Посвящается 80-летию со дня рождения
и 5-летию со дня гибели протоиерея
Павла Анатольевича Адельгейма
За пределами Таинств — такой же христианин, как все
В маленьком российском городе почти 40 лет жил простой православный священник. Знакомые и друзья, встречая его на улице, здоровались с ним с особым уважением. Но и многие другие прохожие невольно обращали на этого человека внимание. Причиной была не столько заметная хромота, в которой угадывалось наличие большого протеза, и не подрясник, а красивое лицо с правильными чертами, своей приветливостью резко выделявшееся на фоне обычной для нас озабоченности и частой угрюмости. Глаза священника светились радостью и не скользили поверх окружающего, как это бывает у человека, уставшего от жизни. Взгляд его сохранял внимание, свойственное детям, готовым изумляться распахнутому к ним чуду мира.
Во всем остальном в этом крайне скромно одетом человеке трудно было предположить того, чье мнение по самым разным вопросам — от церковных до светских — будет иметь значение для все бо́льшего числа людей, в том числе весьма известных и значительных, живущих как в России, так и во многих других странах. Его внезапная мученическая смерть стала тем толчком, когда начал выявляться действительный масштаб личности этого человека, и он становится тем значительнее, чем более удаляется день его гибели. Конечно, одной из причин его нынешней широкой известности стала биография, стянувшая своим узлом слишком многое: долгие скитания и страдания тех, кто уцелел после расстрелов родных, неправедные гонения за веру, поразительную стойкость, проявленную им в заключении…
Обо всем этом уже не один раз написано. Но не забудем, что во внешних событиях жизни любого из нас выражается внутренняя сущность и, следовательно, чтобы лучше понять, почему имя протоиерея Павла Анатольевича Адельгейма навсегда вошло в Большую историю Церкви, необходимо всмотреться в его отношение к себе и своему делу.
Сам отец Павел говорил, что за пределами совершения Таинств он такой же христианин, как и все остальные. На стезе же пастырства главным делом он считал проповедь о Христе Воскресшем и живом. Но здесь перед нами с неизбежностью встает принципиальный вопрос: можно ли вообще говорить с современным человеком о Боге, и если возможно, то как? В большинстве случаев ответом будет фраза: «Меня эта тема просто не интересует».
Кто-то сошлется на сугубую интимность личных отношений с Творцом. Найдется много тех, кто начнет активно доказывать: все наши беды происходят из-за того, что «люди более возлюбили тьму, нежели свет» (Ин. 3:19), и давно надо было в сто раз чаще говорить о значении Церкви и не стесняться насаждать православие для блага самих же людей и будущего страны.
Отец Павел был убежден, что говорить о главном для человека — о Спасителе — совершенно необходимо, но дело это настолько трудное и ответственное, а религиозная подоснова личности так уязвима, что крайне опасно подменять духовное внимание к человеку декларативно благочестивой, но пустопорожней болтовней. И совсем худо, когда слова о Боге произносятся с позиции агрессивного защитника Церкви и веры.
Павел Адельгейм
Фото: Василий Попов / «Лента.ру»
Отец Павел был убежден, что враждебность христиан ко всякому инославию и инакомыслию есть неизменный спутник идеологизации вероучения либо последствие глупости. Любые виды идеологии, стремящиеся использовать имя Бога и Церковь, само христианство, такие как филетизм (ересь, заключающаяся в предпочтении национальных интересов общецерковным — прим.ред.), сервилизм (раболепие, отступление от принципов морали и канонического права в угоду государственным властям — прим.ред.) и прочие доктрины с «измами», он считал крайне опасными и реальными угрозами личности и всему обществу.
В нападках на экуменизм, оскорбительных выпадах против других конфессий отец Павел видел стремление восполнить недостаток веры и горделиво возвыситься за счет принижения и унижения ближнего. Его позиция была тождественна взгляду святителя Филарета (Дроздова), сказавшего, что никогда не рискнет назвать еретиком того, кто признает Христа Сыном Божиим.
«В нашей Церкви все меньше остается места для Христа», — тяжело вздыхал отец Павел незадолго до гибели. Что касается глупости, то сталкиваясь с ней, он вспоминал слова Дитриха Бонхёффера о невозможности — в отличие от зла — с ней бороться и даже противостоять ей.
