От еретика Нестория до Максима Исповедника (+ВИДЕО)
Вторая часть лекции иеромонаха Димитрия (Першина) о ересях, прочитанной на епархиальных миссионерских курсах, организованных Миссионерской комиссией при Епархиальном совете Москвы совместно с Миссионерским факультетом Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.
Вместо вступления: Спор о непознаваемости Бога
Иеромонах Димитрий (Першин)
В полемике с Платоном и с еретиками Григорий Богослов говорит о третьем различении. Он говорит, что есть вещи, которые можно познать, но не выразить — нет слов для этого опыта, — а есть вещи, которые находятся за пределами и слов, и опыта — Бог непостижим.
Здесь возникает новое различение, к нему Церковь вернется через Максима Исповедника в эпоху паламистских споров. Суть их — природа фаворского света, познаваемость Бога. Что видит апостол на горе Фавор? Католики говорят, что они видят тварный свет, потому что человек, творение не может воспринять нетварность.
Бог запределен абсолютно, трансцендентен миру, сокрыт в Своей сущности. Все, что мы о Нем знаем — это некие символы, явленные нам в тварном мире, которые. Поэтому апостолы могли видеть только человеческую, но не Божественную природу. Дистанция между творением и Творцом бесконечна.
Что на это возражает Григорий? Он говорит, что по природе, по сущности, Бог непостижим. Здесь начинает работать то, что называется апофатика — отрицательное богословие. Мы не можем сказать, что Бог есть добро — Он более чем добро, Он сверхдобро. Он не есть добро в нашем понимании, Он выше нашего представления о добре.
С этим методом можно пройти по всем божественным свойствам. При этом Бог не сводим только к Своей сущности: в Нем есть три Лица, а кроме того, в Нем есть действия, энергии, благодаря которым мы можем Его познать. Эти энергии — это воля Божия, энергия любви — и поддерживают мир — не только человека, но даже беса — в бытии.
Об этом очень интересное размышление у Иоанна Лествичника. Я не исследовал вопрос, откуда оно попало в «Лествицу» . Эта же мысль будет встречаться у Максима Исповедника. Речь о том, что все тварное бытие существует, потому что Бог дает его — это действие божественной энергии, божественной славы, а вот качество этого бытия — вопрос личного выбора. Можно войти в эту славу в радости, а можно претерпевать скорбь и страдание от того, что ты существуешь. Но даже бытие беса Бог поддерживает, потому что Он не лишает Своих даров никакое Свое творение, даже если это творение от Бога отворачивается. Но сделать бытие свое радостным или благим — это уже в воле человека…
Так вот, в Боге есть различение непостижимой сущности, природы, которой человек не может постичь, и Его энергии, действий, которые человек постичь может. Собственно говоря, достижение Бога в Его энергии и составит содержание жизни будущего века. Начинается оно здесь, но оно неисчерпаемо, потому что Бог неисчерпаем. И человек, превосходя себя, выходя за пределы тварного бытия, выходит на встречу с Богом, но при этом не растворяется, не исчезает, а остается собой, вступает с ним в диалог. Симеон Новый Богослов писал об этом как об экстазе.
В этом расхождение православного учения о смерти, например, с Аристотелем, для которого разум человеческий потом растворяется в мировом разуме.
Различение в Боге этой энергии, света и непостижимой сущности мы встречаем уже в «Пяти словах о богословии» Григория Богослова. Кстати, наша пасхальная служба пронизана этим трудом. И тут есть два варианта — либо Григорий включает в свое «Слово» пасхальную службу начала-середины IV-го века, либо из его слов черпают фразы и тексты православные гимнографы.
За эти самые слова, собственно, его и назвали Богословом. В истории Церкви только три богослова — это апостол Иоанн, святитель Григорий и преподобный Семен Новый Богослов. Причем, по гипотезе архиепископа Василия (Кривошеина), над Симеоном издевались, насмехались. Только потом оказалось, что он, действительно, богослов, который имел опыт общения с Богом и мог об этом говорить открыто, и отстаивал, что общение с Богом и сейчас возможно, оно не ушло в прошлое.
В иконах Вознесения Господня, Преображения Господня, Успения Пресвятой Богородицы, Воскресения есть очень важная деталь — слава Божья изображается разным цветом. Чем дальше от Христа, тем больше светлым, чем ближе к нему, тем больше темным. Скажем, Преображение Господне: светлая фигурка Спасителя и почти черная слава вокруг Него. Ближе к апостолам она становится более светлой, касается их глаз…
Что здесь старается выразить иконописец? Именно различение в Боге непостижимой сущности. Автор «Ареопагитик» писал про «пресветлейший мрак божества», непостижимую сущность, в которую разум человека не может проникнуть.
