Епископ Саратовский и Вольский Лонгин
Для каждого из нас, верующих, православных людей кончина Святейшего стала большой личной потерей. Не случайно в потоке публикаций, воспоминаний о Патриархе рефреном звучали слова: “Мы осиротели”. Но в то же время нет никакого сомнения, что смерть Патриарха стала одним из самых заметных, самых значимых событий за последние годы в жизни всей нашей страны — страны, в которой, как известно, Церковь отделена от государства и атеизм, несколько завуалированный и видоизменённый, остаётся основной идеологией.
Почему так произошло? Можно без малейшего преувеличения говорить об исторических заслугах Патриарха Алексия. Всё это — подлинная правда, подтверждённая объективными данными, впечатляющей статистикой: количество открытых за 18 лет храмов, монастырей, духовных школ… Но есть и ещё одна причина — самая важная. Она не вписывается в рамки отчётов, её никогда не признают светские публицисты, аналитики, историки… Истина заключается в том, что мы видели действие Духа Божия, духовных законов: в жизни конкретного человека — нашего Патриарха — и всей нашей Церкви. Главным в его жизни было его служение и молитва, внутренняя, сокровенная жизнь, которую мир не понимает и не замечает. А видимый итог этой жизни — всё то, о чём говорили по кончине Святейшего Патриарха.
За два десятилетия огромное количество политических деятелей ушло в тень, порой — в небытиё. И не было ни одного человека, который сохранил бы своё лидерство все эти годы (до распада великой державы, и во время этого распада, и после). Не было за этот период ни одного лидера, деятельность которого оценивалась бы как благо без всяких оговорок, с какой позиции её ни рассматривай. Не было человека, который бы оставил по себе столь же добрую память и попрощаться с которым стремилось бы столь же большое количество наших соотечественников.
Кончина Святейшего Патриарха стала такой шокирующей неожиданной именно потому, что для множества людей он был тем Предстоятелем, при котором Церковь вернулась в мир. При нём большинство из наших прихожан и даже клириков вошли в Церковь, родились и выросли во Христе. В этом — его заслуга, сознаём мы это сейчас или нет. И он действительно был Великим Господином и Отцом, как именует его Церковь за богослужением, для всех нас — от архиереев до мирян. И та сыновняя скорбь, которую все мы почувствовали при известии о его кончине, стала ответом на его поистине отцовскую первосвятительскую молитву, которой он молился за свою паству.
Молодые священнослужители и архиереи, и я в том числе, всегда удивлялись, как мог этот немощный, даже смертельно больной человек все эти годы нести своё служение: делать всё, что он делал, как мог он так часто совершать богослужения? А когда его спрашивали, не тяжело ли ему служить, он всегда с улыбкой отвечал, что только на службах и отдыхает…
Есть понятия, которые считаются основополагающими для правильной духовной жизни христианина. Это своего рода аксиомы, но как часто они кажутся нам такими трудновыполнимыми! Мы оправдываемся, что живём в очень сложном мире, в котором налицо оскудение духа, оскудение веры, угашение христианской ревности… Всё так, не зря же со скорбью сказал Господь: Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле? (Лк 18:8).
Но теперь очень сложно было бы оправдываться: мы видели пример жизни Святейшего Патриарха. Этот пример в том, что самоотверженное служение на благо Церкви и сегодня, в этом мире, возможно; что если человек живёт верой и молитвой, возлагая всё своё упование на Бога, его надежды не будут посрамлены, Господь благословит его труды. Вот почему на наших глазах из маленького зерна, чудом сохранившегося, возродилась и выросла наша Церковь. Совершилось нечто невозможное по человеческим меркам, но вполне объяснимое апостольскими словами: здесь действовала сила Божия, которая совершается в немощи человеческой (ср. 2 Кор 12:9).
Вот почему похороны Святейшего Патриарха превратились в настоящее торжество Православия. Сотни тысяч людей шли в храм Христа Спасителя, а затем в Богоявленский собор, стояли вдоль дороги, по которой двигался погребальный кортеж. Они готовы были провести по пять-восемь часов под проливным дождём, на холоде, чтобы поклониться памяти Святейшего Патриарха, а это говорит о том, что все они испытывали к нему глубоко личные чувства любви и признательности.
