“От страха сын запрыгивал на стол и был уверен, что мы его вернем”

“Это же не на рынке! Надо брать!” — сказал муж

Никогда не представляла, что у меня в семье будет подросток. Изначально с мужем мы планировали удочерить маленькую девочку около 2х лет. Моей кровной дочке на тот момент было 3 года. Я подумала: как прекрасно, столько одежды осталось, как раз будет, кому носить. Была еще идея: мы спасем чью-то жизнь и дадим ребенку будущее. Это, кстати, самая плохая мотивация для приемного родителя: спасти кого-то. Потому что обычно спасаться никто не хочет.

Нам очень повезло со школой приемных родителей. На занятиях нам сильно расширили границу, и не только возрастную. Например, объяснили, что есть разные диагнозы, с которыми дети могут комфортно жить и прекрасно социализироваться. В конце января нам на почту прислали приглашение в центр содействия семейному устройству, я позвонила узнать, какие есть дети, мне сказали, что младшему 10 лет. Я подумала: ну раз 10, то можно ехать, смотреть.

Когда мы приехали, оказалось, что самому младшему ребенку 12. А большинству детей от 14 до 18. Там была такая атмосфера… Когда мы ходили к малышам, там всегда было очень много усыновителей и приемных, буквально негде было сесть. А здесь, к подросткам пришли только две семьи: мы и одна мама.

Нам дали альбом и стали показывать девочек. Что-то ничего не щелкало. А потом мы увидели фотографию: сидит мальчик на диване, улыбается, и вот такие уши. И все.

Муж спросил: “Как его зовут?” Володя. А мужа зовут так же. Начали расспрашивать. Нам сразу сказали, что он не хочет устраиваться в семью, что его год назад вернули. Сейчас с ним работают психологи, чтобы его устроить, но пока он очень замкнутый и не идет на контакт.

Мне с мужем очень повезло. Когда я спросила, что он думает, он сказал: “Ну что я думаю. Это же не на рынке. Надо брать!” В течение полутора месяцев по вторникам мы приезжали в центр содействия, и пытались с ним выстроить какой-то диалог.

Первые два раза Вова с нами не разговаривал. Общались исключительно через психолога. Психолог задавал вопросы, он отвечал. Также психолог спрашивал у нас, мы отвечали. На наши вопросы никак не реагировал. На 4-5 раз психолог разложила карты имаджинариум и попросила Вову сказать, “что думает карта”. Вова сказал: “Я что, псих, с картой разговаривать”, и я поняла, что он в нашу компанию идеально впишется.

Он думал, что его снова вернут

По заключению, которое нам выдали в опеке, мы могли взять троих детей. Мы вставали на учет в разные опеки, но подходящих детей не было. И когда мы познакомились с Вовой, и у нас стал налаживаться контакт, нам позвонили и предложили Ярослава. Ему было три года, у него инвалидность и буйный нрав.

По неизвестной нам причине вышло так, что документы на Ярика оформились быстрее, чем на Володю. Поэтому Ярика мы забрали за неделю до Вовиного гостевого режима.

Ярик у нас огонь. Это человек, который бегает по потолку и скачет по карнизам. А для Вовы, который 11 лет прожил в интернате, маленькие дети были чем-то из области фантастики. Особенно вблизи, когда бегают-кричат, спрашивают что-то, дергают.  Для него это было шоком, и через полчаса после нахождения дома он попросил, чтобы его отвезли обратно в интернат.

Мы дали время ему подумать, через какое-то время он решил, что хочет остаться. Выходные прошли хорошо, мы гуляли, ходили, общались, но настало воскресенье и нужно было везти его обратно. Тогда Володе стало плохо. Я его бужу, говорю, поехали в интернат, а он делает вид, что спит. Всю дорогу до интерната его тошнило.

В интернате положили Вовку в кровать, дали ему таблеток, я обещала, что вернусь утром. Потом я час сидела в машине и плакала. А утром была уже у дверей интерната и мы договаривались, что продлим гостевой до оформления опеки, тогда мы забрали Вовку уже окончательно.

Потом он мне уже рассказывал, что не мог уснуть всю ночь, когда ему сказали, что мы хотим с ним познакомиться. Он лежал и думал: почему я? Почему хотят меня? Зачем это я им нужен?

Потом у нас было много проблем, он убегал, кричал, ругался, и сейчас сказал, что делал это, чтобы все скорее закончилось. Он думал, что его вернут.

За год до того, как мы с ним познакомились, его забрала приемная семья на выходные. Вове сказали, что его хотят забрать в семью. Не на гостевой, а конкретно в семью. В этой семье жил его брат Сережа. Но после выходных его привезли обратно, не объяснив ни причины, ничего.

У Вовы стоял диагноз “легкая умственная отсталость”. Меня это не пугало, потому что у сестры аналогичный, мне комфортно с такими детьми. У меня был и образовательный маршрут, и как социализировать такого ребенка, я понимала прекрасно. Но тогда у меня еще были какие-то фантазии, что это просто педагогическая запущенность. Я думала, мы наймем кучу репетиторов, и прямо он у нас чуть ли не в МГУ поступит. Потом эти фантазии развеялись. Мне тоже нужно было дорасти, чтобы я приняла Вову таким, какой он есть.

