Патриарх Алексий всегда стремился к диалогу
Сегодня многие православные люди вспоминают Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II , ушедшего из этой жизни… О Его Святейшестве, о его времени в программе «Неделя» рассказал настоятель Князь-Владимирского собора города Санкт-Петербурга протоиерей Владимир Сорокин. Гостя студии радиостанции «Град Петров» расспрашивал Александр Крупинин.
Александр Крупинин: Отец Владимир, Вы ведь хорошо знали Святейшего Патриарха… Как Вы с ним познакомились? Когда это произошло, при каких обстоятельствах?
Прот.Владимир Сорокин: Я благодарен Богу за то, что Он сподобил меня трудиться во благо Церкви с покойным Святейшим Патриархом больше сорока лет.
После Духовной Академии в 1965 году я был оставлен при Академии профессорским стипендиатом, затем преподавателем, секретарем Совета, и чуть позже был назначен членом Учебного комитета при Священном Синоде, чтобы представлять наши Духовные школы. А владыка Алексий в то время возглавлял Учебный комитет Московской Патриархии.
Александр Крупинин: И при этом он был митрополитом Эстонским?
Прот.Владимир Сорокин: Вначале он был епископом. И кстати, ставленником митрополита Никодима. Эти два архиерея – митрополит Никодим и митрополит Волоколамский Питирим в семидесятые годы, в это очень сложное время, вошли в Церковь. И это несмотря на то, что молодых власть в Церковь не пускала. И таки владыка Никодим, войдя в дела, будучи уже митрополитом Ленинградским, уже пользовался большим авторитетом, был влиятелен. Он, естественно, и стремился сформировать «команду», если можно так сказать, из тех, кто мог бы тогда представлять Церковь, прежде всего на международном уровне и внутри страны. Владыка Алексий и митрополит Никодим были едины тогда во всем. Но не все было так просто. Духовные школы тогда закрывали, у нас было восемь семинарий до этого. При Хрущеве закрыли пять семинарий, остались всего три. И в Ленинграде хотели закрыть Духовную академию. И именно эта церковная молодежь тогда объединилась, очень скоординировано работала. И благодаря трудам, заботам и мудрости владыки Никодима общими стараниями были спасены, в частности, Ленинградские Духовные школы. А Пюхтицкий монастырь, Александро-Невский собор в Эстонии спасли стараниями в то время епископа Таллиннского Алексия, покойного Патриарха. Очень способствовало еще и то, что владыки были введены в международные организации и активно приглашали в монастыри и храмы иностранные делегации. А представьте себе, что это значило для властей – закрытие этих мест могло грозить международным скандалом. И все затихало, все переходило в другую плоскость…
Александр Крупинин: Я знаю, что в нашей Духовной академии был организован факультет для иностранных студентов.
Прот.Владимир Сорокин: Да, сюда владыка Никодим пригласил эфиопов, кенийцев. А владыка Алексий из Германии пригласил в Эстонию делегацию Евангелическо-Лютеранской Церкви и еще, откуда-то. И реакция наших властей была однозначной: раз иностранцы посетили нашу страну, нашу Церковь, а еще и молились там, раз в печати на Западе пишут что-то положительное об этом, значит, с этим надо считаться.
Александр Крупинин: Ну конечно: ведь самое главное, как на нас со стороны смотрят!..
Прот.Владимир Сорокин: Да, они очень боялись, как сейчас говорят, «имидж» испортить. Для них это было очень важно и престижно. А наши архиереи рукоположения того времени при Патриархе Алексии I и при Патриархе Пимене действительно смогли создать Церкви достойный международный «имидж», с которым власть должна была считаться. Между прочим, Духовные школы удержались еще и благодаря правильной политике владыки Алексия в части организации деятельности Учебного комитета. Было сделано все возможное, чтобы к Духовным школам было приковано всеобщее внимание – и властей, и иностранцев, и иерархов. Таким образом Духовные академии и семинарии пополнялись как раз молодыми кадрами – кадры ведь надо было откуда-то брать, не просто же из приходов кандидатов в епископы искать или представителей на конференции за рубежом…
Александр Крупинин: То есть открытый характер…
Прот.Владимир Сорокин: Да. Я помню, многие члены Учебного комитета были людьми уже пожилого возраста. Чтобы поддержать эту систему, нас, молодых, и стали туда «внедрять». Тогда и меня владыка Никодим рекомендовал в члены Учебного комитета.
