Отшельник — учитель народа XVI века

Из истории монашеских движений на Руси

Пред концом XV века общежительные монастыри достигли цветущего состояния. Обширные вотчины и промыслы и значительные денежные средства обеспечивали содержание многочисленной братии. Мирские заботы проникли в самую среду иночества. Сама начальная братия, монастырские власти были завалены хлопотами по управлению разросшимся монастырским хозяйством. Древний дух отшельничества стал заметно меркнуть. Но воспоминания о трудах и “тесном житии” основателей монастырей и сподвижниках их, ярко сиявших из глубины времён святостью жизни, были ещё свежи среди многих иноков, и стремление к пустынножительству, поддерживаемое с каждым годом расширявшеюся письменностью аскетическою, увлекало немалое число из монашествующих. Поэтому голоса, раздававшиеся против падения иноческой жизни, были сильны и значительны. Главную причину упадка видели во владении населёнными местами, но вскоре недовольство распространилось и на весь строй общежительных монастырей. Более ревностные начали покидать их, убегая в пустынные места. Появились небольшие пустыни, где жили один-два и много десять-двенадцать отшельников. Они получили главное распространение в пределах Белозерского края, в его пустынных лесах. Пожить в пустынях за Волгой бежали и из подмосковских монастырей. Отсюда отшельники, недовольные порядками общежительных монастырей, получили название Белозерских или заволжских старцев.

Одним из них был преподобный Филипп Ирапский. Деятельность его падает на первую половину XVI в. (†1537 г.). Источником сведений о преподобном Филиппе Ирапском служит житиё его, составленное иноком Спасо-Каменного монастыря Германом, близко знавшим святого. Это житиё в 1879 г. издано Обществом Любителей Древней Письменности под редакцией профессора В. О. Ключевского по позднему списку поморского письма. “Это — единственный доселе, — говорит профессор В. Ключевский, — известный издателю список Германова описания преподобного Филиппа”, и делает предположение, что архиепископ Филарет в своём очерке жизни этого преподобного (Русские святые. Ч. III, ноябрь) “пользовался известной позднейшей редакцией жития преподобного Филиппа, составленной прямо по сказанию Германа, которое вовсе не погибло бесследно (так утверждает архиепископ Филарет, — Там же. С. 351) во время нашествия ляхов” и что эта позднейшая редакция, более краткая, появилась “не раньше 1673 года”, к которому относится последнее из девяти чудес, прилагаемых к житию в этой редакции. Краткая редакция “также очень редка: издателю она известна только по двум поздним спискам в рукописях нового письма” (Житие преподобного Филиппа Ирапского. Изд. Общ. Люб. Древн. Письм. XLVI. 1879. Р. V–VI, XII–XIII, XV). Среди книг Филиппо-Ирапской Троицкой пустыни мне посчастливилось натолкнуться на второй список жития пространной редакции, более древний, чем издан Обществом Любителей Древней Письменности. Он находится в рукописи, помеченной № 120 по монастырскому каталогу. Эта рукопись представляет собою книгу в 16-ю долю листа из 224-х листков, писанную весьма тщательно полууставом с киноварью и заключённую в прочный кожаный переплет. Она озаглавлена: “О житии святых отец…” и содержит в первой части “Предание старца Нила пустынника учеником своим” (Л. 1–168) и во второй “Житие и подвизи преподобного отца нашего Филиппа, еже есть во области Бела­озера, иже есть в веси Андожской, в скрай реки Андочи, в Красном бору, Ирапского чудотворца” (Л. 168–224). Почему-то в конце рукописи позднейшей рукою помечено: “начало сей книги 1673-го года, марта 3 го”. Признаки письма и бумаги дозволяют отнести появление рукописи к этому времени, с чем согласно и то обстоятельство, что последнее чудо, явленное от гроба Преподобного и внесённое также в книгу, относится именно к этому году. При описании второго чуда — исцеление болезни глаз “некоего человека именем Тимофея Мартынова сына”, бывшее в 1661 году — читается в Филиппо-Ирапском списке так: “аз же грешный Тимофей по явлении том (препо­добного) повели (?) в пустыню и на пути исцеление получив и бысть здрав молитвами преподобного отца нашего Филиппа” (об. 218). Если это не есть случайная ошибка переписчика, то следовательно запись чудес сделал “некий человек” Тимофей Мартынов сын. Кто он такой, неизвестно, но можно из описания чудес о нём сказать, что он был местный житель, близко знакомый с краем. В Филиппо-Ирапском монастыре кроме этого списка имеются ещё два, сделанные в текущем столетии печатными буквами и сходные вполне со списком рук. № 120. При одном из них приложена служба Преподобному. Кроме того, И. М. Бельтенёвым мне переданы три листка в четверть, заключающие в себе отрывок полной редакции. Писаны они, как можно полагать по письму полууставному и по бумаге, в XVIII веке. Житиё краткой редакции известно мне по одному позднему списку в сборнике житий белозерских святых, составленному неизвестным любителем местной старины в конце XVIII столетия. При этом списке краткой редакции чудес не приложено, между тем все четыре списка полной редакции их имеют. Это тем более следует отметить, что в списке поморского письма, изданном Обществом Любителей Древней Письменности, их нет. Хронологические данные во втором и третьем списке жития подправлены, как это сделано в известных профессору В. Ключевскому списках краткой редакции (Житиё… Р. XXXIII–XXXIV), но в списке № 120, упомянутом отрывке и в списке краткой редакции они вполне сохранились те же, что и в Германовом житии, изданном Обществом Любителей Древней Письменности¹.

I. У святого Корнилия
Скитание по миру. — В служках Комельского монастыря. —
Пострижение. — Послушания и молитвенные подвиги

Преподобный Филипп происходил из крестьян, но родителей своих не помнил: во время голода оба они, отец и мать, скончались, оставив двухлетнего Феофила скитаться по миру именем Христовым. Переходя от одного доброго человека к другому, осиротелый отрок достиг пределов обители святого Корнилия Комельского и здесь некоторое время проживал у его вотчинных крестьян, пока круглого сироту не приютил у себя один из них, христолюбивый муж Василий.