Всякий раз, приступая к написанию очередной проповеди, отец Павел именно ее считал самой главной задачей всей жизни и поэтому с предельной тщательностью искал слова, способные вместить его сердечное переживание и результат размышлений. Но было бы совершенно неправильно уподоблять это усилиям спортсмена, отдающего все силы ради высшего результата и тем доказывающего себе и другим, на что он способен, потому что отец Павел никогда не ставил себе целью устанавливать какие-либо «рекорды», с кем-то «соревноваться», кого-то «побеждать». Его проповеди были одним только выражением благодарной любви к живому Христу и ко всякому человеку, в котором он всегда видел образ Бога.
Призывы относиться друг к другу с любовью у нас давно превратились в поток слов, обтекающий, но не задевающий жизнь. Вместе с тем, когда совесть вдруг остановит каждого из нас на очередном жизненном вираже и задаст свой вопрос о причинах проявленного жестокосердия, равнодушия или низости, мы спешим оправдаться перед нашим внутренним судьей привычными аргументами: «Все так живут», «Не мы такие — жизнь такая».
Рядом с отцом Павлом подобная самозащита была невозможна, так как становилось очевидным, что не «все» и не «так». Он не позволял себе поступаться достоинством, и в малом не склонялся перед злом, принимал нескончаемые испытания в дополнение к прежним и в этом был столь убедителен, что каждому становилось понятно: мы не живем так, как он, по причине личной неготовности заплатить за свою праведность мерой Крестного пути. Думаю, поэтому многие встречавшие отца Павла люди, хоть и были поражены и восхищены его личностью, но незаметно для себя через какое-то время дистанцировались. Это было «маленьким бегством» тех, кто понял, что с подлинным исповеданием веры в их жизнь могут войти любые угрозы их жизни — притеснения, потери и все то, что приносит страдание. Из глубины жизни пастыря безмолвно, но настойчиво звучало напоминание о предназначенном всем твердо следующим за Спасителем, выраженное отцом Павлом в стихотворных строчках, посвященных жертвам политических репрессий:
Не скорбя о земных дарах
И поверив в Твои заветы,
Отвергли смертельный страх
Святые мученики и поэты,
Сожженные на кострах.
Для него эти слова были еще одним исповеданием его веры. Ни до, ни особенно после испытания заключением, покушениями, гангреной, потерей ноги и еще много чем он не забывал: Христос — это Тот, кто, по слову Апостола, пришел «освободить всех тех, которые, в страхе смерти, были всю жизнь подвержены рабству» (Евр. 2:15).
Приблизившись к отцу Павлу, многие отдалялись, потому что вскоре начинали осознавать, что его радикальная духовная и нравственная позиция настойчиво ставит и их лично перед выбором: либо радикально изменить свою жизнь и быть готовым к возможным тяготам, либо вернуться к ее прежнему, сравнительно более обеспеченному благополучию.
Фото: Василий Попов / «Лента.ру»
В этой очной ставке двух разных типов веры надо увидеть более существенное, чем просто ограничиться поспешной банальной оценкой «одна вера сильная, другая слабая», в ней мы имеем пример редкой встречи двух разных характеров религиозности. Когда сегодня звучит, что отец Павел был уникальным священником, за этим скрывается интуиция, не осмысленная в нужной степени. Необходимо увидеть эту особенность в том простом, что отличает его от многих, кто устремился в Церковь после освобождения ее от угнетений последовательной атеистической государственной идеологии.
Во втором случае мы имеем слабую, но все же аналогию с временами, когда христианству был придан статус государственной религии и в лоно Церкви устремилась огромная масса людей преимущественно иного «качества» веры, чем у тех, кто пребывал в ней ранее и кто погибал ради Христа.
В движении людей к религии во все времена одно из определяющих значений принадлежит мотиву благополучия, его сохранению или отказу от него. Но если раньше оно сводилось к элементарному спасению от скорой расправы и смерти, то в наше время — к такому сохранению комфорта жизни, когда возможность свободно ходить в храм, участвовать в обрядах, быть причастным к традициям предков и т.п. рассматривалась зачастую в качестве «довеска» к привычной налаженности и уюту.
Но храм — особое место, а всякое движение к Богу не остается без последствий. По-разному, но Он отзывается в сердце того, кто сделал еще первые шаги к Нему. И корень ситуации в том, что в случае с отцом Павлом происходило соприкосновение новой религиозности людей, воспитанных и выросших в обезбоженной, секулярной культуре, с тем, кто во многом непосредственно осуществлял своим служением действительную церковную традицию.