Первые три месяца я плакала через день

Мы полгода не могли подходить к нему со спины. Если он не слышал, как мы приближаемся, и для него это было резким, он от страха мог запрыгнуть на стол, и сжимался в калачик.

Только недавно он перестал просыпаться, когда я захожу в комнату, если мне нужно что-то забрать или вещи повесить. До этого был настолько чуткий сон, что стоило мне по коридору пройти, он всегда садился.

У него были хорошие навыки самообслуживания, но, например, сок,  у которого отвинчивается крышка, он почему-то срезал ножом. Какие-то вещи моментально терял. У нас за один год пропало 18 пар обуви. Вова спокойно может пойти кататься на роликах, поставить ботинки под лавочку, и уехать. И он в полной уверенности, что ботинки его дождутся. Причем дважды ботинки уходили без него. Но он до сих пор уверен, что в третий так не случится.

А еще у него с выбором были огромные проблемы. он не мог вообще ничего выбирать. Если я на выбор кладу ему что-то из одежды, у него ступор, и сразу: “Мне все равно, как вам лучше, так и делайте”, все. Больше ничего из него вытянуть было нельзя. На все мероприятия с нами ходил, куда я, туда и он. Где-то через полгода я спросила у детей: ну что, вы идете с нами или нет? Он: а что, можно было так? Можно отказаться и не идти?

Первые три месяца я плакала через день. Мне нужно было с маленьким Ярославом, который бегал по потолку и ползал по всей машине, 1.5 часа проехать от дома до Вовиной школы, чтобы забрать его после уроков. И я могла там стоять час. Если Вова видел, что я приехала, он мог посмотреть на мою машину и уйти, и потом я час искала его по всей школе.

Я помню, мы едем из детского дома, я переключаю скорости, он положил мне руку и мы все эти 1.5 часа мы ехали. Он вцепился в меня, то приложит ко мне щеку, то просто меня обнимет за руку, постоянно где-то был рядом, а потом его как перещелкнуло.

Вова очень тонко нащупывал меня. Пытался взять бразды правления в свои руки. Например, я веду машину, мы едем из школы. “Вы не туда повернули, вы забыли выключить поворотники, держитесь правее, а у нас вот так музыку слушали в интернате, а у нас вот это.”

Первый раз Вова убежал, когда мы начали делать пресловутые уроки. Вове тяжело дается математика. Но если ему сказать, что он делает что-то неправильно, то он закрывается, не хочет разговаривать, потом может начаться агрессия.

Он мог кинуть тетрадкой, кричать и топать, и в конце концов просто развернуться и уйти.

Один раз мы с ним очень сильно поругались, он в очередной раз убежал, я его нашла, он качался на качелях, тогда я заплакала перед ним. Он был очень удивлен, он в принципе не ожидал, что я могу плакать. Вове очень тяжело чувствовать эмоции. За эти 11 лет он не научился эмпатии и не понимает полутонов.

“Я получу квартиру, пропью и умру на помойке”

С самого начала он стал прекрасно общаться с мужем, который сразу стал для него папой. Со мной он до сих пор “на вы”, как в дворянских семьях. Называет меня Юля, в третьем лице — мама, мать, когда злится — опекун.

Я не была готова к своим реакциям. Мне казалось, что я могу принять практически всех детей. Особенности их поведения никогда не вызывали во мне негативных эмоций. И тут ребенок, к которому я с первого взгляда по фото испытывала нежные чувства, может во мне вызвать гнев, неприязнь, вплоть до отвращения. Такой клубок негативных чувств, которым я сама не была готова.

На любую мою просьбу мог нахамить, нагрубить, при этом с мужем у него был прекрасный контакт. Может быть, он перекладывал отношение к своей маме на меня, мы с ней тезки: она Юлия Владимировна и я. Может быть он видел в ней меня, пытался противопоставить или наши образы накладывались.

Мы были вторые кандидаты в опекуны, которые за 11 лет посмотрели Володю. Первыми были приемные родители его кровного брата, когда ему было 13, которые его вернули. А до этого никто его вообще не смотрел. Хотя он симпатичный и живой мальчик. Воспитатели сказали, он сильно закрылся после того, как его вернули.

Сейчас он замечательный, самый лучший, самый опрятный из всех детей. Он исполнительный, мотивирован на похвалу. И прекрасно общается с маленькими детьми.

Если раньше он их избегал, я не знала, что делать, чтобы он начал общаться, то теперь я вижу, как он с младшей дочкой ходит по коридору: “Кто такая красота, кто такая милота?” Я вижу, что лет через 10 он будет прекрасным отцом и чутким любящим мужем.  Он хороший, всегда готов помочь, когда не стесняется. Дома мы зовем его дед Вова. Он любит ходить и бубнить что-то: бубубубу. А потом раз такой и лисенком смотрит. И дальше бежит. Я вообще не представляю, как мы без него жили.

