Сначала я хотела надеть красивую юбку, вышитую бисером, и нежно-розовую блузку. Но пошла в длинном сером трикотажном костюме в бело-красные розовые букетики. У меня есть белое пальто, как раз для Пасхи, но я решила что мое любимое серо-черное полупальто будет самое оно. Потому что из обуви туфлям и полусапожкам на каблучке я предпочла свободные белые скетчерсы.
В храме можно стоять спокойно. Хор поет перекличкой с алтарем канон. Сразу часы и Литургия. Я по обыкновению залезла на ступеньки — оттуда хорошо смотреть и можно посидеть. Бегают дети. Один пробежал мимо нас уже раз двадцатый. Херувимская.
Слева какое-то движение. Молодой женщине стало плохо. Какой-то мужчина держит ее в несуразной позе. Ее надо бы положить, но сделать это не удается.
Очень часто первая и необходимая помощь — просто разогнать народ, толпящийся вокруг человека, которому плохо, и обеспечить приток воздуха, который помогает им прийти в себя. Мужчина, подхвативший девушку, вначале обиделся и, сказав, что не будет говорить своих всех регалий, удалился. Девушка делает пару глотков воды. Ее больше не рвет, и это уже хорошо. Где- то справа боковыми зрением и слухом определяю Великий вход. Девушка сжимает мою руку достаточно крепко и высказывает желание все-таки выйти на воздух. Выходим. Херувимская заканчивается.
На дворе ночь. На паперти одинокие люди. На мраморных перилах кто-то поставил красивый фонарь со свечой. Садимся в одну из арочек. Она продуваема. Начинает накрапывать мелкий несмелый дождь. Девушке уже явно лучше. Охранник принес влажные салфетки и сахар рафинад. Я помогаю ей вытираться, а потом даю сахар и прошу медленно рассосать. Жаль, не можем найти горячего чая сейчас. Все заняты, а оставлять ее и бегать в трапезную самой мне не хочется. Боюсь, что девушка опять упадет в обморок. Мы болтаем. Она позвонила мужу, и он скоро приедет за ней.
Милость мира закончилась, спели Отче наш. Ей уже хорошо, насколько я могу судить в темноте, при свете прожектора, скорее слепящего меня, чем освещающего ее лицо. Вот идет ее муж, мы прощаемся. Захожу в храм. Люди уже выстроились двумя рядами вокруг прохода, расставив на полу корзинки со снедью и горящими свечами. Протискиваюсь. Встала сбоку возле свечниц. Уже читают молитвы ко причастию. Кладу на прилавок салфетки и сахар. Пусть тут лежат. Навстречу мне в узком месте протискивается другой охранник, несущий на руках бледного ребенка с посиневшими губками. Ребенок обмякший. Мне прямо «везет» сегодня.
— Тащи его скорей на улицу!
На улице свежо. Дождь еле заметно моросит, но он виден в свете фонаря. Ребенка кладут на брусчатку. Я опускаюсь возле него и почти лежу рядом. Он дышит. Пульс на сонной есть. Похлопываю его по лицу, и на каком-то хлопке он открывает глаза. Все хорошо, мальчонка. Ты славный такой. На мою просьбу охотно начинает дышать ротиком. Я расстегиваю верхние пуговицы на пальтишике. Теперь дышать будет хорошо. Мама стоит рядом, и ребенку не будет страшно. Он уже активничает, но цвета он все еще подозрительного. Я оставляю его лежать и ложусь рядом. Он отвечает на мой вопрос о том как его зовут, называя какое- то замечательное имя, но я к утру уже не помню, как его звали. Брусчатка холодная и твердая. Конечно, в белом пальто я, лежащая на мокрой земле, смотрелась бы куда более эффектно. Мимо нас проходят люди, а ребенок смотрит на меня внимательно, и все уже будет хорошо.
— Вам, матушка, надо уже куда-то красный крест прицепить, чтоб было видно, — говорит охранник.
Присаживаюсь и сажаю ребенка себе на колени. Так теплее и удобнее. Обтираю его немного. По цвету он еще так себе. Я очень хочу причаститься. А причастие уже вовсю идет. Через некоторое время усаживаю ребеныша на маму и, оставив их под присмотром охранника, бегу в храм.
Как хорошо, что народ образовал проход для тех, кто через некоторое время пойдет кропить их и корзинки с пасхами и яйцами святой водой. Быстро иду по этому проходу. Юбка внизу немного мокрая, это мелочи. Лавирую между людьми и оказываюсь перед чашей. Не обижайтесь на тех кто, как вам кажется, лезет ко причастию без очереди. Может, они, как и я, не могут оставить надолго человека, который нуждается сейчас в их внимании. Возле стола с запивкой повторяю маневр. Выхожу на улицу. Мама дала малышу конфету, хоть я просила это не делать, и принесла сахарок. Конфетой можно подавиться, но хорошо, что все хорошо.
— Полина, а я вас знаю, вы приезжали к моему племяннику, — маме этот факт явно приятен, и мне тоже, — вот, возьмите, Христос воскресе! — Мама протягивает мне маленькую пасочку и красную деревянную писанку.
Мальчишечка уже бодр и весел. Они отправляются домой. Охранник проводит его до машины. А из храма уже начали выходить люди. Служба закончена. Священники щедро поливают водой народ и корзинки. Брызги от кропила летят далеко.
Христос Воскресе!
Жизнеутверждающие возгласы летят далеко, оповещая миру о том, что наступил праздник праздников.
Воистину воскресе!
Ответ радостный и жизнеутверждающий. Вышедший из алтаря митрополит благословляет подошедших людей. Подхожу под благословение. «Христос воскресе!»
Благословляющая рука митрополита опускается на миг мне на голову и тут же переносится на другие, неся всему миру радостную и жизнеутверждающую истину о том, что Христос победил смерть.