– Отец Владислав, когда вы познакомились с отцом Виталием, вы уже были воцерковлены?
– Да, я пришел в Церковь в середине 70-х, а с отцом Виталием познакомился 25 декабря 1985 года, незадолго до его 70-летия. Я обычно ходил в Николо-Кузнецкий храм, где с пятидесятых годов настоятелем был отец Всеволод Шпиллер, тоже удивительный пастырь и проповедник.
Иногда мы – группа молодых людей, которых можно было по пальцам пересчитать, – приходили на службу в Елоховский собор, но отец Виталий служил там далеко не каждое воскресенье. Он занимал должности и в Отделе внешних церковных сношений, и во Всемирном Совете Церквей, поэтому часто ездил в командировки.
Первая встреча, которую назвать знакомством можно условно, произошла в соборе святого Людовика, единственном в то время в Москве католическом соборе. Отец Виталий ежегодно, начиная с семидесятых годов, приходил в собор 25 декабря, чтобы от имени Русской Православной Церкви поздравить католиков с Рождеством, а я пришел туда, чтобы, наконец, встретиться с ним.
Протоиерей Владислав Каховский
От людей, близких к нему, я знал, что у отца Виталия больное сердце, он незадолго до этого перенес третий инфаркт, нуждался в лечении, а у меня был знакомый кардиолог, который работал в клинике Чазова и по моей просьбе организовал отцу Виталию лечение там.
Вот я и пришел в собор святого Людовика, чтобы сообщить ему об этом – несколько раз пытался дозвониться, но никогда не заставал его дома, трубку снимала матушка, Галина Валентиновна, она мне и сказала, что в этот день он будет в соборе.
Я ждал, пока он закончит поздравление, а потом мне пришлось, в буквальном смысле слова, поймать его за рясу – он всегда торопился по делам, отдыха не знал. Сказал ему, что есть возможность полечиться в клинике Чазова, он поблагодарил, и в течение следующих десяти лет я помогал ему, вел переговоры с клиникой, когда требовался очередной курс лечения – отец Виталий всё время был в разъездах, ему не до таких переговоров было.
Сначала отец Виталий производил впечатление человека недоступного, но стоило узнать его чуть ближе, как сразу становилось очевидно, что впечатление это ошибочное, надуманное. Наоборот, его отличала необыкновенная открытость, любовь. Он был настолько внимателен к собеседнику, скрупулезен в своих ответах на самые разные вопросы, что уже после второй или третьей встречи я почувствовал: с этим человеком не хочется расставаться.
А в 1986 году нам поступило неожиданное предложение от его матушки Галины Валентиновны… «Вы собираетесь в августе в отпуск, – сказала она, – не могли бы взять с собой моего Витю?» (она его всегда Витей называла). Мы собирались ехать в Воронежскую область, но когда нас попросили взять на отдых отца Виталия, решили изменить маршрут, я стал думать, куда бы можно было его повезти.
В итоге поехали в Друскининкай – вильнюсские семинаристы (а отец Виталий учился в Виленской семинарии) называли его Друзгеники. Чудесное место на берегу Немана, мы с ним постоянно гуляли (ему было полезно гулять). Наверное, это единственный случай за много-много лет, когда он отдыхал. Мы с моей женой Ириной и дочерью Наташей провели вместе с отцом Виталием целый месяц и вот тогда по-настоящему сблизились. Вскоре после той поездки у нас родилась вторая дочь, Христина, и отец Виталий стал ее крестным.
– Рукополагаться он вам предложил или это было ваше желание?
– Желание у меня было, когда мы только познакомились, я спросил его, а он ответил мне: «Такие люди, как вы, нужны сейчас в пиджаках». Я недостоин такого ответа, но отец Виталий отвечал так не только мне, и я понимаю, почему. В то время у человека в пиджаке было гораздо больше возможностей говорить о Боге, чем у человека в рясе. Так я до определенного момента оказался «заморожен», но времена изменились, и на каком-то этапе нашей дружбы отец Виталий изменил своё отношение к моему рукоположению.
Я говорю «дружбы», потому что сам отец Виталий никогда не называл себя чьим-то духовником, а называл другом. Духовничество – это всё-таки монашеский институт, а у отца Виталия, конечно, кто-то из монашествующих окормлялся, но в основном у него окормлялись миряне и белое духовенство.
Для него дружеские доверительные отношения в религиозных вопросах были значимей, чем иерархия, подчиненность.
Хотя с тех пор как мы сблизились, он нигде не бывал так часто, как у нас дома, он не называл меня чадом и никого не называл, а его своим духовником считали многие.