Семинарист Павел Адельгейм. 1956 год
Образцы веры отец Павел воспринимал с детства, когда религиозность человека еще очень органична. Она возрастала с его взрослением рядом с теми, кто являл собой непрерывность традиции, в том числе с самыми выдающимися фигурами в истории современного Православия.
В списке лиц, стремившихся вложить в необычайно одаренного духовной чуткостью юношу, значатся имена прославленного в будущем преподобного Севастьяна Карагандинского (Фомина), в общину которого он был принят двенадцатилетним подростком, архимандрита Бориса (Холчева), архиепископа Ермогена (Голубева), схиархимандрита Феофила (Россохи), иеромонаха Феодосия (Сердюка), преподобного Кукши Одесского, монахини Евгении (Миллер) и ее пожизненной спутницы со времен лагеря инокини Аполлонии (Доленковой) и др.
Они, словно живые звенья, накрепко соединили отца Павла с такими разными по духовному строю исповедниками веры, как преподобный Нектарий Оптинский, новомученик Сергий Мечёв и святой праведный Алексий Мечёв, святой праведный Иоанн Кронштадтский. Далее нити этой связи множились, уходя в глубь веков, и ее непрерывность отцом Павлом переживалась так же остро, как отцом Борисом (Холчевым). Оба они не уставали говорить о личных встречах и общении с праведниками как о великой дарованной им Божьей милости.
Тема разделения верующих была для него не актуальна
Освоение богатств светской культуры, ее понимание, формирование вкусов и шкалы оценок у отца Павла следовали ЗА верой, а не ДО ее обретения, как у большинства наших современников, и эта последовательность принципиально важна. Система нашего образования уже столетие почти во всем делает ставку преимущественно на естественнонаучный подход, начиная от: «Дети, наука, физика и химия научат вас разгадывать любые тайны мира», и завершая культом науки как высшей ценности.
Личному самосознанию прививается опережающая привычка подходить ко всему рационально и с предубежденным сомнением. Все, с чем сталкивается человек, подвергается беспощадному анализу, качество которого находится в прямой зависимости от образованности, и после учиненного интеллектуального «погрома» результаты своевольно конструируются в представления спекулятивно-умозрительного пошиба.
Мощный приобретенный рефлекс сомнения глушит способность доверять себе, своему разуму и сердцу, непосредственному пониманию, делегируя личную веру внешним авторитетам, в первую очередь науке или ее суррогатам. Картина мира, в которой все решают скрытые «механизмы» природы, состоящая из набора напрочь «головных» моделей, закрывает от человека его способность видеть в мире Тайну и Чудо познания жизни, Любовь Бога, пребывать в «осуществлении ожидаемого и уверенности в невидимом» (Евр. 11:1).
Фото: Василий Попов / «Лента.ру»
Эти усвоенные привычки понимать все информативно, впитанные ДО шага к вере, играют с человеком дурные шутки. Одни без разбору погружаются в чтение книг, написанных на заре христианства монашествующими и адресованных инокам. Кто-то становится жертвой рефлексии и, стараясь изгнать из себя не только недавнее неверие, но и устранить любые подозрения в безбожии, не замечает, как делает атеизм основой новой веры. Именно из рядов тех и других носителей этой вычитанной, «книжной» церковности рекрутируется авангард всевозможных защитников Православной Церкви.
Ретивые не по разуму ревнители веры давно записали псковского священника в модернисты, не подозревая, что таковыми являются они сами. Провозглашая возвращение к временам отцов и учителей Церкви, одновременно конструируя искусственные трафареты, разделяя единоверцев на «чистых» и «нечистых», они не отдают себе отчета, что тем самым попирают не признаваемую ими свободу и трезвость мысли, многообразие форм церковной жизни — все то, что отличало атмосферу первых Вселенских Соборов. Устремленность к соборности, таким образом, немедленно подменяется стремлением к групповой сплоченности.
Отец Павел считал такие крайности, равно как и обезбоженность общества и культуры, потерей христианского миросозерцания и возвращением к ветхозаветному, а зачастую и к языческому сознанию.
Комментируя тему новоявленных церковных охранителей, отец Павел напоминал, что характерная черта всех ересей — стремление найти удобную для себя сцепку между личным рациональным пониманием, церковным учением и своей личной верой.
