«Сомкнувши Верою ряды,
Идёт вперёд отряд Надежды
Под управлением Любви»
(почти Окуджава)
Февраль, первая неделя Великого поста. Вечером в храме темно и тихо, мы специально не включаем электричество, высвечиваются только иконы в алтаре, и лица чтецов на клиросе. Священник заканчивает чтение очередной части покаянного канона преп. Андрея Критского и уходит в алтарь, начинается великое повечерие.
Люблю эти службы и эти дни первой седмицы Великого поста. Хотя пост продолжается ещё несколько недель, но эта какая-то особенная, волнительная и неповторимая. Те, кто приходит в храм помолиться, так и оставляют гореть свечи, зажжённые во время чтения канона. И свет от многочисленных огоньков, освящая, выхватывает из темноты храма их лица. В этом свете нет полутонов и не видно выражения глаз, от того лица кажутся преувеличенно суровыми.
Всякий раз, глядя на них, я пытался вспомнить, кого мне напоминают эти лица. И однажды, совершая крещение, прочитав в одной из молитв: «новоизбранного воина Христа Бога нашего», понял: – Вот оно: «воины»! Точно-точно, мужественные самоотверженные лица воинов – крестоносцев. Кто защищая мир от зла, встаёт на молитву не только о своих, пока ещё неразумных чадах и домочадцах, но и «о всех и за вся».
И даже ритмика песнопений великого повечерия напоминает ритм движения отряда на марше. Вслушаешься: — Господи сил, с нами буди, / иного бо разве Тебе / Помощника в скорбех не имамы, / Господи сил, / помилуй нас…. И будто видишь: идёт отряд, идёт, преодолевая множество духовных преград, но он идёт и сохраняет строй. Эти люди соединены между собой невидимыми связями, и хотя эти связи невидимы, разорвать их невозможно. Отряд можно разгромить, физически уничтожить, но нельзя заставить их повернуть назад, это выше всяких человеческих усилий.
На клиросе начинается чтение псалмов, а я в алтаре готовлюсь слушать чтецов и одновременно следить за текстом по богослужебной книге. В этот момент слышу приглушённый голос моей алтарницы: — Батюшка, вас просят выйти, говорят, очень нужно. Выхожу и, направляясь к месту исповеди, ищу глазами того, кто меня вызвал.
Никого не вижу, только ребёнок, девочка лет восьми – девяти. Подхожу, осматриваюсь, и вдруг слышу детский голосок: — Батюшка, это я тебя позвала. В тусклом свете дежурного освещения я и рассмотрел её, маленькую девочку, одетую в старое, видавшее виды зимнее пальтишко со свалявшимся искусственным воротником.
Фото orthphoto.net
— Дитя моё, зачем я тебе понадобился? Девочка еле слышно, буквально шепотом: — Батюшка, я тебя попросить хочу: дай моей мамке по лбу кадилом. Я не понимаю её, и переспрашиваю. А ребёнок вновь повторяет: — Батюшка, пожалуйста, дай моей мамке по лбу кадилом. – Детонька, что ты такое говоришь?! Зачем мы станем бить твою маму, да ещё по голове кадилом? – А чтобы не пила больше!
— Эх, девочка, если бы всё было так просто, я только бы этим и занимался. Специально бы ходил по посёлку и всем нерадивым родителям по их лбам кадилом и с левой руки, и с правой. Только не поможет это, малышка, к сожалению. – Меня соседский Ванька научил тебя попросить, у них мамка тоже, говорит, раньше пила, а теперь не пьёт. Видя, что я не соглашаюсь, девочка раскрывает кулачок и протягивает мне скомканную купюру в десять рублей и почти кричит: – Батюшка, дай моей мамке по лбу кадилом!
И этот крик прозвучал таким диссонансом с общим настроение молитвенной тишины, царящей в храме, что все, кто были рядом, невольно вздрогнули и повернулись в нашу сторону.
Дитя кричала, но не плакала, видимо, все слёзы ею уже были выплаканы, и слезам она теперь предпочитала решительные действия. И было понятно, что если не полюбовно, то другими способами она всё равно заставит батюшку выполнить просимое. Просто нужно заказать ему требу. Ребёнок знает: деньги – это великая сила.
Одна из наших прихожанок, успокаивая ребёнка, взяла её за руку и, о чём-то говоря с ней, повела из храма. Уходя, девочка не плакала, зато слышу кто-то захлюпал носом у меня за спиной. Оборачиваюсь, так и есть, Марь Иванна. – Сил никаких нет, батюшка, как детей жалко. У нас как раз накануне в семье алкоголиков сгорели двое ребятишек, братик и сестричка, трёх и полутора лет. Буквально дня за два до трагедии к ним приходили из органов соцопеки, просили отдать детей в детский дом. Не согласились.
