От смерти к жизни: Честный разговор на запрещенную тему
Иеромонах Макарий (Комогоров): — Честные отцы, дорогие друзья, позвольте вас приветствовать в стенах Издательского совета Русской Православной Церкви. Сегодня мы здесь собрались для того, чтобы презентовать проект, который давно уже известен, и приобрёл любовь читателей. И, наверно, это очень правильно и хорошо, когда книги становятся любимыми и даже родными, когда люди собираются в разных местах, на разных площадках, чтобы вновь и вновь поговорить о том, что они испытали, прочитав эту книгу, прикоснувшись, и что испытали те, кто приложили труды и усилия, чтобы эта книга увидела свет.
Я хотел бы всем передать слова благословения и приветствия председателя Издатсовета, митрополита Калужского и Боровского Климента, он, к сожалению, сейчас, в эти дни участвует в открытии Великорецкого крестного хода, поэтому не смог сам принять участие в этой презентации, но он всем передаёт своё благословение, добрые слова. Он сам с книгой познакомился, и мы постараемся, чтобы на наших проектах, нашей выставке, форуме «Радость слова», которая проходит в разных регионах на протяжении всего года, чтобы и там с ней познакомилось как можно больше людей.
Совместный проект издательства «Дар» и портала «Правмир» — книга Анны Даниловой «От смерти к жизни» — это книга, которая не просто по своему содержанию интересна, и нужна современному православному христианину, но это очень важный прецедент для издательского дела, для современной православной книги в наше время. Мы живём в эпоху настоящего расцвета русской литературы, и, в том числе, русской духовной литературы, «золотой век», когда переиздаются творения святых отцов, Священное Писание замечательно переиздаётся, и издательство «Дар» можно отметить, что оно особенно потрудилось, выпуская прекрасные издания Священного Писания и святоотеческих творений.
Сейчас много усилий прикладывается к тому, чтобы была интересная и красивая детская литература, художественная проза, духовная художественная проза, чтобы было больше изданий, авторов и книг. Но эта книга прецедент того, когда о важных проблемах, важных вещах говорится вот таким живым, понятным, доступным образом. Когда представлены мысли и живые слова священников, мирян, богословов, самых разных людей, и наверно, наступает время, когда о многих и других вопросах современности нужно говорить вот таким простым, понятным, живым языком. Спасибо большое.
Анна Данилова: — Спасибо большое. Дорогие друзья, мы все с вами здесь сегодня собрались благодаря вот этим всем текстам про собственный опыт переживания смерти, утраты, потери близкого человека, который вошёл в эту книжку «От смерти к жизни». За саму книгу, конечно же, огромное спасибо Георгию Михайловичу Гупало и издательству «Дар», потому что вот этот сборник текстов, мы лет пять или шесть предлагали разным издательствам и всегда слышали примерно такую реакцию: «Что? Книга о смерти?! Да вы что – кто будет это читать, это покупать?! Не надо такие грустные темы, людей расстраивать, люди любят читать о хорошем, о позитивном, про смерть никто читать не будет».
Поэтому само решение, что мы издаём книгу про смерть, это было очень трудное решение для издателей. Решение, которое оказалось абсолютно правильным, потому что первый тираж книжки разошёлся практически за полтора месяца, никто не ожидал такой скорости. Это значит, что на тему смерти говорить надо, говорим мы очень мало, и нам хотелось бы сегодня разговор не строить по принципу «поздравляем вас с изданием книги, книга очень важная и нужная потому-то и потому-то», а каждому рассказать про свой опыт, своё переживание и своё осмысление вот этого главного события жизни, и о том, как вообще можно жить, если мы знаем, что существует смерть.
Иеромонах Димитрий (Першин): Жить совершенно невозможно, если существует смерть?
Думаю, этот сборник уже вошёл в некоторую череду вопросов и ответов, тех вопросов и ответов, что
идут из глубины истории, и проходя сквозь историю нашей страны, наверное, самое яркое и жёсткое воплощение получили в экзистенциальных текстах Розанова Василия Васильевича, который писал – в «Коробах», по-моему, или в «Уединённом», — что «вся земля – великая могила», и как вообще возможно жить, «если в каждый момент твоей жизни замешивается ощущение того, что ты носишь в себе труп». Последнее – это уже из статьи «По поводу одной тревоги гр. Л. Н. Толстого». Есть у Розанова такой пронзительный текст, один из первых, а, может быть, первый в истории философской мысли, посвященный «Смерти Ивана Ильича».
Потом были попытки ответа на его вопросы, и что интересно: русская, в том числе и богословская, мысль подхватила у Розанова эту тональность человека обиженного, и вообще человека в ситуации ужаса. Мы встречаем ее, в частности, у Алексея Федоровича Лосева в «Диалектике мифа». Тональность обиды, совершенно детской: пришло новое время, бесконечная, мёртвая, неживая вселенная, Бога нет, как же я буду жить в совершенно нечеловеческом мире? И это пишет уже Лосев, который вроде бы на совершенно другом полюсе находится. Если Розанов, по мысли Флоровского, всё растворяет в психологизме, то Лосев, как он сам считал себя, — апологет исихастской традиции.
Книга «От смерти к жизни», мне кажется, сочетает оба качества – это редкая ситуация – не синтеза, конечно, гегелевского, — но движения над бездной к Небу – в этом качественное отличие этого сборника. Тут и совершенно детская интонация, человека, который не может жить, потому что есть смерть, и невозможно жить, действительно. И попытка ответа на эти вопросы не только из опыта боли и горя, но и пасхальной радости.
В этом отношении мне кажется очень важным подчеркнуть то, что этот сборник адресован не только верующим православным христианам. Он выходит за рамки христианства ко всем, кого коснулось грехопадение Адама. Делов в том, что общий знаменатель всех религий и философий – это то, что мы все умрём, что нам больно жить, что мы рассыпаемся на части, изнутри и снаружи. И поэтому эта книга если не ответ, то, по крайней мере, попытка ответа на тот вопрос, который вообще касается каждого.
Нам, священникам, приходится исповедовать и причащать умирающих, иногда умирающих очень тяжело, от рака и иных заболеваний. И у этих людей, которых мы сопровождаем, с которыми вместе идём к вечности, тоже в глазах стоит этот вопрос: «А есть ли эта вечность? А что там? А зачем они здесь? Зачем они претерпевают нечеловеческие страдания, страшные страдания?».
И мне кажется, что и для них тоже очень важен выход этой книги в свет, потому что разбросанная в пространстве интернета подборка этих текстов – замечательно, что они выходили на Правмире, это чудесно, — она не всегда может быть прочитана в больнице, там часто бывает невозможно с мониторами работать, ещё книжку они могут полистать. Плюс их родные, плюс наши дети, у которых ощущение, переживание смерти бывает очень пронзительным и тяжёлым, доводящим вплоть до мыслей суицидальных, даже такое случается. Им тоже ответы нужны, а ответов нет. Ответы, которые есть, это часто симулякры, псевдоответы, которые мы находим в интернете, в массовой культуре.
Я сердечно благодарен тем, кто вложил свою душу и свой талант в эти тексты, и издательству, которое издало книгу, а, главное, вам, Аня, за то, что вы взяли на себя труд все их собрать и дать им новую жизнь. Я надеюсь, мы сможем с этой книгой выйти в те измерения культуры, общества, в которых раньше и не видели особого смысла в нас, христианах, в Церкви, а через эти мостики, может быть, его найдут. Так что, ещё раз, у меня слова самой сердечной благодарности и надежды, что этот проект выйдет за пределы церковных стен. Даже не потому, что он кого-то к Церкви приведёт, пусть даже не приведёт, но поможет удержаться от каких-то совсем больших ошибок, а может быть, и вдохнёт надежду, и встретит с Тем, Кто победил смерть. Спасибо.