Чем ближе к Богу, тем более непроницаемым для нашего познания становится Его бытие. Энергии, действия, благодать Его, которые мы можем познать и постичь, касаются нашего сердца в том числе за пределами Церкви.
У Григория же мы встречаем рассуждение о монархии в Троице — единоначалии, божественном действии, божественной воле — она начинается в Отце и через Сына в Духе исполняется в нашем мире.
Несторий и несторианство
Следующей за Аполлинарием ересью было несторианство. По Несторию, связь между Личностями — схематическая, нравственная. В каком-то смысле, здесь Несторий полемизирует с Аполлинарием. Во Христе, утверждает он, присутствует вся полнота природы человеческой, включая личность. Ничего в ней не потеряно.
Поэтому Несторий, вернее, один из его учеников и учит, что нельзя называть Деву Марию Богородицей, так как это принижает Бога, оскверняет Его. Ведь Бог не может быть рожден, нельзя Богу прилагать события, которые случились с человеческой природой Христа. В процессе дискуссии было предложено: «Давайте будем называть Ее Христородицей, Богоприимицей».
Наибольший взрыв возмущения это вызвало среди монашества.
Кроме того, Несторий не смог выстроить нормальных отношений с Александрийской кафедрой — примешался спор о первенстве чести.
Результатом несторианской ереси стали репрессии против несториан, ссылка Нестория и его соратников. Они ушли в Персию и создали там несторианскую иерархию — она, кстати, была очень миссионерская: несториане дошли до Китая включительно, где и растворились.
Отказ говорить о Логосе, который воплотился в человечество, готовность разделять во Христе божественное начало и человеческое, настолько, что это уже и личности разные, привели к тому, что миссия несториан в Китае провалилась. Сохранились тексты, где мы видим попытку рассказать о Христе на языке китайской религиозной мысли, но там уже от Христа ничего не остается.
Кирилл Александрийский и монофизитство
В полемику с Несторием вступает Кирилл Александрийский, который будет, ссылаясь на Афанасия Александрийского и других авторов, настаивать на том, что Бог воплотился, вочеловечился.
Начинается преодоление несторианства. Кирилл направляет Несторию двенадцать тезисов, с которыми он должен согласиться, чтобы не быть анафеманствованным. Тот отказывается, его ссылают.
Проходит Вселенский собор 431-го года. На волне торжества Кирилла Александрийского возникает новая ересь. Монофизитство — во Христе есть единая природа, божественная. Так, начиная с Нестория, в ересях идет переход от триадологической к христологической проблематике.
Константинопольский архимандрит Евтихий, вдохновленный пафосом очень интересного богословия Кирилла Александрийского, предполагает, что во Христе есть только одна природа, божественная, а человеческое естество, как капля в море, растворяется тончайшей пленочкой, его уже практически не заметно.
Империя уже в руках православных, уже есть репрессии, в ходе которых сжигаются книги. Чтобы их сохранить, еретики подписывают книги именами тех, кто прославлен в лике святых. Ученики Аполлинария Лаодикийского надписывают его тексты именем Афанасия Александрийского.
Подмена текстов приводит к тому, что Кирилл заглатывает эту наживку. Он ошибается и полагает, что Афанасию Александрийскому принадлежит выражение «Единая природа Бога Слова воплощенная», и тоже водружает его на знамя. Афанасий не мог ошибаться! Для Кирилла это очевидно, и с этим знаменем он бросается в бой. Потом огромные усилия прилагают Максим Исповедник и некоторые другие авторы, чтобы дать православную интерпретацию этой неверной формулы, оправдать Кирилла, отстоять его православие.
Мы видим текст и контекст — оказывается, что контекст не менее важен. Напомню, в Новом Завете встречается цитата из Ветхого, которую приводит диавол, искушая Христа: он цитирует Псалтирь, смысл текста выворачивая наизнанку. Очень важно понимать, что есть вопрос интерпретации, толкования, слово не существует без контекста, не существует суждений без смысловой оболочки.
