Перекопский вал пересекает Крымский перешеек глубоким рвом с отвесной каменной стеной. Во времена Крымского ханства ров наполнялся водой и служил неприступной преградой от набегов запорожцев. Этот вал теперь разделял два непримиримых русских стана.
12 октября Советская Россия подписывает перемирие с Польшей, после чего на Южный фронт перебрасываются армейские части с севера. 28 октября Красная Армия объединяется с «Зеленой армией» Нестора Махно. Врангель поднимает всех, кто может носить оружие, – юнкеров, артиллерийскую школу, свой личный конвой и бросает на прикрытие Чонгара. Конница Барбовича разбивает конные дивизии красных, и врангелевцы сжигают за собой мосты в Крым. Однако Врангель теряет всю Северную Таврию, а Русская Армия сокращается на пятьдесят процентов за счет убитых, раненых, обмороженных.
…
Отойдя в Крым, войско Русской армии оказывается под защитой Перекопа. Первая оборонительная линия – Турецкий вал, вторая – у станции Юшунь. Никогда не замерзающее озеро Сиваш, которое является естественной преградой, прикрывающий Крым со стороны Азовского моря, неожиданно мелеет и покрывается льдом, что дает возможность красноармейцам перейти его по бродам, по затвердевшей грязи и оказаться в тылу защитников Турецкого вала. Находясь на Литовском полуострове, красные части едва удерживают его под огнем дроздовцев. В это время командующий Южным фронтом Михаил Фрунзе получает известие о перемене ветра, сулившей возврат воды в Сиваш. Он приказывает красноармейцам согнать население окрестных сел и возводить дамбу подручными средствами. Уклонившихся расстреливают, остальные же сдерживают воду – заборами, досками. К Фрунзе подходят новые банды батьки Махно. Пехота введена в бой с таким расчетом, что впереди и позади каждого полка находятся коммунистические отряды, зорко следящие за выполнением приказа. С потерями не считаются, горы трупов сменяют новые и новые части. На знаменах надпись: «Черное море должно стать красным морем».
Мерзлый бурьян не разжечь. Юнкера собирают какую-то ветошь, сломанную оглоблю, мертвые ветки омелы. Сидят на голой земле вокруг маленького костерка, забив в рукава солому. Дремлют, прикрыв воспаленные глаза. Мимо них, наклонив против ветра голову в черном клобуке, быстрым шагом идет митрополит Вениамин, армейский протопресвитер.
– Владыка! – окликает его Леша Голицын, – скажите, владыка, мы ведь победим? Мы же за правду, за Бога!
– Конечно, победим, – торопливо отвечает Митрополит и закоченевшей рукой чертит над их головами крест…
…
…Последний бой 134-ый Феодосийский полк принимает у Сивашской дамбы, возле станции Таганаш. Капитан Волынский несколько раз бросает свой полк против трех полков 30-ой стрелковой дивизии, после седьмой контратаки, потеряв большую часть личного состава и почти всех офицеров, выходит из боя. Более 250 бойцов попадают в плен. Остатки феодосийцев, как и других полков 34-ой и 13-ой дивизий, вливаются в Алексеевский пехотный полк…
Врангелевцы отступают на юшуньские позиции. Собирают кулак из пехотных дивизий Кутепова, конного корпуса Барбовича и Дроздовской дивизии, юнкерские части. Красные выводят из резерва Латышскую дивизию. 10 ноября конный корпус, тесня красных от юшуньских позиций, наталкивается на махновскую конную группу, которая тачанками косит передовые силы белых. На рассвете 11 ноября удар обрушивается на Юшуньскую группировку красных. Однако Латышские стрелковые дивизии удерживают станцию Юшунь. Конница Барбовича еще пытается сломить наступление, но уже 12 ноября махновцы разбивают белую кавалерию. Во время штурма Крыма красные теряют 12 000 бойцов, практически 70 процентов личного состава, белые – 7 000.
«Красен, ох, красен кизил на горбу Перекопа».
Марина Цветаева, «Буду выспрашивать воды широкого Дона…»
В тот же день большевики берут Джанкой, село Богемка и овладевают станцией Таганаш. Перекоп – последняя надежда белых – взят. В горло крымской бутылки вливается лавина красных.
…На тусклом от инея рассвете 1-ый Дроздовский полк поднимается в контратаку. В последний бой, как и в первый, идут белогвардейцы – винтовки на ремне, с погасшими папиросами в зубах, молча, во весь рост на пулеметы. Заросшая, почти борода, щетина, желтые тифозные белки, криво срезанные ножом щегольские американские усики – капитан Иван Платонович Магдебург не чувствует ледяного ветра и стужи, и сознание непоправимости наваливается, как мутная мгла. Молчит артиллерия, только гул громадного конского движения доносится до полка, и, зыблясь в морозном паре, наплывают колонны серых шинелей.
От Перекопа Белая армия катится к морю. Красные ослаблены, преследовать не в силах, и врангелевцы отрываются от противника на сутки.
12 ноября Главнокомандующий Русской армией генерал Врангель подписывает приказ об эвакуации.
9
Колокольчики падали в цене с каждым часом, и надо было удивляться оптимизму спекулянтов, продававших товары уходившей в неизвестность армии.