Анна Данилова: Перед огненными воротами смерти
У нас сегодня такое общество анонимных потерявших.
Я к смерти со времени своего воцерковления относилась достаточно спокойно и благостно. Мне казалось, что, конечно, по слову пророка Давида, человек праведный живёт семьдесят, восемьдесят лет, да, есть всякие несчастные случаи – это понятно, надо пристёгиваться в машине, и вообще соблюдать правила дорожного движения и так далее, тогда всё будет хорошо. Все те потери, утраты в своём близком окружении, которые я переживала, это были уходы дедушек, бабушек, каких-то дальних родственников, но в очень уже преклонных летах и очень часто в каких-то таких состояниях, когда люди сами уже уставали от жизни.
Одним из моих близких людей в последнее время была матушка Адриана (Малышева), она ушла в 90, и уже весь год до своей смерти она только-только и жаловалась: «Господи, ну почему же Ты меня не забираешь? Я просто больше не могу».
Когда мне было 32, а нашей дочке Наташе было 6 месяцев, скоропостижно, совершенно неожиданно умер мой супруг, Анатолий Данилов, создатель портала «Правмир». Описывать здесь свои чувства, наверное, не очень получится, но, наверное, главное эмоционально впечатление, которое у меня сложилось от такой близкой утраты, от утраты продолжения себя самого – это открылась огненная дверь, огромная, которая захлопнулась за самым твоим близким человеком, а ты остался. И ты чувствуешь какой-то запах сожжённого пространства рядом, а дверь закрыта, и тебе туда нельзя.
А в сотовом телефоне постоянно мигают напоминания в календаре мужа, что вот, сегодня не забыть купить билеты на море, купить детское питание ребёнку и так далее. Конечно, жизнь, эти первые полгода, по очень правильному слову владыки Пантелеимона (Шатова), была совершенно чёрно-белая. И опять же, владыка тогда сказал мне о том, что потеря супруга – это как ампутация, у тебя была нога, ну, нога и нога, она была, ты с ней жил, не всегда ты был ей доволен, иногда она болела, иногда казалось, что могла быть другой формы строения, уставала, но вот она была. А потом её ампутировали, а ты должен жить дальше.
Я воспринимала это, скорее, как потерю руки… С мужем мы многое делали в четыре руки, я всегда, например, видела, когда ему надо сменить объектив на камере, надо подойти, помочь подержать, он видел, когда мне надо было помочь слинг примотать. Мы совершенно уже, не говоря, не прося друг друга, привыкли, что у нас есть вот эти четыре руки, и мы очень слаженно ими действуем. А потом остаётся практически ампутация твоей собственной руки, а жить надо дальше, продолжать вот так играть в четыре руки. И вот это, конечно, история очень сложная.
Самое трудное, наверно, во всём этом, это был для меня кризис веры. В каком смысле: в самом начале книги приводится совершенно прекрасный текст священника Георгия Чистякова «Почему Бог попускает страдания и смерть», про смерть детей, которых он окормлял в больнице. С этого самого текста ещё лет десять назад у нас возникло понимание того, что такую книгу надо издавать и до всех людей донести.
Отец Георгий очень хорошо пишет, про то, что хорошо и удобно верить, когда у тебя всё хорошо, когда ты идёшь в чистом поле, и там благовест и колокола, и лето, и всё хорошо. Когда у тебя всё хорошо, в это очень просто верить, и всё прекрасно и замечательно. Когда ты сталкиваешься с тем, что теряешь самое ценное, что в твоей жизни есть, а ты же молился, ты же всё делал правильно, ты ничего глобально не нарушал, ты всё старался делать как надо, вот в этот момент случается такая утрата, что не очень понимаешь, что происходит, во-первых.
А во-вторых, твой родной человек — ты его видишь, он совершенно живой, ты помнишь всего его шутки, помнишь звучание его голоса, вот сейчас замок в двери скрипнет, и он придёт. И оказывается, что не приходит, наутро не оказывается, что это был кошмарный сон, что ты просыпаешься и всё нормально.
Мы молимся о упокоении, и надеемся на встречу там, но мы можем в это только верить, а никакого точного знания, никакой гарантии у нас нет. Это может быть вера, вера очень сильная, но никакого видимого подтверждения этому у нас нет. И это самая сложная история была для меня.
В конце концов, я нашла для себя такую точку примирения, на такой мысли из слова апостола: что если Христос не воскрес, если жизни вечной не существует, то всё, что было в истории христианства, было напрасно. Что совершенно напрасно погибали мученицы Вера, Надежда и Любовь, и мать их София совершенно зря отдавала их на мучения. Что мученица Татьяна, Елизавета Федоровна Романова… они зря, напрасно отдали свои жизни. Вот это всё было совершенно не нужно. И что в нашей жизни, по большому счёту, нет никакого смысла.
Но мы очень хорошо знаем, что смысл в нашей жизни есть.
Что смысла в нашей жизни очень много.
Что те святые, которым мы молимся, чьи имена мы носим, и Христос — жизнь и основа жизни, они все умирали не зря. И значит, смысл в нашей жизни есть, и значит всё то, что происходит здесь, имеет своё продолжение там.
В качестве своего практического совета: есть две ошибки, которые мы делаем, и я знаю их из своего опыта уже. История первая состоит в том, что никогда не надо себя сравнивать с другими, потому что всегда кажется, что ну вот у меня-то потеря сильнее, мне-то хуже точно совершенно. Кажется, что тем, кто лишился супруга в 90, легче, чем тем, кто лишился супруга в 30. А тем, кто лишился в 90, кажется, что тем, кому 30, у них ещё всё впереди. У кого трое детей, то кажется, что у них ещё дети остались и так далее.
Это совершенно тупиковый путь, который мозг изнутри абсолютно съедает, съедает психику, разрушает жизненные основы. Тяжело абсолютно всем. Умерла Майя Плисецкая в 90, а абсолютно все средства массовой информации писали, что произошла «безвременная кончина, трагическая утрата» — а это в 90 лет человек ушёл.
Вторая вещь, про которую я хотела сказать, что в такие моменты кажется, что небо рухнуло только надо мной, что у всех всё хорошо, стабильно, нормально, только вот я в этом эпицентре оказалась. Я как-то говорила со своей подругой, которую тоже тяжёлая утрата постигла, она делилась как раз со мной этими впечатлениями, что небо рухнуло только над ней. Я сказала ей: «Посмотри свои фотографии в Инстаграме, что ты делала 12 сентября 2013 года». Она говорит: «Ой, в этот момент мы чудесно семьёй ездили в отпуск, наверно, один из самых светлых наших моментов». Я сказала: «Вот видишь, а для нас это было начало нашей новой страшной жизни».
Вполне возможно, что люди, которые нас окружают, какую-то тяжёлую потерю прошли, но по ним этого, может быть, сейчас не видно. Нам в этот момент кажется, что мы одни, что никого, кроме нас, в этом нет, это чувство очень обманчивое. По опыту отца Иоанна Кронштадтского — искать искать тех, кому ещё тяжелее и им помогать. А в первые месяцы, годы КОЛОССАЛЬНО важно общение с людьми, которые тоже пережили похожую потерю, это просто жизненно важное общение.
В книге «От смерти к жизни» нет историй людей со стороны, нет историй тех, кто через это не прошёл. Так или иначе, всё это написано опытом, болью, страданием, кровью. Поэтому я очень надеюсь, что для кого-то, для многих эти тексты будут такой возможностью поговорить, послушать тех, кто там уже был, кто тоже смотрел смерти в глаза, кто может в этот момент поддержать.