Мне их соседи потом рассказывали, как мать погибших детей, утешала плачущего мужа: — Да, не переживай ты так, Серёга. Сейчас квартиру отремонтируем, батюшку позовём, он всё освятит, а потом мы с тобой новых ребят наделаем.
Мария Ивановна, тяжело переживающая гибель детей, став свидетелем нашего разговора с девочкой не выдержала и заплакала. Пожилой уже человек, всю жизнь промучилась с мужем алкоголиком, и, несмотря ни на что, вырастила замечательных детей. И дети, и внуки люди порядочные уважительные, одна беда – в храм никто не ходит. Придти поработать, или деньгами помочь это, пожалуйста, а вот так, чтобы о душе подумать, никак. Вот и молится старый человек за всю свою большую семью, ни одной службы не пропустит, только возраст уже берёт своё, и сил у неё всё меньше и меньше.
Служба идёт своим чередом. Продолжается размеренное чтение псалмов, пронзительный детский крик, взорвавший было эту тишину, давно уже растворился в пространстве храма и угас, а у меня всё не выходит из ума эта девочка с её нелепой просьбой. Представишь, как живёт маленький человечек, что ест, что пьёт, а главное, что она видит в своём доме, не по себе становится. Задумаешься, а может, и ей было бы лучше в детском доме?
Каждый год к нам приходят ребята детдомовцы, вернее их приводит отец Алексий, он служит в соседнем с нами городе и частенько бывает в тамошнем детском доме. Дети, в сопровождении взрослых, и с рюкзаками за спиной идут к нам через лес. Наш храм у них конечная цель путешествия. Мы рассказываем им о храме и поим чаем в трапезной, а потом они идут в лес, разводят костёр и жарят на огне сосиски.
Помню, когда в первый раз к нам привели детдомовцев, на вопрос, сколько у меня минут, чтобы рассказать им о храме, отец Алексий показал мне три пальца. – Да, ты что, отче!? Вы к нам только шли два часа, и всё это ради трёх минут? Батюшка не спорит, он только улыбается и пожимает плечами. Смотри, мол, сам. Я хотел рассказать детям и о храме, и о людях, которые его строили, но как не пытался делать это интересно, действительно, минуты через 3-4 меня уже почти никто не слушал. Их внимания хватает только на три минуты. Почему, ведь точно такие же дети, что и остальные?
Я и сам раньше бывал в детдоме. И, знаете, никто из ребят, как это обычно показывают в фильмах, не бросался ко мне с криком: — Ты мой папа! Дети, как дети, пробегают мимо и тобою совершенно не интересуются, это только малышня лет пяти норовит повиснуть у тебя на ноге, но эти, что котята.
Недавно знакомая учительница, работающая с детдомовцами, рассказывала: – У меня в пятом классе мальчик, Володя. О чём ни спросишь, ничего не понимает. И ведь неглупый ребёнок, должен понимать, а он ни в какую. Я уж и так с ним, и этак, наконец, не выдержала и повысила голос, можно сказать, накричала на него. А он заплакал и кричит мне в ответ: — Анна Петровна, вот, вы меня всё учить пытаетесь, а я вас не понимаю. Меня, чтобы я понимал, бить нужно! Родители били, и вы бейте, тогда получится.
Фото orthphoto.net
И ещё, по её словам, несмотря на то, что воспитанники детдомов почти никогда не остаются в одиночестве, внутренне они очень одиноки. Рвутся связи с родными, и даже, если в одном и том же доме живут брат с сестрой, то по прошествии времени они относятся друг к другу, словно чужие. Может, из-за этого и статистика такая, что только один из десяти детдомовцев потом выживает в нашем обществе, а остальные в него так и не вписываются. Выходит, чтобы вырастить человека одной только заботы, чтобы его накормить недостаточно. Хотя, скажу со всей ответственностью, люди, которые работают в детских домах, самые замечательные люди из тех, с кем мне доводилось встречаться. Чтобы там работать, детей нужно любить беззаветно.
По-другому не выйдет. Но даже такая любовь не спасает, нужно что-то большее.
У нас в детдоме работает наша прихожанка, она же и снабжает нас Новыми Заветами и даже полными текстами Библии. К ним нередко заезжают иностранные миссионеры, привозят помощь, ну, там, рапсовое масло, разный секонд хенд и, как правило, каждому ребёнку вручают книжку Священного Писания. Книги раздадут и широко улыбаясь, фотографируются на фоне детей, «ч-и-и-з, детки. Аллилуууя»! А на следующий день наша прихожанка собирает по мусорным контейнерам эти книги и приносит их в храм.