Строго говоря, тема разделения верующих на модернистов и ортодоксов, на какие-то иные группы для отца Павла была не актуальна, он считал для себя вовлечение в этот спор недопустимым соблазном идеологии, увлекающей человека за границы веры, но никак не производным от веры. Он если и разделял людей по каким-то группам, то лишь по основаниям, имевшим духовное «происхождение». Так, например, указывал на «сердитых христиан» в статьях против призывов показательно жестко расправиться с девушками, возмутившими общество своими действиями в храме Христа Спасителя. И, тем не менее, столкновение этих двух позиций выявляло категорическое различие между непосредственной ВЕРОЙ В БОГА и тем желанием ЗНАТЬ О ВЕРЕ В БОГА, тем более когда оно сосредотачивается на том, чтобы ЗНАТЬ, КАК ПРАВИЛЬНО ВЕРИТЬ В БОГА.
Отец Павел Адельгейм. Фото: Лев Шлосберг / Facebook
Догматы и каноны были для него фундаментом, а не плитой, нависающей над человеком
К науке отец Павел относился с большим почтением, его эрудиции в гуманитарных и естественных дисциплинах удивлялись многие, но все же научные сведения у него стояли на втором месте, тогда как на первом неизменно была вера в Спасителя и внимание к Священному Писанию. Поэтому все, что он обдумывал, он переводил на язык духовных понятий, конкретные подробности для него были важны лишь в той степени, в какой они могли корректировать отношения добра и зла, милости и жестокосердия, справедливости и беззакония.
Его огромная библиотека, едва уместившаяся в больших комнатах двухэтажного дома, имеет ту отличительную черту, что практически все книги, отмеченные личным экслибрисом, с трудами отцов и учителей Церкви, подвижников мирового христианства, по церковной истории, догматическому и сравнительному богословию, церковному праву имеют личные карандашные аккуратные пометки. Он никогда не подвергал сомнению значение Предания и тяжело переживал, что «от канонов остались одни головешки».
В кабинете отца Павла. Фото: Сергей Чапнин
Еще более горьким для него было, что после недавнего острого интереса людей к православию, когда, например, вокруг плацкартного купе, в котором они с отцом Владимиром Цветковым направлялись в Ленинград, тут же собирался едва ли не весь вагон, когда все что-то спрашивали и жадно слушали, «сегодня никто не подойдет, даже если встать на голову».
Для него убедительнее всяких результатов общественных опросов об отношении к православной вере было то, что в сравнении с «перестроечными» годами пропорция между крещаемыми и отпеваемыми перевернулась в свою противоположность, когда на одного входящего в земную Церковь стало приходиться три или даже пять ушедших в мир иной.
Догматы и каноны Вселенского Православия отцом Павлом понимались в качестве фундамента, но никак не плиты, нависающей над человеком и угрожающей раздавить его весом своего огромного авторитета. Он вспоминал слова еще одного псковского священника отца Сергия Желудкова, образно выражавшего любовь к православной вере «уже за то, что в нашем православии потолки высокие, не давят, а потому душе легко дышать».
Фото: Василий Попов / «Лента.ру»
Отец Павел был убежден, что во всяком, даже давно принятом правиле необходимо раскрывать смысл, а тупое, формальное исполнение мертвой буквы убивает дух закона. Когда после одного случая искренне уважавший его, но очень далекий от Церкви человек предложил пистолет, чтобы он, инвалид на протезе, мог защитить школьниц, которых провожал по темным улицам, проще всего было ответить, что принявшему сан нельзя брать в руки оружие. Но риск чужим здоровьем и даже жизнью был слишком ощутим, поэтому отец Павел, не будучи уверенным в решении, предложил над этой ситуацией поразмышлять.
На поиск ответа ушло несколько дней, но он нашел ответ первым: взять в руки оружие означало бы, что зло УЖЕ победило, заставив играть по своим правилам.
Вопросы, рассуждения и размышления, обращенные к собеседнику, наряду с умением внимательно выслушать человека были главными воспитательными инструментами отца Павла. Он был чужд всякой назидательности, верил в самостоятельную ответственность человека, поэтому, например, разъяснял, что не надо удивляться и тем более осуждать, когда верующий человек долго ищет себе духовника.
При этом сочувственно, как ко всяким болеющим, относился к тем, кто ищет «особого» старца, щедро, как сеятель из лукошка, разбрасывающего прозрения, исцеления и пророчества. Не сомневаясь в реальности чудес, указывая на действенную силу молитвы, отец Павел все же был убежден, что человек не может сбрасывать личную ответственность перед Богом и не должен убегать в капризные религиозные фантазии. По Адельгейму, всякое мифотворчество есть подмена духовного мира души.