Протоиерей Алексий Уминский. А живем ли мы?
Разговор о смерти – это всегда один из важных разговоров в христианской культуре. Все наиболее важные жизненные аспекты становятся ясны и понятны только в присутствии смерти. Ценностные вещи становятся ценными в присутствии смерти, ничего не значащие вещи, которые когда-то казались очень важными, находят своё место. Всё, что человек в своей жизни достигал, за что он боролся, к чему он стремился, каким-то образом пытался себя осуществить, твёрдо поставить на ноги – всё становится правильным, настоящим только в присутствии смерти.
Поэтому одно из самых важных аскетических упражнений, которое нам оставило Священное Предание, это, конечно, память смертная, к которой человек совершенно не готов, которую он не может хранить, которая даётся каждому из нас колоссальным трудом – всё время ускользающая мысль, всё время ускользающая память. Понятно, почему – человек не имеет опыта смерти, человек не предназначен к смерти, человек не сотворён для смерти, для умирания. Ему так тяжело, так невыносимо хранить в себе эту память. Хотя нет ничего более очевидного для каждого из нас, чем наша собственная смерть. Мы ничего другого о себе не знаем со стопроцентной достоверностью, как только то, что мы обязательно умрём.
Жить с этой мыслью – отец Димитрий уже сказал на эту тему несколько слов, — совершенно невыносимо. Всё, с одной стороны, может абсолютно обесцениться и уйти в никуда, человек не может жить в нормальном состоянии, зная, что он умрёт. И он не понимает, о чём идёт речь. Речь, по сути своей, идёт, конечно, не о смерти. И в этой книге речь идёт, прежде всего, о жизни, но в этом присутствии смерти.
Когда приходится встречаться с людьми, которые переживают очень острый период горя во встрече со смертью, родителями, которые потеряли своих детей, ты видишь, что из этих людей практически ушла жизнь, они не живут, а продолжают, собрав силы, своё существование. И они не знают: зачем. Даже если это верующие люди, если всю жизнь ходили в церковь, исповедовались, причащались. И вдруг оказалось, что когда на Пасху говорят «Христос воскресе!», привыкли, что священник с амвона говорит, что смерти бояться не надо, её вообще нет. Вдруг вот этот момент, когда человек с этой реальностью сталкивается, нет этой веры вдруг, почему-то она уходит. Тот опыт якобы веры, квази-веры, пока ещё веры, не ставшей верой, а веры, которую ты получаешь как информацию, как мечту о, как иллюзию о чём-то. Эта вера рассыпается в пух и прах в присутствии этой очевидности, которая называется смертью.
И вот здесь человеку очень важно понять: а что такое жизнь? Что значит «мы живём», «я живой»? Очень часто человек не задаёт себе этого простого вопроса и очень важного: что ты считаешь жизнью? Потому что кажется настолько очевидным, что я просыпаюсь каждый день, смотрю вокруг себя, вижу солнце или другую погоду, чищу зубы, дышу воздухом, пью воду, ем завтрак, обед и ужин, встречаюсь с людьми, иду на работу, совершаю массу разных дел, участвую в благотворительных акциях, хожу в церковь, звоню своим друзьям, посещаю своих родителей, с кем-то ругаюсь, на кого-то обижаюсь – вот она и есть, вроде бы, жизнь.
А оказывается, это совсем не так. Потому что в этой жизни нет никакого состава, нет состава самой жизни. Есть события, есть деятельность, мы очень часто называем жизнью то, что называется деятельностью. Деятельность не является жизнью, но мы привыкли действовать.
И когда случается встреча со смертью, действовать невозможно, бессмысленно, и человек не знает, как быть дальше. Как начинать следующий день, как продолжать своё существование, когда деятельность оказывается бессмысленной, пустой, бесплодной. И тогда надо всем задуматься: а когда мы живём по-настоящему? И окажется, если мы будем честными к себе, что в нашей жизни очень мало жизни. Но всё, что связано с жизнью, связано обязательно с радостью, связано обязательно с любовью, с полнотой бытия, с бытийностью, сущностью, смыслом и обладанием этим смыслом, или стремлением к этому смыслу.
Это очень важные моменты, потому что человек, когда он по-настоящему молится, он оживает. Когда человек с Богом встречается, даже если он ещё не знает, что это встреча с Богом для него, потому что всякое проявление настоящей человеческой любви – это всё равно встреча с Богом, потому что Бог есть любовь. И когда человек встречается с любовью, то он встречается с жизнью, потому что Бог есть жизнь.
И это очень часто не осознаётся человеком до того момента, пока он вдруг этого не лишается. А когда он это понимает, у него есть возможность эту жизнь иметь в своих руках. Потому что может кончаться деятельность, а жизнь не может кончаться. Здесь есть важная вещь, когда говоришь с неверующим, или даже верующим, человеком, который теряет, но уже не находит оснований в своей бывшей вере, о том, что же дальше, как дальше жить? Есть ли эта вечная жизнь, как её потрогать?
Так вот если вечной жизни нет, нет жизни по-настоящему, тогда любить-то некого. Нельзя любить пустоту, нельзя любить ничего, нельзя любить просто фотографию, нельзя любить воспоминание. Каждый из нас знает, кого он любит, и что он любит, несмотря ни на что. Происходит уход, а любовь не кончается. Любовь страдает, любовь болеет, но она живёт, эта любовь, значит, живёт эта любовь в вечность, значит, и есть это жизнь. Значит, мы любим тех, кто есть, а не тех, кого нет. Мы обращаем свою любовь к тем, кто есть, — их нельзя потрогать, прижать к себе, погладить по голове, но они есть, мы их любим не меньше, чем вчера, позавчера, 10 лет назад, 20, эта любовь не умолкает, не становится меньше, не глохнет, она такая же живая, естественная. Это и есть жизнь.
И когда человек вдруг начинает понимать, что такое жизнь, и что жизнью не является, тогда к этой жизни можно возвращаться, эту жизнь можно взращивать, эта жизнь, которая состоит в настоящей встрече с Богом – как это ни страшно, ни странно звучит, но встреча с жизнью, настоящей жизнью происходит только в контексте этой смерти. А обо всём остальном можно только прочитать, услышать, богословские толкования всякие узнать, всё, что угодно, но реальная встреча с жизнью происходит на острие этого страшного хирургического инструмента. Поэтому она болезненна, но она настоящая.
И здесь, когда мы говорим, что «жизнь жительствует» на Пасху, это именно об этом, потому что жизнь Христа жительствует в контексте Его смерти, и никак иначе. Никак по-другому для нас эта жизнь не пробивается, как только через смерть, через смерть Христа. Очень часто она так же пробивается для каждого из нас, когда мы встречаем смерть своих близких или когда встречаем, как многие священники, рядом с теми, кому они обязаны служить и воспринимать чужую смерть, в которой они оказываются наравне со всеми остальными.
Я недоговорил, недоформулировал, сложно, но я хочу сказать, что в жизни нашей жизни не так много, и её надо беречь и хранить, и когда мы эту жизнь в себе взращиваем, то она способна вытеснить боязнь смерти, способна стать той самой истинной верой, для которой смерти нет по-настоящему, потому что там, где присутствует настоящая жизнь, там смерти быть не может.
Поэтому и важно отделить деятельность, жизнедеятельность, всё что угодно, всё, что мы называем «вот живёт человек». От того, что человек живёт.
Анна Данилова: Спасибо ещё раз, отец Алексий.