Отрок оказался необычайный. Жизнь без родительского крова и скитание у чужих людей по миру не повредили доброму мальчику. Он был послушлив, скромен и трудолюбив, но что особенно изумляло простых поселян, он долго молился по ночам Богу, оставаясь часто без сна, любил посещать церковь, держал строгий пост и никто не видал, чтобы он когда-либо смеялся над другими или участвовал в кощунственных играх, как это иногда делают дети. Видя всё это, сельские власти решили доложить о нём Корнилию, а он попросил их привести отрока к нему, чтобы посмотреть его.

С радостью пошёл Феофил в обитель и боязливо предстал благолепному игумену, прося его в слезах оставить в обители потрудиться у святого места. Корнилий внимательно рассмотрел отрока, приветливо расспросил и, увидев своими прозорливыми очами, что Феофил будет избранным сосудом Богу, принял в свою обитель, приказав быть ему в мальчиках у брата судоблюстителя. Тогда Феофилу было лет двенадцать, и великокняжеский стол в Москве только что занял великий князь Василий Иванович (октябрь 1505 г.).

Святой Корнилий был выходец из Кирилло-Белозерского монастыря. Прибыв сюда вместе со своим дядей, видным придворным дьяком, он в молодых годах постригся и со всею пылкостью юной души предался подвигам иночества. Наряду со всеми проходил все монастырские службы и между прочим работал в хлебне (это было одно из трудных послушаний) и писал книги. Пребывание Корнилия в Кирилло-Белозерском монастыре падает на время, когда возгорелась борьба между строгими последователями устава святого Кирилла и лицами, склонными терпеть вкрадывавшиеся мало-помалу нарушения преданий монастырских. Перевес явно клонился на сторону “попущающих”, и Корнилий вместе со многими другими оставил место своего пострижения, однако вынес полное уважение к основным началам монастырского общежития, как оно было установлено самим святым Кириллом. Некоторое время он жил при Геннадии, архиепископе Новгородском, и затем подвизался в новгородских пустынях. Исход века застаёт его в вологодских пределах, в диком комельском лесу, где он на месте разбойнического стана с ревностью принялся обстраивать общежительный монастырь. Крайности некоторых “белозерских старцев”, подвергавших из-за видимых злоупотреблений критике во имя иноческого идеала самые начала общежительного подвижничества, были Корнилию чужды. Равно он не примкнул к тем, которые не хотели ничем ограничить накопления в монастырях земельных угодий с населёнными вотчинами и чрезмерное умножение мирских богатств, уклоняющих иноков с прямого их пути. Одним словом, он в споре между стяжателями и нестяжателями не склонялся ни на ту, ни на другую сторону, а продолжал дело святого Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского. Это был в порядке преемства третий муж, на котором почил дух, устрояющий иноческую жизнь в пределах Московского государства. Корнилиев устав, составленный для братии Комельской обители, исполнен глубокой веры в живую силу общежительных начал как исходящих от Божественных Писаний и преданных святыми Отцами во спасение душам, и залог спасения полагает в точном соблюдении предписаний общежительного устава. Чтобы стяжание не растлевало души инока, устав запрещает иметь личную собственность и всем необходимым, пищей, одеждой и обувью, обеспечивает из монастырской казны.

Когда прибыл в монастырь юный Феофил, святой Корнилий едва только успел отстроить свою обитель, но братство уже тогда было довольно значительно, так как многие сюда были привлечены строгостью жизни. На первых порах Феофил благословением игумена был отдан в мальчики к старцу судоблюстителю. Подробности организации службы древнерусских монастырей пока ещё не выяснены. Известно, что твёрдый строй получили только четыре службы: клиросная, обнимающая собою весь причт церковный — священников и клирошан; трапезная, относящаяся к приготовлению и вкушению пищи, во главе её стоял келарь; казённая, управляемая старцем казначеем, ведавшим приход и расход деньгам и здание — так называемую прежде “казну”, где хранились движимость и рухлядь монастыря, и житенная, сосредоточившая в руках старца-житника сельское хозяйство обители. К какой из них принадлежал “брат судоблюститель”? На первый взгляд это был один из подкеларников, на котором лежала обязанность содержать в порядке и чистоте посуду, употребляемую при братской трапезе: но выражение жития “готовяше всякия сосуды” скорее относится не к этой обязанности, а указывает по своему точному смыслу именно на приготовление сосудов, на их производство. Этим делом обычно занимались не в монастыре, а за его оградою на так называемом “шваленном дворце”, где жили “детёныши” и работали на братию одежду, обувь, посуду. Ближайшим образом они находились в ведении старца-казначея, который им заказывал и от них принимал для хранения в казне необходимые принадлежности для братского обихода. Брат же судоблюститель был одним из старцев-служебников (келарь, казначей, житник — старцы власти), руководивший щепным делом монастыря, то есть производством посуды и, быть может, её окраской. В службу на “шваленный двор” к старцу судоблюстителю и поступил двенад­цатилетний Феофил: установившимся обычаем общежительных монастырей, подтверждённым на Стоглавом соборе, в стенах монастыря вместе с монахами не полагалось жить мирским людям и особенно “ребятам голоусым”. Здесь Феофил пробыл три года, служа братии своими трудами прилежно и с великим послушанием. Постоянно усердную службу его засвидетельствовал пред игуменом брат-судоблюститель, и кроткого отрока полюбила вся братия.

В древнее время 15 лет считалось в некотором роде совершеннолетием. Во всяком случае пострижение в эти годы было не редкостью. Поэтому святой Корнилий, увидав за три года, что Феофил будет добрым иноком, стал убеждать его принять пострижение своим увещанием и словами святых Писаний. Поучения падали на восприимчивую почву. В юноше воспламенела горячая ревность к иноческому подвигу. Пострижение совершилось от руки святого Корнилия. По уставу общежительных монастырей новоначальный инок Филипп в научение чернеческого жития был отдан старцу Флавиану, иноку святой и высоко-духовной жизни и притом “зело искусну и учительну и божественному писанию довольну”. Старец-руководитель прежде всего научил пятнадцатилетнего инока грамоте, затем Божественному Писанию, чтению и пению церковному и наконец “всему яже ко спасению”. Грамота далась легко и всё книжное научение Бог Филиппу открывал “вскоре”. Продолжительность этого учения скорее всего заняла года два-три. Правда, книжная мудрость того времени была невелика, но всё же она заключала в себе умение читать, писать и петь, нелегко дающиеся и при улучшенных способах преподавания.