На вопрос о том, как нужно молиться, чтобы начать понимать жизнь, он отвечал в точности так, как и отец Иоанн (Крестьянкин): «Жизни учит сама жизнь». Вопреки тому, что многие люди, не знающие деталей и обстоятельств, воспринимали его чуть ли не бойцом за правое дело, отец Павел был человеком очень мирным. Он никогда не наступал, был исключительно «оборонцем», охраняя чистоту помыслов, совести и веры. Даже иногда убеждал себя ради сохранения дела и мира идти на труднейшие для него компромиссы.
В самом истоке всем известного конфликта, гноящегося разными мерзостями по отношению к отцу Павлу, которые потом эволюционировали в какое-то сладострастное преследование пастыря и умерщвление всех его начинаний, он еще надеялся, что все ограничится требованием мзды. Согласиться на нее было против его представлений о церковном жизнеустроении, но ради приюта, школы и других начатых дел, из стремления к мирному исходу православный пастырь убеждал себя, что «от Орды откупились, откупимся и от А.».
Но потом сам же не мог последовать этой, в какой-то момент обрадовавшей его житейской мудрости.
А все потому, что приходил к выводу: даже малое неправедное действие, пусть ради благого дела, с неизбежностью закона тяготения затягивает уступившего в вязкую жижу лжи.
Обмани друга, и дружба распадется, и неважно, какие внешние причины для этого позже явятся. Измени в любви, и она просто покинет тебя. Такова была оптика его духовного взгляда на нашу суровую реальность.
Реализм веры отца Павла
Биография отца Павла с ее опытом жестокого лагеря воспитала такое зрение, в котором невидимое большинством было более реалистическим и значимым, чем то, что все мы привыкли считать реальностью.
Главный вывод, который вынес отец Павел из заключения, где на своем примере понял, что такое садизм, это то, что из закона нельзя вывести милость. Что сострадание и прощение — это всякий раз чудо, рожденное в сердце сочувствующего и прощающего.
Он не уставал напоминать, что, только приняв Христа, можно вместить чудо милости, что Бог милосерднее всех нас.
Это он говорил и когда сталкивался с воровством, в т.ч. его личных вещей, и когда происходили события, имевшие широкий резонанс, когда СМИ наполнял многоголосый набат слов о необходимости жесткого наказания и под лозунгом «без покаяния нет милости».
Совершенно удивительным было и то, как без всякого лукавства отец Павел говорил о периоде заключения. В его изложении возникал образ светлого времени, и даже для своего мучителя — начальника лагеря, личности совершенно патологической, жестокой, он находил какие-то хорошие слова. Выходило так, что его без всякого умысла, «по ошибке» разместили на нарах, в углу барака, который заняли собой самые закоренелые уголовники.
Стоит задуматься, КАК должен был вести себя молодой человек двадцати с небольшим лет, чтобы некоторые из этих людей, наводивших ужас на весь лагерь, через какое-то время начали называть его Павликом, а заключенные-узбеки — Русским Муллой. При этом словосочетание «воровская мораль» по отношению к происходящему в обществе в устах отца Павла всегда было синонимом предельной низости. Он поместил ее на полюсе, противоположном тому, в котором были сосредоточены заповеди Спасителя.
Тайна уединенных молитв заключенного Адельгейма к Нему сокрыты, но эхо страданий и упований можно услышать в стихах лагерного периода.
Погребенные,
Прокаженные,
До костей, до души обнаженные
Дни и ночи
Мы волочим,
Словно цепи.
Нету мочи,
Ни просвета,
Ни привета,
Смерти нет и жизни нету.
Реализм веры отца Павла необыкновенно выпукло выражался в том, как он произносил проповедь и слова молитвы. Но и обыденно, перед всякой очередной трапезой, он так проникновенно, лично и без примеси какого-либо артистизма обращался к здесь и сейчас присутствующему со всеми Христу, что это передавалось молящимся и наполняло их переживанием Его непосредственного присутствия. Что же касается проповеди, то все те, кто слышал ее, знают этот момент мгновенной серьезности на амвоне, в какой отец Павел сосредотачивался так, словно вглядывался в самого себя, и только потом звучало первое его слово.