Протоиерей Алексий Уминский
Большое видится на расстоянии; и в эти дни всё время вспоминаются эти слова. Наверное, масштаб личности Святейшего Патриарха Алексия с годами будет всё больше и больше возрастать в наших глазах, истинное значение для Русской Церкви и для страны его жизненного подвига будет становиться всё очевиднее. Но уже сейчас, когда я вспоминаю его и как-то пытаюсь осознать свои чувства, которые, конечно, не сегодня зародились, но сегодня получили печальную возможность для того, чтобы проявиться, что-то вырисовывается…
Я сослужил Святейшему, приглашавшему московских священников на сослужение с собой в соборах и храмах Москвы, в храме Христа Спасителя и, конечно, в соборах Кремля, где службы были наиболее торжественными и прочувствованными, потому что молиться среди гробниц московских святителей, в таких местах, где всё дышит историей нашего отечества, нашего Православия, всегда очень важно. При этом я наблюдал за тем, как Святейший служит, и меня всегда вдохновляла его манера служить Божественную литургию, строгая с одной стороны, с другой — конечно, очень торжественная, но одновременно и глубоко интимная, то есть и уставная, и личностная. Такое удивительное сочетание внутренней сосредоточенности, торжественности и трепета было в молитве Святейшего. У него голос прерывался, я помню эти моменты; он прерывался во время Евхаристического канона, потому что Патриарх всегда служил Божественную Литургию с глубоким чувством священнического восторга.
И конечно же, для меня Святейший останется ещё и тем человеком, при котором — и без всякого сомнения усилиями которого, его личной инициативой и глубокой молитвенностью — было совершено прославление новомучеников и исповедников Российских. Было понятно и очевидно, что этот человек всегда и глубоко почитал подвиг новомучеников и нёс его в своём сердце. Те прославления и те акты памяти, которые совершил Святейший, говорят о его глубокой молитвенной связи с его святыми предшественниками, священномучениками и Патриархом Тихоном, которого он очень любил и почитал. А его особенное служение в Бутове, среди сонма всего духовенства Москвы и Московской области, прямо на полигоне, на поле, — это всегда было действительно торжеством, и не зря он любил туда приезжать именно в Пасхальные дни.
Священник Алексий Тимаков
Древние китайцы считали величайшим несчастьем жить в эпоху перемен… А если к тому же не просто жить в эту самую эпоху, а волею Божией стать кормчим, которому поручено проведение огромного церковного корабля (и даже скорее флотилии) через неожиданно встречающиеся отмели и рифы на неизведанном фарватере? И команду на эту флотилию приходится набирать даже не просто из рядовых матросов, а зачастую из людей, которые и в штиль на корабельной палубе толком не побывали…
Боюсь, что при оценке деятельности такого капитана, тем более с близкого расстояния, всегда будут преобладать эмоции. Но, может быть, именно сердечность моего отношения к Святейшему Алексию и позволяет мне выразить свою благодарность и признательность Первосвятителю, возложившему руки на мою голову и возведшему меня благодатию Божией в сан священника.
…Очень многие отмечали, что Патриарх отличался уважительным отношением к людям. Не только к любому священнику и диакону, то есть к своим подчинённым, но и к любому человеку Святейший обращался исключительно “на Вы”. А такая деликатность в наш век дорогого стоит.
Патриарх Алексий принадлежал к поколению клириков, пережившему сталинские и хрущёвские гонения и самим фактом выбора своего поприща выказавшему предпочтение Голгофе, а не спокойному житию. Представители этого поколения духовенства, ставшие депутатами первого перестроечного совета, не считали это своим основным местом работы (хотя это и сулило огромные выгоды), а в первую голову определяли себя священнослужителями. Затем они и вовсе безболезненно отказались баллотироваться. Являясь потомственным пресвитером, Патриарх ценил Божий дар священства очень высоко, повторяя, что прежде всего он священник и лишь потом администратор. Это проявлялось и в его, можно сказать, постоянном стремлении к литургическому служению, что немыслимо без любви к службе Божией. А литургисать столько, сколько Святейший, не решаются даже очень многие молодые священники, ибо это великий труд, и подвижническое служение Его Святейшества стало достойным примером для всех, кто стоит перед Престолом Всевышнего. Будучи Правящим архиереем Москвы, Святейший Алексий практически до последнего времени считал своим долгом лично рукополагать во иереи всех московских ставленников и лишь в последние года два, уступая немощи, стал предоставлять такую честь своим викариям. Не будем забывать, что свою последнюю Литургию Святейший отслужил накануне своей кончины, то есть ушёл он действующим Первоиерархом.