Отсюда — один из принципов нашей полемики и дискуссии. Если вы не уверены в своих силах, лучше вести дискуссию на своей территории, в своей терминологии, в понятном вам пространстве. Если вы входите на чужую территорию, то вы должны владеть контекстом, учением, понимать, как оно устроено. Это сложнее, но это более убедительно.
Борьба с монофизитами приводит к созыву Халкидонского Собора (IV Вселенского) в 451-м году. Лев Великий, Папа Римский, участвует в этом Соборе, в ходе которого принимают знаменитые четыре отрицания: природы во Христе соединяются «неслитно, нераздельно, неизменно, неразлучно». Они не растворяются, они остаются и человеческой, и божественной, не разделяясь, как у несториан.
«Неслитно» — против Евтихия, «нераздельно» — против Нестория. «Неразлучно» — против ныне забытого учения о том, что после второго Пришествия, после конца земной истории Логос сбросит эту бренную оболочку: «неразлучно» означает, что и за чертой времени Христос не расчеловечится, что это единство не будет разорвано даже в момент, когда время закончится. Его вочеловечивание, как луч, имеет точку начала, но не имеет завершения. Бог не гнушается творением.
Начинается уточнение термина, дискуссия о словах. Монофизиты не принимают Халкидонские догматы, подозревая Запад в несторианстве. Идут попытки примирения.
Святой византийский Сталин и V Вселенский собор
Здесь весьма преуспевает император Юстиниан. Он был одним из великих Византийских императоров, но по результатам сильно напоминает Сталина. Будучи очень авторитарным правителем, почти диктатором, он отбивает часть Италии, отвоевывает некие новые территории, но при этом истощает империю. Его время вспоминается как «Золотое время». Но при этом империя настолько ослабевает, что она потом падает под ударам персов, а потом и мусульман.
Император Юстиниан. Равенна, мозаика
Он строит Святую Софию, он проводит 5-й Вселенский собор, он, будучи сам богословом, пытается найти какие-то решения, которые позволили бы донести до монофизитов ту мысль, что можно не порывать с Церковью. У него это не очень получается.
На 5-м Вселенском соборе был анафеманствован Ориген. Это было очень интересно — целились не в Оригена, а в монахов нескольких монастырей, в том числе Саввы Священного, которые из учения Оригена вынули кусочек, будто все люди изначально были сотворены равными, а потом начинается их постепенное отпадение от Бога, но при этом возможно возвращение к Богу всех. Отсюда учение о том, что мы можем быть равными Богу. Этих монахов называли «исохристами», были они весьма неадекватными ребятами, и в полемике с ними принимается анафематизм на некоторые суждения Оригена.
Поскольку сам Ориген об этом знать не мог, он уже давно умер, до сих пор идут споры, можно ли отделить осуждение учения от участи самого Оригена? При том, что сам Ориген, конечно, никаким еретиком не был — у него были только проблемы с иерархией, но он был в мире с Церковью, в которой жил, занимался катехизацией и в конечном итоге умер. Скажем откровенно — Ориген очень много сделал.
Тем временем в Византии…
История идет дальше. Византия ведет войны, ей, наконец-то, удается сокрушить персов. Был момент, когда персы захватили Иерусалим и вынесли Крест Господень. Потом все-таки византийцы сумели отбить назад Иерусалим и добить персов.
Происходит печальная ситуация, такая же, как у нас в 1939-м году, когда был принят пакт Рибентроппа-Молотова: Польшу разделили, и буферное государство между нами и немцами было уничтожено — до этого немцы не могли начать блицкриг против России, потому что надо было сначала пройти поляков. Пока бы они шли через Польшу, мы могли бы мобилизоваться.
Когда Византия полностью побеждает Персию, на юге назревает новый враг — Аравия, ислам. Если бы Персия была жива, и с ней бы удалось выстроить какие-то отношения, то сначала ели бы персов, а потом уже Византию. По сути, арабы получают остатки совершенно беспомощной Персии и, укрепившись там, с новыми силами идут разбираться с Византией.
Интересно при этом, что у византийцев, отношение к исламу было иным, чем сейчас. Очень многие территории сами отдают себя в руки мусульман, потому что налоги и коррупция были непомерными. Всем надоели поборы и произвол чиновников.
Египет уходит практически без боя, под ислам ложатся и многие другие территории, в том числе и Иерусалим, двери которого арабам открыл святой Патриарх Софроний. Таким образом он спас город от разграбления.