Отец Павел Адельгейм
Фото: Василий Попов / «Лента.ру»
Отличительная черта его проповедей — указание на неразрывную связь небесного и земного, их смысловую целостность: «Ищите горнего!»
Его собственная устремленность к Богу находила свое воплощение в литургической практике священника: «Евхаристия — моя самая большая радость».
Когда это стало возможно, за богослужебной практикой последовала нараставшая вереница самых разных практических дел и проектов. Надо было видеть, как этот сильный, красивый человек с протезом вместо ноги, вскинув мешок цемента на плечо, размеренно и методично шагает по мосткам, поднимается на второй уровень строительных лесов, и так раз за разом. Даже в этом чувствовалась необыкновенная способность отца Павла переживать счастье жить и созидать.
Практика и всякое иное конкретное дело всегда были для отца Павла выше всякой теории. Он знал и принимал религиозную философию, но сам предпочитал не теоретизировать. Ошибочно было бы принимать его за богослова или теоретика в какой-то иной сфере, хотя его лекции легко держали внимание очень больших и разных аудиторий. Новые богословские течения ему, человеку традиционной религиозности, были непонятны.
В его дружеском кругу были очень серьезные мыслители, пытавшиеся вовлечь его в знаменитую переписку отца Сергия Желудкова, но чаще всего отклик сводился или к «не понимаю», или к «так и не смог увидеть здесь проблемы». Вместе с тем отец Павел сопровождал свою реакцию признанием дара философской мысли у некоторых своих друзей.
И, напротив, только смущенно улыбался, терпеливо выслушивая, когда та или иная горячая голова принималась доказывать, что «Иисус не был единственным источником познания», что «Христос был одним из многих великих посвященных», или, наоборот, смело бралась интерпретировать одного из столпов Православия. Он много раз убеждался, что даже ошибочная запальчивость при искреннем интересе к вере не будет оставлена Спасителем, знал, что у Бога открыты разные пути к Нему и надо видеть смысл во всяком вопросе о Боге.
Священник Павел Адельгейм в 1975 году. Здесь ему 37 лет
Отец Павел слишком хорошо знал, что одно дело — находиться под огнем врага в реальном бою, смотреть смерти в глаза, и совсем другое — быть участником в исторической реконструкции штурма спустя многие годы и потом рассуждать, что мог чувствовать и думать участник сражения. В своем долгом пастырском служении он много раз видел, как все, имеющее наносной характер, быстро осыпается, когда человек начинает реально двигаться по пути практической церковной жизни, когда он будет не одиноким фантазером, а начнет воцерковляться в общине, станет обращаться к Богу и Господь не оставит его Своей милостью.
Даже после гибели испытания не оставили его имя
Было бы большой ошибкой увидеть жизнь отца Павла сквозь розовый флер, как непрерывную череду духовных побед и всевозможных достижений служения людям. Его путь всегда проходил через сопровождавшие его притеснения, попытки запугивания, в т.ч. многие покушения в лагере и спустя многие годы после него. С избытком в нем было своих неудач, утрат и более всего — клеветы.
Знаток церковной истории и Предания Вселенского Православия, он ясно видел, как защитники церковных подлогов создают подложные представления о Церкви и подложные подозрения в адрес тех, кто эти подлоги разоблачает. В адрес отца Павла звучало много низменной клеветы. Но в нее не верили ни сами подлецы, лепившие комки этой грязи, ни большинство нормальных людей, разве что несчастные в своей глупости бедолаги.
Даже после гибели испытания не оставили его имя, причем, как это часто бывает со всеми нами, удар пришелся в то место, какое он считал для себя самым главным — в духовной сфере — в практическую сторону жизни, в реальной конкретности — в его родной дом и родных.
Отец Павел Адельгейм с женой Верой Михайловной. Фото: Василий Попов / «Лента.ру»
Его проповедь была его жизнью, а жизнь — одним большим исповеданием веры со многими проектами: созданием общин, строительством и воссозданием храмов, школой регентов, приютом, приходским производством, общением с многотысячной интернет-аудиторией и т.д. Для очень многих людей он стал идеалом честного, открытого, умного священника. Но в этом замечательном, светлом образе, как выяснилось за минувшие пять лет, не находится места простой человеческой заботе о тех, кто был для отца Павла самыми дорогими людьми.
Осиротевший дом на Красногорской улице Пскова для большинства восхищающихся отцом Павлом остается только символом поклонения.
