Отец

А у меня папы не было. Точнее, он ушел, когда мне было меньше года, и я его не помню. Вот. И я рос без него. Мамка и бабушка из сил выбивались, стараясь меня вырастить нормальным человеком. И я старался. Но у меня папки не было. Очень хотелось. Когда я ложился спать, я закрывал глаза и представлял, как мы с папой делаем тачку. Помните тачки? Такие деревянные, с колесами из подшипников? У всех друзей были тачки, которые им папки делать помогали. А я сам делал. У меня тачка была какая то неуклюжая и здоровенная. И она как-то неловко ехала. Я один раз по Севастопольскому с горки разогнался и в песок влетел. Тачка резко остановилась, и я пропахал лицом по асфальту. Потом под носом были такие усики–болячка, как у Чарлечаплина (это имя именно так и произносилось).

А еще отцы помогали делать рогатки и духари. И пугачи. Нет, при мамах, они, конечно, ругались, дескать, это плохо, Но, когда мамки не видели, папки с удовольствием помогали завязать жгут на «бинтовухе» или приносили «зеленую трубку» для духаря. И, конечно же, помогали сделать для него поршень.
Мне никто не помогал. Я пытался до всего дойти сам. Старался, как мог. Поэтому, мой духарь стрелял как покойник, «бинтовуха» была по размеру как рогатина, с которой охотились на медведя, а бомбочки из магния и марганцовки отчаянно шипели, но не взрывались…

Я сам учился плавать… Мы с моим другом Кирюхой ездили на ТЭЦ, где я учился проплыть хоть пару метров, от Кирюхи до столба, от столба до Кирюхи. Это происходило в градирне, там сверху лилась горячая вода и не было холодно даже в октябре. Мы воровали арбузы на овощебазе и, разбив их камнем, ели прямо руками красную, сочную плоть, а потом, перемазанные соком, ныряли в градирню. Только надо было спрятать одежду, а то ВОХРа нас там ловила, забрав одежду. И мы плелись за ними по шпалам, ныли, чтобы нас отпустили… А они звонили родителям и за нами приезжали мамы. У Кирюхи не было отца, а мамка сильно пила, но была привлекательна и работала в «Березке». За ней ухаживали дядьки в норковых шапках, и у Кирюхи была «аляска», шапка-петушок и дутые сапоги. И плеер. Я ему немного завидовал, но он мне давал плеер иногда и я балдел, слушая в нем «Ночной полет на Венеру» в исполнении ВИА «Бони М». Но Кирюха был немного странноват, глуховат на одно ухо и молчалив. Он никогда не делал тачки, духари и бомбочки, но мог часами собирать на газонах «шпиёнов», как он сам называл шампиньоны, и сдавать бутылки. Он тырил у матери Ньюпорт и Данхилл и мы с ним с упоением наслаждались вкусом импортных сигарет…. И нас некому было пороть, так как не было отцов, а мамы не умели этого делать внушительно и впечатляюще.
Один раз мама меня перепоясала старым офицерским ремнем, единственным, что осталось от моего отца. Этот ремень застегивался на два ряда дырочек, пах старой кожей и висел на кухне в старом рыжем шкафу. Я часто примерял его на себя, но он был невероятно велик и я вешал его обратно, мечтая стать взрослым, чтобы этот ремень наконец-то стал мне впору… Она промахнулась и попала по голени себе же. Она горько, по-детски ревела потом, и я с ней. Это было тогда, когда наша соседка сдала меня, что я «собираю бычки». На самом деле, у нас в подъезде жила женщина, которая курила. И она кинула окурок не потушенный, а я его подобрал и попробовал затянуться. А она меня же и сдала. Вот так…

У мамы было много подруг, у которых были мужья, женихи и просто кавалеры. Они, как и многочисленные родственники, пытались дать мне хоть что-то, что мог дать мне отец… Дядя Сережа, замечательный мужик, слесарь из таксопарка, муж маминой подруги Соньки, помогал мне, как мог. Он был высок, худощав, длиннонос и с большим кадыком. Он всегда улыбался и рассказывал про морфлот, в котором он служил. Мы вместе клеили модельки самолетиков, делали рогатки, а однажды он подарил мне модель пожарного катера с моторчиком, и мы запускали его на пруду…

Но… Наступал вечер, и они расходились по домам, пьяные, веселые и добрые. А я провожал их до автобуса. И мне очень хотелось возвращаться домой, взяв за руку папу. Чтобы это была большая ладонь, теплая и сильная. Или, чтобы он посадил меня на плечи…

Я никогда не знал, как обнимает отец, как он по-мужски чмокнет в щеку, как по-серьезному, глядя в глаза, поговорит. «По-мужски» это называется. Мне не ведом отцовский ремень. Я никогда не был с ним в походе на Селигере. Я помню, как однажды заплакал, слушая «Бабье лето» Поля Мориа, подумав, как чётко было бы с отцом поехать на море….

Я очень завидовал тем, у кого был папа. Признаюсь… Я брал пример с Кирюхи, старался быть независимым от отсутствия папки. Но…

Мама вышла замуж, когда мне стукнуло 16 лет. Он, очень замечательный человек, сразу стал звать меня сыном. А я его зову папой. И мне кажется, что он был всегда. Но… Это не так…

Теперь у меня маленькая дочь. И у меня нет модели для подражания. Я не знаю, как себя вести надо с ней. Я стараюсь, но я часто бываю неуверен, что я все делаю верно…

Мне очень его не хватает. Я нашел его лет 10 назад. Он показался мне невероятно интеллигентным. Его теперешняя жена сначала заволновалась, думая, что мною движет какой-нибудь меркантильный интерес… А я позвонил просто так. И он подошел… Он очень старый, на три года старше моей бабушки. Был репрессирован, отсидел, потом реабилитирован… Он позвал в гости… Я пообещал, что приеду… Но не поехал… Не знаю, что меня тогда удержало… Теперь жалею… Хотя, наверное, я бы не увидел его большим, сильным и всемогущим, каким и должен быть отец в детстве. Ему было уже под 80… Я не уверен, но, наверное, его уже нет… Ему в этом году должен исполниться 91 год… Пусть он еще много лет проживет… Мой папка… Мне дико, дико не хватает его…

Александр, 38 лет