Возведённый в епископское достоинство волеизъявлением Патриарха Алексия I, Алексий II так воспринял богослужебную традицию, что очень многие отмечали сродство двух Первосвятителей, а один из московских благочинных с грустью проронил, что с уходом Второго закончилась эпоха, ознаменованная личностью Первого. И дай Бог, чтобы неизбежные изменения ни в коем случае не коснулись молитвенного настроя Церкви…
Когда отпевают священника, глава его закрыта воздухом, который используется во время Литургии для покрытия Даров, приготовленных на проскомидии. В этом смысле его лицо является даром Богу и знаком того, что священник не один предстоит на Божьем суде, но вместе со всеми, кого вёл по жизненному пути. Именно они представляют и того, кто предстоит Престолу, и тот Суд, который ожидает пастыря. И если средства массовой информации свидетельствуют, что таких проводов Россия не помнит[1], то это тоже дорогого стоит. Бросалось в глаза искреннее, человеческое отношение к усопшему.
Могу говорить только о том, свидетелем чего был сам. Весть о смерти Патриарха застала меня на экзамене в Свято-Тихоновском университете. Сидевший рядом со мной один из московских церковных ктиторов, приняв телефонограмму, вскочил в полной растерянности и почти прокричал на всю аудиторию: “Патриарх умер!”. Во всём его голосе и внешнем виде чувствовалось неподдельное личное горе. На моём мобильнике за считанные мгновения отразилось огромное количество вызовов и sms-сообщений, звонили даже из Киева. Да и у всех остальных присутствовавших телефоны разрывались, — такова была первая мгновенная реакция. Все тут же встали и с глубоким и искренним чувством пропели Вечную память.
Количество народа в ту рядовую пятницу в храме во время вечернего богослужения было значительно больше обычного. Самый главный вопрос, интересовавший всех присутствующих, — будут ли уже сегодня поминать Патриарха. Один довольно пожилой мужчина — казалось по виду, что он впервые переступил порог храма, — торжественно нёс свечку и, озираясь по сторонам, спрашивал у всех, где тут можно за Патриарха её поставить? Ведь не возникло же у него сомнения, что именно в храме Божьем он сможет отдать свой долг человеку, возглавлявшему Русскую Православную Церковь. И таких всколыхнувшихся людей, я уверен, была масса не только в Москве, где существовала возможность непосредственного прощания, но и во всех других городах и весях нашей страны. Значит, религиозное чувство не выхолощено из душ людей, прошедших советскую школу воспитания, даже если они не нашли дорогу к храму… А нескончаемые очереди в промозглую погоду, и днём и ночью тянувшиеся к храму Христа Спасителя, свидетельствуют о том, что людей туда привело личное отношение к усопшему, личная благодарность за тот труд, который он поднял на свои рамена за время своего служения.
Провожали Святейшего и православные, и инославные, и атеисты — и все говорили о личном к нему отношении. А это означает, что его личность и его дела сфокусировали в себе некий центр притяжения для всего народа. Равнодушных не осталось. Профессор С. А. Фролов, человек нецерковный, говорил, что очень хорошим и добрым человеком был наш Патриарх судя по тому, что не поленился он навестить своего водителя в той клинике, в которой трудится Сергей Алексеевич, и при этом долго расспрашивал докторов, отнюдь не формально интересуясь всеми подробностями лечения. А ведь Его Святейшество, как утверждают многие из знающих людей, всегда обязательно сам просматривал всю документацию, то есть хоть и утверждал, что администратор он лишь во вторую очередь, но к этим своим обязанностям относился крайне серьёзно. И такое свидетельство о заботе к людям из уст человека нецерковного тоже дорогого стоит.