Увы, для большинства этот дом совсем не то место, где живет слабеющая, нуждающаяся в медицинском уходе и ежедневной помощи Вера Михайловна, с христианским смирением и любовью к людям несущая свой крест, и Маша, — добрая совсем беззащитная в своей открытости душа.
Они должны вскапывать огород, содержать двухэтажное строение, готовить для себя, и еще больше — для тех самых частых гостей, и много что еще. Строго говоря, несколько практически заостренные визиты за прошедшие пять лет все же случились. Одно время православные «пропагандисты» настойчиво донимали Веру Михайловну уговорами устроить из всего первого этажа музей, а ей самой, в ее 75 лет, переселиться с Машей на второй этаж. Позже приходили — из таких почитателей — заботливо учить Веру Михайловну, выросшую среди подлинных светильников православия, «правильно молиться». Видимо, после столичного семинара.
Слава Богу, есть небольшой круг реальных друзей, которые все эти пять лет просто берут на себя часть бесконечных забот обитателей осиротевшего дома отца Павла.
Вера Михайловна с дочерью Машей за столом на кухне, где был убит отец Павел. Фото: Сергей Чапнин
Как бы ни смотреть на нынешнее положение дел, приходится признать, что это пусть не окончательный разгром, пусть временное, но все же поражение и отца Павла, и всех тех, кто считает себя причастным к нему и к памяти. Ответственность за него лежит на всех тех, кому он дарил свою любовь и дружбу, принимая в храме и дома, кому не уставал отвечать в социальных сетях.
Можно ли разглядеть положительный смысл в той внешней, еще длящейся несправедливости, когда имя отца Павла воспевается на специальных выставках и акциях, когда оно начертано на флагах, но брошены в юдоли равнодушия родные и любимые им люди? Он есть, и он в том, что отец Павел незримо продолжает давать нам уроки христианской любви и смирения, терпеливо ожидая от нас иной — действенной памяти, как безропотно и кротко относился к нищим у храма Жен-мироносиц, этим всегда дурно пахнущим и часто наносящим ущерб, в т.ч. ему лично, людям «дна». С тем же подлинно христианским смирением он продолжает верить в нас, как верил всегда, что оступившийся и даже опустившийся человек способен к осознанию и покаянию.
Но ошибочно смотреть на жизнь отца Павла и на него самого как на цепь бесконечных испытаний и пыток, как на человека, упрямо проламывающего лбом стену несчастий. В вопросах принципов нашей церковной жизни его действительно невозможно было сдвинуть, и аргументы «махните на них рукой», «будьте похитрее», «это все бесполезно» и т.п. разбивались о его уверенность, как волны об утес. Но он считал себя и действительно был счастливым человеком, был окружен любовью и уважением очень многих достойных людей, его с избытком наполняла все превосходящая радость полноты и красоты жизни.
Отец Павел Адельгейм. Фото: Лев Шлосберг / Facebook
Счастье жить, дышать полной грудью, созидать, быть нужным людям — все это отражалось в его глазах тихой радостью так, что кто-то назвал его «человеком с глазами ангела».
Он всегда был благодарен Богу за дар слышать Его Слово и через него касаться своим словом многих других сердец. И пусть, по слову поэта, нам не дано предугадать, как оно отзовется, но если Вера Михайловна, встретив у могилы отца Павла двух узбеков и задав вопрос, почему они к ней подошли, слышит в ответ значительное: «Это ЕГО могила. ОН меня крестил», значит, гадать и не надо.
Просто и ясно: вера отца Павла, его духовная чуткость и отважная душа открыли этому юноше, как и многим другим, живого Христа, возможность увидеть в Нем своего Спасителя.
Православный священник Павел Анатольевич Адельгейм выбрал свой путь к Христу совсем юным и не сделал ни шагу, чтобы сойти с назначенного самому себе прямого маршрута или хотя бы кратко отдохнуть на обочине. Произнеся при Святом Крещении: «Верую Ему, как Царю и Богу», он непоколебимо исповедал сказанное. «Человек стоит столько, сколько стоит его слово» — часто повторял он.
В этом утверждении окружающие слышали нравственный призыв, обращенный к ним, но оно было и его напоминанием самому себе. Таких людей, никогда не забывающих видеть перед собой Христа, готовых следовать за Ним даже ценой такой дорогой каждому из нас земной жизни, на церковном языке именуют святыми исповедниками веры.
Калининград — Москва — Калининград
Владимир Шаронов