«Правила учат планировать и ориентироваться в пространстве листа»
Мария Баулина, нейропсихолог:
Мария Баулина
— Я бы выделила две задачи, которые ставит перед собой учитель. Условно их можно разделить на дальнюю, стратегическую задачу и ближнюю.
Дальняя задача более общая и не зависит от конкретного предмета. Это умение ребенка планировать свои действия и следовать плану. У родителей может возникнуть вопрос: а что, нельзя тренировать другим способом? Можно, но тогда придется искать отдельное время и подбирать упражнения.
Мы и так тренируем этот навык в повседневной жизни: составляем какой-то план дел на день, план покупок и так далее. Но чтобы не придумывать специальные задания, как раз есть такой прием: если у нас урок математики, мы просим каждый раз отступать четыре клеточки между работами, а на русском две строчки. И ребенок раз за разом приучается к такой алгоритмизации.
Это систематизирует мышление и к тому же помогает осваивать разные формы записи: скажем, если у нас потом появится задача на движение, то это одна форма записи, а если пример в столбик, то другая.
Это мини-тренировка, которая потом обязательно пригодится.
Ближняя задача заключается в том, что с помощью клеточек и строчек ребенок учится ориентироваться в пространстве листа. Мы видим, что у многих учеников младших классов не очень хорошо закреплены пространственные представления. Четыре клеточки вниз, две в сторону — в какую сторону? Что вообще такое право и лево?
Допустим, дети по-разному рисуют до школы. Кто-то рисует много и с листом обращается на ты, а кто-то совсем не рисует и не раскрашивает, и для него все эти «в верхней части листа», «в нижней», «чуть-чуть правее», «чуть-чуть левее» непонятны. Не все ориентируются на листе в клеточку. Что такое клеточка и как ее обвести? Сколько клеточек отступить и как их вообще считать? Так что это тренировка и зрительно-моторной координации, глазомера, и моторики.
И чтобы не придумывать отдельные задания для тренировки, проще уделить 10 секунд в начале урока. Поэтому я как нейропсихолог полностью на стороне правил.
«“Отступи четыре клеточки” — это издевательство над ребенком»
Марьяна Безруких, физиолог, главный научный сотрудник Института возрастной физиологии, доктор биологических наук, профессор:
Марьяна Безруких
— …Я не буду использовать парламентские выражения, это невозможно, потому что эти клеточки — издевательство над ребенком. Отсутствие права на ошибку — это безумие нашей отечественной школы. Это то, что, во-первых, создает стресс, во-вторых, приводит к очень серьезным нарушениям психического здоровья ребенка.
Невозможно ставить ребенка в ситуацию, когда он обязан думать не об условии задания, а о клеточке — это разные задачи, а мозг в условиях многозадачности никогда не работает. Многозадачность, которую выполняют взрослые — это последовательное и быстрое решение разных задач, мозг ребенка так работать не может. То есть либо клеточки, либо задачи.
И если мы хотим научить его математике или письменной речи, то это неважно. А вообще письмо и вот эти буковки — это не самоцель, весь мир давным-давно пишет полускриптом (упрощенное, «разрывное» письмо, полупечатными буквами, без сложных соединений. — Примеч. ред.), зачем это сумасшествие с каллиграфическим почерком. Во-первых, так более четко и читаемо, что самое главное — ребенок должен уметь прочитать то, что написал, не думать, как он буковку выводит, а о том, какую мысль хочет изложить на бумаге. Это не имеет никакого отношения к формированию письма.
Мне иногда говорят: «Вы знаете, это формирует аккуратность». Понимаете, мы аккуратность будем на чем-то менее затратном формировать.
Потому что и письмо, и математика в начальной школе — очень затратные виды деятельности. Это сложнейшие когнитивные навыки, еще недостаточно сформированные, требующие напряжения и концентрированного внимания. И если при этом нужно считать клеточки, значит, мы отвлекаем внимание от главного.
А потом клеточки считать ребенок умеет, а решать задачи — нет. Ну вот, как в этом старом анекдоте: вам шашечки или ехать. Вам задачи или письменный текст, или сколько он клеточек отступил от угла тетради — это вообще не имеет никакого значения.