Вся страна простилась с Патриархом, вся страна выразила ему огромную благодарность и признательность, вся страна склонила голову перед значимостью личности Святейшего и той Церкви, достойным Архипастырем которой он был. Дать взвешенную и трезвую оценку личности Патриарха и его эпохе возможно будет только лет через пятьдесят, когда с большого расстояния лучше будут видны масштабы свершившихся дел. Недаром вопросы о канонизации в Православной Церкви детерминированы именно этим сроком. К этому времени иссякают эмоции, ибо практически все лично знавшие того или иного человека уходят в путь всея земли. Но наши нынешние сердечные оценки, надеюсь, не потеряют своей значимости, так как вырываются из недр души.
Иеромонах Димитрий (Першин)
Расстояние между нами и Святейшим Патриархом Алексием II стало иным: пространство и время отошли в прошлое, и теперь только от нас зависит то общение с почившим Предстоятелем, которое ныне совершается в молитве и литургии, а во всей своей полноте станет возможным в день Пасхальной встречи всех усопших и живых.
В надвременной перспективе уже по-другому воспринимаются ситуации, в которых действовал и принимал решения Патриарх. Вот лишь несколько воспоминаний.
Молитва о наводнении
10–11 января 1991 года, Ленинград, не предполагающий, что уже в сентябре он вновь станет Санкт-Петербургом, Казанский собор, ещё не освобождённый от экспонатов музея атеизма — идолов и антихристианских экспозиций, и новость, облетевшая весь Советский Союз, — в запасниках собора найдены мощи преподобного Серафима Саровского, Чудотворца. Их передают Церкви.
Святейший подписывает акт, музейные работники вручают ковчег Патриарху, тот благодарит их за то, что их трудами и заботой эта святыня была спасена от осквернения и уничтожения. Хлопки вспышек, суета телевизионщиков…
В те дни крепость святого Петра готовилась к наводнению. Незадолго до приезда Святейшего Нева поднялась, до затопления оставалось менее метра. По радио давали ежечасные сводки. Но сразу после передачи мощей и молебна у них уровень воды начал снижаться, атеисты были поставлены перед очередным фактом, а Александро-Невская Лавра собрала в своих стенах почти всё духовенство Северо-Запада России. Некоторым, как, например, игумену Андронику (Трубачёву), тогда наместнику Валаамского монастыря, пришлось добираться на вертолете. Несмотря на слякотную погоду — внезапная оттепель слизывала снега — на улицах и площадях по ходу перенесения мощей — множество людей с детьми и младенцами. Стоят часами, чтобы приложиться к святыне.
В Александро-Невском соборе Патриарх совершает Божественную литургию. Он радостен, сосредоточен и сдержан. Причастников очень много, штатных священников не хватает, и батюшки-гости выходят исповедовать народ. Чиновники растеряны: такого торжества Церкви никто не ожидал. Журналисты осваивают новую тему: Православие разворачивается в событийный ряд, который уже не покидает новостных лент. Мощи преподобного Серафима начинают свой путь по России.
В тот приезд Святейший останавливается в гостинице “Ленинград”, в фойе которой меня подвели к нему. Памятно благословение Святейшего — широкий плавный взмах и внимательный взгляд, вопрос, как зовут, напутствие. Он проходит к лифту, двери затворяются, а меня перестает мучить вопрос, правильно ли я сложил руки и т. п. Вопросов больше нет, тишина.
Чётки, внимание, мир…
1992 год, осень, резиденция Святейшего в Чистом переулке. Встреча с Патриархом. Мы — журналисты-второкурсники МГУ из группы церковной журналистики. Нас двенадцать и нам по девятнадцать. Спрашиваем о разном; мои вопросы по большей части проблемные, например, о том, что заявления некой крайне агрессивной организации дискредитируют Церковь, искажают образ Православия для людей, которые судят о нём по этим заявлениям, — и какова же будет реакция Священноначалия? В общем, 19-летняя шелупонь учит Святейшего Патриарха, который был более чем в три раз старше, как управлять Церковью. Хороший повод дать ремня.
Врезались в память чётки, которые перебирал Патриарх, спокойные ответы, полное отсутствие раздражения, внимание. Целый час Святейший слушал своих гостей, пояснял свою точку зрения, фиксировал проблемы, сам интересовался нашей жизнью. В конце — благословил и подарил каждому икону Воскресения Христова, освящённую в Иерусалиме.
Мудрый, мирный и терпеливый Патриарх.
А проблемы как-то вдруг сами собой отошли в сторону.
Пасхальные дары
А с 2006 года Синодальный отдел по делам молодёжи Московского Патриархата начал “дарить” Патриарху следопытов — на Пасху и к Рождеству. В последнюю Пасху было так: храм Христа Спасителя заполнен московским духовенством. Отошла пасхальная вечерня, и все батюшки, слегка покачиваясь под тяжестью громадных букетов, потихонечку выстраиваются в очередь и идут вручать эти букеты и праздничные пасхальные яйца своему Правящему епископу и одновременно Предстоятелю Церкви. Но среди пальмовых ветвей и голландских цветов мерцают яркие синие пятна — это православные следопыты в скаутских галстуках и парадной синей форме с нашивками. Каждый из них тоже надеется подарить Патриарху свой букет и яйцо. И конечно, они побаиваются, волнуются и по мере приближения к Святейшему теряют дар речи.
А тот, напротив, улыбается, благодарит, благословляет и успевает сказать несколько слов подошедшему к нему подростку. Совершенно потрясённые добротой и тёплой человечностью Патриарха, они проходят и в хорошем смысле взрослеют на целых полчаса. В тот понедельник, когда гроб с телом почившего находился в храме Христа Спасителя, наши православные следопыты, не сдерживая слёз, прощались со Святейшим, прикладывались ко гробу и, как умели, молились о его упокоении.
В годы, когда в нашу страну вновь вернулась свобода, Предстоятелем Русской Церкви оказался человек, у которого был уникальный опыт церковной жизни, поскольку детство и молодость его прошли в гораздо более свободной, нежели СССР, Эстонии (за вычетом лет фашистской оккупации).
Надо полагать, в этом был Промысел Божий.
Вечная память новопреставленному Святейшему Патриарху Алексию!
М. А. Журинская
Восемнадцать лет
Очень уместно и правильно считать, что жизнь и деяния человека нуждаются во временной удалённости, дабы можно было увидеть их в их истинном масштабе. Но ведь удалённость на шкале времени может отсчитываться и в другую сторону.
Попытаемся вернуться в мыслях к самому началу 1990 года, вспомнить, как мы тогда жили, и задать себе серию вопросов[2].
Могли ли мы представить себе, что вскорости Ленинград станет Санкт-Петербургом, что в Свято-Иоанновском монастыре на Карповке будут покоиться мощи святого праведного Иоанна Кронштадтского, а мощи преподобного Серафима Саровского будут извлечены из недр музея атеизма и переданы Церкви, дабы обрести себе место в Дивееве, и сам Саров вернёт себе это своё имя, освободившись от псевдонима “Арзамас-16”, а музей атеизма официально будет вновь называться Казанским собором (неофициально назывался всегда) и в нём будут совершаться богослужения?
Кто мог тогда думать о богослужениях в кремлёвских соборах[3], в Покрове на Рву, в других старых московских храмах?
О паломничествах и крестных ходах к святыням Православия?
О пребывании в храме Владимирской иконы Божией Матери?
О том, что по благословению Первосвятителя московские храмы будут открыты целыми днями — и на Пасхальных службах мы будем причащаться, хотя раньше это, мягко говоря, не приветствовалось?
О том, что по молитвам и мудрым словам Святейшего Патриарха будут засыхать на корню гражданские нестроения?
О том, как страшный забор, ограждавший Бутовский полигон… не исчезнет, нет, а станет оградой храма (а потом и двух) в честь Новомучеников и исповедников Российских, тысячи которых будут прославлены, а ежегодные службы под небесным кровом соберут в сослужение Святейшему сотни священников и тысячи исповедующихся и причащающихся мирян?
О том, что как-то в одночасье (это для нас — в одночасье, а сколько было положено трудов и молитв, знает лишь Господь) рассеется рознь между двумя ветвями русского Православия, — рознь, которая казалась уже вековечной и неистребимой?