Так вот, после нескольких лет нашей дружбы я решил получить богословское образование, и тогда отец Виталий сказал мне, что надо выбирать. Я программист, в то время как раз стоял вопрос о защите кандидатской диссертации, но я выбрал священство и в 1997 году был рукоположен митрополитом Ювеналием в священнический сан.
Протопресвитер Виталий Боровой
– Советовались вы с отцом Виталием по пастырским вопросам, чтобы по неопытности не наломать дров?
– Отец Виталий меня и до этого 10 лет воспитывал так, чтобы я не наломал дров. Он говорил: «Кто-то может сразу принять решение, кому-то надо сосчитать до десяти и потом принять, а вам, Владислав Александрович, надо сосчитать до ста». Понимал он людей, поэтому его советы всегда помогали. Но, конечно, в первые годы своего священства я часто обращался к нему с вопросами, связанными с пастырским служением, и всегда получал ответы мгновенно.
Отец Виталий был очень строг и считал, что надо понять, какие у человека проблемы и переживания, помочь ему разобраться в них, дать нужный совет, сопереживая этому человеку.
– В Википедии про отца Виталия написано: «Позднее был арестован СМЕРШем, но освобожден, благодаря заступничеству архиепископа с условием назначения на место священника в провинции (тогда как сам Виталий Боровой хотел оставаться светским ученым подобно В. В. Болотову)». Так ли это?
– Что он всегда мечтал преподавать историю Церкви и что очень ценил труды Василия Васильевича Болотова, правда. Он и в последние годы жизни не раз говорил, что годы преподавания в Ленинградской Духовной академии считает самыми счастливыми в своей жизни. Но насчет такого условия архиепископа я ничего от него не слышал.
Другое дело что многие замечательные пастыри изначально не помышляли о священстве, не дерзали помышлять, считая себя недостойными, а Господь их приводил. Отец Виталий был и большой ученый, и замечательный преподаватель, но и пастырь – милостью Божией.
– О церковной жизни в сталинское время, о гонениях он рассказывал?
– Конечно. После семинарии он учился на богословском факультете Варшавского университета, патрологию там преподавал архимандрит Григорий (Перадзе), впоследствии арестованный гестапо и в 1942 году замученный фашистами в концлагере, канонизированный Грузинской Церковью как священномученик.
Отец Виталий, можно сказать, почти не жил в Советском Союзе. Родившись в предместьях Минска, в 13 лет он с помощью мамы был направлен на учебу в Вильнюс, потом учился в Варшаве, рукоположен в 1944 году, какое-то время служил в Гродно, но потом в связи со своим послушанием много времени проводил за границей, здесь бывал наездами. Но очень любил и глубоко понимал Россию, интересовался и хорошо знал русскую историю вообще и историю Русской Церкви в частности.
На Западе ему постоянно приходилось давать интервью, участвовать в круглых столах, часто ему задавали неудобные вопросы, в том числе о режиме, но он всегда говорил правду, при этом отвечал именно как патриот России. Он мне рассказывал:
«Я на Западе тем, кто начинает ругать нас (он имел в виду и священство), говорю: а вы попробуйте пожить здесь, где вы ничего не стоите, попробуйте быть навозом, чтобы создать почву, чтобы Церковь встала с колен и стала свободной, и только тогда вы будете иметь право так говорить».
Он всегда верил в возрождение Церкви.
– А об оккупации вспоминал?
– Это, как нетрудно догадаться, был очень тяжелый жизненный период, и отец Виталий рассказывал о нем немного. При отступлении фашистов отец Виталий был задержан вместе с женой. Один из эсесовцев спросил: «Ты юден?». Он ответил: «Нет, я бывший студент, заканчивал богословский факультет в Варшаве». И оказалось, что этот немец тоже учился в Варшавском университете на богословском факультете, стал проверять отца Виталия, спросил, кто какие предметы преподавал, отец Виталий назвал всех преподавателей.
Тогда эсэсовец распорядился: «Этого человека не трогать!». Это был поистине Божий перст.
Рассказывал он и о том, что женившись, тем самым спас от немецкого плена свою жену Галину Валентиновну – она уже была в списке для угона в Германию. А потом она его не раз буквально спасала, так как у отца Виталия было очень слабое здоровье. Например, однажды она позвонила в Женеву, в гостиницу, просто потому, что отец Виталий в определенное время ей не позвонил, переполошила там и портье, и хозяина гостиницы, заставила их проверить номер, и оказалось, что у отца Виталия в ванной случился сердечный приступ. Своим звонком Галина Валентиновна спасла его.