Святой Софроний
Иерусалим окружен, арабы выдвигают ультиматум: либо город будет сдан, и они будут только грабить, либо они его возьмут силой, но будут еще и убивать. Софроний, на тот момент патриарх Иерусалимский, убеждает горожан открыть ворота. Так удается избежать части репрессий. Храмы не были разграблены и разрушены, христиан признают хоть и неполноценными, но имеющими какие-то права, а у Софрония появляется возможность сказать все, что он думает про Константинопольского патриарха Сергия и про Византию — потому что его от Константинополя отделяют арабские сабли и конница.
В это время вызревает новая ересь — сначала моноэнергизм, потом монофелитство. Софроний, уже пожилой, пишет против монофелитов «Окружное послание».
Кстати, его перу принадлежит еще один знаменитый текст — «Луг духовный», написанный вместе более старшим его товарищем Иоанном Мосхом, с которым они вместе обошли иерусалимские и египетские монастыри.
Если вам нечего рассказать в аудитории, просто берите и рассказываете байки из «Луга духовного»! Там много смешных историй. Очень важно, чтобы стереотип о Православии как об унылом, мрачном, скучном христианстве был расшатан. Как вы думаете, кто в «Луге духовном» подвергается наибольшим издевательствам со стороны монахов? Диавол и бесы! Перед бесами нет абсолютно никакого страха.
Например, к авве Стефану пресвитеру Элиотскому, подвижнику и молитвеннику, является диавол, которому очень не нравилось, что возле такого подвижника спасается народ, и говорит: «Уйди отсюда!». Авва Стефан отвечает: «Как я вижу, ты хочешь моего удаления отсюда? Давай, сделай так, чтобы стул, на котором я сижу закачался», — тут закачалось вообще все, началось землетрясение — настолько диавол хотел, чтобы тот покинул пустыню. На это Стефан говорит: «Ловок же ты, а я все-таки отсюда не уйду!». Перекрестился и диавола перекрестил — тот исчез, и авва продолжил свое служение.
Я не думаю, что цунами и всякие «Фукусимы» связаны с тем, что появляются православные подвижники, но обращаю ваше внимание, что у отцов хватало юмора для того, чтобы с шуткой относится ко всему, в том числе и к духовному миру.
Монофелитство и Максим Исповедник
Софроний пишет «Окружное послание», где обличает ересь монофелитства. Представьте себе ситуацию: монголы захватили полстраны (фашистов не приведу в пример, потому что фашисты — это какая-то изнанка человеческого сознания), и вот некий епископ вдруг в какой-нибудь захваченной монголами Туле или Киеве выступает против Матери-Церкви, против Москвы. Это серьезный шаг.
Софроний считает, что есть вещи, которые важнее патриархизма и приверженности империи. Он обращается с «Окружным посланием», из которого следует, что он православный и готов отстаивать интересы Церкви. Послание доходит до Римского Папы, до Константинопольского Патриарха Сергия и вызывает в Константинополе раздражение.
Софроний умирает. Его подвиг продолжает Максим Исповедник, который проводит серию абсолютно антигосударственных, с точки зрения права, действий: он пишет обличительные тексты, едет в Рим, где проходит Собор, подвергает анафеме патриарха Сергия, опровергает монофелитство, утверждает Православие, дискутирует с Константинопольским патриархом Пирром.
Что говорит Максим в диалоге с Пирром? Пирр — монофелит. Этой ценой предлагает «купить» консолидированную империю, которой надо сражаться с исламом, Сергий, отрабатывающий заказ императора. Он предлагает отождествить личность с волей. Одна воля во Христе — Божественная.
Максим включает голову и эрудицию и начинает говорить на языке Аристотеля…
Августин: начало «филиокве»
Напомню: слова «Триада», Троица, нет в Библии, оно из лексикона неоплатонического. Его сумели переосмыслить, поменять его смысловые контексты, наполнить другой семантикой и другим значением и включить в лексикон православного богословия. У неоплатоников «троица» — это совершенно другое, это такое распаковывание, единое, оно в некотором движении, опускается ниже, ниже и ниже, там появляется новое начало, одно под другим.
Некоторые элементы неоплатонизма сохраняются в учении Мария Викторина — западного мыслитель IV-го века, которого читал Августин. Сам Августин, в прошлом неоплатоник, воспринимает это учение о некоем едином начале, Отце, которое порождает Сына, и из отношений между ними появляется Дух, который исходит и от Сына, и от Отца. Здесь оказывается первичной природа, которая разворачивается, проходит некий путь, некую дистанцию, в ходе чего появляются Сын и Дух.