Одним из самых главных текстов в книге «От смерти к жизни» стала повесть Татьяны Викторовны Красновой «Приоткрыть окно». Для очень многих людей – она впервые была опубликована на просторах Интернета, в журнале «Знамя» — это стало первым очень тяжёлым, очень сложным, вместе с тем таким искренним и светлым разговором на эту тему. И я считаю, что это просто один из главных текстов в книге, поэтому Татьяне Викторовне хотелось бы предоставить слово.
Татьяна Краснова: Смерть есть, но на самом деле есть победа над смертью
Спасибо большое, для меня несказанная честь оказаться в этом оглавлении, я его читала с содроганием: Боже, где я вообще? Мама забыла меня в «Детском мире», а вокруг люди… Спасибо огромное, для меня это очень важно. И на самом деле мы все об одном и том же говорим, вот отец Алексий сказал очень правильные вещи.
Я с точки зрения домохозяйки скажу: пока у меня ещё работал телевизор, пока я ещё не поняла, что это приносит вред моему организму – я видела, что там бывает реклама всё время. И такая замечательная реклама: вот мать троих детей: ей самой восемнадцать, у неё чудесный сын-подросток, которому шестнадцать, все такие замечательные. Я ещё в Италии удивилась, когда увидела, что макароны рекламирует женщина за пятьдесят, у нас не бывает женщин за пятьдесят, потому что жить страшновато, а умирать тем более страшновато, так устроена у нас жизнь.
Поэтому мы здесь, в России, предпочли такой игрушечный мир, в котором реальности немного, а смерть приносит в жизнь много реальности, это то единственное, что можно сказать про каждого из присутствующих, что это с каждым случится. Всё остальное опционально, а это – на самом деле. Для меня это важно, потому что это реальность жизни и реальность Христа, реальность Его присутствия во всём.
Ещё одна очень важная вещь: став волонтёром, придя в больницу, увидев детей, которые умерли на моих глазах, я осознала ценность жизнь. И тот, кто видел эту смерть близко – он никогда больше не будет воевать, никогда и ни за что, никогда и никого не пошлет воевать, потому что он знает ценность на самом деле.
И я даже за языком своим стала следить: «умираю, как мороженое хочу» — я больше так не буду умирать, не надо, и мне вообще страшно это слышать. И на самом деле, чтобы не говорить долго, и сказать вам что-то оптимистичное, я вам вот что скажу.
Я нашла удивительную фразу в том же самом интернете: «Они нас закопали, но они не знали, что мы семена».
Вот пришла моя прекрасная подруга Оля Свешникова. Мы познакомились с Олей в больнице, когда Оля была волонтером при девочке, которая умерла. Девочка – ну, я тоже про нее писала на самом деле – с девочкой случилась ужасная трагедия: когда родители узнали, что она больна раком, они ее оставили в больнице. Оставили и ушли. И она попала к нам в РДКБ, завернутая в какую-то простынку, которую выдали в городе Владимире. И дальше вокруг нее стало происходить это вот чудо, когда собралось сто человек для того, чтобы исправить то, что сделали двое – выбросили и предали.
Она прожила год, Оля была ее волонтером и ее мамой за этот год. Потом девочка умерла. У нее были удивительные и прекрасные похороны, мы ее потрясающе провожали, она была как кукла, которую дарят Господу Богу в коробке с бантами и лентами. И тоже было ощущение полного обрыва на самом деле… а потом на это место внезапно пришла любовь.
Оля познакомилась с прекрасным Петей, и теперь в этой семье двое приемных детей. Это я про семена. Они оба не очень здоровые дети, они взяли их в расчете, что здоровых возьмем мы с вами, а они особенные, они взяли мальчика с синдромом Дюшена – это очень тяжелое наследственное заболевание, а девочку — с синдромом Дауна. И периодически эта прекрасная семья, когда они оказываются где-то около меня, они все время говорят: ну, мы думаем про третьего, а я им говорю – да вы с ума посходили…
Для меня это реальный сбывшийся триумф жизни…
И я не могу сказать, что смерти нет, смерть есть, но на самом деле есть победа над смертью. Спасибо большое.
Протоиерей Александр Ильяшенко
Любовь и жизнь сильнее смерти
Я со вниманием слушал и с огромным интересом, и пользой, и понял, что вряд ли я могу добавить что-то, что прозвучало бы столь же значительно и весомо. Но мне вспомнился один рассказ. Если будет следующее издание этой книги, его можно будет туда вставить. Рассказ написал Георгий Демидов, который провел в лагерях 14 лет.
Лагерь, зима, и вдруг такие сильные морозы, что день отдыха, дают отоспаться. Вот они лежат на нарах, можно еще поспать, не надо вставать в шесть или в пять, и вдруг его толкает бригадир – а ну, вставай. Делать нечего, лагерь есть лагерь, надо подчиняться, он встает, ему ничего не объясняют, ведут куда-то, дают лопату, заступ, ведут в морг, и вручают ему какой-то сверток – а там — младенец. И вот он тоскливый – не дали отоспаться, в мороз в этот жестокий, должен долбить землю. И он идет, совершенно невеселый — понятны все его мысли. Навстречу ему надзиратель: «А ну, покажи, что несешь». Вот он кладет этот сверточек на землю, разворачивает – и видит ангельское личико.
Мне трудно восстановить и передать, но он просто потрясен личиком этого младенца, которого он должен похоронить, и что он хотел делать с такой неохотой. Надзиратель проходит, ругаясь, он идет, куда шел, и со всей любовью и старанием долбит эту каменную землю и подчеркивает, что я хотя и неверующий, но я поставил крестик над этой могилкой.
Вот такой удивительный, на контрасте построенный рассказ о том, что любовь и жизнь действительно сильнее смерти. Спасибо.
Анна Сонькина, врач, специалист паллиативной медицины: Я не знаю, что говорить. Честное слово. Сижу и думаю, как я могу здесь поучаствовать. Потому что вы, Аня, начали с того, что мы клуб анонимных потерявших. И я сразу почувствовала, что я не на своем месте нахожусь – потому что нет, я не теряла детей, и я не теряла по причине смерти значимых близких. Я к этой теме отношусь с профессиональных позиций.
Анна Данилова: Может быть, вы расскажете, как вы с детьми говорите?
Анна Сонькина: Ну, как вам сказать — мы и не очень говорим с детьми. Потому что у детей есть родители. И чаще всего в нашей стране родители не считают возможным или нужным говорить открыто и прямо с детьми об их заболевании, неминуемой смерти — если она неминуема.
Анна Данилова: А на ваш взгляд, это нужно делать?
Анна Сонькина: Говорить о смерти со здоровыми детьми!
Очень не люблю категоричных ответов. Короткий ответ был бы – скорее да, чем нет. Вот как-то мы вошли в это через тему переживания утраты… Есть, кстати, исследования о том, какие утраты более тяжелые, а какие — менее, и надо сказать, что внезапная смерть близкого человека считается более тяжелой утратой, чем смерть в результате болезни, когда было время подготовиться и попрощаться.
Паллиативная медицина занимается ситуациями, где есть какой-то период подготовки – болезнь, когда заранее известно, что смерть может наступить, в общем, не то, что посреди полного здоровья. И мы знаем из исследований, что дети знают и понимают гораздо больше, чем нам кажется. Тяжелобольные дети, причем даже очень маленькие дети, чаще всего понимают вещи, которые не были им сказаны. То есть ребенок замечает, что все ходят с красными глазами, что вчера делали три анализа в день из центрального катетера, а сегодня вдруг не делают, и завтра, и послезавтра. То есть они замечают эти перемены. Скрыть от них это трудно. Это первое, что мы знаем.
