Пасха в Калитниках…чувство успокаивающей радости
Храм в Калитниках в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» – храм московский, кладбищенский. Правда, бывший в свое время одним из оплотов обновленчества. В то время, когда я пришел туда трудиться как алтарник, настоятелем был один из известных мудрых священников – митрофорный протоиерей о. Игорь Малюшитский.
В храме служили удивительные батюшки: о. Геннадий, ныне уже покойный, который позже стал настоятелем этого храма, о. Валентин Юшкевич – батюшка-художник: он писал картины, был как бы из современных юродивых, очень далек от мира, я его отпевал. Из молодых священников служил о. Владимир Силовьев, ныне глава издательского отдела Русской Православной Церкви. Диакона Алексия Игнатьева мы звали «аэродиаконом», потому что он, служа диаконом, одновременно был инструктором в школе ДОСААФ по дельтапланеризму, прыгал с парашютом, летал на сверхмалых летательных аппаратах, ездил на мотоцикле. Диакон Михаил – ныне игумен Макарий.
Одна из первых Пасх в том храме пришлась на время горбачевской оттепели, перестройки. На этой волне на Западе возник большой интерес ко всему русскому, в том числе и к Церкви. Храмов тогда в Москве было меньше 50. Сейчас-то они переполнены до отказа на большие праздники, а в то время было еще больше народу.
Уже в предпасхальное время, в дни Страстной Седмицы было особое ожидание Праздника. В саму Великую Субботу я точно знал, что я приду в храм к семи утра и уйду только на следующий день поздно вечером.
Рядом с храмом, на калитниковском кладбище, был тогда птичий рынок. Поскольку это была суббота, птичий рынок вовсю работал, и получалось в храме смешение всего. Люди шли на рынок и освятить куличи, приходили, бывало, люди прямо с птичьего рынка с котятами, с собачками, с попугайчиками. Было очень забавно смотреть. Просили батюшек и котенка освятить, и собачку, и хомячка.
У меня, как алтарника, уже к 10 часам просыпалось чувство ответственности за то, чтобы служба прошла безукоризненно. То есть в 10 часов, когда в храм приходил чтец и начинал чтение Апостола, уже из алтаря я уйти никуда не мог: алтарник тогда был один и еще в алтаре была ныне уже покойная схимонахиня Анна (до схимы она была матушка Анимаиса).
Близится уже служба. Заканчивается чтение Апостола. Скоро начнется полунощница. И тут вдруг сообщают, что приехала группа канадских тележурналистов и они очень хотят снять крестный ход. Им надо где-то разместиться. Где? Куда? Надо их расположить, чтобы они все видели. Режиссером была у них женщина. Она первым же делом сказала, что они хотели бы осмотреть все внимательно. «Можно я посмотрю, где у вас лучше что снимать?» Показав на алтарь, она спросила: «Можно мне зайти туда?» Я о. Игорю сообщил, что тут дама к нам в алтарь пытается пройти, и он посоветовал ей выбрать другое место съемки.
Женщина эта была, конечно, расстроена. Она упорно и эмоционально объясняла, что это канадское телевидение! Наверное, она думала, что так можно пройти везде. Но на нет и суда нет. Дальше было самое тяжелое, потому что храм был забит битком. Руки не поднять. Да и сам храм не очень большой. Он забит, кругом еще люди – оцепление из милиции, которое вне территории кладбища сдерживает натиск толпы. Журналисты говорят: «Мы хотели бы снять еще и сверху». И вот я с ними пытаюсь пробиться на колокольню. Путь этот занял минут 30, наверно. На колокольню мы взобрались. Когда они поднялись, то сказали: «Вот и хорошо. Отсюда только мы и будем снимать». Одновременно успевая в алтаре, мне надо было заниматься еще и этой съемочной группой. Так и не получилось у меня причаститься в ту Пасху…
Пасха. Начинается крестный ход. В безбожной стране (все-таки это 86-й год) многие на тебя смотрели как на изгоя. Как мне позже сказал один государственный муж: «Ты ж советский человек! Как же ты в священники, в церковь-то пошел?» И вот я, советский человек, шел с крестным ходом в стихаре. Крестный ход заходит в храм, начинается пасхальное богослужение. Радость неописуемая. Это на лице и у всего духовенства заметно. Это было и на лицах бабушек. Даже у молодежи, по которой видно, что кто-то пришел сюда в первый раз, и кто-то даже для храбрости, может, из них и выпил, — лица все равно у всех прояснились, стали какие-то ясные, светлые.