Наконец, о том, что хлынет поток православной литературы (честно говоря, отчасти несколько излишне бурный) и что считать все православные периодические издания нужно будет уже с помощью интернета и калькулятора, равно как и радиостанции (и просто время и волны, выделенные на светских радиостанциях)?
Мы жалуемся, что мало у нас эфирного времени на телевидении, что в общем-то правда. А могли ли бы мы себе тогда представить, что оно вообще будет?
Представить это себе для человека того времени (уже можно сказать так) было немыслимым.
А сейчас это есть, и мы уже привыкли, и только слегка ворчим, что всего мало, а из того, что есть, не всё по душе. Это вполне может быть правдой. Но допустим: в 1990 г. родился человек. Сейчас ему 18. Он что, уже полностью сложившаяся личность?
Нужно различать народ и народ: тот, именем которого манипулируют ораторы, и тот, который живёт себе потихоньку (или не потихоньку, но как-то всё равно наособицу). Так вот, именно этот народ хоронил Патриарха всея Руси как своего, не сетуя на непонятность церковнославянского титулования, а своим отношением показывая, что это значит всей России. С ним прощались и неверующие, и нецерковные, и инославные, и иноверцы, — не всегда “работают” эти наши классификаторы…
Сколько было споров и недовольств по поводу восстановления храма Христа Спасителя! Но вот когда я, выйдя из метро, впервые его увидела, я оцепенела. Большая часть моей сознательной жизни прошла здесь: училась в “старом” Университете на Моховой (так мы и говорили, для нас не существовал проспект имени чего-то, — а чего, я уже забыла), долгие годы работала в Институте языкознания на Волхонке. Насколько иной могла бы быть моя жизнь, если бы он всегда здесь стоял… Это была горькая мысль, но вслед за ней пришла радостная: зато для ныне молодых так и будет.
Сравнительно недавно мне пришлось пару месяцев провести в больнице; не самое лучшее времяпрепровождение. Правда, в любое время может придти священник со Святыми Дарами, и не только беспрепятственно пропустят, но и утренние процедуры могут отменить, и выделить пустующую палату. Но есть и каждодневное утешение: храмы. Больница на Садовом кольце, окна палаты выходят к центру. Совсем рядом — Троица в Листах. Слышны колокола, и воскресным утром кто-то в палате крестится под их звон и достаёт молитвенник. Если очень высунуться направо, то тут вам и монастыри, Рождественский и Высоко-Петровский. А прямо — Сретенский. А дальше — храм Христа Спасителя. А ещё дальше — купола кремлёвских соборов.
С высоты десятого этажа многочисленные помпезные новостройки центра как-то теряются, а вот купола храмов выделяются чётко и ярко. Москва обретает вид жилого и живого города. Легко себе представить, как на вопрос, как пройти, может последовать ответ: “Идите прямо, там слева увидите красивый красный храм; заверните за него и идите до беленькой маленькой церкви, а там вам направо”.
Очень красиво сказал Высоцкий: Купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал. Это хорошая поэзия, но по правде, наверное, это делают для того, чтобы мы чаще “замечали” Господа. Будем смиренными и признаем, что нам это нужно. Будем разумными и признаем, что мы не выше золочёных куполов.
И будем хранить в памяти 1990-й год, чтобы чаще замечать, что было сделано при Святейшем Патриархе Алексии.
В. Р. Легойда
В моей жизни было всего несколько встреч со Святейшим Патриархом Алексием, и все они вспоминаются сегодня с особенной теплотой и тихой радостью. Самой дорогой для меня, конечно, стала встреча, на которой Святейший подписал указ о строительстве храма при МГИМО.
