Он еще много всего говорил — я уже не помню его фраз, но помню, что мы вышли из храма с четким желанием придти утром креститься.
Надо сказать, что идея принять Крещение к тому времени стойко меня захватила. Но я был полон страхов и сомнений. Я боялся зайти в храмы в Москве — вдруг я не так повернусь, все на меня обратят внимание, заругают, зашикают. Вдруг встречу кого-то знакомого, он всё не так поймет. А уж сам обряд Крещения, когда вокруг будут стоять чужие люди, все будут смотреть на меня — это ведь дело очень личное, не хочу посторонних глаз! Я тогда еще не знал, что в храме люди относятся друг к другу совсем иначе — там нет и тени бытового любопытства, пренебрежения, осуждения. Но тогда я был в плену своей мнительности.
Утром, в положенное время, мы приехали на трамвае в храм, вместе с батюшкой был и диакон. Хора не было (похоже, его в храме не было совсем) — батюшка с диаконом пели самостоятельно, мы мало что понимали… А нашими крестными родителями стали двое крещеных сокурсников — как раз был один парень и одна девушка. Помню, у меня вызвали некоторое затруднение слова «отрекохся» — я вдруг почувствовал, что всё не просто так, что мне действительно надо отречься от каких-то вещей, которые раньше мне казались нормой.
После крещения батюшка повел нас к себе — при храме было какое-то помещение, в котором батюшка и жил. Мы долго сидели в его каморке, он угощал нас коньяком и много говорил о вере, о необходимости жить иначе, чем раньше… На следующий день мы уезжали в Москву. Я помню, что ощущение креста под рубашкой было очень необычным, но очень приятным. У меня как-то все сразу сложилось — вот вам и ответ на то, Кто же наблюдает за нами, когда мы остаемся одни в комнате, Кто знает все наши мысли и поступки.
Вот и иллюстрация того, что вера не означает глупость, и что обман — не в христианстве, а в карикатурном изображении христианства… Я смотрел в окно вагона, и впитывал в себя окружающие пейзажи, которые вдруг стали другими — из безликой картинки они предстали передо мной творением Божиим, хаос мироздания вдруг сложился в единую и очень гармоничную картину мира — словно кубик Рубика, собранный одним волшебным движением. Я
еще мало что знал о церковной жизни. Собственно, я начал более-менее регулярно ходить в храм несколько позже, года через 3-4. А пока я лишь радовался тому, что со мной произошло, начал поститься, неумело молиться… И тогда я вспомнил всю свою жизнь, и осознал, что Бог мне всегда помогал — и обстоятельства Крещения это лишний раз доказали. Бог помог мне креститься, милостиво избавив меня от всего того, чего я боялся (посторонние взгляды и т.д.). За что мне такая милость?
Помоги мне, Господи, не прогневать тебя своими грехами!
Слава Тебе, Боже, слава Тебе!