Не было такого освещения, как сейчас у нас вокруг храмов светло бывает. В этой темноте мерцают свечи в руках. Только лишь свет, падающий из храма — не так-то много его тоже — в основном на духовенство. Вокруг стоят люди, и лишь их лица освещены пламенем свечей. Только это колышущееся пламя и воодушевленные лица у всех. У верующих, у неверующих. Воистину здесь было по слову Златоустого: те, кто постился, и те, кто не постился, — все, абсолютно все мы испытываем радость в этот день.
И вот мы заходим в храм. Дальше отцу диакону надо было открыть царские врата в боковых приделах. А чтобы ему было легче пробиваться, я у него в качестве ледокола впереди шел и потом обратно в алтарь. Народ расступался, чтобы нас пропустить, сразу за нами смыкался плотно-плотно. Попали в храм не только люди верующие, но и случайные. Хотя я думаю, что это случайно с их точки зрения, а с нашей, с христианской, – далеко не случайно. Я надеюсь, даже те, кто тогда первый раз, может быть, был в храме, начали в тот момент свой духовный путь.
Пасхальное богослужение прошло, как мне тогда показалось, очень быстро. И вот тут появилось – не усталость – чувство успокаивающей радости.
В храме не было помещения для трапезной как таковой. Из алтаря духовенство и гости пошли наверх, в колоколенку. Остались в алтаре мы вдвоем со схимонахиней Анной. Погасили свет. Горят лампадочки на семисвечнике. Горит лампадочка на престоле. И такой уют, такое умиротворение наступило величайшее, что праздник ощутился не только в радости, но и в успокоении.
Выхожу из алтаря. С транспортом тогда государство не шло навстречу, как сейчас. Времени – три часа ночи. Бабулечкам некоторым некуда идти. Некоторым тяжело. Они будут сидеть до утра трамвайчика ждать: сели на скамеечку, кто-то стульчики с собой принес. Разговляются, кушают яички, пасхи. И чувствуется здесь, что люди объединены. Нет каких-то лишних разговоров. У всех на лице такая была радость, такой восторг этим праздником, что, кажется, люди вот только этим моментом и жили, стремились дожить до этого Светлого Христова дня.
Потом утром была еще одна служба. Целый день люди шли, приходили, заходили, молились, ставили свечи… После вечернего богослужения надо ехать домой, а из храма уходить не хочется. Потому что за эти дни, за эту ночь храм стал родным. Пасха в безбожной стране сделала из нее цветущий сад. В храм пришли и те, кто был гонителем Церкви. Они пришли сюда, чтобы молиться. И то, что потом храмов стало намного больше – это, конечно, заслуга всех тех, кто все эти годы, несмотря ни на что, приходил в церковь. Это заслуга бабулечек, молившихся тогда, той самой молодежи, которая иногда приходила, чтобы похулиганить, а в итоге получалось так, что они оставались в этом храме, становились прихожанами. Радость была у всех людей. Вне зависимости от того, христианин ли это был или нет. Приходили сотрудники милиции, которые дежурили. Среди них были и мусульмане. И они с радостью на все это смотрели.
Хочется сказать, что даже в прошлом году, например, в наш храм приходили мормоны. Они посмотрели на освящение куличей и пасхи и попросили, чтоб их тоже святой водой покропили. Потому что благодать всеобъемлющая и всеобъединяющая. Ее сила велика.
И вот в середине 80-х годов, когда только-только государство разрешило, точнее особо не препятствовало, людям ходить в храм — это, правда, здесь в Москве, а на окраине, в глубинке, были сложности еще до 90-х годов — люди пришли, все, кто мог. Тогда же, в советский период, в это время специально устраивали дискотеки, программы особые по телевидению пускали, чтоб только люди не шли в храм. И все равно вопреки всему люди шли туда. Душа человеческая требовала этого мира, спокойствия, которое бывает только лишь в церкви.
Пасха в Калитниках, моя самая первая Пасха, когда я был алтарником, запомнилась не суетой и беготней, а именно умиротворением, которое наступило после службы. Тем, что прошел пост, мы его выдержали, и приступили и соединились в этом празднике. И на самом деле «Христос Воскресе!» тогда звучало не просто радостно, а победно. Это победа над смертью и это победа над неверием. Аминь.
Опубликовано в газете «У Соломенной Сторожки»