Собрав последние купюры с колоколом, Митя Николаев и Володя Зелинский купили связку копченых скумбрий. У вокзала наткнулись на два товарных вагона с теплым хлебом, который раздавали всем отъезжающим, набрали с запасом, на всех. На интендантском складе, наполовину растащенном, раскопали коробку душистого желтого табаку и новые английские вещмешки. Сгибаясь, по очереди волокли добычу в казармы.
Ночь светла и оживленна, как день. Горят склады, гудят автомобили, грохочут сапоги, мечутся некормленые лошади, стреляют, кричат, тащат.
С утра, слава Богу, потеплело. В сизом полумраке рассвета безнадежной вереницей тянутся повозки, ломовики, обозы. Кажется, весь город едет. Как тени, всходят на трап и исчезают в трюме люди с чемоданами, тележками, детьми на руках. Грузят лазарет. Тифозные больные с почерневшими губами, раненые на костылях, со сползшими бурыми бинтами, сестры, доктор с понурым мясистым носом.
Транспорт «Россия», прибывший в Керчь из Константинополя, ждет на рейде. Воют сирены. Вдоль пристани строятся юнкера. Белые гимнастерки, за плечами винтовки. Передают друг другу слова Врангеля: «И героям есть предел».
– Куда же мы едем, господа?
– Туда, куда повезут.
– Хорошо бы в Африку.
– Чего это вам вдруг захотелось?
– Ну, все-таки интересно. Представляете себе – лагерь где-нибудь под пальмами, солнце, как в Крыму, и никаких тебе товарищей.
Володя Зелинский с желто-синими отеками под глазами. Вещей нет, сверток с грязным бельем и книжку бросил в шлюпку. У Мити Николаева дергаются губы.
На Царской пристани полковник Магдебург руководит погрузкой. Пешим порядком приходит из Феодосии Первая дивизия кубанцев. Грузятся казаки генерала Абрамова, терские части. Баржи переполнены сверх всякой меры. Наконец, снимают последние юнкерские заставы. Покидав мешки с мукой и салом в шлюпку, юнкера садятся на весла. В расстегнутом френче курит на корме генерал Протозанов. Зло бросает папиросу, и, подтянувшись рукой за перекладину, вылезает на пристань.
– Григорий, это самоубийство. Ты должен уехать со всеми. Весной армия вернется.
– В Екатеринославе сыпняк и голод. Жена пишет, у младшего ноги опухли от недоедания. Они без меня не выживут.
– Тебя не выпустят из Керчи.
– Уйду через горы, наймусь портовым рабочим, буду вагоны разгружать.
– И этого тебе не дадут.
– Значит, не дадут. Но под пальмами мне точно нечего делать.
– Не под пальмами лежать. Готовить армию к весеннему походу!
Володя Зелинский, упершись в края шлюпки худыми загорелыми руками, кричит во всю глотку:
– Господин генерал! С корабля сигналят!
– Решайся, Григорий!
– Я все решил. Прости, Тарас. И прощай. Бог весть, увидимся ли.
Со шлюпки несется с отчаянием:
– Тарас Михайлович! Уже все, кроме нас, отчалили!
– Прощай, Гриша. Протозанов прыгает в накренившуюся шлюпку. Юнкера налегают на весла, скрипят уключины, и, не решаясь заговорить, смотрят они на удаляющийся берег, одинокую фигуру офицера с золотыми погонами на Царской пристани, дальний пожар, набережную с хоженными-перехоженными аллеями, античный портик Тезеева храма и громадину Митридата, медленно сливающуюся с дымкой.
На 126 кораблях из захваченной большевиками России было вывезено 145 693 человека, из них около 100 000 гражданских беженцев.
Над Черным морем, над белым Крымом
Летела слава России дымом.
Над голубыми полями клевера
Летели горе и гибель с Севера.
Летели русские пули градом,
Убили друга со мною рядом,
И ангел плакал над мертвым ангелом.
Мы уходили за море с Врангелем.
В. А. Смоленский
Первый роман публициста Елены Зелинской сложно уложить в жанровые рамки: здесь слишком мало деталей для семейной саги, сила художественных образов не позволяет отнести «На реках Вавилонских» к документальной прозе, реальные люди и события являют перед нами полуторавековую историю страны.
Размеренная, мирная жизнь героев на окраине Российской империи, живо описанная в начале романа, не должна вводить в заблуждение читателя — реки унесут их в страшные водовороты XX века: кровавые сражения, репрессии, расправы, мор, голод — ничто не обойдет семьи Магдебургов и Савичей.
Автор намеренно не упрощал сюжет. Дотошно, с указанием хронологических и географических деталей, он выделяет исторические вехи, сцены кровопролитных битв, забастовок, городской жизни. Диалоги, переданные языком авторов белогвардейских мемуаров, резко перемежаются в романе с голой исторической справкой стиля энциклопедии.
Изложение дополнительных линий представлено в романе как бы невзначай, но видно, что для каждого абзаца было изучено много мемуаров, документов, свидетельств — перед нами открывается судьба видных ученых, писателей, педагогов… Уложить эти пазлы в общую картину неподготовленному читателю будет трудно, но интересно. Трудно и самому автору, и он не выдерживает — в романе появляется новый герой — публицист, потомок славных родов, который дает безапелляционные оценки событиям прошлого.