А когда мы с ним познакомились, пытались как-то расспросить его о будущем, он сказал: “Я пройду тестирование, получу квартиру, пропью и умру на помойке”.

Всегда же кто-то хочет стать космонавтом, а кто-то врачом, я Вову спрашивала, кем он хочет быть, какая у него мечта. Он: “У меня нет никакой мечты”. Почему? Мне показалось это очень страшным. Для него верх крутости был айфон, джип в москве, какие-то блага, которые сегодня есть, а завтра нет. Ценности семьи, близких, родных людей у него не было.

Володя всегда думал, что у него мама с папой живут вместе, у них такая хорошая семья, просто по какой-то причине оставили двух детей. Но это не соответствует реальности, свидетельство о рождении записано со слов мамы, а он себе придумал сказку. Я предлагала Вове встретиться с мамой, у нас сейчас идут суды по алиментам, он не хочет, вообще не хочет никак с ней видеться. Я предлагала ему подумать.

У человека же вообще нет детства. Вот у меня дочка маленькая родилась, он говорит: “Ух ты, а я тоже таким был? А я тоже так пошел?” Он с ней проживает опыт своего младенчества, которого не помнит. У всех есть фотографии грудничкового возраста, а у него даже нет фотографий, где он младше шести лет.

Я всем мамам моих детей благодарна. Они не сделали аборт, это самое главное, значит какую-то часть времени они любили своих детей. Если любят, то детей рожают.

Для меня ты сын, и им останешься

Люди говорили разное. В основном, это был набор шаблонов: что он нас ночью зарежет, отберет квартиру, украдет деньги, еще какие-то ужасы с нами совершит, вообще зачем нужно брать подростков, ты же понимаешь, что никогда не будешь ему мамой? Много всего, и все удивляются: а что, подростков можно брать в семьи? А они же все такие опасные и страшные, как же гены? Люди со стороны думают, что малыша можно вырастить под себя, а тут уже сформированная личность, никак не переделаешь. Зачем это надо?

Но пока у нас есть ресурс, благодаря мужу я могу не работать и заниматься ребенком, даже если у него какая-то инвалидность есть. Почему нет? Может, если б у меня проще получались кровные дети… я всегда хотела троих. У нас разница между первыми двумя детьми девять лет. То есть мы в ближайшее время не ждали появления третьей кровной дочки. Подумали, ну вот у нас как раз сейчас 5-6 лет не будет детей, за это время приемные подрастут. Мы с промежутком в две недели взяли двух детей, и через месяц узнаем, что я беременна. Был шок, а потом мы подумали, ну, значит, что-то делаем правильно.

Юлия с семьей. Фото: Facebook

Нужно меньше ожиданий на начальном этапе, больше юмора, четкие границы. При знакомстве проговорить все с ребенком: какие правила в семье, что недопустимо и максимально четко пытаться их придерживаться. Ребенок, особенно подросток, будет прощупывать границы, продавить. Если ребенок не чувствует, что взрослый сильный и надежный, то он не сможет расслабиться.

Вовка привык выживать все это время, и пока он не понял, что я всегда смогу его защитить, что я надежна и никуда не денусь, я  сильнее его, он не мог мне до конца открыться, довериться. Все эти трудности и истерики возникали скорее всего из-за этого, он пытался пробить мои границы. Как только он понял, что не получится, он расслабился.

Подросток будет немного подстраиваться под человека, которому он будет доверять и уважать, но он не изменится. Ему невозможно сказать, как малышу: нет, ай-ай, нельзя, он не будет слушать. Ему надо объяснять зачем, почему и для чего — и только тогда возможен будет диалог. То есть подростка берите, если готовы считаться с мнением другого человека.

Где-то зимой мы с ним разговаривали, он мне в гневе прокричал: “Ты мне никто, опекун!”. Я ему сказала: “Вов, ты меня можешь считать кем хочешь, но когда ты появился в нашей семье, ты для меня стал сыном. Я могу быть кем угодно, опекуном, попечителем, мамой, Юлей, меняться ролями, но для меня ты сын и ты им останешься”.

Когда Вова общается с другими детьми, тогда уже он может сказать: вот мама пошла в магазин, купила нам то-то, то-то, либо мы где-то в незнакомой компании, он тоже может сказать: “мам”. У нас так было с травматологом, Вова первые три дня, когда был дома, пытался сделать дырку ножом в ремне. Он был такой худенький, что даже самый маленький ремень был велик. В итоге, он неудачно сделал дырочку, мы должны были пойти в кино, а поехали в травмпункт.

И когда травматолог спросил: “А вы ему кто?”, мы так растерянно друг на друга посмотрели. И потом обсудили, если посторонний человек спросит, как тебе комфортней, чтобы я ответила? Он такой: “Мама!” Но подойти и попросить: “Мам, налей мне чаю”, ему сложно. Нет. Пока нет.

Благодарим за содействие фонд “Арифметика добра” и клуб “Азбука приемной семьи”