До Августина богословие Западной Церкви, шло тем же путем, что и Восточное. Наш центр издавал книгу по богословию Мария Викторина современного патролога Алексея Фокина. В этой книге показан генезис современного католического богословия. Оно своим началом имеет Августина, потому что Августин — самый талантливый и энергичный автор рубежа IV–V-го века, последний, один из последних. До него был Амвросий Медиоланский, сохранявший образ мысли Василия Великого.
Западное учение о Троице иное, нежели православное. Там есть вещи, с которыми интуитивно или на уровне логики мы бы не согласились. Другой вопрос — когда это началось? Это расхождение путей. Есть такой православный французский богослов, оно говорит, что можно найти, где неправота западного богословия, артикулировать эту дискуссию, чтобы стало ясно: не потому нам католики не нравятся, что они слева направо, а мы справа налево крестимся. Думаю, что на том свете нас не спросят, как мы крестились. Есть вещи более серьезные.
Богословием в Древней Церкви считалось только учение о Троице. Даже учение о Христе — это не богословие. В «Пяти словах о богословии» Григорий Богослов пишет: «Пусть о Боге размышляют те, кто себя очистили, в ком нет нужды в покаянии».
Христология, соединение природ — это пространство для широких дискуссий, а вот о Боге как о Троице — давайте не будем лишний раз всуе говорить. Такова была установка.
Зачем нужны догматы?
Для чего существуют догматы, как таковые? Догматов мало. Догматы — это забор, который отгораживает неверные представления о Боге, о Спасении, о человеке: сюда не надо, здесь начинается разрушение.
В истории Церкви могут понадобиться новые аргументы, чтобы сказать, что сюда не надо идти. Скажем, XХ-й век, век генных технологий, эмбриологии, экспериментов на человеке. Я уверен, что Максиму Исповеднику в голову не приходило, что будут клонировать людей, заниматься экстракорпоральным оплодотворением, но в его текстах мы ищем аргументы для решения этой проблемы.
Догматика — это не просто слова. Это некий опыт, некое понимание, некий путь к Богу. Когда мы уходим, отказываемся от этого пути, мы начинаем соскальзывать в пространство мнимости и иллюзий. Будут делаться попытки оттуда выкрутиться. Например, дохалкидонские монофизитские церкви: Армянская, Коптская и другие — не научились различать ипостаси. Они думали, слышали критику, понимали, что у них есть проблемы. Севир Антиохийский попытался перетолковать это сомнительное монофизитское учение так, чтобы оно могло отвечать на какие-то вопросы, в том числе на те, которые будут ставить православные богословы. Но дальше начинается распад и разрушение.
Возвращаясь к Максиму Исповеднику
Как Максим Исповедник припер к стенке Пирра, бывшего Константинопольского Патриарха? Он говорит, что Аристотель вводит ключевое понятие природы, определяет его через действие. Природа себя проявляет в действии, в энергии. Деления на тварный и нетварный не было в античной мысли, даже Ориген еще этого не знает и не понимает так, как мы. Между Богом и миром не было разрывов, это была некая единая — да, деградация, да, деструкция, да, охлаждение, но единая реальность. Между любой точкой бытия и Первоединым была единственная цепочка, по которой можно было взойти. Поэтому различалось телесное и духовное — как два горизонта.
Христианская традиция говорит о другом различении. Тварное и нетварное. Это различение дает свободу науке — поскольку мир тварен, он не есть Бог, мы можем экспериментировать, ставить над ним опыты — это не будет кощунством, покушением на Бога.
Так вот, Максим Исповедник, полемизируя с Пирром, говорит, что если природа познается по действиям, по проявлениям, то воля означает природу. Если есть воля — это и есть природа. Если во Христе одна воля, значит, там одна природа божественная, тогда вы монофизит.
Здесь потрясающе интересно, что он начинает соединять христологию, то есть ,по сути, учение о человеке, о Христе — и триадологию.
Что ему говорит Пирр? «Нет, говоря о воле, мы говорим о личности». «Хорошо, — говорит Максим. — Если вы связываете волю с личностью, тогда получается что в Троице три воли?».
Если личность — это воля, в Троице три личности, значит, там три воли. Если там три воли, значит, там и три природы? А если там три природы, то мы говорим о чем? О трех Богах.