Второе, что мы знаем, что взрослые и дети в большинстве случаев – по исследованиям это 70-80 процентов, — хотят знать правду о своем заболевании, о прогнозе, о том, что они умирают. Хотят знать, и готовы знать. То есть когда мы говорим, что лучше человеку не сообщать – в том числе ребенку – мы переносим что-то такое, свои какие-то страхи. Часто – чаще, чем нам кажется, – люди хотят знать, и готовы знать.
Потом мы знаем, что в ситуациях, когда скрывается правда от больного – это описывают как заговор молчания – когда все знают, что происходит, но говорить об этом нельзя. И описаны очень грустные ситуации, когда дети изолируются, впадают в депрессию, чувствуют обиду. Что их обманывают, по сути, что они не могут задать вопросы, которые у них есть, не могут поплакать вместе с мамой, в общем, может возникнуть обида, изоляция, депрессия, вплоть до вполне серьезных депрессивных моментов, у нас был мальчик, у которого в семь лет развилась депрессия, он еще был плохо обезболен, — с суицидальными наклонностями, то есть мальчик пытался выпрыгнуть в окно. В семь лет. Вот от этого одиночества, отчаяния, боли, к тому же.
И еще мы узнали одну очень важную вещь – тоже из исследований – все родители, когда опрашивали уже после смерти детей, родители, решившиеся на то, чтобы поговорить открыто с ребенком о том, что происходит, попрощаться, не скрывать — после смерти ребенка никогда об этом не пожалели. А те, кто не поговорил – жалели и говорили — нам жаль, что мы не нашли в себе силы, не смогли попрощаться, как будто что-то оборвалось, и была же возможность. При внезапной смерти такой возможности нет. А если болезнь, особенно много лет которая течет, – и было столько лет, когда можно было бы… столько слов не досказано, столько признаний, столько благодарностей не высказаны. И это потом может утяжелять переживания утраты.
О том, как говорить с детьми о смерти – здесь, действительно, я не совсем эксперт, об этом очень много написано – это безумно красиво. Мы давно мечтаем сделать выставку, конференцию, разговор с детьми о смерти, как дети говорят о смерти. Вообще, наших детей, церковных, может быть, посадить перед камерой и сказать – вот расскажи, что ты знаешь о смерти, что ты думаешь… Это просто само по себе, вот это был бы потрясающий урок всем нам. У детей такое психологически логичное развитие понимания смерти, оно такое понятное. Страх возникает потом, это уже удел нас, взрослых. А у детей — они сначала просто не понимают, что она есть, потом они понимают, что какие-то люди куда-то деваются, и сначала они осознают, что бывают потери, им кажется, что они временные, что кто-то пропал и может вернуться, лист, который пожелтел, он может обратно позеленеть. Потом они осознают необратимость этого. И только потом, что это относится ко мне – я тоже, оказывается, умру. И если знать это, то мы могли бы так помочь детям вырасти со здоровым каким-то отношением к смерти — может быть, таким, о котором о. Алексий говорит…
Я воспитана в воцерковленной семье с рождения, мне выпала честь быть, воспитываться в той церкви, в которую как-то богословски вел о. Александр Шмеман. По его лекциям была издана книга «Литургия смерти». Я не могу удержаться, чтобы не поделиться со всеми. Эта книга сделана моей мамой, Еленой Дорман, вот она сидит здесь, и сегодня, несколько часов назад, эта книга удостоилась философской премии Пятигорского. Шмеманская школа как-то была со мной с рождения. Может быть, поэтому я легко в молодом возрасте вошла в тему паллиативной медицины, и для меня смерть всегда была естественной частью жизни, меня с очень маленького возраста водили на похороны.
Чтобы разговаривать с детьми, которые умирают, о смерти –надо большую работу с родителями проводить, это сложная история. А вот со здоровыми детьми, которым жить, мы могли бы здорово им помочь быть более подготовленными, и чувствовать ту жизнь, которая жительствует на самом деле только в присутствии смерти.
Здорово, что есть такая книга, и такие книги, и будут еще, и давайте и для детей такие книги делать. Вообще произносить вслух эти слова и говорить о них с улыбкой и со слезами во время солнечного такого дня, не прячась где-то и не закрывая двери, — вот, мы говорим о чем-то запретном и страшном — это здорово. Спасибо, просто за такую возможность.
Анна Данилова: К вопросу о неожиданной смерти. У меня есть такая история. Буквально в последнюю ночь жизни моего мужа, я занималась тем, что как всегда вносила правки на сайт, на Правмир, я обычно занимаюсь этим часов с двух ночи и до скольки возможно, смотрю на публикации, думаю, что перенести, что убрать, что переименовать. У нас должно было выйти интервью прекрасной женщины, Виктории Строниной, вдовы Александра Стронина, который умер от саркомы несколько лет назад. Вика чудесный такой, радостный, лучезарный человек, перед Сашиной смертью они усыновили девочку с синдромом Дауна.
И я как раз все думала над тем, что надо переименовать вот это интервью с таким неинтресным названием, назвать его «А любовь и по смерти жива». Так мне понравилось это название, но поскольку я уже совсем засыпала в монитор, решила, что встану пораньше и утром быстренько переименую, и все это у меня во сне всю ночь так высвечивалась на подсознании эта фраза: «А любовь и по смерти жива», не забыть, не забыть.
Утром мы вызывали скорую и…. оказалось не до переименования статьи, но была эта история такая значимая. И вот Вика Стронина говорила мне потом, что смерть, даже если человек твой близкий уходит от заболевания, при котором врачи точно прогнозируют время ухода и говорят о том, что вам два-три-четыре дня осталось, вплоть до часов, смерть — все равно абсолютно неожиданная. Что Саша Стронин, скончался буквально в ночь своего дня рождения, и все знали о том, что остается один или два дня, вопрос был в том, сколько еще часов жизни, и все равно, когда они об этом узнали — все равно это было как гром среди ясного неба.
Поэтому все равно, и в случае внезапной потери, и в том случае, когда ты ко всему готов и знаешь, что ничего в этой ситуации не может измениться, все равно эта такая история, про которую невозможно сказать, где легче, где тяжелее и кому проще.
Елена Леонтьева, мама Леши Радуева
Мы выписываемся домой!
— Девять месяцев назад у нас ушел ребенок. Он ушел к Богу. Он к этому очень готовился. Последний месяц помогал ему в этом готовиться отец Алексей Уминский, он был с нами. Причащались мы каждый день.
У нас опыт почти четыре года этой борьбы, войны, каждый день — сражение. Чем больше думала, я понимала, как хорошо сказал отец Алексей, что мы все эти три с половиной года мы жили, мы радовались, мы любили, мы верили, мы надеялись. И все это было, благодаря тому, что с нами был Бог, что мы были в вере, мы и сейчас остаемся в вере, и больше того, я вам скажу, мы и сейчас остаемся все вместе.
Да, мы не можем обнять сына, мы не можем его поцеловать, мы с ним разговариваем, но мы не можем услышать его ответ. Но мы знаем, что он рядом. У нас такое надежное, спокойное состояние с мужем, что наш ребенок в очень надежном месте, что ему хорошо, и этому есть своего рода доказательства, что у него все хорошо.
Да, нам, здесь оставшимся друзьям, родителям, близким, конечно, не хватает, тяжело, это такое проявление своего эгоизма, наверное, потому что человеку и его душе там хорошо, а нам плохо. Ему хорошо, а он не с нами.
Эти три года – это был путь, был путь не только нашего Лехи, это был путь всех нас. И этот путь сегодня не хочется заканчивать, потому что это путь к Богу.
Мы, как и все здесь, не видели Бога, но… мы Его видели, и Он в нас. Когда даже Леха ушел, Бог был с нами. Мы это чувствовали, что нас так как-то взяли на руки, как детей малых и держат до сих пор. Причем мы думали, что это случилось, когда Леха ушел. На самом деле это случилось именно в тот момент, когда нам объявили, что у сына опухоль. С того момента нас Господь взял. И очень часто даже наш Леха вспоминал эту притчу, которая ему очень нравилась, когда человек, оглядываясь назад, видел то две пары следов, то одну. И рядом с ним шел Бог, он спрашивал: «Почему, когда мне было так тяжело и плохо, Ты меня оставлял и со мной рядом не шел?» На что Бог ему отвечает: «Я брал тебя на руки». Это наш путь. Мы были на руках и сейчас остаемся.
Еще хотелось мне сказать по поводу разговора родителей и детей об уходе. Я на личном опыте думаю, что это нужно делать, тем более, если это дети, которые здесь проходят нелегкий, тяжелый путь болезни. Мы знаем, что многие болезни сопровождаются трудными последствиями и физическими и душевными. Почему-то, не знаю, у нас действительно общество очень боится смерти, у нас все боятся говорить о смерти, у нас все боятся смертельных болезней, у которых летальный исход. Человек с онкологией сразу вычеркивается из круга живых в круг мертвых. Многие боятся общаться, обрываются сразу практически все связи, контакты, иногда родители сами как-то это скрывают. Но у нас с самого первого дня была команда – я, муж и Леха. Мы ничего никогда не скрывали от ребёнка, мы всегда все вместе обсуждали, мы всегда все принимали вместе решения. Соответственно, когда мы заболели, мы ни в коем случае не стали от ребенка скрывать то, чем он болеет, чем это может закончиться. На все воля Божья, все в Божьих руках.
Мы с Богом встали на путь, мы стали лечиться, пробуя все возможные варианты, возможности. Мы поехали в Германию и лечились там оставшиеся 2,5 года. Потом уже после того, как нам не смогли там помочь, нам предлагалось остаться там на паллиативную помощь, потому что, к сожалению, очень большому, великому, в нашей стране не совсем развита паллиативная помощь. Благодаря фонду «Вера» сейчас как-то это, возможно, выйдет на достойный уровень, потому что помогать уходить – это нужно. Леша очень боялся лететь сюда, в Москву, он боялся, что его не обезболят, потому что там он был спокоен. Он говорил: «Я здесь спокоен». Сюда лететь он не очень хотел. В общем, он принял свое мужественное решение, он сказал: «Хорошо, я хочу попрощаться с бабушкой и с дедушкой. Очень многие люди захотят со мной проститься. Поедем домой». Мы вернулись сюда и, благодаря фонду «Вера» этот месяц, конечно, замечательно у нас прошел здесь.
Потом, после того, как мы поговорили с ребёнком, ребенок знал уже всю правду, чем он болеет и как, мы начали больше углубляться в воцерковление. Потому что до болезни мы были, так сказать, мимо проходящие. Крещеные все с детства, но, как-то в большинстве своем, мимо ходили. Забежишь, свечи поставишь, вроде бы записочки напишешь, ну, все, я все сделала. На литургии, хорошо, если на Пасхальной бывали и на Рождественской, и все. После этого стали очень сильно воцерковляться и, наверное, через это такое наблюдение на всех детей, которые сталкиваются с онкологией, они становятся все мудрее. Им больше дано знать, познать, то есть им что-то, видимо, приоткрывается больше Господом, и они знают несколько больше чем мы, чем нам дано это увидеть. Алексей ушел 23 августа, это было за два дня до его 17-летия, 25 августа ему должно было исполнится 17 лет. 9 дней выпало, как раз на праздник Иконы Божьей Матери Всецарицы, его любимой иконы, чему и мы очень счастливы и рады как родители, и думаю, что именно Божья Матерь его так под своим покровом и повела.
Такая вера у ребенка проснулась за эти три года, как сказал наш духовный отец, епископ Паисий, что за три года так вырасти душе… Ребенок рос в невоцерковленной семье, за три года он настолько вырос, настолько полюбил Бога. Мы втроем сидели, и плачу я, плачет муж, а Леша сидит и говорит: «Что же вы плачете? Вы же радоваться должны. Я к Богу иду, а вы плачете. Не надо плакать, вы молитесь». Он все время говорил, чтобы мы молились. Он говорил: «В молитвах мы будем вместе всегда, не надо плакать». Потом, когда мой муж Андрей задает ему прямой вопрос: «Сынок, тебе не страшно?» Мальчику 16 лет. «Тебе не страшно? Сказали, что ты умираешь». На что Леша, улыбаясь, сказал: «Папа, не страшно». Он говорит: «Сынок, мне так страшно, у меня каждая поджилочка трясется». Леша сказал: «Папа, тебе страшно лишь только потому, что ты меня любишь больше, чем Бога. А если бы было наоборот, если бы ты Бога любил больше, чем меня, тебе бы не было страшно, потому что ты бы знал, куда я иду, к Кому я иду, и что со мной там будет, и как мне там будет хорошо». Он и меня тоже просил: «Мама, я тебя прошу, только не плачь». Он нам очень много дал завещаний, заветов, он нам разрешил только 40 дней попечалиться, поплакать, потосковать по нему, а потом сказал: «Все, чтобы не было никаких рыданий, ничего, чтобы только было все хорошо. Если вы будете плакать, мне там тоже будет не очень хорошо. Так что давайте, вы лучше будете молиться. В молитве мы всегда будем вместе».
Был, конечно, у меня период, за который я очень благодарна отцу Алексею, когда у меня перед Рождественским постом и уныние, и печаль, то есть я вообще не понимала, где же смысл во всем. Все, жизнь пресная. Был ребенок, сейчас никого и ничего, я да муж, и вот в чем наша тут суть, что мы тут делаем, почему. Вот какие-то такие мысли были. И потом, слава Богу, отец Алексей мне сказал: «Причащайся каждую недельку постом, и будет все хорошо». Слава богу, Господь опять вселил и веру, и надежду.
Если бы не вера, не эта надежда о нашей будущей встрече, что мы сейчас живем, и мы понимаем, в чем сейчас смысл нашей жизни – мы живём для того сейчас, чтобы встретиться с сыном там. Мы стараемся как-то и делами, и поступками. Мы понимаем, как мы для себя определили, для своей семьи, что весь мир – как одна большая лечебница, как одна большая клиника, больница. Когда человек рождается, он попадает сюда в больницу, лечится. Каждый лечится какой-то период времени, у каждого свой срок. Когда человек вылечился, когда вылечилась его душа, он выписывается домой. Каждый в свое время выписывается. Мы сейчас еще лечимся здесь, но хотелось бы выписаться именно домой, именно в наш действительно истинный дом к нашему сыну, чтобы там всем вместе соединиться. В этом помогает только вера. Без веры просто никуда. Без Бога никуда.
Спасибо большое за внимание.
Ирина Редько, служба «Милосердие»: Помогать другим!
Мое слово будет с позиции сторонней, с позиции профессионалов. Я занимаюсь добровольческой службой, и к нам приходит большое количество людей. Особенно часто приходят люди, которые потеряли близких, поэтому они хотят потрудиться в добровольческой службе и как-то помочь другим больным, нуждающимся, тем, кто, так или иначе, страдает. Насколько я понимаю из моего опыта общения с этими людьми, они таким образом хотят восполнить то, что не додали своим ближним. Это переживание смерти своего близкого человека продлить, компенсировать то, что не случилось у них в жизни.