Отец Алексий пытается подобрать к ребятам свой особый ключик, и в походы с ними ходит, и фильмы вместе смотрят. Приходит со своими общинниками даже просто поиграть с детьми.
Слышу, на клиросе запели: — С нами Бог, разумейте языцы и покаряйтеся, яко с нами Бог! Чудные песнопения. Они и торжественны и радостны одновременно. Поёшь и проникаешься уверенностью, что Бог, действительно, с нами, а если Он с нами, то кто против нас?
Нужно будет найти мамку этой девочки, обязательно. И тут же перед глазами возникает картинка, как я встречаюсь с этой женщиной и бью её кадилом по лбу. Тьфу ты, глупость какая. И на самом деле, глупость всегда какая-то прилипчивая.
Отец Алексий худощавый, высокого роста, с густой бородой и необыкновенно добрыми глазами. У него прекрасная речь, правильная и логически выстроенная. Так говорят математики и вообще учёные, привыкшие доказывать свои теоремы, даже в разговорах с обычными людьми. Мой друг действительно человек учёный, у нас в стране он работал в лаборатории известного нобелевского лауреата. Сам, будучи профессором одного из немецких университетов, оставив преподавание, вернулся в Россию, чтобы принять священный сан.
Однажды, когда он в очередной раз привёл к нам детдомовскую детвору и те гоняли вокруг храма, я спросил его: — Слушай, отче, а оно тебе всё это надо? Он не понял и посмотрел на меня вопросительно. – Я говорю, и тебе надо было оставить спокойную жизнь в сытой благополучной Германии и возвращаться к нам сюда в нашу неустроенность? Ты сорвал уже с насиженного места собственных детей и ринулся в неопределённость, ведь ты же не представлял, как тебя здесь встретят, и куда потом направят. Батюшка как-то виновато, словно извиняясь, развёл руками.
– Слушай, может ты проштрафился там, у себя в Германии, и тебя попросили из университета? В ответ он только смеётся. Ему и в правду, нечего сказать, как объяснить что заставило его, уже состоявшегося учёного, вдруг после сорока лет в корне изменить свою жизнь и стать священником. Жить на два дома, постоянно мотаясь между нами и Москвой. Я, и не только, нередко видели его спящим в машине, на обочине нашего ни днём, ни ночью неумолкающего шоссе. А что? Может, и удастся отцу Алексию вложить в этих детей что-то большее, что даст им силы выжить.
— Живущие во стране и сени смертней, свет возсияет на вы. Яко с нами Бог!
С другой стороны, не отправь сейчас эту девчушку в детдом, глядишь, года через четыре придётся везти её прямиком в колонию. У нас, кстати, есть и такая. Мы, вообще, в этом отношении народ счастливый, у нас есть всё, от детской колонии для девочек до зоны на полторы тысячи мужиков и крытой тюрьмы для больных туберкулёзом. Когда отец Алексий узнал про колонию, то очень заинтересовался и спрашивал меня, бывал ли я там раньше.
Конечно, бывал, правда, давно, ещё в советские годы. Завод, где я тогда работал, шефствовал над этой колонией. Однажды, помню, иду по заводоуправлению, а мне навстречу наш профсоюз. Уже было прошёл мимо, потом оборачивается и кричит:
— Слушай-ка, Саша, а ведь ты у нас комсомолец, верно? Я утвердительно кивнул головой. – Тут вот какое дело, ваш комсомольский вожак в отпуске, поэтому завтра предлагаю тебе поехать со мной в детскую колонию. Не волнуйся, в рабочее время, а с твоим начальством я договорюсь.
На другой день нас, в числе прочих шефов, водили по жилым корпусам, показали школу, а потом повели в столовую. Мы сели за столик, который стоял в таком месте, откуда было видно всё остальное помещение. В этот момент в столовую стали заходить девочки. И что мне тогда бросилось в глаза, так это то, что про многих девчонок можно было сказать, что они были, не просто упитанные, а какие-то раскормленные. У некоторых свисали двойные подбородки, комки жира выпирали по бокам и на животах. За столом нас обслуживали стремительные, но такие же перекормленные девочки-подростки. Все они выглядели значительно старше своих лет, и больше походили не на девочек, а на дородных колхозниц из советских фильмов тридцатых годов. Прежде чем сесть за стол, я по привычке решил пойти вымыть руки, и в проходе случайно столкнулся с одной из девушек. И у меня осталось ощущение, что столкнулся не с человеком, а с подушкой.