«Клеточки — это послушание, чтобы потом прикоснуться к высотам»
Катерина Мурашова, психолог:
Катерина Мурашова
— Начальная школа — это про научение послушанию. <…> Эти дурацкие клеточки — они про послушание. То есть я попадаю в систему, которая сделает меня образованным человеком, если все пойдет хорошо. Но прежде, чем я достигну высот, я должен пройти послушание.
Сказали тебе две клеточки вниз — так и делай. Ты потом обучишься вершинам, ты потом прикоснешься к физике, химии, тригонометрии и интегралам. Но прежде, чем это произойдет, прежде, чем постичь пифагорейскую сущность математики… Большинство, конечно, не сможет. Но средняя общеобразовательная школа, в общем-то, предоставляет возможность постичь пифагорейскую сущность математики. В стандартной программе это есть. От учителя, конечно, тоже много зависит, но и от самого ребенка. Но прежде — две клеточки вниз, три клеточки вправо, условия задачи записываем так, после «классная работа» пропускаем строку. Есть в этом смысл? Нет. Это чистое послушание, чтобы потом прикоснуться к высотам. <…>
Знаете, в какой-то степени это психическое упражнение. Оно идет из глубокой древности.
Были раскопки в священном городе Ниппуре шумерском, там был найден так называемый школьный архив. Это множество клинописных табличек. Только часть из них расшифрована. Из них мы знаем, как была устроена школа. Называлась она Эдубба (а также Эдубба, Э-дубба — букв. «дом табличек». — Примеч. ред.). Она была устроена практически так же, как наша нынешняя школа — скамейки, учитель, ученики… <…>
Ребенок, который пришел на послушание и окончил начальную школу, понимает, что он там сделал — читать-писать-считать выучился. И наш ребенок к концу четвертого класса знает, что получил образование. А дальше начинаются приключения — средняя школа, в которой уже можно чем-то увлечься.
Но если школьнику сказали или он от родителей услышал: «Непонятно, что там четыре года делали! Я его научила читать в три года по методике Зайцева! Он пошел в школу, зная таблицу умножения». Тогда ребенок считает так, как мать: «Я балду пинал, ничего там хорошего нет, и дальше ничего хорошего не будет».
«На что ребенок тратит детство?»
Людмила Петрановская, психолог:
Людмила Петрановская
— Зачем в первом классе уделяется столько внимания оформлению? «Чтобы сразу приучить, а то…» Ок, давайте приучим сразу интегралы решать? Почему-то мысль о том, что семилетний ребенок не может решать интегралы, очевидна. А мысль о том, что он НЕ МОЖЕТ просто в силу возрастных особенностей упомнить все эти алгоритмы: четыре клеточки сюда, а если на последней строке, то не начинаем, а если не поместилось, то вот так… И все это надо делать одновременно с собственно письмом и думаньем!
Такой чудесный возраст — с 7 до 10! Такой творческий, богатый, такой страстный интерес к тому, как устроен мир, такая способность к неожиданным обобщениям, ассоциациям, такая синтетичность восприятия любого предмета! Видеть мир не как набор научных дисциплин, а весь, как живой единый организм, думать о бабочках, о звездах, о составе грязи под ногтями, об ураганах, о викингах, об атомах, о том, почему люди смеются — с интервалом в пять секунд, а то и вовсе одновременно.
Не просто думать — ЧУВСТВОВАТЬ про это, пропускать через всего себя. Эти невероятные упорство и самоотдача в занятии тем, что интересно! Часами, с упоением, забыв обо всем, футбол ли это, конструктор, рисование, фантазирование — у кого что! Придумываются игры, рождаются свои Швамбрании и Терабитии, все эти клады, тайны, шифры.
Стремительное развитие всех мыслительных функций, как цветок в ускоренной съемке разворачивается из бутона. Растет (должна расти, по крайней мере) уверенность в себе, самостоятельность, способность действовать в неожиданных, меняющихся обстоятельствах. Тяга к приключениям, к новому опыту. Зарождение дружбы, уже не детской, а настоящей, которая может быть на всю жизнь. <…>
А теперь подумаем, на что тратятся эти годы.
Четыре клеточки вниз, две строки пропустить. О чем ты думаешь, Петров? Ты опять витаешь в облаках на уроке? ЧЕТЫРЕ клеточки, что тут не понятно? Еще раз, закрепляем. Повторим. Перепиши два раза. Напиши три строчки этого слова. Не шепчитесь. Не разговаривайте. На перемене не бегайте.