Только после того как Филипп усвоил всё необходимое для инока и под руководством опытного старца укрепился в иноческой жизни, он стал наравне с прочею братиею проходить монастырские службы. Особенно долгое время он провёл в пекарне, исполняя чёрную работу на братию: сёк дрова, носил воду. Воспоминая впоследствии об этом времени своего иночества, сам Филипп говорил одному из своих почитателей, что многую имел теплоту и желание к иноческому житию: днём исправлял монастырские послушания, а ночью подвизался в молитве. Жизнеописатель, желая возвеличить подвиг святого, не раз обращается к описанию его молитвы. Она была соединена с коленопреклонением, многими поклонами; продолжалась долго ночью и начиналась рано утром; пост, строгое воздержание и лишение себя сна постоянно сопутствовали ей. Это был непрерывный восторженный подвиг самоизнурения плоти на пользу духа. На ночную молитву инок ходил туда, где имел обычай молиться святой Корнилий, а именно к монастырской церкви. Вступив на первую ступень храма, он клал сто поклонов и так делал на каждой из восемнадцати ступеней. Поднявшись на верхнюю, сходил вниз и также продолжал молитву с поклонами, пока не ударяли в било. Тогда спешил к церковному пению или отходил на монастырскую службу.

Среди постоянных подвигов и молитвы Филипп прошёл постепенно за многие годы все монастырские службы. Братия, видя его труды и великие подвиги, начала просить игумена поставить его пресвитером у них. Желание братии было исполнено. Вступив в священный чин, преподобный Филипп с прежнею ревностью продолжал свои подвиги и был великим тружеником в церкви Божией, всё исполняя с тщанием.

II. Создание Ирапской пустыни
Сомнения. — Чудный голос. — Путешествие по Белозерским
пустыням. — На реке Андоге между Ирапами. — Князья
Шелешпанские. — Постепенное устроение во имя Святой Троицы пустыни в Красном бору

Суровая жизнь, исполненная необычайных подвигов, обратила на себя внимание иноков монастыря и молва о появлении святого разнеслась широко. Как всегда, слава имела своё действие. Преподобному Филиппу было около 25 лет, а он из круглых сирот, не имеющих пристанища, за каких-то десять лет жизни иноком успел пройти все монастырские службы и был уже пресвитером. Необычайный успех развил зависть некоторых собратий. Но это ещё не всё. По-видимому теперь Филипп стоял на высоте духовной жизни, но у него начались самые тяжёлые душевные терзания из-за опасности потерять пред Богом всю цену подвигов. Под влиянием человеческих похвал в душу смиренного инока проникла тля гордости, сменявшаяся сознанием ничтожества его молитвенных подвигов или даже отчаянием в своём спасении. Слыша похвалы, он взывал к себе: “горе тебе, Филиппе”! Мир души был нарушен. Продолжение подвига спасения стало невозможно, и он задумал выйти из монастыря и уединиться одному в пустынном месте, которое укажет Господь. Волнующие его сомнения поведал он преподобному Корнилию и тот, дав довольное наставление из Божественных Писаний, благословил оставить монастырь.

Раз ночью, когда Филипп пел канон Одигитрии, он услышал чудный призыв выйти из монастыря и поселиться на уготованном для него месте. Посмотрев в оконце кельи своей, он узрел над дальною страною сияющий свет. Когда он шёл совершать по обычаю степенные молитвы, услыхал вторично глас, повелевающий оставить Корнилиев монастырь и вселиться в указанное место. Ночью Филипп тайно оставил монастырь, не взяв с собою ничего, кроме одежды, которую на себе носил. Путь свой он направил к северу на Каменный остров в монастырь Всемилостивого Спаса, что на Кубенском озере. Это был один из древнейших монастырей северного края. Здесь он остановился у некоего инока по имени Герман. Внутренняя жизнь Спасо-Ка­менного монастыря, взгляды его братии мало известны, но скорее всего здесь были на стороне нестяжателей. Известный Паисий Ярославов был постриженик этого монастыря и жил там некоторое время, а он первый обнаружил образ мыслей, впоследствии развитый белозерскими пустынниками, и считается учителем преподобного Нила Сорского, лучшего представителя этих взглядов. В описываемое время их придерживался старец Герман, весьма книжный человек и “благоискусный списатель”.

В конце XV и в начале XVI веков между монастырями и пустынями были оживлённые сношения. Поднятый спор о владении населёнными вотчинами требовал постоянного обмена мыслей. Зимняя дорога из Белозерского края, где проживала большая часть “нестяжателей”, шла на Москву через Вологду, мимо Корнилиевой обители, и хотя сам игумен ни на ту, ни на другую сторону не склонялся, взгляды Белозерских пустынников, конечно, были хорошо известны в его монастыре. Преподобный Филипп как человек книжный и вдумчивый не мог их не знать. Происхождение из крестьян, живущих трудами рук своих, скитание бесприютным сиротою, высокая настроенность души, ищущей правды Божией — всё это ставило преподобного Филиппа на сторону святого Нила Сорского и его последователей. Указанное ему для жительства место лежало на юго-западе, а он пошёл прямо на север. Зачем? Ответ может быть один: посетить те места, где разделяемые им взгляды находили широкое распространение. В Каменном монастыре он останавливается в келии у старца Германа, заведомого сторонника белозерских пустынников. Если бы даже раньше он ничего не слыхал, то одна уже беседа с этим “благоискусным иноком” должна была прояснить его кругозор, дать смысл его душевным терзаниям, вполне родственным настроению “нестяжателей”. Действительно, он, напутствуемый благожеланиями Германа, вышел из Спасо-Каменского монастыря “радуяся”, то есть нашедши разрешение своих сомнений, и обходил “многия страны южныя (Бело­зер­ский край приходится на юго-запад от Каменного монастыря), грады и веси” с сознательным желанием пустынножительствовать и с чувствами, обнаруживающими образ мыслей белозерских пустынников. После долгих путешествий Филипп прибыл в город на Белоозеро. В житии не сказано, посещал ли он Кирилло-Белозерский монастырь, Ферапонтову пустынь, Нило-Сорский скит и другие пустыни Белозерского края, где мог найти себе единомышленников, но они лежали как раз на пути из Каменного монастыря к Белозерску. Во всяком случае позднейшие поучения Филиппа говорят о близком родстве взглядов.