Оказывается, что для некоторых людей это очень хороший выход, они при правильном участии священников, которые общаются с нашими добровольцами, при собственном правильном распределении своего участия в добровольческом служении – легче переживают смерть своего близкого человека, но не все учреждения готовы их востребовать. Есть такая позиция некоторых психологов, что лучше вы сами там разберитесь со своими тараканами, а к нам придете, когда уже будете весь такой бодрый, веселый, без проблем.
Василий Штабницкий, Выездная служба помощи больным с боковым атрофическим склерозом
У нас такая светская врачебная больше служба помощи, хотя, конечно, основана она на идеях христианства и православия, но на 90% мы оказываем, лично мы, медицинскую помощь. Мы переживаем каждую смерть наших подопечных достаточно глубоко. Не всегда я даже помню их имя, фамилию, просто помню образ. И действительно, сейчас в голове, сейчас в памяти пытаюсь вспомнить – один за одним всплывают образы наших пациентов, которые ушли от нас. Буквально вчера и сегодня уже у нас горе – человек нас покинул.
Каждый раз какой-то недостаток в себе ищешь, вот где-то недоработал, или, может быть, что-то можно было сделать с одной стороны, чтобы продлить жизнь, где-то ошибся. Где-то, может быть, ты действительно не успел, на 15 минут иногда просто опаздываешь, и все. Или телефон не успел взять, и… До сих пор переживаю то, просто сил не хватило на то, чтобы вечером взять и поехать к одному пациенту…
Много очень сегодня сказали о христианстве, о православии. Я хочу поделиться своим опытом. Приезжаю к одной пациентке, которая, как это часто бывает, находится в очень тяжелом состоянии, при смерти. Провел около нее несколько часов, даже я не помню, сколько часов это было, что-то мы делали – это приборы, медицинская различная помощь, в магазин куда-то, в аптеку сходил. В конце, когда она немножко пришла в себя, она лежала в одном конце, я сидел рядом на стуле, перед нами было пространство комнаты, и она, глядя за меня, сказала, что она видит, что сейчас за моей спиной стоит Спаситель. Я обернулся посмотреть, я прекрасно понимал, что я его не увижу, но я Его почувствовал, это был, наверное, самый близкий контакт с Богом, который в моей практике, памяти, случался.
Елена Леонтьева: Чудо Всецарицы
— Я хотела еще добавить к вашему разговору по поводу присутствия Бога. Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Опять же из личного опыта. Дело в том, что у нас Алексей уходил очень тяжело, уходил три раза. Три раза он у нас умирал, и смерть констатировалась врачом из фонда «Вера». Она у нас жила, в последнюю неделю она у нас жила и круглосуточно была с нами. Когда случился этот первый раз, все датчики показывают, что сердцебиения нет. Врач его слушает, говорит: «Все, сердечко не бьется». Он весь посинел, не дышит, пульса нет, ничего не прощупывается, показывают приборы полностью по нулям. Мы с мужем, извиняюсь, в слезах, в соплях, мы молимся, и тут же кричим: «Алешенька, не бойся ничего», – мы понимаем, что он нас слышит. И тут же молимся. Она на нас смотрит и не понимает, что мы делаем, зачем мы кричим ребенку, сами молимся, что-то делаем, тут же плачем. Она не понимала, человек не воцерковленный был. Спустя какое-то время мы его положили, она говорит: «Все, ребята, зовите родителей из соседней комнаты, пусть они как-то с Лешей постоят».
Тут мне муж просто начинает кричать: «Ляля, Ляля, где акафист? Где акафист Всецарицы? Давай его почитаем, Леше будет легче уходить». Я говорю: «Давай». И мы начинаем читать тропарь: «Образом твоим радостотворным…», – я то, что помню наизусть. Судорожно ищу книжечку. Одну, вторую, мы начинаем читать, и происходит просто чудо на глазах. На глазах не то, что родителей, верующих, а чудо в глазах не верующего человека, человек, у которого констатировали смерть, поднимает руку. Начинаем читать кондак, ребенок встает в положение 900 под углом, делает: «А-ах!» – вдох глубокий, и стоит вот так. Мы дальше продолжаем читать, уже Иру толкаем, говорим: «Ира, сделай что-то, послушай». Уже врача начинаем в чувство приводить. Она стоит, на нас смотрит, мы уже ей: «Ира!!!» Она: «А!» Мы: «Сделай что-то!» Мы дальше все, дочитали, закончив акафист, молитвы.
Слезы от этого стресса сменились слезами радости, потому что мы поняли, насколько Господь нас любит. Увидев, что с нами творится, что мы сейчас просто рядом ляжем вместе с ребёнком, он настолько над нами смилостивился, что такое чудо сотворил.
Уже после заходит врач Ирина, пораженная, говорит: «Ребята, вы не представляете, что вы сделали». Мы говорим: «Мы ничего не сделали». Она говорит: «Вы не представляете, откуда вы его вернули». – «Это не мы его вернули, Ира. Господь понял, что мы еще не готовы его, видимо, так отдать». Она после этого стала с нами ходить в церковь. Настолько на нее тоже впечатление произвело это чудо присутствия Бога в тот момент.
Анна Данилова
— Есть еще одна мысль, она, наверное, дискуссионная, но я ее после слов отца Алексея очень ясно для себя поняла. Достаточно скоро после смерти мужа я познакомилась с одной прекрасной женщиной, вдовой, матерью двух девочек, она физик и достаточно последовательный атеист. Мы с ней много говорили об истории наших утрат. Практически все те вопросы, которые задавала она, я под ними могла подписаться и сказать: «Женя, я думаю и чувствую абсолютно то же самое, у меня те же самые вопросы по то что, как. Как жить здесь? Что будет там?». Многие люди в моем окружении говорили, что как тяжело верующим переживать утрату, а уж как должно быть немыслимо человеку неверующему, как это должно быть тяжело не верующему человеку. И мне все время хотелось сказать по опыту этого общения, что на самом деле, когда даже лицом к лицу сталкиваешься с этими вопросами, с жизнью и смертью, то нет большой разницы в том, как чувствует себя верующий человек. Но не могла это объъснить.
И вот сегодня, благодаря словам отца Алексея, я очень хорошо для себя поняла, что, очевидно, в этот момент настолько ясно высвечивается, что ты вроде веришь, ходишь в храм, исповедуешься, причащаешься и так далее, ты живешь по некоторому распорядку, но все это изнутри не прожито, и сейчас, может быть, не прожито. Это внешнее, а не внутреннее. Ты говоришь «Христос воскресе!», но это еще пока только в голове, а не в душе и сердце. Хорошо верить, когда все хорошо, и солнце в поле, и месяц август.
Когда ты стоишь рядом с человеком неверующим, держишь его за руку, и вопросы у вас одни, и гарантий нет. И уверенность у вас, в общем, одна и та же – из этой точки с человеком можно пробовать как-то говорить, вместе думать и вместе искать какие-то точки опоры. Искать жизнь, искать смысл в этой жизни. И вот мы одну такую точку нашли. Вот я спрашиваю свою подругу: «Ты же надеешься на то, что вы с мужем еще встретитесь?» Она говорит: «Да, я надеюсь на это». Вот это надежда- это первая ступенька веры. И я сейчас поняла, почему мне как человеку, который уже много лет как вошел в церковь, было ничуть не легче, чем человеку, который долго и последовательно на атеистических позициях стоял.
Анна Леонтьева
— Я не собиралась говорить, потому что тоже совсем недавно произошла моя потеря, тоже 23 августа, девять месяцев с тех пор. Я очень волнуюсь, я просто расплакалась над всеми вашими рассказами. Этот зал, где сейчас разговариваем, он для меня, как родное место, потому что мой покойный муж Олег Иванов очень много сделал для этого домового храма, который находится на втором этаже. Мы возобновили тут службы, они длились где-то два года. Я даже не знаю, сейчас они есть или нет. Здесь было очень много праздников проведено здесь. Здесь у нас были заседания нашего христианского библиографического общества. Поскольку времени прошло очень мало, я, к сожалению, не могу так много таких светлых выводов сделать о жизни и смерти, вернее, о жизни после смерти своего мужа. Муж погиб в автокатастрофе. Жизнь переменилась в одну секунду, то есть из полного счастья мы с детьми пришли в такое полное горе. Старшему сыну оторвало руку. Осталось их трое подростков. С тех пор произошло очень много чудес.
Первое чудо заключалось в том, что мы остались живы, мы не сошли с ума, рядом оказалось очень много друзей – и журнал «Фома», и радио «Вера», и много людей, которые меня поддерживали. Мы не впали в нищету, мы продолжаем бороться. Плохой момент был в том, что младшие дети, все-таки они еще маленькие, они сразу отказались от Бога. Они сняли с себя крестики и сказали: «Такого Бога нам не надо». Но, как я писала в журнал «Фома», я не могу подростков заставлять верить. Я думаю, что они придут и вернутся домой. Чудом, конечно, было то, что мой старший сын, который пострадал больше всего, он был в одной машине с отцом, потерял правую руку, что для человека 20 лет довольно тяжело, он не перестал верить, он не перестал причащаться, и он оказался самым сильным человеком в нашей семье. Я даже думаю, что это произошло, потому что за те два часа, пока муж ехал в реанимацию и был жив, он, наверное, настолько сильно молился, что, наверное, это было о силе молитв, которые могут расколоть небо. Я тоже испытала на себе это прекрасное ощущение, когда Бог несет тебя на руках, когда у тебя нет ни сил, ни рук, ни ног, и хочется вечно смотреть, как свечка догорает, но силы приходят потом. Я хочу еще сказать, что за этот период я подумала, что Бог – он же наш отец, мы все время говорим Отче. Если он наш отец, и он поступил с нами так, как мы считаем, не должно, и не объясняет нам, почему, мы можем все-таки, как отцу, задавать ему какие-то вопросы. Мы можем сердиться на него, обижаться, поскольку мы его любим. Мы можем задавать эти вопросы и ждать на них ответы. Я вот верю, что мы дождемся.
Протоирей Александр Ильяшенко: Можно я возьму слово, в продолжение того, что сейчас сказала Анечка? В псалтири есть замечательные слова, в 118-м псалме, которая читается, когда заупокойная служба, там есть такие слова, которые звучат, как бы для нас не было парадоксально, на самом деле они глубоко духовные: «Благо мне, яко смирил меня еси Господи». Если у тебя есть такая вера, надо молить о такой вере, если ты искренне сможешь сказать. Предварительно можно сказать Господу действительно все, что накипело. Я, правда, не думаю, что надо на Господа обижаться, думаю, что не надо. А вот все вопросы необходимо ему задавать, потому что, когда на них пытается ответить человек, очень часто это смахивает на какие-то нравоучительные беседы, которые совсем неуместны. Вот, когда задаешь вопрос, конечно, одновременно, стараясь смирить свою душу, вот тогда приходит мир от Господа, и ответ тоже приходит.
Иеромонах Макарий: В продолжение слов отца Александра, по псалтири, я хотел несколько слов сказать с другой стороны. Сегодня в нашем этом общении больше впечатлений людей, которые здесь остались, которые потеряли близких. Как это пережить, как жить после этого?
Я служу в Пафнутьево-Боровском монастыре, и у нас сложилось немножко другое сообщество. Исторически в наше новейшее время монастыри стали прибежищем людей, как это принято говорить, оказавшихся в сложной жизненной ситуации. Люди, которые потеряли семью, которые потеряли вообще какую-то веру, надежду, и вот они пребывают в каком-то состоянии при монастыре. Многие из них умирают по разным причинам. У нас это сообщество – человек 40, которых мы похоронили. Это кладбище – часть городского, но оно монастырское. И оно даже, знаете, какое-то… Оно очень отличается от всех других – такие стройные ряды крестов. И каждый человек в этом сообществе тебе близок, потому что ты знаешь историю каждого из них, как он попал, когда. Многие из них 40 лет, кто-то 30, кто-то еще меньше – 25, кто-то 60 пожил. И вот как-то они в конце жизни вроде и не нужны никому оказались, кто-то умер даже, может, не очень хорошей смертью, кто-то с наркотиками, кто-то от алкоголя, но они все… То, что они оказались в монастыре в эти последние дни, то, что братья их погребли, и то, что они вот так как-то ненароком оказались причислены к тому синодику, который уже на протяжении пяти столетий в этом монастыре ведется… Все от первых игуменов, которые упоминаются всегда, к ним добавились вот эти несколько десятков человек, которые как-то случайно примкнули к этой братии, к тем, что трудился мужественно на протяжении всей жизни, отдал свою жизнь, и кто-то, может быть, не только служил верой и правдой во времена дореволюционные, кто-то и в советское время жизнь положил за церковь, за веру.
И близкие, самые разные люди, вдруг появлялись. Почему-то, когда человек был жив, как-то, может быть, не вспоминали о нем, как-то далек он был, или сам он, может быть, не стремился появиться на глаза своих близких. Когда его не стало, как-то вдруг приходили, и это понимание того, что человек оказался не где-то, знаете, совсем без вести пропавший, а вот так, в монастыре, и то, что за него будут возноситься молитвы в церкви – это, конечно, утешает. Мы видим, это утешает близких больше всего.
Надо сказать, что традиция поминовения усопших в церкви, ведь она тоже абсолютно прекрасна. И эта традиция, наверное, ничем не уступает и другим каким-то традициям литургическим в церкви, в том числе, даже евхаристическая традиция. Посмотрите, родительские субботы – дни особого поминовения усопших в церкви. Ведь это же объединение людей, когда встречаются два сообщества: те, кто остались здесь, и те, кто ушли. Нужно видеть, как пастыри опытные, нам Господь дал таких пастырей, которые десятилетия прослужили в церкви… Пример того, как они молятся об усопших, сейчас была Троицкая родительская суббота. Знаете, это потрясающе, когда ты стоишь и слышишь, когда на литургии молитва об усопших, и минут 15 священник поминает усопших без всякого листочка на память всех, которые ушли десятки лет назад. И для него это точно не Бог мертвых, а Бог живых.
В этом смысле, может быть, кто-то имел опыт поминовения усопших с бабушками, когда и священников нет, знаете, где-то на деревенском глухом кладбище мне Господь дал в самом детстве это пережить, когда бабушки собираются, поют. Храма там уже нет давно, уже никто не помнит даже, где место этого храма. А вот бабушки эту традицию хранят, они об этих усопших молятся, и потом все расходятся к этим могилкам, садятся, начинают там окрошечку и все. И это не тризна языческая, а это как раз это единение тех, кто ушел, и тех, кто здесь. Понимаете, в этом смысле, мы, конечно, должны. Я к чему? К тому, что нам стоит особенно внимательно относиться к этой традиции поминовения усопших в церкви, потому что поколения ведь меняются, и уходят те, кто эту традицию сохранил в советское время. Важно, чтобы мы сейчас эту традицию не оставили, чтобы для нас это единение с усопшими, поминовение церковное именно, чтобы оно для нас оставалось этой традицией живой, и чтобы мы ее нашим детям и внукам тоже передали. Спасибо.
Фото: Анна Гальперина,
Видео: Виктор Аромштам