Когда инициативная группа по созданию храма собралась впервые, мы хорошо понимали, что нам предстоит долгий и непростой путь, связанный с получением земли, сбором средств на строительство храма, самой постройкой и прочими заботами и хлопотами, неизбежно сопровождающими любое подобное дело. И всё-таки самым главным было получить благословение. И вот 13 апреля 2005 года основная часть инициативной группы во главе с ректором МГИМО А. В. Торкуновым отправилась на аудиенцию к Святейшему Патриарху в Чистый переулок. Все мы очень волновались, — и потому уже, что предстояла встреча со Святейшим, а так как нам предстояло обсудить весьма непростой вопрос, то и переживали мы вдвойне. Волновался даже наш ректор, которому, казалось бы, чего переживать: ему ведь доводилось принимать в МГИМО и министров, и президентов, и королей… Мы прибыли, когда у Святейшего заканчивалась предыдущая встреча. Потом нас проводили в комнату приёмов и попросили немного подождать. Всё было очень чинно, спокойно и даже торжественно. Через несколько минут ожидания двери открылись и вошёл Святейший Патриарх. Мы подходили под благословение, и уже тогда я почувствовал, что волнение начинает проходить. Святейший благословил каждого и предложил нам садиться. Когда началась беседа, я вдруг понял, что волнение полностью исчезло: синдром больших и важных кабинетов, в которых трепет обычно лишь нарастает в присутствии их хозяев, здесь явно не работал. Было очень спокойно и радостно. Патриарх внимательно выслушал нашу просьбу и сказал, что считает строительство такого храма очень важным и благословляет учреждение Патриаршего подворья со строительством храма во имя святого благоверного князя Александра Невского, покровителя дипломатов.
Отведённые протоколом двадцать минут пролетели очень быстро, но Святейший продолжал беседовать с нами, расспрашивая об институтской жизни, о том, чем живёт молодёжь и, конечно, о том, как родилась наша инициатива и насколько в ней принимают участие студенты. Мы передали Святейшему несколько экземпляров свежего номера “Фомы”, и ректор попросил Патриарха об интервью нашему изданию. Святейший согласился и тогда я, осмелев, спросил: “Вы обещаете, Ваше Святейшество?”. — “А разве Вы не знаете, что обещанного три года ждут?”, — уточнил, засмеявшись, Патриарх. Я сказал, что мы готовы ждать и больше (интервью вскоре состоялось). Мы ещё говорили о разных вопросах и вдруг (как мне показалось) Святейший стал говорить о том, как важно, чтобы храмы были открыты — в прямом смысле, чтобы любой желающий мог войти в храм и помолиться, когда у него возникнет такая потребность. Что ситуация, когда храм открыт только на время богослужения или тем более только воскресного богослужения — неправильная, ненормальная ситуация, которая, увы, сегодня стала чуть ли не нормой. Было видно, что Патриарх говорил о том, что очень сильно его заботит и что он давно пытается изменить, но пока не получается.
…А ещё в памяти сохранилась одна маленькая, быть может, совсем незначительная, но очень человеческая и какая-то трогательная деталь. Когда Святейший подписывал документ об учреждении подворья, он, взглянув на нас и, улыбнувшись, сказал: “Я подпишу завтрашним числом. Не все любят сегодняшнее”.
Вот таким мне запомнился Патриарх Алексий: радостным, светлым, понимающим и близким. Настоящим пастырем и Предстоятелем Церкви — не учреждения, но собрания верующих.
[1] Не стоит принимать во внимание похороны Сталина, к участию в которых многих принуждали; к нему относились как к идолу, да к тому же и давка, унесшая множество жизней и ставшая образом языческого жертвоприношения, языческой тризны, всё в той “скорби” ставит на свои места.
[2] Сказанное далее, видимо, не относится к тем, которые тогда были детьми и подростками и принимали крещение, не ведая мучительных проблем с регистрацией, не ломали голову, встретив в храме знакомого: поклониться или сбежать? Для них всё то, что произошло потом, наверняка было более естественным и, соответственно, легче представимым, чем для людей постарше.
[3] А ведь написала в 1920 году, когда кремлёвские соборы на Вербное закрылись для верующих, одна очень маленькая девочка немного неуклюжие стишки: Ты уходишь, день, не открыв Кремля <…> Благовещенье, внук твой, откроет реку / Из двадцатого года, из двадцатого века. Мама девочки поместила эти стихи в свою книгу. Девочку звали Ариадна (Аля) Эфрон, маму — Марина Цветаева. Вспомнилось в связи с соборами — и как тут не вспомнить ещё, что невзирая на страшную кончину Марины Ивановны, Святейший благословил её церковное поминовение?*
Журнал «Альфа и Омега» № 1 (54) 2009 г