Двенадцать праздников появились в моей жизни постепенно. Как именно Введение во храм пресвятой Богородицы соотносится с Благовещением, я поняла примерно в последнем классе школы. А вот Пасха была всегда.
Сначала это была бабушкина Пасха.
В раннем детстве я жила в Севастополе. Тогда там был открыт один-единственный храм, ходили туда исключительно старушки в белых платочках, а на звоннице не было еще ни одного колокола, так что пасхальный перезвон исполняли на маленьких колокольчиках у церковной лавки. Просто каждый мог подойти и изо всех сил звонить колокольчиком, который вешали на ветку дерева рядом со входом в храм.
Моя бабушка была из тех, кто на службу не ходил, но осуждает. И тем не менее, Пасху она праздновала точно в срок. Рано утром в воскресенье поднимали всю семью, собирали полную сумку продуктов и ехали на кладбище. Надо сказать, что бабушка была не одна такая — люди, раскладывающие крашеные луковой шелухой яйца у надгробий, мелькали между деревьями тут и там.
Я помню, как сидела на низкой ограде забора и думала, что если Христос воскрес, то и все с кладбища тоже воскреснут. Только непонятно, когда. Может, на следующую Пасху?
Очень жалко было оставлять крашеные яйца на кладбище, оставалось неясным, кто их тут будет есть, раз пока никто, кроме Христа, не воскресает. А еще там начинали петь соловьи, они в Крыму к Пасхе уже вовсю разливаются. И пахло хвоей, свежими цветами и откуда-то ладаном, хотя церкви на кладбище еще не было. Наверное, это был небесный пасхальный ладан. Во всяком случае, до сих пор запах ладана вызывает во мне воспоминания о рядах надгробий, где трехлетняя я терпеливо жду, не воскреснет ли кто-то прямо сейчас, чтобы угоститься заботливо оставленным для него пасхальным угощением.
Потом мы уехали жить в Петербург, и настало время маминой Пасхи.
С этой Пасхой было все строго. Великий пост шел как-то бесконечно долго, в него нельзя было читать глупые книжки (это все, которые не учебники), не полагалось носить штаны, не полагалось лить в гречку подсолнечное масло, кроме как в субботу и воскресенье, а потом приходила Пасхальная служба, на которую никогда было нельзя. Совсем нельзя, ни ночью, ни утром. Мама считала, что пост прошел недостаточно усердно, чтобы мы могли являться на главную Литургию года даже просто постоять в уголочке.
О причастии тем более речи не шло: это великий праздник, ты кем себя считаешь, чтобы на Пасху причащаться?
Так что на мамину Пасху можно было скромно прийти после службы, чтобы поставить свой куличик и яйца на стол во дворе, где их освящал настоятель храма. И потом унести все домой и долго-долго есть, а мама — единственный раз за год — говорила, что можно есть сколько угодно, от пасхального стола негоже уходить голодному (в остальное время она была за диеты и здоровый образ жизни).
Я помню себя неуклюжим подростком, старательно ковыряющим цукаты из вкусной творожной пасхи, которую подвешивали в марле на две ночи. И это был праздников праздник, торжество торжеств.
Потом я осталась совсем одна, и была моя первая Пасха. Это было весной 2008-го в дальнем монастыре, я тогда много плакала от одиночества и от того, что у всех есть родители, а у меня больше нету, и чью Пасху отмечать, теперь неясно. Монастыря я боялась, потому что он был мужской, а еще все женщины в храме были в красных платках, а у меня был голубой, и я очень стеснялась.
Тогда оказалось, что на Пасху причащают. И можно пойти на красно-золотую службу на всю ночь, ничего там не понимать и все время плакать то от восторга, то от усталости, то от ожидания. Была большая ночная исповедь, надо было стоять в огромной очереди. Все исповедовались подробно по запискам, и я тоже старательно готовилась, а потом вдруг заплакала под епитрахилью и сказала только: «Пожалуйста, я тоже хочу причащаться, можно мне причащаться?» И сурового вида монах ничего не спросил, только перекрестил меня и шепнул: «Христос воскресе!»
С тех пор моей Пасхи было много. Были такие службы, куда я прибегала с ночной смены на работе и уходила после чтения Огласительного слова назад дежурить.
Были службы, когда наутро надо было приходить на работу к 8:00, и я на Литургии изо всех сил молилась, чтобы наутро держаться на ногах.
На ночной пасхальной Литургии в 2014 году мой ребенок совсем собрался рождаться, но я постучала по животу и стала просить еще немножко потерпеть. Мне так не хотелось на сорок дней Пасхи расставаться с собором, что мое чадо послушно прождало в животе дня нашей встречи еще целых 13 дней, и это до сих пор одно из главных пасхальных чудес в моей жизни.
Однажды я думала, что Пасхи не будет. В тот год вечером Великой субботы у дочери поднялась температура из-за режущихся зубов, я носила ее на руках, потряхивая и надеясь на чудо, но температура не упала к утру. На службу было нельзя. Плач ребенка, у которого режутся зубы, невозможно вынести, и жестоко было бы обрекать прихожан на этот звук.
Но со звоном колоколов на поздней Литургии тогда вдруг вошел Христос. Это просто случилось.
Я стояла в комнате с ободранными обоями, качая на руках измученную дочь и еле держась на ногах, и вдруг настала Пасха и Он воскрес. И жизнь жительствовала.
Теперь я знаю, что Пасха наступает у каждого и для всех. Кто-то может ехать на кладбище, кто-то робко стоит во дворе с куличом, кто-то дежурит на вахте или стоит в маске на операции. Кто-то без сознания в реанимации или ведет самолет над океаном.
Но Христос воскресает, воистину всюду в эту ночь воскресает Христос.
Нисколько не сомневайся.