Отец Николай, в синодальный период росписи и иконы писались по традициям западной академической живописи. Какова была роль монахини Иулиании в восстановлении традиций допетровской эпохи?
Прежде всего необходимо сказать, что наиболее глубокие и подробные сведения о жизни и творчестве монахини Иулиании содержатся в книге “Благословенный труд” (М., 2001). Книга эта состоит из воспоминаний и свидетельств многих пастырей и архипастырей Русской Православной Церкви, художников, иконописцев, искусствоведов, людей, близко знавших Марию Николаевну. Материалы для книги собирали сёстры Алдошины — Наталья Евгеньевна и Анна Евгеньевна, внучатые племянницы Марии Николаевны. Продаётся эта замечательная книга в Троице-Сергиевой Лавре и в нашем храме на Маросейке.
Когда Мария Николаевна входила в церковную культуру, в области иконописи были времена куда тяжелее нынешних. И сейчас много проблем — несогласий, несовершенств. Наше время далеко от расцвета иконописания, мы делаем лишь первые шаги. Но по крайней мере современное церковное общество почувствовало необходимость возрождения иконописания! А тогда, в начале ХХ века, Марию Николаевну вообще никто не понимал. Не то что из светских художников и искусствоведов, но и из людей Церкви редко кто разумел настоящее значение иконы, ещё меньше можно было найти сподвижников, единомышленников, тех, кто поддерживал её в деле восстановления традиций. На рубеже ХIХ–ХХ веков велась реставрация иконописи, расчистка её от поздних наслоений; так вот, когда были сняты все поздние росписи с рублёвской “Троицы”, то было дано благословение снова закрыть её всеми этими поздними слоями, было сказано, что такой иконописи быть не может, — настолько увиденное было необычно для той эпохи. Святой праведный Алексий и священномученик Сергий Мечёвы стали одними из тех, кто благословлял Марию Николаевну на великий труд изучения и возрождения иконы, а до той поры настоящие иконы были уделом лишь старообрядчества либо музеев, например, императорского музея Александра III. Но, повторюсь, внутри собственно церковного общества и даже духовенства икона считалась чем-то отжившим, наследием давно ушедшей эпохи. Бытовало устойчивое мнение, что если уж иконописцы не хотят брать пример с Рафаэля и Караваджо, то они могут ориентироваться на соотечественников: Иванова, Васнецова, Нестерова, Бруни. Кстати, большинство российских художников той эпохи были людьми верующими, совестливыми и под конец жизни понимали, что место их творчеству не здесь, не на стенах храмов.
Мария Николаевна вопреки мнению большинства духовенства, людей искусства, образованных мирян смогла почувствовать и понять, что такое “каноническая икона”, в чём заключаются эти каноны и как именно должно возрождать их применение в иконописи.
Я готов охарактеризовать её подвиг такими словами: она была первой — и по сути единственной, противоставшей почти стопроцентному непониманию иконы среди своих православных отцов, братий и сестёр.
Сохранилось ли это непонимание в советские годы?
В советские годы, несмотря на страшные гонения, на то, что занятия иконописью карались как антисоветская агитация, началось возрождение иконописания, в том числе благодаря труду Марии Николаевны как педагога, как преподавателя иконописи и богословия иконы. Когда после Великой Отечественной войны была снова открыта Троице-Сергиева Лавра, Мария Николаевна стала преподавать в иконописном кружке при Московской Духовной академии, причём не только для художников и будущих иконописцев. Очень важным было то, что её лекции могли посещать семинаристы, будущие священнослужители.
Отец Николай, Вы — и священник, и иконописец, поэтому, думаю, сможете обстоятельно ответить на вопрос о роли монахини Иулиании именно в формировании будущих пастырей. Ведь иконописный кружок при МДА создавался прежде всего как элемент для подготовки будущих пастырей.
Вы совершенно правы, он был создан не только для иконописцев-профессионалов, но и для подготовки будущих пастырей. Ещё когда Мария Николаевна начинала свою педагогическую деятельность здесь, на Маросейке, для неё первой задачей было воцерковление ученика, а потом уже его профессиональное совершенствование. Сначала её заботило привитие ученику веры и понимания церковной культуры, восприятия того, что есть икона, чем она отличается от картины, насколько различны эти виды искусства и что в них тем не менее общего. Тем же самым она занималась в стенах МДА — только уже совсем в ином масштабе. Там для её учеников икона, написанная по древним канонам, становилась открытием. Не будь Марии Николаевны и её немногих сподвижников, так бы и бытовало представление, в том числе и у духовенства, что существует исключительно ренессансная культура из натуралистических изображений на религиозные темы. Мария Николаевна показала, в первую очередь будущим пастырям, что существует совсем другой мир, восходящий не к ренессансу западному, а к ренессансу палеологовскому и к ещё более ранним культурам восточной христианской Церкви. Она смогла донести до своих учеников, что есть преходящие стили, отражающие лицо той или иной эпохи. Но есть нечто более глубокое и непреходящее — язык иконы, язык, имеющий задачи показать истинно положительный образ, показать человека, познавшего Бога, соединённого с Богом, показать Самого Богочеловека. А ведь в светском искусстве превалируют отрицательные образы, и в этом его честность. Церковное же искусство может не просто изобразить — но явить нам образ видимый мира невидимого, образ будущего века, образ вечности. Такое отношение к иконе — характернейшая черта Православия. Священник призван раскрывать пастве содержание иконы, чему и учила Мария Николаевна долгие годы.