За обедом я поинтересовался у их директора, почему его воспитанницы такие толстые?
– Видите ли, наше учреждение специально было создано перед проведением в Москве Олимпийских игр. Тогда из столицы в массовом порядке стали вывозить малолетних бродяжек, попрошаек, проституток. Помню, какими их к нам сюда привозили. Жалкими голодными оборванцами, потом их ряды пополнились малолетними преступниками из провинции, но и они выглядели не лучше. Тогда я решил, что нужно детей приводить в божеский вид, и велел на каждый приём пищи выдавать им по восемь кусков хлеба. Пускай едят, а тех, кто отказывался, наказывать. Мол, люди честным трудом этот хлеб вырастили, а ты, малолетняя воровка, их труд презираешь!? Так вы сейчас на них полюбуйтесь, — с видимым чувством удовлетворения воскликнул директор. Уже за первые месяцы пребывания у нас они набирают до восьми кило веса, а некоторые так и до десяти. Мы регулярно их взвешиваем, дети показывают отличные привесы.
Снова в ту же колонию, я попал осенью того же года. Начальство поручило мне представлять наш завод на каком-то торжественном мероприятии.
В то время, когда гости входили на территорию колонии, девчонки на плацу оттачивали построение и прохождение в строю торжественным маршем. Одеты они были в одинаковые трёхцветные пуховики, покрытые скользким синтетическим материалом. Сам пуховик был зелёного цвета с белыми рукавами, а по спине и груди шла широкая горизонтальная полоса коричневого цвета. Подростки маршировали, а поскольку рукава у пуховиков были жёсткими, то и руки у них в локтях не сгибались.
Они шли и пели песню времён гражданской войны: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд, что бы с боем взять Приморье…». Только пели они явно не «с боем», а с «горя взять Приморье…». Сперва я думал, что ослышался, но нет, при повторном проходе снова звучало «с горя».
Тогда мне было смешно, а сейчас-то я понимаю, что дети вовсе не пытались хохмить. Наверняка, они искренне считали, что если что-то и нужно было «брать», так это только «с горя». С горя и голодухи соглашались быть заброшенными в форточку, с горя выходили «подрабатывать» к шоферам на трассу. С горя пробирался ребёнок на ферму воровать у животных из кормушек комбикорм, не на продажу, для еды, сам в одном деле видел. А что такое «Приморье», наверняка никто из них толком и не знал, может ресторан какой. Как сейчас вижу этот строй перекормленных детей в длиннополых трёхцветных пуховиках, делающих их похожими на личинки майских жуков, нелепо машущих руками, и орущих во всю глотку бодрую революционную песню. И на общем фоне этого счастливого сытого детства, как недоразумение, вкрапления худеньких личиков недавно поступивших.
— Господи сил с нами буди, инаго бо разве Тебе Помощника в скорбех не имамы… Поёт клирос, наш боевой походный марш, молящиеся подпевают. Вдруг слышу кто-то рядом со мной: — Господи, что с нами будет? Думаю: — Это кто это у нас тут панику наводит? Ну, так и есть: — Ты, что это Марь Иванна песнопение извращаешь, откуда такие панические нотки? – Ой, батюшка, прости, я старая всю жизнь так пела. Как подумаю о своих детках, кто будет за них молиться, мои – то силы уж на исходе, что с ними будет? – Не унывай, Ивановна, материнская молитва и за гробом достанет, а Господь, Он милостив.
Поёт клирос, поёт молящийся народ, приглушенный свет горящих свечей выхватывает из темноты лица дорогих мне людей, молодых и старых, детей, мужчин и женщин. Я знаю их и верю им, а они точно так же доверяются мне. Мы стоим на тех же плитах, на которых поколениями стояли наши предшественники. И в тоже время, словно единый отряд крестоносцев, мы идём через время и пространство к той радостной цели, к которой призвал нас Христос. Наш путь не усыпан розами, шипов на нём куда как больше, но, несмотря на терния, мы движемся к звёздам.
– Господи сил с нами буди, инаго бо разве Тебе Помощника в скорбех не имамы… идёт отряд, но что это? Кто-то это там у нас отстаёт, сбился с ноги? Не отставать, шире шаг! Ну, я так и знал! Марь Иванна, ну, что же ты, голубушка? А ты давай через не могу… пожалуйста.
P.S. А та девчушка мамку сама в церковь привела, и даже уже под исповедь с ней подходила. Что из этого получится? Ещё не знаю. Но это я вам так, между нами, по секрету рассказал.
В издательстве «Никея» вышла первая книга священника Александра Дьяченко «Плачущий Ангел».
Читайте также: