Оглядываюсь, куда присесть. Вокруг стройка: инструменты, пронумерованные бревна будущего дома, стружка. Сейчас почти девять вечера, но мы в Карелии, здесь летом белые ночи. Солнце стоит еще высоко, светло, как днем, и Паша только-только заканчивает работу. Паша – бывший специалист по международному развитию, а нынче плотник. У Паши шесть сыновей и жена Бетси. Несколько лет назад они перешли из протестантской веры в православие и переехали из Америки в Россию. У Паши «переизбыток образования», как он сам про себя говорит: мог бы решать сложные вопросы на уровне государств, а он строит дом в Кинерме, разбирает старую деревянную больницу в Эссойле и проводит мастер-классы по работе с брусом в Ведлозере.
Мне интересно, как специалисты из Штатов становятся плотниками и оказываются в глухих карельских лесах. И интересно, как люди меняют веру. Поэтому я сажусь прямо на смолистые бревна и слушаю.
— Мы из Иркутска. Когда мне было 10 лет, родители уехали на Украину в поисках лучшей жизни и питания. 88-й год, тогда это была еще одна страна. А потом бац, и через три года Украина стала сама по себе.
На Украине, еще будучи подростком, я начал ходить в баптистскую церковь. Миссионеры, все дела, это все тогда было весело. Сначала просто познакомился с ними для английского, потом в Штаты уехал в баптистский колледж. Можно сказать, от фонаря, а можно сказать, что то была Божья воля. Союз тогда только открылся, для них это был триумф.
Это правда. В 90-е в общественном сознании людей на постсоветском пространстве нашлось место и баптистам, и пятидесятникам, и сектам, и выражению «купить русские души на американские деньги». По улицам больших и маленьких городов бродили аккуратные мальчики в пиджаках с бейджиками и иногда подходили к прохожим с вкрадчиво вежливым вопросом: «Верите ли вы в Бога?».
Протестантские богослужения на территории бывшего Союза удивляли и православных, и атеистов: «А что, так можно?». Можно петь и разговаривать? Можно танцевать или сидеть на корточках в углу? А вере это не мешает? И многие тогда, соблазнившись не столь строгими по сравнению с нашими церковными порядками, перешли в протестантизм. «Многие» очень уж обтекаемо, статистика более точна: из 2,5 миллионов человек (на 2010 год) более 90 процентов протестантов в России перешли в протестантизм после 90-го года.
SONY DSC
— В Штатах много было тогда частных пожертвований, стипендий для образования. Например, представь, каждый год ведлозерская община давала бы 3 тысячи долларов ученику ведлозерской школы, который увлекается собиранием почтовых марок. В Штатах это сплошь и рядом. И на этой волне протестантские колледжи отдавали деньги выходцам из Советского Союза. Видать, наивно думали, что сейчас из Союза приедут люди, они их выучат на миссионеров, и все поедут назад проповедовать. Даже в нашем маленьком колледже таких историй было много, но большая часть людей, особенно девушки, осталась под любым предлогом там. Повыходили замуж, например. Осознанно вернулись назад единицы.
В Штатах я десять лет провел, универ закончил, магистратуру, будущую жену встретил, там же мы поженились.
Все это время я думал вернуться. К тому времени я уже начал с деревом работать, пробила сибирская порода, видать. Чувствовал, что хочется опять на север. Но не назад, в Сибирь, там трудно. И мы начали думать, куда бы поехать. Думали про Архангельскую область, смотрели на карте, где есть зодчество. Потом решили остановиться на Карелии.
И когда уже решили ехать, мы подумали: все-таки едем в Россию, надо хотя бы из уважения узнать православие. Неужели оно настолько поганое, как заявляют протестанты.
В этом месте я Пашу останавливаю и с сомнением уточняю: что, есть такая риторика у протестантов? Паша уверен, что есть:
— Да, многие миссионеры, приезжавшие сюда в 90-х, да и до сих пор губочку катят на православие, но многие из них его не знают и не понимают. Как можно судить о чем-то, если сам не сталкивался, не переживал этого? Все равно, что об Америке рассуждать тем, кто там ни разу не был.
Самый простой поиск информации в сети быстро приводит к выводу: с конца 2000-х в Америке идет процесс усиленной конфессиональной миграции. Люди на Западе говорят о разочарованности в протестантизме и переходят в православие.
Я – светский журналист. Могу понять процесс выбора телефона, машины, страны для путешествия, образа жизни. Но про веру в Бога, про глубокую, истинную веру мне рассуждать сложно, и кажется бестактным. Могу только слушать тех, кто это проживает, и пытаться соотнести со своим жизненным опытом.
В интернете есть маленький, в одну страничку, сайт, на котором собраны письменные ответы западных православных неофитов на вопросы их священника. Вопросы подробные и основательные, хотя заданы в деликатной форме. Вот что там пишут простые люди, «не богословы»:
«Я принадлежал к Голландской Реформаторской церкви. Первое, что поразило меня в православной литургии — это сознание, если можно так выразиться, встречи лицом к лицу с Богом в молитве и поклонении вместо того, чтобы соприкасаться все время с личностью протестантского священника (личность его может быть весьма привлекательна, но это не может быть причиной посещения храма).»
«Я был ранее баптистом, методистом и членом «Церкви Христа». Я переходил от одной общины к другой, потому что, как может свидетельствовать любой протестант, любая из них также хороша (или плоха) как и другие.
Я женился на православной (с русскими предками) девушке, и моя теща заявила мне, что наши дети будут непременно крещеными православными. Я решил выяснить, во что я «впутался», так как практически ничего не знал о Церкви. Мы посещали церковь православной миссии в штате Индиана.
Что привлекло меня. Впервые за все время посещения богослужений в моей жизни я действительно почувствовал присутствие Божие. В протестантских церквах Бог — это идея. В Православной Церкви Бога можно услышать, увидеть, обонять, осязать и вкусить.»«Баптисты и пятидесятники — мастера обучения своей вере в простой и доступной форме. Именно поэтому они привлекают детей и необразованных людей. Но православные истины, если им обучать соответствующим образом, также могут быть понятны детям и малообразованным, как и зрелым и образованным. Подрастая, дети узнают, что усвоенные ими ранее простые вещи имеют значительно более глубокий смысл и значение… Учение «шоколадных протестантов» никогда не идет дальше 1-го класса. Они питают и детей, и взрослых одним и тем же молоком. Православные воспитывают детей на молоке, но дают им и мясо, когда они в состоянии его усвоить.»
Паша о собственном протестантском опыте говорит уклончиво: «многое не устраивало», «не получал ответов на важные вопросы»:
— Бетси, моя жена, тоже выросла в протестантской семье. Это норма в Штатах, у нее родители такие, серьезные верующие, стабильные в моральном плане: не пьют, не курят, не танцуют. Но мы как-то задумались о православии, потому что уже тогда искали. Я не богослов, мне словами трудно объяснить, но определенное количество лет мы искали что-то в своей вере, что-то в протестантизме было не то. Я-то понятно, но даже Бетси почему-то искала.
Родители ее поначалу настороженно отнеслись. Вообще, как мы с ней поженились, они уже впали в депрессию (смеется). Но год за годом проникались, у меня к ним глубочайшее уважение, мне очень с ними повезло, это удивительные люди. И они проявили к нам терпение и уважение, молодцы. Ничего не сказали, в Америке это не принято. И к вере они поначалу настороженно отнеслись, а сейчас махнули на нас рукой. Тем более, что протестанты же разные есть, есть кто с электрогитарами по сцене скачет, а есть более приближенные к католикам.
Спорить о догматах бесполезно, богословы не могут договориться, где уж нам. Они нас уважают, мы их. А уж кто куда попадет, и кто чего заслуживает, без нас разберутся.
Мы на тот момент были в маленьком городке, практически в деревне, и там каким-то чудом была православная миссия, приход буквально десять человек. Причем все были бывшие протестанты. И мы зашли из любопытства сначала, потом договорились со священником, что он с нами побеседует раз, другой. Потом он предложил: «Давайте я вам катехизис почитаю, введение в православие». Мы говорим: «Давайте». Он силой не тянул, ни к чему не обязывал. И мы с ним занимались, занимались, слушали, читали, потом поняли: да, вот оно, та вера истинная. Мы убедились, что то, что мы искали, здесь, и нет другого выхода, как принять православие.
Мы в Штатах жили в деревне, и здесь хотелось. Категорически. Если бы здесь нас заставляли в городе жить, мы бы уехали. В России в городе невозможно жить. Мечта у нас американская: жить и работать в одном месте, а не так, чтобы дом был здесь, а работать надо куда-то ездить. Мы специально в деревню приехали, чтобы работать здесь, и дом рядом, и детишки крутятся.
Детишки крутятся в самом прямом смысле. Двое старших днем работали вместе с отцом на стройке: снимали с массивных бревен кору (на профессиональном языке «окоряли»), умело орудуя лопатой. Я попробовала: ни сноровки, ни сил окорить не хватило, хватило только отковырять маленький кусочек. Не представляю, как они так работают несколько часов подряд. Отдала инструмент назад, ребята улыбнулись и лихо продолжили дальше. Помогают они отцу по-американски прагматично, за зарплату. А в конце рабочего дня, как самые обычные русские мальчишки, гоняют мяч на импровизированном футбольном поле.
Спрашиваю о детях: где их крестили, ходят ли они в деревенскую церковь. Двух старших Паша с Бетси крестили еще в Америке, остальных – в Ведлозере. У мальчиков сложились теплые и доверительные отношения с настоятелем ведлозерской церкви, иереем Сергием Теплоуховым. Старшие мальчики помогают ему во время службы, поют в церковном хоре.
Ведлозеро – село с населением меньше тысячи человек. Школа, конечно, всего одна. Детей немного, в параллели по одному классу, в классе бывает человек по 5-6. В прошлом году 11-й заканчивало двое учеников. Не возьмусь огульно судить об уровне ведлозерского школьного образования. Но и не могу не спросить начитанного, с «избыточным образованием» Пашу об учебе детей.
— Учатся пока что дома. Никита, старший, ходил в школу, а Илюху, второго, мы уже оставили на домашнем обучении. По Никите было видно, что он приходит нервный, взвинченный. Я не скажу, что это ужасная школа, по сельским меркам она на хорошем счету, стабильная. Но Бетси изначально хотела, чтобы они английский язык усваивали, как и русский. А у Никиты уже в первом классе сил никаких не было. Они приходят в два, в три, если с продленкой, то в пять часов, полный рабочий день. Поэтому мы решили взять их на домашнее обучение. В Штатах это в порядке вещей, особенно в сельской местности, не норма, но и никого не удивит. У нас у очень многих друзей там дети на домашнем обучении.
У нас тоже сейчас движение это пошло, по большим городам, в основном, Москва и Питер. Там даже это проще: можно тусоваться большими компаниями родителей, кто-то может на себя один предмет брать, кто-то другой.
В Ведлозере ничего такого нет, и на нас сначала косо смотрели. Но нам в этом смысле проще: на нас, как на инопланетян, рукой машут: «Ну их, они все равно странные». Нам все сходит с рук. А если бы это местный человек попробовал, мне кажется, было бы очень сложно. В следующем году русский язык будет уже на серьезном уровне, Бетси не потянет, а у меня времени нет. И у нас уже трое в школе, четвертый пойдет. Мы думаем, чтобы старшие двое в школу ходили на базовые предметы. Повезло, что школа идет навстречу: они будут на математику и русский ходить вместе с классом. На домашнем обучении половину предметов вообще можно смело выкинуть, на которые в школе огромное количество времени тратится впустую. Они за один день успевают проходить программу российской школы и американской. Если бы мы их в российскую школу отдали, они не потянули бы еще и американскую составляющую. А так у них будет возможность и туда, и туда поступить. Читают очень много. У нас телека нет, есть компьютер, но он строго регламентирован. У них нет выбора кроме того, чтобы читать. Им же интересно все, и вот они с первого класса начинают читать, читать, читать.
Они все себя считают и русскими, и американцами. И у них то одно, то другое на уме. Летом съездят к бабушке американской, будут считать себя американцами, здесь поживут, будут считать себя русскими. Это потом будет интересно спросить, они наверняка как-то по-своему, интересно ответят. Когда вырастут, сами решат: пути открыты и те, и другие. Что захотят, то и будет, мне тут не посоветовать, тем более, что нравы настолько меняются.
Когда мы встречаемся во второй раз, на другой стройке, Паша рассказывает мне о брусе, одновременно присматривая за двухлетним Колей. Американская мечта близка к воплощению: стройка рядом с домом, ребенок тут же, потихоньку ползает рядом.
О дереве и строительстве Паша может говорить часами: главный проект этого лета – разбор старой больницы в соседней деревне Эссойле.
Столетняя больница простаивала последние 20 лет, потихоньку гнила и приходила в запустение. Судьба ее ждала незавидная: деревянное здание начала прошлого века или разровняли бы ковшом под ноль, или пустили бы на дрова. На счастье бывшей больницы ее нашел Паша. И решил реанимировать. Точнее, реинкарнировать. Хотя это не по-христиански, а как-то больше по-буддистски.