Из Белозерска путешественник прямо направился в Андогу. Этим именем называют как реку, так и целый ряд сёл, возникших по левую сторону её, в Череповском уезде. Это Великосельский, Николо-Богоявленский, Становский, Пречистовский, Михайловский и Федото-Раменский приходы, весьма обширные и многолюдные. Обошедши многие места Андогского края, Филипп, поражённый красотою местности, остановился на берегу реки Андоги между ручьями, в неё впадающими, Большим и Малым Ирапами, среди прекрасного соснового бора, далеко простирающегося вверх и вниз по течению реки. Место было пустынно и величественно, весьма удобное для поселения одинокого инока, так что невольно вырвалось из уст утомлённого путника: “се покой мой, зде вселюся”. После долгих разысканий цель была достигнута. День склонился к ночи. Путник прилег под одну из сосен отдохнуть и вскоре от усталости уснул. Тогда во сне явился ему ангел Господень под видом мужа в светлых одеждах и сказал ему: “отче Филиппе, зде уготова тебе Господь место”. Разбуженный от сна видением, он излил свою душу в молитве Святой Троице, а утром пошёл к наместнику доложиться о поселении и испросить необходимое место для житья.

Жития святых имеют своею целью нравственное назидание. Поэтому они скупы в сообщении бытовых подробностей. Но здесь мы наталкиваемся на несколько драгоценных указаний, которые открывают пред нами в живых чертах обстановку древнего быта, когда доживали последние удельные князья.

Тогда наместником Андогского края был князь Андрей Васильевич Шелешпанский, живший здесь вместе со своим братом Иваном. Князья Шелешпанские род свой вели от удельного белозерского князя Глеба Васильковича (†1278 г.). Когда Белозерский удел пред концом XIV века подпал под власть Москвы, местные удельные князья, за исключением старшей их линии, продолжали существовать, сидя на своих маленьких уделах и будучи подручниками сначала великокняжеского брата Андрея Дмитриевича, а затем его сына Михаила Андреевича. За XV век из мелких белозерских уделов известны Сугорский, Ухтомский, Шелешпанский, в пределах которого находился Андогский край, Карголомский и Кемский. В границах своих владений князья эти сохранили полную власть, держали свой двор, имели слуг и тиунов, давали от своего имени жалованные грамоты на землю, скрепляли доклады о покупке и мене земель. Со смертью князя Михаила Андреевича (†1486 г.), великим князем Иваном III Белозерский удел окончательно был уничтожен, стал уездом Московского государства, но мелкие удельные князья продолжали существовать на старых основаниях и прежняя удельная власть не исчезла для них бесследно при новых государственных порядках. Таков во всяком случае был князь Андрей Васильевич Шелешпанский. Москва признала его наместником его родовых владений и через то сохранила за ним прирождённую ему государственную власть над местным краем.

Князья Шелешпанские были известны преподобному Филиппу. Родич их, Семён Андреевич, родной дядя их отца Василия Ивановича, дал по реке Ухтоме в монастырь преподобному Корнилию сельцо Никольское-Кукобой с деревнями, находившиеся недалеко от Комельской обители по реке Шексне (Акты юридические, или собрание форм старинного делопроизводства. СПб., 1838. Т. 1. №№ 79, 146, 147). Выходец комельский был принят благосклонно. Князь Андрей сам отправился на место, по просьбе святого очертил посохом под его поселение немного землицы от реки Андоги к Малому Ирапу и разрешил тут жительствовать. Получив необходимое разрешение на жительство, Филипп предался устроению своей пустыни. Прежде всего по княжему чертежу прорыл ров для ограждения своих владений, а затем в крутом берегу реки Андоги ископал небольшую пещеру для жилья и молитвенных подвигов.

Князь Андрей был рад, что в его области поселился святой муж и что им устрояется пустыня, и сообщил о том брату своему князю Ивану. Вскоре случился пир, который князь Андрей давал, по выражению жития, “на священников и крестьян”. Очевидно, между князем и его народом существовали простые и близкие отношения. Был, вероятно, какой-либо праздник или князь правил одну из своих семейных радостей. В древнее время монастырь считался необходимою принадлежностью для благоустройства края. Часто даже князья или иногда земские люди сами по своему желанию заводили монастыри, призывая для того опытного старца. Поэтому, узнав от своего “обладателя” о поселении в их крае старца-отшельника, имеющего священнический чин, все радовались, но князь Иван почему-то высказал неудержимый гнев и, грозя выгнать с Ирапа Филиппа, укорял брата: “ты его пустил тут жить, а у меня он не докладывался”. Никаких увещаний и просьб разгневанный князь не послушался, а вскочил на коня и погнал к пустыни. Подбежав к Малому Ирапу, чрез ручей конь не пошёл. Князь ударил коня, но тот разгорячился и, закусив удила, бешено понесся назад. Прибежав в село, возле церкви Николая Чудотворца конь сбросил князя с себя и тот, ударившись о камень, скончался. Разбитого князя погребли честно. О случившемся брат поехал возвестить отшельника. Узнав о всём, тот “восплака”, но серебра (денег) на помин души не принял, а просил дать побольше землицы под пустыню: отведено было места действительно немного, несколько сажен. Князь пожаловал всю землю между Малым и Большим Ирапами, впадающими в реку Андогу, на расстоянии друг от друга сажен двухсот, и невозвратно укрепил её за пустыней Филиппа. С этого времени благочестивый князь стал питать большую веру к Преподобному, своим поселянам заказал быть в послушании и никак не обижать его и посылал необходимое на потребу.

Теперь отшельник с ревностью принялся за устроение своей пустыни. Прежде всего поставил для молитвы часовню во имя Живоначальной Троицы. Затем соорудил деревянную келью. Появление старца-отшельника в андогских лесах на Ирапе стало широко известно. Многие приходили к нему ради душевной пользы и для молитвы, особенно из ближайших сёл. Филипп стал убеждать их согласиться и общими силами выстроить церковь. Совет был принят охотно. Начали приготовлять брёвна, а вскоре воздвигнули и весь храм. Его обильно украсили “Бо­жиим милосердием”, то есть святыми иконами. Князь Андрей Васильевич дал святое Евангелие напрестольное, Апостол и иные книги и утварь церковную. Новосозданную церковь освятили во имя Живоначальной Троицы. Тогда Белозерский край принадлежал Ростовской епархии. Пустыня прослыла Красноборскою Филиппа Ирапского. А приходить сюда слушать поучения дивного старца и помолиться с ним стали ещё больше. Многие приходили издалека. Слава пустыни и её подвижника с каждым днём росла.