Александр Крупинин: Такой комитет был при Московской Патриархии?
Прот.Владимир Сорокин: В структуре Русской Православной Церкви есть Учебный комитет, который ведает учебными заведениями. А их тогда нужно было спасать. Ведь, как я уже говорил, ко времени назначения владыки Алексия из восьми было закрыто уже пять. Грозили же закрыть вообще все! С того времени, как я с владыкой Алексием начал сотрудничать, был секретарем Совета, инспектором. А какое время было коварное! Оно требовало очень активной позиции, каждого студента нужно было защищать, потому что уполномоченный всячески пытался кого-то отчислить, к кому-то придраться, в печати постоянно появлялись статьи какие-то…
Александр Крупинин: Да, трудно даже представить себе, что это была за жизнь…
Прот.Владимир Сорокин: Да, да. Это было время борьбы, настоящей борьбы.
Александр Крупинин: Я тут прочитал в Вашей статье (правда, о более позднем времени, но это не так важно), что уполномоченный мешал студентам Академии посмотреть какой-то фильм даже в открытом кинотеатре…
Прот.Владимир Сорокин: Это уже когда праздновали Тысячелетие Крещения Руси, когда появились движения в обществе и Горбачев объявил перестройку. Вышел на экраны фильм «Покаяние» Абуладзе, а там есть самые страшные слова для коммунистов того времени: «Если дорога не ведет к храму, то зачем она нужна?» Да, эта дорога ведет в тупик. Эти слова прозвучали как лозунг для интеллигенции, ведь их произнесла известная актриса, Софико Чиаурели… Твердили, что религию придумали попы, что это что-то отжившее, а тут вдруг в кино говорят, что храм имеет значение, это очень серьезно…
Александр Крупинин: Да, но все-таки в то время было еще велико влияние уполномоченного…
Прот.Владимир Сорокин: Это была целая система. Семьдесят лет жизнь в стране развивалась под определенным углом, по конкретным правилам, с определенной установкой: сформировать нового человека. «Мы наш, мы новый мир построим» — это были не только слова песен. Это была программа, четко поставленная цель. И ведь этот новый человек был создан. Мы должны были в этом тоже как-то участвовать, Церковь должна была найти в это время свое место…
Александр Крупинин: Какое-то противоречие в самой этой системе… Как же Церковь могла быть «вписана» в антицерковное государство? Ее нельзя было совсем закрыть и, в то же время, как с ней можно было рядом существовать?
