Сегодня в 7 утра скончался Евгений Борисович Пастернак.
Евгений Боисович Пастернак. Фото: РИА Новости
Тем, что теперь на свете существует изданный и откомментированный корпус Бориса Пастернака (Собрание сочинений в 11 томах, не говоря уже о многих других изданиях) мы обязаны Евгению Борисовичу Пастернаку — и Елене Владимировне Пастернак. Никто другой не смог бы выполнить этого труда. Это их общий подвиг, без преувеличения. Мы еще не осознали этого дара. Еще не прочитанный, не обдуманный Пастернак — Пастернак будущего. Он у нас есть. Евгений Борисович знал цену тому, что принес в мир его отец («папочка» — иначе он не говорил о Борисе Леонидовиче); его жизнь была служением не семейной памяти, а этому удивительному сообщению, этой нестареющей новизне, «сестре моей жизни». Жизни, другие имена которой у Пастернака — бессмертие и воскресение.
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.
Мне выпало счастье многие годы знать Евгения Борисовича, заходить в их дом, говорить по телефону, ходить вместе на концерты, выставки, лекции, встречаться в храмах. «Какой болван придумал, что в споре рождается истина? В споре ничего не рождается!» — заметил он в одну из наших последних встреч. Мальчиками и девочками он помнил моих учителей — С.Аверинцева, Н.Трауберг, Вяч.Иванова.
Он давно был старшим. Он был старше нас не только на свои года. В нем было напоминание о другой России, другой жизни, другом обществе, где, словами его отца, «любить было легче, чем ненавидеть». Где великое было близко, как Лев Толстой на домашнем музыкальном вечере в доме его дедушки, а гнусное и жестокое — совсем далеко, «не с нами», в каких-то книгах про злодеев.
Сам Евгений Борисович не жил в эту докатастрофическую эпоху, самое просвещенное и творческое время в российской истории. Но он был создан этой эпохой и ее правила, «правила нового благородства», оставались для него необсуждаемой нормой. Там были бы дома такие странные в нашем быту свойства: его благородная простота, миролюбивая искренность, «почтенье к уму», словами Цветаевой, какое-то родственное отношение к проявлениям человеческого гения разных веков и стран. Жестокость была ему отвратительна. Вычурность и умничание тоже.
В разговорах с ним я поняла, что больше всего мы разучились понимать простоту. Как-то среди обсуждений тонкостей литургики Евгений Борисович вдруг сказал: «А в чем дело? «Делайте это в память обо Мне», вот и все». Как будто собравшиеся не знали этого стиха наизусть по-славянски! Только через много лет я поняла глубину его «простецкой» реплики.
Вселенная проще,
Чем иной полагает хитрец.
Вера Евгения Борисовича была простой и радостной — какой, говорил он, ссылаясь на корреспондента отца Т. Мертона, всегда бывает вера во времена гонений. Тот, кого «это» коснулось, понимает финальные строфы «Больного». Так все и есть.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень в футляр.
Бесценное изделие, подарок, так он понимал жизнь и, по его словам, давно не боялся смерти.
Надежда всегда безумна. Но в благодарность Евгению Борисовичу, в память о нем попробуем надеяться, что погибшее не погибло и что исчезнувшая страна, из которой он пришел, еще явится на свет почти из ничего: та Россия, которой не возможно не любоваться.
Ольга Седакова. 31 июля 2012 г.
- Интервью Евгения Боисовича Пастернака об отце: Борис Пастернак: настольная книга — Евангелие