Но чтобы устроить святое место, чтобы укрепиться в нём прочно и внушить уважение к нему народа, пришлось пострадать, по собственному свидетельству преподобного Филиппа, много и сильно от бесов и злых людей. Жить в глухом лесу вдали от жилищ — дело нелёгкое. Трудно охранять и поддерживать жизнь, но ещё труднее уберечься от “страхований” на пустынном месте и не впасть в уныние от непосильной борьбы. В борьбе с тёмными людьми, не боящимися Бога, Филипп противопоставил терпение, кротость, слово убеждения и молитвы за нападающих и укреплялся верою, что жить в пустыни указано ему Самим Господом. “Терпи Филиппе, Бога ради своего, мужайся и крепись един единственно”, — воодушевлял он себя в трудных обстоятельствах. Слово убеждения, обращённое к приходящим, и незлобливая, исполненная высоких подвигов жизнь Преподобного обезоружила его противников, снискав уважение и любовь к нему окрестного населения. Окружные поселяне сделались его горячими приверженцами и защитниками.

Теперь отшельник мог без помехи предаться подвигу спасения, поучению и молитве за благоверных князей, содержащих под своею державою Российскую землю, и за всё православное христианство, чтобы везде было мирно, безгрешно и благополучно. Эта молитва за князей, когда на Руси был один державный князь, является пережитком глубокой древности, напоминающим времена игумена Даниила, возжегшего над гробом Господним в Иерусалиме лампаду за вся руския князи и за христианы. В дни преподобного Филиппа Ирапского великорусское племя фактически было уже объединено под крепкою рукой великого князя, и единственными остатками отжившего удельного уклада Руси были “сельские князи” вроде братьев Шелешпанских, отказавшиеся во имя тени самостоятельной власти от придворных почестей, да довольно обширный круг потомков удельных князей, плотною стеною обставший московского государя и своими привычками, унаследованными от отцов-владетельных князей, стеснявший его державную деятельность среди русского народа.

III. Поучения
Среди народа “един-единственно”. — Общее направление и живые места поучений. — Скорби и страдания возвышают человека. —
От земного к небесному. — Погубили истовое иноческое житиё. — Нужно жить в мире и любви

Уже было отмечено, что с первых же дней поселения преподобного Филиппа, пустынное место отшельника стало известно окрестному населению. Первым возвестил о пустыннике священников и крестьян сам обладатель Андогского края, князь Андрей Васильевич. Случай с его братом только усилил известность преподобного Филиппа. Когда при содействии князя и местных жителей поставлена была церковь во имя Святой Троицы, местность поселения прослыла уже Красноборской пустынею, и сюда стали сбираться ради моления и поучения многие люди из ближайших мест и из отдалённых краёв. Приходил главным образом простой народ, но посещали отшельника и многие из искусных и благочестивых мужей и некоторые из иноков. Поселяне являлись часто не только в одиночку, но и в большом количестве, прося от Преподобного поучения и молитв. Многие из посетителей настолько привязались к нему, что сделались его постоянными собеседниками. Такие лица иногда оставались ночевать, и часто беседа тянулась до глубокой ночи. Из них известны некий муж именем Иоанн, приходивший к Филиппу со своим сыном отроком Феодором; поселянин Мелетий и ещё некий Симеон, прозванный Судок. Так как церковная служба в пустыни совершалась постоянно, то нужно полагать, что здесь жил кто-либо, чтобы исправлять причётнические обязанности при богослужении. Известно также, что последние пять лет сожительствовал святому благоискусный инок Герман, прибывший сюда из Спасо-Каменного монастыря. Таким образом можно сказать, что преподобный Филипп никогда одиноким в своей пустыни не оставался, но часто его пустыня наполнялась разнообразными лицами. Преподобный Филипп был отшельник, не бегущий от народа, он не ограждался от мирян, притекающих к нему с разных сторон за словом поучения и утешения. Это с особым старанием отмечает его жизнеописатель, не раз указывая на постепенно расширявшуюся известность пустыни Ирапской. Но тот же жизнеописатель ещё с большею настойчивостью утверждает, что преподобный Филипп “един-единственно” предстоял Святой Троице. Что же в таком случае должно разуметь под последним выражением, если постоянное присутствие народа в пустыни не подлежит никакому сомнению?

Чтобы разъяснить это недоумение, необходимо обратиться за небольшою справкою в область монашеских движений на Руси. Самым распространённым видом монашества, обильно развившегося в Московском государстве, были общежительные монастыри, которые по своему укладу являются своеобразным применением общинных начал в области христианства. Здесь частное лицо утонуло в братстве и личность отдельного инока не имела никакого значения. Когда под влиянием скопившегося в общежительных монастырях богатства строго-подвижническая жизнь заметно стала в них ослабевать, возникло сомнение относительно полной применимости общежительных начал в делах аскетического подвига. Имея в виду главным образом последний, преподобный Нил Сорский устроил пустыню со скитским житиём, где монахи не составляли уже из себя общину, не имели общения ни в трапезе, ни в одежде, но жили каждый в своей келии трудами рук своих, так что их соединяла только церковь и подчинённость одному игумену. Здесь каждый инок жил сам по себе особо, однако все жили в одном месте — пустыни. До преподобного Сергия Радонежского такого рода монастыри имели широкое распространение на Руси, но дело в том, что они обычно устраивались не в пустыни и не отказывались от мирских богатств, почему иноческая жизнь в них обычно была в расстройстве. Но во всяком случае всякий ревнитель иноческой жизни при таких порядках, не стесняемый послушанием на общее братство, мог свободно предаваться иноческому подвигу. Деятельность преподобного Нила была направлена на то, чтобы сочетать пустынножительство с особножительством, дающим свободу аскетическому упражнению. Преподобный Филипп Ирапский пошёл ещё дальше: он не хотел скоплять и не скопил вокруг себя множества учеников не только общежительствующих и особножительствующих, но и вообще какого-либо числа иноков, постоянно с ним живущих, но оставался “един-единственно”, предстоя Святой Троице. Всякий пустынный монастырь, будет ли то общежительный или особножительный, одинаковое имело начало: являлся в пустынное место отшельник и устраивал там своё поселение; сначала возникали вертепец и часовня, потом келья и церковь; приходил для поучений и молитвы народ и мало-помалу вокруг отшельника скоплялось иночество. Преподобный Филипп сознательно уклонялся от собрания братства, он всё время оставался одиноким и только в последние пять лет дозволил жить у себя иноку Герману ради своей телесной немощи. Очевидно, здесь мы имеем особый род иночества, учительное старчество, которое не только не исключало постоянного общения с мирскими людьми, но даже и покоилось на этом общении, получая от них “потребная” и поучая их. Преподобный Филипп был одинокий старец-учитель, который оказался среди народа не потому что пошёл в народ, но потому что народ к нему шёл, привлекаемый святостью жизни и словом убеждения.