Пирр, прижатый этими аргументами, сдает позиции и говорит: «Да, я больше не монофелит», — но через год, поняв, что вопрос ереси — это вопрос власти, соглашается стать еретиком, лишь бы решить финансовые и властные проблемы, сесть на престол.
Антропология Максима Исповедника
Максим говорит, что в человеке мы различаем его природу и его личность. Свойства природы добры, воления природы тоже добры, в природе человека нет зла. Возникает вопрос — а откуда вообще зло приходит?
Он говорит, что зло — это неправильное применение природных свойств, и оно возникает на уровне личности. Чтобы различать, он говорит о воле природы. Природа нам предлагает спектр возможностей. Есть воля живота, кулаков, совести — разная воля. Духовная воля — к молитве. Но на уровне личности человек делает выбор: «Да, этому я дам возможность осуществиться, реализоваться в себе».
Скажем, мое брюхо получит свой «сникерс», гамбургер, чизбургер, а вот это подождет. Сегодня матч, а помолиться можно и завтра — это никуда не денется. Или наоборот, пойду навещу соседку, которая нуждается в помощи, а вот детектив подождет. Не буду читать мемуары Монштейна, а почитаю Максима Исповедника, или наоборот.
Это выбор, который осуществляет личность. Здесь возникает опасность в том, что человек может наделить смыслом, ценностью то, что не достойно ценности и смысла. Он может придать некоторым своим желаниям большее значение, чем то, которого они заслуживают. Эту ошибку допускают Адам и Ева.
Человек получает химеры, мнимости, фантастические смыслы, в котором пространство искажается.
У Клиффорда Саймака есть фантастическая книга «Братство талисмана». Некая космическая нечисть оккупировала Землю, она пресекает любые движения прогресса, человечество не может развиваться, но при этом случайно в Англии в одном аббатстве находят древнюю рукопись, Евангельский манускрипт, и если подтвердится, что он древний, а знает это только один человек, это даст новую силу человечеству сражаться со злом.
Между Оксфордом и аббатством эта нечисть выжгла все, заселилась, караулит и ждет. И вот, некий отряд идет, пробивает эти оккупированные территории к Оксфорду, чтобы узнать, подлинный или не подлинный манускрипт. Нечисть начинает создавать то холмы какие то, то перспективу изменяет, то какие-то пейзажи возникают, которых на самом деле нет — все, чтобы сбить эту группу с пути.
Нечто подобное происходит с человеком, когда он грешит. В этом падение Адама, в этом суть греха, когда человек присваивает ложные смыслы, ставит ложные цели, и все его природные свойства разворачиваются к ним. Чем человек талантливее, чем он гениальнее, тем печальнее последствия этого разрушения.
Наша задача — себя образумить, сориентироваться и сделать правильный выбор. Природа спасена, а вот воля нет — мы должны свою собственную волю устремить к Богу.
Учение о Логосах — воплощение в жизни
Очень интересно учение Максима о Логосах. Он говорит, что у каждой вещи, у каждого кванта этого мира есть свой путь, в котором есть промысл Божий. Но промысл Божий — это не просто абстрактные идеи, как в платонизме, по которым нас не существует — это воления.
Каждый, кто следует этому замыслу, проходит этим путем, и это дает ему радость и внутреннюю гармонию, хотя внешне он может претерпевать страдания и муки, может быть убитым.
Сам Максим заплатил рукой за свое богословие. Он был уже стареньким, 82 года, когда его подвергли допросам: «Ты предал родину, ты изменник, ты не согласился с патриархом и императором, расколол империю, поднял людей против, на Запад бежал!».
Последнее испытание перед тем, как его замучить совсем, был вопрос, готов ли он безоговорочно принять повеление императора. Максим отвечал: «Что касается земных дел — да. А в том, что касается веры — это не вопрос императора».
Это вызвало ярость, потому что приказ императора был в том, чтобы он молчал и больше не выступал по вопросам веры.
Максим заплатил своей рукой и своим языком. Умер он практически в России. Сейчас в Колыму ссылают, в Магадан, а тогда ссылали в нынешнюю Россию. Где-то по дороге к Сочи он и остался.
VI-й Вселенский собор признает правоту Максима, но нигде об этом не упоминает, потому что он государственный преступник и раздражает имперскую власть. На всякий случай его не упоминают. Софрония упоминают, а Максима нет. Но мысли его и термины были признаны и приняты.
Читайте также:
Ереси в истории Церкви: от Оригена до Аполлинария (+Видео)
Ересь — преступление неуголовное