Паша договорился с администрацией, что они с рабочими демонтируют здание бесплатно, а винтажный материал возьмут себе выстроить что-то новое. Администрация, в отличие от Паши, про бревна, доски и ржавые гвозди не понимает. Наверное, поэтому дала добро. Красота в глазах смотрящего. К красоте вековой штукатурки, дранки и перекрытий это тоже относится. И Паша эту красоту видит и может оценить. В своем блоге про бревна и брус он пишет поэтически:
«Я смотрю на это никому не нужное здание и вижу почерк настоящих мастеров плотников. Я понимаю данный уровень качества и щепетильности. Я могу представить, как это все делалось вручную… А ведь это здание могли тупо закопать в землю одним большим экскаватором. Скажу вам свежую мысль из своей головы: делать новые вещи из этого материала – это не круто, и не клево, и не прикольно. Такие слова здесь неуместны. Создавать наши грубоватые фахверковые каркасы, а может, и мебель, из этих уже кем-то обработанных бревен и бруса – это привилегия. Надеюсь, что те мастера-плотники не осерчают на нас с высоты небес, а наоборот, поддержат нас в нашей работе и обучении. А учимся мы здесь чему-то новому практически каждый день.»
Показывая разобранные бревна и железяки, Паша рассказывает почти детективную историю: как они нашли на железной кровле метку «1910», и здание, которое относили к 1926-му году постройки, «помолодело» на целую эпоху (перелетело из советской в царскую, как на машине времени); как, изучив длинные, необычной формы гвозди – «наши таких не делали» — пришел к выводу, что строить могли финские экспаты; как много говорит о затраченных усилиях и огромном количестве вложенного труда способ, которым обтесаны бревна, – вручную, аккуратно, сложно поверить, что простым топором.
В строительство этой больницы, так привычно по-русски брошенной на произвол судьбы, когда-то были вложены десятки тысяч человеко-часов. Слушаю Пашу, наблюдаю, как аккуратно он прикасается к дереву, как бережно достает из специальной коробки собранные при демонтаже железные крепления, как показывает, чем этот гвоздь или скоба необычны, и думаю: как хорошо, что такой хозяйственный, талантливый, трудолюбивый Паша приехал из Америки в богом забытое русское Ведлозеро. И строит здесь дома, и сохраняет традиции зодчества, и детишек воспитывает в труде и любви.
В русской деревне, что в Ведлозере, что в любой другой, уж простите мне пафос, такие Паши сейчас очень, очень нужны: создавать, восстанавливать, беречь. Растить сыновей, строить дома. А деревья – три елочки – у Паши уже несколько лет у дома растут.
— Мы целенаправленно сюда приехали, почувствовали, что Ведлозерье самобытно. Многие люди думают: «Я не могу уехать дальше, чем на 30 километров от города, потому что на работу надо ездить, ну или на всякий случай, мало ли, скорая помощь, туда-сюда». Но там живет-то всякий сброд, вот в чем дело. Все эти пригородные деревни, села – это дачные поселки, люди совершенно разношерстные. А здесь 100 километров от города – достаточно далеко, чтобы случайных людей не было, по крайней мере, зимой. Хотя сейчас все больше и больше дачников. Это не есть хорошо. Ты проезжала Крошнозеро? Это на 20 километров ближе к городу. Если будешь проезжать, обрати внимание: там все закрывается, остались два магазина. Местные пытаются уехать, а жилье покупают дачники.
Мне кажется, надо с дачниками настраивать особую дипломатию, иначе Ведлозерье тоже превратится в дачный поселок. Уже появились буквально за последние два-три года железные заборы, это городские. Они из города уезжают, чтобы никого не видеть и не слышать. Мы наоборот живем: здесь все местные, заборы чисто условные. Мы друг друга видим, и это нормально. Здесь доверие замешано, даже доглядаешь друг за другом, помогаешь: корова к кому-то зашла в огород, соседа дома нет, ты бежишь, корову выгоняешь. Настоящие, нормальные, добрососедские отношения.
Что мне нравится в деревне, тут по барабану, из Америки ты, из Африки, из Антарктиды, хоть ты пингвин, хоть инопланетянин, лишь бы человек был хороший, лишь бы на тебя можно было положиться. Поэтому здесь к местным алкоголикам больше доверия, чем к приезжим или дачникам: в алкоголике ты уверен, знаешь, чего от него ожидать, он – предсказуемый человек. А вот американцы, это всегда настороженность, очень долгий процесс, пройдет несколько лет прежде, чем с тобой начнут доверительные отношения выстраивать. Надо очень много терпения, это иногда угнетает. То, что мы постоянно здесь живем и никуда не собираемся, что мы здесь надолго, это люди понимают. С другой стороны, люди постарше, для них ты хоть 50 лет проживи в деревне, своим никогда не станешь. Так и останешься «Пашкой из Америки».