Чему же учил Ирапский отшельник? Вопрос этот довольно трудный. Почти треть жизнеописания наполнена размышлениями, поучениями или молитвенными излияниями преподобного Филиппа, но все они изложены отдельными изречениями, часто переходящими в афоризмы и большей частью следующими друг за другом без определённого порядка. Из всего этого обильного материала только поучения о необходимости искушений и несении скорбей имеют вид рассуждения о данном предмете. Мало этого; судя по жизнеописанию, по обычаям книжников своего времени Филипп старается свои мысли высказывать книжными изречениями, а когда говорит своими словами, то мысль от склонности к витиеватому выражению часто бывает темна. То и другое происходило как от взглядов на этот предмет книжников того времени, так и от того, что не был выработан литературный русский язык. Нужно, однако, полагать, что преподобный Филипп на самом деле учил более простым и понятным языком и что только его жизнеописатель, согласно требованиям своего времени, облёк его поучения в приличную для этого времени форму и тем затруднил понимание мысли. На жизнеописателя в данном случае нельзя сетовать, так как если бы и сам Филипп стал писать свои поучения, то и он тоже бы написал так, как принято это было делать тогда.

Но и при частой темноте и витиеватости выражений, при их грамматической неправильности и при отсутствии системы в изречениях общий их смысл всё-таки понятен, и есть возможность открыть в мыслях святого отшельника определённый порядок, дающий возможность изложить его поучения в логическом распределении. Во-первых, вполне ясно общее направление поучений Преподобного, и во-вторых, эти поучения касаются нескольких предметов, являющихся для учителя живыми местами. Поэтому, выяснив общее направление учения, мы постараемся сгруппировать отдельные изречения около этих живых мест. Где возможно, всегда будем стараться приводить подлинные выражения, если они не темны.

Если бы не было прямых и многочисленных указаний на то, что преподобный Филипп говорил свои поучения пред мирянами и большей частью пред простыми поселянами, то можно было бы думать, что они сказаны каким-либо монахам: настолько они проникнуты строго аскетическим направлением. Но этому нечего удивляться. Ирапский отшельник действовал в духе своего времени. Русь Московская жила аскетическим идеалом. Всякий вдумчивый человек древней Руси, государь ли, боярин ли, простой ли поселянин, — одинаково все располагали свою жизнь по требованию церковного устава, заимствованного от константинопольских или палестинских монахов. Исключений не было, и дворец походил на монастырь. Перед концом жизни каждый благочестивый человек стремился постричься, с большим дерзновением надеясь в иноческих одеждах достигнуть “вечных благ наслаждения”.

Преподобный Филипп Ирапский не отрицал возможности угодить Богу в мирской жизни. Когда один из постоянных его собеседников, некий муж Андогского края Иоанн, привёл в пустыню любимого своего сына отрока Феодора, то святой наставник благословил его на мирскую жизнь и предрёк ему “мно­гия чада”; но тогда же отцу он пояснил, что иноческая жизнь пред мирскою имеет большое преимущество, так как иноки, оставивши земное-временное, упражняются в вечном-добром. Человек создан был по подобию Божию, но он пал и удалился от Бога, стал быть по подобию зверей и скота. Чрез скорби и страдания он опять может подняться до первоначальной высоты, даже достигнуть ангельской славы. Мысль о необходимости страданий, об их очистительном и спасительном значении для человека постоянно разъясняется преподобным Филиппом и есть самое живое, действенное место в его поучениях. Инок есть подвижник, содеявающий своё спасение чрез страдания и скорби: “жестоко убо и прискорбно”, не раз повторяет Филипп, “иго иноческого жития”. Мы знаем уже, какому суровому подвижничеству предавался сам он под влиянием этой мысли. Она же побудила его оставить общежительный монастырь, дающий некоторое материальное обеспечение иноку, и вселиться в пустыню и там жить одиноко, не скопляя около себя братства. Переносить временные скорби в надежде вечных благ, поучал он, воодушевляют нас святые мученики и блаженные постники, засвидетельствовавшие свою веру многими превышающими силы человеческие страданиями и мучениями, и Тот, Кто не имел где главы подклонити. “Так и мы, если претерпим скорби, то сделаемся боголюбивы и с Богом пребудем”. Когда мы молимся Господу: не введи нас во искушение, мы просим не о том, чтобы не были искушаемы, так как перенесением искушений мы творим угодное Богу, но о том, чтобы не впали во искушение. Мученики, победившие муки, не впали во искушение; так и мы во всяком грехе и страсти не впадём во искушение, если не будем им побеждены. Искушения и беды наводятся на человека сатаною и его бесами. В борьбе с нечистой силою полезно всякое Писание, но особенно поучение в псалмах. Когда мы говорим: Да воскреснет Бог и расточатся врази Его и да бежат от лица Его ненавидящии Его, — мы проклинаем бесов. В борьбе с грехом и скорбями человеческие силы недостаточны и нам споспешествует Своею помощью Бог, “всегда насыщающий наши души Своею благодатью, как тело пищею”. Он не только помогает нам оставить страсти и вместо них стяжать добродетели, но и подаёт власть на начальников страстей — бесов.

Нравственный идеал преподобного Филиппа строг и суров. “Присвояет” человека к Богу то, что он соблюдает во всём благообразие, прилежит молитвою Богу, добро творит с говением и имеет душевную и телесную чистоту. Мы знаем, как сурова была молитва Преподобного, будучи соединена с многими коленопреклонениями и ночным бдением, и как строг был его пост. Нужно постоянно мыслить “небесная”, всячески соблюдая свои мысли и избегая мирских бесед. Кто не видит в себе брани, тот осуждает брата. “Поскольку здравствует тело, постольку душа немощна бывает”. “Естество брашное воздвигает похоти, постная же заповедь угашает и утоляет” их. Монах, если прикоснётся к жене, как соль в воде, погибает. Вообще нужно избегать мирские “горькия сладости” и устраняться плотского жития, чтобы не работать страстям, порабощающим нас как фараон-мучитель. Для спасения всем необходимо покаяние: старцам, чтоб злую волю направить на благое, и юным, чтобы похоти свои сдержать под игом добродетели.