Прот.Владимир Сорокин: Конечно. Пришедшее в то время поколение – Патриарх, в то время епископ, а также владыка Питирим, владыка Никодим и еще целый ряд архиереев – они действительно поставили даже перед государственными органами проблему: оказывается, Церковь – это не только какие-то старушки, которые уже вымирают. Я помню, когда я подавал документы в семинарию, то мне паспорт не хотели выдавать, говорили: «Куда ты идешь, молодой человек, ведь старушки перемрут и — конец. Тебе же жить не на что будет!» А здесь вдруг – международный престиж, приезжают солидные люди, студенты, развивается духовное образование. Тогда уже владыка Алексий тоже находился в очень сложной ситуации. Он сначала был председателем Учебного комитета, потом вскоре Управляющим делами при Патриархе. А кто такой Управделами при Патриархе? Это человек, который занимается «черной» работой, самой простой и в огромном объеме. Всякие протесты, письма, какие-то бесконечные проблемы… И он должен прежде всего на себе прочувствовать, а потом доложить Патриарху, как ему надо реагировать на то или иное. Это очень сложная должность. Я тогда еще учился, и когда закрывали храмы, сами студенты возмущались: почему, мол, Патриарх, Управление дают храмы закрывать, ничего не делают? Нам всегда кажется, что начальство виновато. И, конечно, за все доставалось, прежде всего, Управделами. А потом, когда я уже стал инспектором, владыка Мелитон был ректором, Божий он был человек, конечно, я его всегда с благодарностью вспоминаю. Но когда нужно было какую-то смету составить и получить деньги от Патриархии для финансирования студенческого питания, или какие-то деликатные вопросы, связанные с государством, или в отношении преподавателей или студентов, это надо же было как-то делать. А он всегда говорил: «Вы там сами делайте, а то я запутаюсь». Конечно, он уже старый был, и кроме того, он же сидел. Они же такие исповедники, но все равно этот страх еще с того времени до какой-то степени парализовывал их желание сопротивляться. Это не у одного владыки Мелитона. Я знаю, вот митрополит Гурий (Егоров). Он в молодости был активным человеком, а после того, как отсидел, и вернулся сюда, он сдал и здание епархии, и отдал свою библиотеку в Публичную библиотеку – полностью нашу епархию отдал государству. Он ведь сдал здание Епархиального управления в лавре и переехал в маленькую комнатку в Академии. То есть он отдал и здания, и все, что только возможно было.
Александр Крупинин: Да, страшную эпоху пережили те, кто был до нового поколения владык… Этот парализующий страх, его можно понять…
Прот.Владимир Сорокин: Конечно, это наложилось на их психику. И тем более велико значение нового поколения архиереев, в том числе владыки Алексия, будущего Патриарха. Они явились для нас, тоже молодых, какой-то обнадеживающей силой. Помню, я закончил Академию и приехал к своему архиерею в Кировоград, а он мне: «Какой дурак тебя посылал в Академию? Сегодня никто не нужен с духовным образованием. У меня шестьдесят человек некуда девать. Позакрывали приходы. Сегодня нужны электрики, монтеры, на заводе люди нужны – надо строить социализм, счастливую жизнь строить». Представляете, это говорит архиерей! А вот у этой группы архиереев – и владыки Алексия, и владыки Никодима, и владыки Питирима, и других, которые тоже находились под прессом этой коммунистической системы — у этого поколения уже не было того парализующего страха. Ведь никто из нас не сидел, как другие. И была некоторая уверенность. Я когда ехал со сметой в Москву, владыка Алексий уже был Управляющим делами Патриарха, а владыка Серафим Крутицкий — заведующим хозяйственным управлением. Я очень хорошо помню одну сцену. Я приехал со сметой, и владыка Серафим говорит: «У вас перерасход на питание студентов. Статья была запланирована по смете на семьдесят копеек в день на питание, а у вас девяносто». А я говорю: «Владыка, а если у нас пост, и надо же как-то студентов кормить – это же молодежь, грибы надо покупать, рыбу». Он говорит: «Нет». И, знаете, сразу набирает номер и при мне звонит в Совет по делам религии: «Вы знаете, у меня здесь из Ленинграда инспектор со своей сметой, у него перерасход…» Я сижу, думаю, что делать: «Господи, помилуй». Чувствую, что ему что-то там говорят, какие-то инструкции дают, но ничего не слышу. И вот результат: «Мы вам смету срежем». Я говорю: «А чем же я кормить буду студентов? Ведь возмущение будет. И куда же мне