Прошло уже 30 лет со дня смерти монахини Иулиании; можно ли говорить о том, что влияние её школы сохраняется до сих пор?
Действительно, прошло уже тридцать лет — в каком-то смысле целая эпоха. Одна из художниц ещё при жизни Марии Николаевны (именно под этим именем и знали её, тайную монахиню Иулианию) на вопрос о том, что можно сказать о современной иконописи, ответила : “Сейчас её так мало, вот когда наше творчество станет океаном, тогда можно будет давать ему какие-то характеристики”. Были, безусловно, и другие иконописцы, прежде всего наши эмигранты и их наследники, которые трудились в Европе. Можно вспомнить отца Григория Круга, Леонида Успенского, но это был уже опосредованный опыт, изъятый из опыта Русской Православной Церкви и перенесённый на европейскую почву. Вот сейчас, через 30 лет, возник этот самый океан — создано огромное количество росписей, икон, и никогда нельзя забывать: тому, что происходит в области иконописания в наши дни, начало положила именно Мария Николаевна. Летом прошедшего 2010 года в Москве, в Рублёвском музее прошла её выставка, которая пользовалась огромным интересом; выставку посетили очень многие современные иконописцы и священники, которые изучали работы М. Н. Соколовой с предельным вниманием и, надеюсь, с большой пользой для себя. Но влияние Марии Николаевны могло бы быть бóльшим, если бы современные художники заботились не только об эстетической стороне иконы, но учились бы и более сущностному, глубокому раскрытию содержания образа. Мария Николаевна, готовясь к написанию образа, прочитывала житиё святого, молилась ему, не мыслила без этого начала работы.
Вы, хотя не были лично знакомы с монахиней Иулианией, попали в иконописную среду в эпоху, непосредственно примыкающую к годам её жизни и творчества, учились у её ближайших учеников. Наверняка её ученики, Ваши учителя, вспоминали её не только как педагога и мастера в церковном искусстве, но и как живого человека?
Мои первые шаги как иконописца совпали с моим воцерковлением и проходили рядом с ближайшей ученицей Марии Николаевны, Ириной Васильевной Ватагиной. Она была одной из тех, кто трудился с Марией Николаевной с тех самых послевоенных лет, когда ей пришлось восстанавливать разрушенные и поруганные храмы Троице-Сергиевой Лавры. Ирина Васильевна всегда с чрезвычайной теплотой и любовью отзывалась о своей учительнице как о настоящей монахине, сподвижнице священномученика Сергия Мечёва, как о человеке, который не просто оказывал на неё влияние, а сформировал её и как личность, и как художника. Она говорила о Марии Николаевне как о строгой подвижнице — но при этом как о живом человеке, относящемся с бережной чуткостью к людям различных талантов, традиций и устроений. Среди других Мария Николаевна с большим вниманием относилась к творчеству будущего архимандрита Зинона (Теодора), который тогда только начинал свой путь художника-иконописца в стенах Лавры. “Какой талантливый мальчик!”, говорила она о юноше, написавшем иконостасы подземных приделов Успенского собора Лавры. Мария Николаевна всегда очень уважительно относилась к тем, кто не был похож на неё по почерку, по стилю. В своём преподавании она показывала иконные приёмы и их совокупность, не сочиняя их, не выдумывая, а стараясь черпать их из глубин иконописного предания всей Православной Церкви.
Порой можно услышать мнение, что современная иконопись — не столько творчество, сколько копирование древних образцов. Возможно ли творить, оставаясь строгим приверженцем иконописных канонов?
Да, порой о Марии Николаевне говорят, что она повторяла творчество Дионисия, но это не так. Она училась в основном у Дионисия, хотя и далеко не только у него, но она создала свой собственный стиль и работала в нём. И каждый иконописец из числа её учеников создавал свой собственный стиль. Ведь настоящий художник имеет своё лицо. И если рассмотреть тот океан икон и настенных росписей, что мы имеем сейчас, то увидим, что в них есть и много общего — но обязательно присутствует неповторимость. Мария Николаевна никогда не призывала к копированию самой себя, но к внимательному, чуткому отношению ко всей церковной культуре. Как Вы сказали, эта приверженность иконописным канонам и станет источником сил для развития собственного таланта.