“Истовое житие иноческое”, по учению Филиппа, “должно стяжевать сии три добродетели: нестяжание и еже поститися зело и бдети много”. С глубоким чувством сожаления он отмечает, что в современном монашестве нет этих добродетелей, которыми отличались с избытком древние иноки, и с особою любовью останавливается на древних подвижниках, противополагая им современную жизнь монахов. В этих поучениях слышен живой голос обличителя, предавшего себя делу восстановления истого иноческого жития. “Погубили мы ангельское житие”, восклицает Ирапский пустынник, “много ясти и пити или одеятися можем, поститися же не можем и смиренно мудрствовати”. “Отцы наши искаху пустыни и скорби, мы же ищем градов и покоя и пищи многия”. “При отцах наших сии добродетели бяху: нестяжание и смирение; днесь же в нас есть любоимение и презорство”. “Монастырь — постник, а не купец. Отцы наши лица своя редко умываху: мы же бани и покоя взыскуем, мы страстнии пищи паче прилежим и тоя ради на сладострастие влекоми прельщаемся”. “Бежим, братие, матери всех злых сребролюбия и мирския клеветы и зависти”. В этих обличениях, в противоположность многих другим поучениям Преподобного, речь ясна и горяча: чувствуется, что они высказаны в живой борьбе одним из её горячих участников.

Мирская жизнь XVI века была несложна, особенно в крестьянской среде, в которой главным образом действовал преподобный Филипп Ирапский. Вдумчивые люди древней Руси руководились монашеским идеалом. Его пред своими слушателями и развивал Филипп. В поучение собственно мирским людям оставалось дополнить очень немногое, что не касалось или мало касалось иноков, и это немногое находится в наставлениях старца. Он увещевал детей любить и почитать своих родителей и слушаться их; всех убеждал быть в приязни с родственниками своими и никому не творить обиды, а лучше самим терпеть обиды, жить друг с другом в миролюбии и согласии, избегать клеветы, жестокосердия, быть смиренными и не гордыми, так как гордым противится Господь, низводя их в прах. Примером Господа старец склоняет любить нищих и убогих. С особою силою изобличаются им восстающие друг на друга. Зло, по словам святого, дошло до того, что восстают отец на сына, сын на отца, не помня одни своих порождений, другие — как они родились. “Такие люди не только не думают что-либо доброе делать, но покушаются даже святые церкви и места пустынные разорить”. Здесь слышен отклик борьбы Ирапского пустынника за своё место. Есть также обличение того, что многие имеют тщание к позорищам и к мирским праздникам, и совет вместо того прилежать к духовным праздникам.

В сохранившейся службе преподобному Филиппу он восхваляется как составитель песнопений, но житиё об этом ничего не говорит.

Таковы были поучения преподобного Филиппа. Они суровы и исполнены строгого аскетизма. Многие недовольны таким направлением древнерусской жизни, но оно отвечало запросам своего времени. Среди жизненных бедствий и неустройств необходимо было сохранить народную душу бодрой и деятельной. Эту задачу разрешила проповедь, указывавшая на скоропреходящее значение жизненных благ и побуждавшая всеми силами души с радостью переносить недочёты жизни в надежде вечных благ.

IV. Блаженная кончина
Благоискусный инок Герман. — Последний вечер. — Погребение. — Общее уважение к Преподобному. — Начало почитания. —
Открытие новых чудес. — Две редакции жития

Преподобный Филипп Ирапский, подвизаясь в посте и молитве и поучая о душевном спасении и пользе приходящий к нему народ, прожил одиноко на берегах Андоги пятнадцать лет. Он не достиг старости, — тогда было ему лет сорок, но силы заметно стали падать: он с трудом стал вкушать хлеб и не без усилий посещал церковь для богослужения. Но в ожидании блаженного покоя от Бога он не ослабевал душою в своей подвижнической жизни, повторяя себе: “терпи, Филиппе, мужайся и крепися”, и постоянно поминая день Страшного суда Господня. Не прекращался также прилив к нему народа из разных краёв.

Тогда же прибыл к Филиппу в пустыню “ради посещения” из Спасо-Каменного монастыря инок Герман, “зело искусен”. После обычных приветствий оба сели вместе и начали беседовать о душевном спасении. Старец так привлёк своего гостя беседою, что тот стал проситься пожительствовать вместе. “Брате, предупредил преподобный Филипп, зде житие жестоко и прискорбно”. Но инок Герман, настаивая на просьбе, сказал: “От­че, терпение есть начало спасению”.

Началась жизнь общая. Оба, прилагая труд к труду, со тщанием подвизались в молитве, коленном преклонении, посте и воздержании. Герман вскоре увидал, что поселился жить у старца необычайного, исполненного великих подвигов и святой жизни, и проникся к нему верою и любовию. Беседы между ними происходили часто, и Филипп, поучая своего собеседника, на его расспросы поведал немало и о своей жизни. Благоискусный инок всё, что слышал из уст святого, ради памяти записывал, чтобы не было забыто житиё Преподобного, его подвиги и молитвы.

Прошло пять лет. Преподобный видимо стал приближаться к отшествию и теперь молил Германа не оставлять его дряхлого одного в пустыне одиноким. “Сегодня, сказал он раз, я с тобою, а утром увидишь меня лежащим в гробе”, и стал на обычную молитву. Помолившись Господу и Пречистой Богородице со многими слезами за православное христианство и за царей и за князей, Филипп сказал: “любимый мой брате, Германе, уже приспе конец жития моего”. Был глубокий осенний вечер. Герман, помолившись и исполнивши келейное правило, лёг спать и, размышляя о словах Преподобного, заснул, но в самую полночь был внезапно разбужен голосом: “востани и зри”. С молитвой на устах встал Герман и на ложе узрел Филиппа умершим.