Почему у тебя такой бардак в портфеле? Неужели трудно аккуратно заполнить дневник? Хватит играть, нам некогда, пора на английский. Мы не можем позвать в гости Владика, ты не успеешь позаниматься музыкой. Ты не пойдешь гулять, пока не будут сделаны уроки.
ВСЕ поперек задач возраста, ВСЕ вопреки природе ребенка.
Зачем вытаптывать все, что в это время бурно растет, и старательно возделывать то, что расти еще не должно и не может? Почему нельзя просто подождать?
Вот 10–11 лет. Синтетичность мышления уступает место аналитичности. Просыпается страсть к коллекционированию, систематизации, классификации, наведению порядка, интерес к деталям, внимание не к связям, а к различиям и противопоставлениям.
Так давайте! Вот сейчас давайте и объясним про четыре клеточки и про аккуратное ведение дневника — пойдет как по маслу. Раз, два — и все всё поняли. И отвращения еще не получили к самому процессу, с удовольствием, с азартом — кто лучше победит хаос и создаст порядок? Теперь это соответствует возрасту, этого просит душа, это будет в самый раз! Зачем тратить на это часы и нервы, когда это не в масть, не вовремя, некстати? Зачем ломиться в дверь, которая еще закрыта и которая сама в свое время обязательно откроется? <…>
Почему особенности возраста игнорируются? Мне кажется, причиной — как раз вот этот страх. «Если сразу (не) приучишь, то…» Восприятие ребенка как неживого, несубъектного, неразвивающегося, не стремящегося к лучшему и большему. Маниакальная уверенность взрослых, что детей именно они воспитывают и формируют, и надо все предусмотреть, заложить хорошее, заблаговременно пресечь плохое.
В результате ребенок, к которому относились как к объекту применения воспитательных усилий, к подростковому возрасту нередко и становится объектом, почти неодушевленным предметом, который «ничего не хочет». Лежит на диване и щелкает пультом.
Это бывает у детей, выросших в казенном доме, которым все время указывали, что им делать и когда, и, как ни странно, у детей родителей, которые «посвятили им жизнь» и всегда «знали, как надо».
Потому что все, чего ребенок когда-либо хотел, было «не то и не так», а все, чего, по мнению взрослых, ему следовало хотеть, и иногда он даже делал вид, ничего не давало его уму и сердцу, это ведь они хотели, а не он. Ну, и отхотели все.
И самих взрослых все это делает глубоко несчастными, они убиваются из-за двоек и троек, из-за неаккуратного дневника, а потом — из-за того, что «ему ничего не интересно» и «он не желает ходить в школу».
«Правила есть правила — я смирился, дети тоже»
Кирилл Арефьев, учитель начальных классов:
Кирилл Арефьев
— [Правила о клеточках] не только детей раздражают, меня тоже. Но я всегда говорю им, что у нас нет выбора. Если нам сказали пропускать четыре клетки вниз, хотите или нет, мы должны их пропускать.
Возможно, это и неплохо, потому что так дети приучаются к порядку в тетрадях. Правильное оформление в начальной школе я считаю важным.
Есть моменты, которые нужно доработать, но в целом я уже смирился, дети тоже. Правила есть правила. Сказано, что «пять» — это аккуратно, безошибочно написанный текст диктанта, извините. Сделал помарку — уже пол-ошибки.
При этом сложно научить детей не бояться ошибок. Если ребенок сам по себе ранимый, он из-за каждой ошибки будет лить слезы, вы ничего не сделаете. Я говорю о том, что в этом нет ничего страшного, что мы пришли в школу, мы учимся, делать ошибки — это нормально, но нужно стараться не делать. А если ты уж ее и сделал, мир от этого не рухнул.
Но обычно это не помогает. Если ребенок переживательный, он будет переживать, что бы ты ни говорил. А есть дети, которым все равно. И сколько бы ты, наоборот, ни просил их переживать, они не будут.
«Мои ученики пропускают столько строчек, сколько хотят»
Светлана Гурьянова, преподаватель русского языка и литературы:
Светлана Гурьянова
— За те полгода, которые я проработала учителем русского языка в обычной школе, ко мне на урок ни разу не пришел никто из начальства и коллег. Зато руководитель ШМО (аббревиатура-то какая звучная, а расшифровывается всего лишь как «школьное методическое объединение») с завидной регулярностью брала на перепроверку тетради моих пятиклассников. И каждый раз предъявляла мне одну и ту же претензию.
Дело в том, что мои ученики (да и я) нарушали единый орфографический режим.
Это значит, что дети, например, могли пропустить между домашней и классной работой не положенные две строчки, а только одну. А ведь я обязана в начале каждого урока напоминать, сколько именно строчек требуется отступать. Каюсь, временами я пренебрегала этой святой обязанностью.
Было еще одно недопустимое, как оказалось, нарушение: ученики написали словарные слова не в строчку, а в столбик. Или наоборот. Честно сказать, я уже и не помню, как именно полагалось записывать словарные слова. Но именно это руководитель ШМО считала действительно важным — а вовсе не то, как и чему я учу детей.
Орфографический режим хоть и называется «единым», но не является таковым для всей страны. У каждой школы свое положение об орфографическом режиме, и некоторые детали могут отличаться.
Но есть и действительно «общие места»: например, те же 2 пустые строчки между работами. В любом случае, правил оформления всегда очень много. Например, такие:
- допускается пользоваться ручкой с пастой только синего (фиолетового) цвета;
- в ходе работы строчки не пропускаются;
- слева при оформлении каждой строки отступается от края не более 0,5 см;
- в работе, требующей записи в столбик, первое слово пишется с маленькой буквы, знаки препинания (запятые) не ставятся;
- ошибки учащийся исправляет только ручкой, все перечеркивания выполняет синей пастой.
И это еще цветочки: в оформлении задач по математике правил гораздо больше.
Я не нашла никаких официальных документов, которые предусматривали бы карательные меры за неправильное оформление. Но на практике такие меры встречаются сплошь и рядом. Как и снижение оценки на балл за большое количество исправлений (даже аккуратных!) в работе: в каких-то школах за четыре исправления в диктанте, в каких-то за два…
Но ведь исправления — это прекрасно! Ученик сам нашел ошибку, подумал над ней, понял, как ее исправить, и сделал это.
Он провел огромную работу, совершил маленькую победу над самим собой. За это его можно только похвалить! Вместо этого детей учат бояться ошибок, когда ругают за неизбежные исправления и заставляют раз за разом, вплоть до невроза, переписывать работу. <…>
Можно возразить: некоторые дети просто ленивы и неорганизованны, они не хотят даже чуть-чуть подумать перед тем, как что-то написать. Да, так тоже бывает (хотя гораздо реже, чем кажется, и два исправления в диктанте — совсем не показатель лени).
Но тогда возникает вопрос: а, собственно, почему ученик не старается? Может, ему не интересно учиться? А почему ему не интересно? Не потому ли, что учеба перестала быть увлекательным поиском верных решений, полным неожиданных открытий, и превратилась в соблюдение формальностей и правил оформления?
А соблюдать их ребенку, особенно в начальной школе, очень трудно. Казалось бы: подумаешь, нужно всего-то запомнить десяток-другой правил, и дело с концом. Но проблема в том, что ребенку нужно применять их на практике не «в чистом виде», а совместно с другими сложнейшими навыками.
Перед младшими школьниками стоит и без того очень непростая задача — овладеть письмом и чтением, сформировать почерк, узнать правила орфографии и пунктуации и научиться их применять. А одновременно следить, чтобы работа была оформлена в соответствии со стандартом и в ней не было помарок и исправлений, не получается почти ни у кого.
Сейчас я работаю репетитором. У меня тоже есть требования к оформлению записей. Хотя на самом деле правило всего одно, потому что все остальные из него следуют. А звучит оно так: записями должно быть удобно пользоваться. То есть их нужно вести так, чтобы я могла без труда читать их при проверке, а ученик мог в них ориентироваться и находить нужную ему информацию.
Я разрешаю детям писать каким угодно цветом, пропускать между работами столько строчек, сколько душа пожелает, даже рисовать — главное, чтобы оформление не мешало воспринимать записанное, а, наоборот, помогало. Я не против, если ученик замазывает ошибки корректором или пользуется стирающейся ручкой (что в школе строго запрещено): ведь это помогает сделать записи аккуратными и читаемыми. Мне важно, чтобы дети научились грамотно писать и полюбили мой предмет, а орфографический режим, как мне кажется, этому не только не способствует, но и вредит.