Первое время, когда мы только познакомились с отцом Виталием, я чаще с ней разговаривал, чем с ним, потому что он постоянно был в отъезде. «Какое счастье, – часто говорил отец Виталий, – что Галенька никогда не вмешивается в мои церковные дела». Она умерла примерно за полгода до него.
С матушкой Галиной и сыном Ростиславом. Минск, 1947 год
Помню, мы с отцом Герасимом Ивановым (они сблизились в семидесятые, когда отец Виталий был настоятелем Елоховского собора, а отец Герасим служил там и занимался росписью и реставрацией) не знали, как сказать ему об этом, и в конце концов попросили его лечащего врача, думали, врач знает, как подготовить человека…
А врач прямо сказал: «Отец Виталий, ваша жена вчера скончалась». Все замерли, а отец Виталий привстал и сказал: «Галя, я к тебе скоро приду, не скучай».
Такую глубокую веру в Воскресение Христа и в общее воскресение я, пожалуй, только у него видел.
С мамой
– Как отец Виталий относился к экуменизму?
– Отец Виталий был верным и законопослушным сыном своей Церкви и в этом вопросе являлся выразителем её интересов. Я слышал от него только положительные высказывания.
Экуменическое движение возникло перед Первой мировой войной, в 1913 году, Россия была одним из родоначальников этого движения, ну а отец Виталий много лет работал в ОВЦС, а когда Россия вступила во Всемирный Совет Церквей, принимал в этом активное участие. Возглавлял всё, разумеется, митрополит Никодим, бывали у них и разногласия по каким-то вопросам, и тогда они спорили до глубокой ночи, а порой и до утра.
Вы только представьте: митрополит со своим помощником, священником, спорит на равных!
Такой любвеобильный человек и справедливый. Отец Виталий вместе с ныне здравствующим митрополитом Владимиром (Котляровым) работал наблюдателем на Втором Ватиканском Соборе, присылал владыке Никодиму отчеты.
Но вернемся к экуменизму. Всемирный Совет Церквей никогда не ставил задачи соединить разные конфессии. Кстати, ни Зарубежная Русская Церковь, с которой у нас тогда не было евхаристического общения, ни Католическая во Всемирный Совет Церквей не входили.
Отец Виталий говорил, что если бы католики туда вошли, Всемирный Совет Церквей мгновенно стал бы католическим. Он объяснял, что проблема не в догматических разногласиях – если надо, католики откажутся от filioque, – а в том, что Католическая Церковь если видит воссоединение, то под своим омофором, то есть под омофором Папы.
К разделению Церкви в XI веке на Западную и Восточную он относился как к исторической трагедии, верил, что рано или поздно это будет исправлено, но никаких утопических планов не строил, в том числе и потому, что прекрасно знал, что происходит там. Особенно после того как побывал наблюдателем на Втором Ватиканском Соборе. Вскоре после этого он прочитал несколько лекций о католичестве в Московской Духовной академии. Уникальные лекции!
Участие во Всемирном Совете Церквей не только давало возможность межцерковного диалога, но и должно было отвечать на общественно-политические события, происходящие на Западе, в том числе и по отношению к Советскому Союзу. Конечно, вопрос о воссоединении Церквей оставался актуальным, и отец Виталий рассказывал, что мы были на грани присоединения Англиканской Церкви к Православию, но этого не произошло.
– Наверное, и о взаимоотношения государства и Церкви вы с ним не раз говорили?
– Конечно. Как историк, он очень тяжело переживал синодальный период, а когда началась перестройка, освобождение, и по телевизору показывали архиепископов и митрополитов, он говорил: пусть бы они меня позвали, я знаю, что надо делать. Говорил в шутку, но ведь на самом деле многие вещи, не только исторические, но и современные, переживал очень глубоко.
Когда начались события на Западной Украине, он говорил, что Украине надо дать автономию и свободу (именно в церковном отношении – автокефалию). Чувствовал, что это хорошо не кончится. Очень переживал и за Белоруссию – ведь это была его родина, – считал, что ей тоже надо дать автокефалию.
Но на международной арене, в Зальцбурге, он в 1992 году как раз в связи с событиями на Украине сделал очень резкое заявление об отношении Русской Православной и Римо-Католической Церквей. Тогда, как вы помните, в Западной Украине были случаи, и не единичные, захвата православных храмов греко-католиками, и отец Виталий прямо сказал, что это неправильная позиция Католической Церкви, призвал вернуться к взаимодействию Церквей как сестер.
Католики, правда, ответили, что эти захваты не были ни инициированы Ватиканом, ни согласованы с ним. Скорее всего, это правда, но факт, что творились безобразия, отец Виталий, естественно, переживал и не считал нужным политкорректно молчать, а сделал резкий доклад.
А об отношениях с государством он говорил, что никаких исторических повторений быть не может, и эти отношения должны строиться с учетом исторического опыта и того факта, что теперь мы не в изоляции от Запада, а в открытом пространстве. Сам он большую часть жизни и прожил в таком пространстве, жил не за железным занавесом, а много времени проводил за границей, и это тоже в немалой степени сформировало его взгляды на церковную жизнь, отношения между Церковью и государством.
Он прекрасно знал историю, о том, что происходило во времена Минина и Пожарского и раньше, до Ивана Грозного, говорил так же свободно и увлеченно, как о современных событиях, при этом говорил не как мудрец с простачком. Это обязывало ответственно изучать проблему, чтобы хоть немного ему соответствовать.
Прошлое он не идеализировал – и к падению Византийской империи, и к трагедии 1917 года относился не как к случайности. Как и Солженицын, отец Виталий сожалел, что Столыпин не успел провести свою реформу. К перестройке и гласности сперва отнесся осторожно. Помню, когда я радостно говорил ему, что еще какой-то запрещенный прежде роман опубликован, он отвечал: вот увижу изданные «Окаянные дни» Бунина, тогда поверю. Трезво смотрел он на жизнь, в том числе на церковно-государственные отношения.
– Отозвали его из Швейцарии еще в советское время?
– Да. Отозвали в одночасье, и потом он некоторое время нигде не был в штате, пока митрополит Питирим (Нечаев), его ученик, не пригласил его почетным настоятелем храма Воскресения Словущего в Брюсовом переулке. Этот храм и до прихода туда отца Виталия был любим научной и творческой интеллигенцией, многие известные люди туда приходили.
К нему и домой часто приходили ученые, писатели, например, с Сергеем Сергеевичем Аверинцевым они подружились, не раз встречались, обменивались книгами.
В храм часто приезжали иностранные делегации: католические, протестантские. Когда в храме была делегация, отец Виталий сначала произносил, как обычно, проповедь для прихожан, а потом что-то говорил для иностранных гостей на их языке: на английском, немецком, польском, французском. Тогда у священника не было возможности, как сегодня, обратиться к большой аудитории с университетской кафедры или через радио и телевидение, но в узких кругах об отце Виталии знали, ценили его необыкновенную эрудицию, пастырский и проповеднический дар.
В девяностые, когда появилась возможность выступать перед большой аудиторией, его приглашали и в Свято-Тихоновский институт, и в Свято-Филаретовский, он говорил со студентами и аспирантами о проблемах нравственности, воспитания, говорил так свободно и откровенно, что многих смущал, хотя раскрывал все эти темы именно с христианской позиции. Он хотел написать книгу для молодежи, но не успел.
– Известно, что митрополит Антоний Сурожский в советское время, когда приезжал в Москву, часто проводил беседы на квартирах, послушать его приходили десятки людей. А отец Виталий не проводил таких бесед?
– У нас дома нет, но на многих квартирах народ собирался. Острых политических тем не касались, потому что всё прослушивалось, а вопросы семьи, любви, взаимоотношения полов обсуждались, всё это записывалось. Ну и, конечно, богословские беседы проводил часто, иногда на них приходили пятидесятники, тогда начиналась полемика, а пятидесятники ребята упертые, порой даже агрессивные.
Отец Виталий был блестящий полемист, всегда прекрасно аргументировал свою позицию, но пятидесятников в чем-либо убедить невозможно, они не слышат аргументов, и часто, когда понимали, что крыть им нечем, уходили обиженные, а он им всегда говорил: «Раз уходите, то хотя бы уходите с Христом, если Его не оказалось между нами». Ни с кем он не конфликтовал.
А с митрополитом Антонием они встречались не раз и на Западе, и здесь, относились друг к другу с большим уважением.
Когда владыка сделал в семинарии большой доклад о духовничестве, отец Виталий сказал: «Я бы этот доклад отксерокопировал и разослал всем настоятелям».
Еще историкам предстоит изучить отношения отца Виталия с отцом Александром Шмеманом. К сожалению, подробно отец Виталий об их встречах не рассказывал, но знаю, что они при большом уважении друг к другу много полемизировали о том, не является ли участие Русской Православной Церкви во Всемирном Совете Церквей имперским. На Западе его не боялись, общались с ним открыто.
– Вы с ним, наверное, говорили не только на церковные темы?
– Конечно. Он многим интересовался и часто повторял: «Не стыдно не знать, стыдно не хотеть знать» и приводил пример из своей молодости. В Барановичах это было. Отец Виталий попал в больницу, и с ним в палате лежал иудей-цирюльник. Как-то заговорили они о религии, и отец Виталий сказал: «Я могу вам процитировать первые главы книги Бытия». И начал цитировать. На древнееврейском языке!
На каком-то месте он остановился, цирюльник ему говорит: «Ну а дальше?». – «А дальше мы не проходили». Цирюльник потерял к нему всякий интерес и повернулся к стенке. Отец Виталий часто приводил этот пример как укор себе и назидание на будущее для других – говорить только о том, что ты хорошо знаешь.
Когда началась перестройка, он попросил меня дать ему почитать недавно опубликованный и всеми обсуждаемый роман Чингиза Айтматова «Плаха». Я стал его отговаривать, сказал, что роман слабый, особенно в тех местах, где говорится о Церкви, о христианстве. Отец Виталий ответил: «Меня люди спрашивают, что я думаю об этом романе, а я его не читал. Возможно, и скорее всего, он мне будет совсем неинтересен, но он интересен большинству моих прихожан, а я должен быть в курсе того, что их интересует».
Читал он очень много, любил Пушкина, Ахматову, ее «Реквием» знал наизусть. «Дон Кихота» Сервантеса в его домашней библиотеке был в нескольких экземплярах – на разных языках, и он постоянно перечитывал этот роман, хотя впервые, как он мне рассказывал, прочитал его в 50 лет.
Очень любил музыку, у него была приличная коллекция пластинок: Бах, Бетховен, Моцарт, современные композиторы, много фольклора. Помню, на экраны вышел «Амадей» Формана, я говорил: «Батюшка, надо сходить вы же любите Моцарта». А он сказал: «Ну как можно говорить о судьбе Моцарта? Пусть тот, кто старается уличить его в личной жизни, напишет то, что написал Моцарт – симфонии и оперы, закончит таким шедевром, как “Реквием”, а потом попробует что-то сказать против этого человека, который свой талант вернул Богу с избытком».
Мне запомнился один эпизод. Отец Виталий у меня дома стал рассказывать, как в Женеве он был на встрече с графиней Шуваловой (это крестная его внука, он ее называл Жукой), они в узком кругу слушали Моцарта, на него нахлынули воспоминания, и он в слезах выскочил на балкон, Жука тоже вышла к нему, стала его утешать, а на следующий день принесла ему в дар проигрыватель «Грюндиг» и пластинку Моцарта. А вот какое именно произведение, отец Виталий не мог вспомнить, но когда я ему поставил 20-й концерт, он вскочил, крепко обнял меня и сказал: «Да, это та музыка!».
А потом, в разгар вечера, я предложил ему, что продирижирую фрагмент симфонии Брукнера (у меня была дирижерская палочка). После этого отец Виталий, прищурившись, как обычно, посмотрел на меня и сказал: «Вот так надо готовиться к служению Божественной литургии!». И пояснил: «Литургию надо служить в состоянии вдохновения!»
– Сам он литургию служил до конца жизни?
– Нет, в последние годы он почти не служил – не было сил, но его и дома причащали, и в храм привозили на службу, поэтому можно без преувеличения сказать, что он до самого конца постоянно участвовал в Тайной вечере.
Девизом всей жизни отца Виталия можно считать его высказывание на Пасхальной литургии в самом начале его пастырского служения, когда к пасхальному возгласу «Христос Воскресе!» он добавил: «А Он действительно воскрес!»
Отец Виталий Боровой был истинным свидетелем Христа и верным сыном нашей Церкви. Даже даты его рождения и смерти говорят об этом: он родился в Крещенский сочельник, а отошёл ко Господу в праздник Благовещения.
На его родине в Белоруссии, в Жировичском Успенском Монастыре, к 100-летию со дня рождения отца Виталия состоялась Международная Богословская Конференция и была открыта мемориальная доска с изображением отца Виталия.
Я был участником этой конференции и выступил там с небольшим докладом: «Отец Виталий Боровой – духовник, учитель, друг».
Отец Виталий беззаветно служил нашей Церкви и всю свою жизнь посвятил ей. А теперь Церковь вспоминает доброго пастыря, отдавая дань уважения ему воспоминаниями, публикациями, семинарами, а Братство Виленских мучеников снимает о нем фильм.
У мемориальной доски протоиерей Владислав Каховский с сыном отца Виталия Ростиславом Витальевичем Боровым
Беседовал Леонид Виноградов