Когда настало утро и Герман вышел из келии помолиться, по обычаю, Святой Троице, то увидал, что идёт к пустыне какой-то инок. Оказалось, прибыл иеромонах из Александро-Свирского монастыря, именем Иов. Проходя мимо Андогских селений, он в одной из первых деревень узнал, что в пустыне живёт муж святой жизни, и зашёл, чтобы видеть его. Иов с радостью согласился на просьбу Германа погрести тело Филиппа. По обычаю древней Руси погребение чаще всего происходило в день кончины или на другой день. Так было и в данном случае: Филипп скончался ночью, а утром уже был предан земле. Трапезу заупокойную провели в воспоминаниях о жизни Преподобного. Герман всё по порядку рассказал старцу Иову, что слышал из уст святого и что сам видел своими глазами. Когда слух о блаженной кончине пустынника распространился среди народа, многие приходили помолиться над его гробом, вспоминая “ве­ликие его подвиги и труды и поучение еже ко спасению и душевной пользе”.

Преподобный Филипп Ирапский жил 45 лет и скончался в 14-й день месяца ноября 1537 года на память святого апостола Христова Филиппа. Прибыл он на Ирап 8 мая 1517 года и таким образом пробыл в устроенной им пустыне двадцать с половиной лет.

Деятельность преподобного Филиппа совершалась хотя в пустыне, однако на глазах народа, так что его высоко-подвиж­ническая жизнь, исполненная непрестанной молитвы, поста и поучений, ещё до преставления его снискала к нему глубокую веру и удивление соприкасающегося с ним народа. Уже при жизни своей он считался окрестным населением старцем святым и чудным и молва о том разносилась далеко за пределы Андогского края. Ближайшее лицо к преподобному Филиппу — инок Герман, проживший с ним пять лет и видевший его блаженную кончину, ради святости жизни и необычайности подвигов Ирапского отшельника составил житиё Филиппа, “чтобы незабыто было такова святаго и блаженнаго отца житие и великие его подвиги, молитвы же и пост и воздержание”. Всем этим было положено прочное начало почитанию преподобного Филиппа, и оно возникло ещё в XVI веке, около его половины. Обычно ближайшим поводом тому служит открытие чудес, источаемых по вере приходящих от гроба святого угодника. На появление необходимых чудес мы имеем только один тёмный намёк в самом житии. В одном из поучений преподобный Филипп говорил: “от святых отец и святых мученик от начала веры во святой соборной церкви знамения бывают днесь, и зде такожде по отшествии моем во приидущее время видение некое сбудет же ся, глаголаше святый, не во едино время, но и множае узрите сие зде видение”. Но этих видений и чудес никто не записал, а если записал, то они не дошли до нас, так что единственными свидетелями почитания преподобного Филиппа остались только служба ему в списке XVI века и его икона, по своим признакам принадлежащая XVI веку. Эта икона доселе как святыня хранится в монастырской ризнице. Её прислала из Москвы в Ирапскую пустыню княгиня Ольга Кривоборская. В начале второй половины XVII века её называли “старою иконою”. Из вкладных книг и литийного синодика Кирилло-Белозерского монастыря узнаём, что княгиня Ольга Кривоборская жила во второй половине XVI века (вклад сделан в 1560 году) и что она была “сожительницею”, то есть супругою, князя Василия Ивановича Кривоборского. Некоторые из вотчин князей Кривоборских находились в Белозерском уезде (например, Танища, пожертвованные князьями Андреем, Васильем, Иваном, Фёдором и Васильем меньшим по духовной отца своего князя Ивана Александровича Кирилло-Белозерскому монастырю в годы 1561–1568) и поэтому вполне возможно, что княгиня Ольга лично знала преподобного Филиппа.

Народ неизменно продолжал хранить память о своём учителе и в последующее время. Во время нашествия Литвы на Белозерский край, продолжавшегося около восьми лет (1611–1618 г.), церковь Святой Троицы осталась невредима, что благочестивые люди приписали заступлению преподобного угодника. В дни царя Алексея Михайловича (1645–1676 г.) открылись новые чудеса от гроба Преподобного, которые тогда же в количестве девяти и были записаны. Это оживило почитание преподобного Филиппа и дало ему прочное основание. Тогда же была написана вторая икона преподобного Филиппа при таких обстоятельствах. В 1669 году инок Ирапской пустыни Феодосий скорбел ногою, так что не выходил из своей келии и, потеряв надежду на выздоровление обыкновенным путём, обратился за помощию в молитве к преподобному Филиппу. И вот на праздник Покрова Пречистой Богородицы ночью во сне явился болящему иноку Преподобный и заповедал ему написать его икону и положить на гроб. Когда старец пробудился от чудного видения и, перекрестившись, встал с постели, то нога его оказалась совершенно здоровою. Благодарный, он пошёл к иконописцу и велел ему написать образ преподобного Филиппа с древней иконы княгини Ольги Кривоборской и, когда икона была готова, положил её на гроб Преподобного. Из синодика Филиппо-Ирапской пустыни, составленного в конце XVII века и начале XVIII, видно, что тогда Ирапский пустынник чтился довольно широко и не только по Белозерскому краю, но также в Москве и по другим местам святой Руси. Тогда уже праздновалось 8 мая как день прибытия преподобного Филиппа на Ирап, и 14 ноября — память на преставление. Мало того, слава преподобного Филиппа дошла до северных пределов Руси и здесь, в суровом Поморье, он сделался предметом легендарного сказания, напоминающего своим складом духовный стих. Это сказание поселяет андогского отшельника на Соловецком острове, оттуда ведёт на Выгь-реку и с Выгь-реки на озеро к Леванидову кресту, где, по сказанию, преподобный сподобляется видеть Пречистую Богородицу со ангелы Господни.

Первый алтарь во имя преподобного Филиппа Ирапского создан в 1828 году.

Житиё Филиппа до нас дошло в двух редакциях, полной и краткой. Первая — более древняя и принадлежит перу инока Спасо-Каменного монастыря Германа, жившего с Преподобным последние пять лет. Она представляет собою безыскусственную запись жизни Филиппа и его поучений. Это не житиё, а заметки о жизни Преподобного, изложенные без определённого плана и перемешанные повсюду с его изречениями. Краткая редакция — в полном смысле житиё: в рассказе беспорядка нет и выпущено всё, что не относится к славе святого. Она могла появиться только тогда, когда преподобный Филипп стал почитаться как святой. Время появления краткой редакции трудно указать, но едва ли это был XVI век, когда написаны были икона и служба Преподобному; скорее она составлена по Германову житию в XVII веке при втором открытии чудес: иначе были бы указания на чудеса XVI века. К той и другой редакции одинаково присоединяются девять чудес, явленных в царствование Алексея Михайловича, равно как имеется по одному списку полной и краткой редакции без этих чудес.