теперь идти?» Пошел к владыке Алексию, к владыке Никодиму. А владыка Никодим знал ситуацию. Он уже был в Ленинграде тогда. И тогда начинается согласование… Вот такая у меня была работа. И владыка Алексий тоже помогал. Но он был человек осторожный. Он зря никогда слова не промолвит. Он выждет, может ждать очень долго, получит доклад, все взвесит, все согласует, но на него всегда можно было положиться. Сто процентов он не мог обещать. Но пятьдесят процентов он поддержит, тридцать – владыка Никодим, ну а там еще, может, и в Совете по делам религий тоже кто-нибудь поддержит. Я ведь и туда ходил и доказывал: «Хорошо, не хотите – закрывайте, в конце концов». Но тогда вот это молодое поколение уже смелее говорило. «Если нужно – давайте нам какие-то условия. Если не нужно – скажите на весь мир, что это не нужно». А в ответ: «Нет, мы так не можем!» Но если не можете – что же вы, хотите бунт получить? Так он будет. Ведь студенты тогда уже тоже были смелые. Чем моложе публика, тем она смелее. Нас обязывали всегда, чтобы в день Конституции, 5 декабря, мы приглашали из общества «Знание» специального лектора, который бы доказывал, что советская Конституция самая лучшая, самая передовая и так далее. И вот он говорит-говорит, этот лектор-международник, все прекрасно. Но вот вопрос задает студент: «Скажите, а милиционер может быть верующим?» Лектор отвечает: «Вообще-то, по уставу не может быть». Вот уже и скандал. Ведь это же Хельсинские декларации – это значит, дискриминация по признаку веры. А милиционер ведь должен был быть в партии, они же все или комсомольцы, или партийцы. А в уставе комсомола было написано, что комсомолец должен быть атеистом. И наши студенты на смех подымают. Или другой вопрос: «Почему нельзя свободно купить Библию?» А он говорит: «Не положено». А студенты опять шумят и смеются. Скандал! А наутро меня уполномоченный вызывает «на ковер»: «Вы специально провоцируете, ваши студенты провокаторы, у вас там нет дисциплины!» Я ему в ответ: «Слушайте, каким образом я должен поступить? Я встану и скажу: «Не задавайте вопросов»? Что же это за Конституция?»
Видите, мы все-таки как-то умели бороться, смело вести диалоги с властями, как-то защищаться. И конечно, всегда ставили вопрос: «Если нужно – держим, если нет – скажите на весь мир, что это так». А тогда уже, в 1968-м году наша Церковь вступила во Всемирный Совет Церквей. И властям можно было сказать: «Скажите всем, что вы строите социализм без религии». Мне уполномоченный говорит: «Да, конечно, мы так и строим, но мы же не можем так прямо об этом сказать».
Я ведь все время был в Ленинградской Духовной академии, и все время мне приходилось довольно сложно. Я очень долго был членом Учебного комитета, и потом, когда владыка Алексий был уже митрополитом, мы всегда понимали друг друга с полуслова, и решали с ним очень деликатные вопросы. Причем здесь мы с ним работали вместе по Учебному комитету, а потом он стал президентом Конференции Европейских Церквей. Сто пятнадцать Церквей Европы объединяет эта Конференция. И он большим авторитетом там пользуется. А я был представителем нуклеарной группы. Нуклеарная – это «ядерная». Что это значит? К примеру, назначается какая-то тема для дискуссии. Например, очень долго проходила тема: «Крещение, Евхаристия и Священство». По-русски это будет «КЕС», а по-английски – «BEM» – Baptism, Eucharist, Ministry. Три Таинства. Нужно было выяснить, в какой Церкви как смотрят на эти Таинства, что объединяет, что разъединяет. Свести людей из разных Церквей вместе и послушать, как мы смотрим на Крещение, на Евхаристию, на Священство. И мы должны были представить свою позицию, православное вероучение. И вот, прежде чем приедут люди от всех Церквей на эту конференцию, наша группа из пятнадцати человек рассылала всем Церквам сообщение, какая тема принимается, что будем обсуждать. Мы думали: какой ракурс может иметь та или иная тема сегодня, кто же это такой специалист, который бы ее представил в литургическом, в историческом аспекте или в культурологическом? Начинался поиск, рассылка авторам тем. После тезисных докладов начиналась критика. Православные говорят: «А что это у вас Крещение без воды? Какое-то «духовное». Нужно, чтобы была вода!» Католик скажет: «Вот здесь правильно, но желательно, чтобы была Конфирмация». Баптист говорит: «А мы вот так понимаем». Реформат и все другие тоже критикуют этого бедного докладчика. Но он на самом деле доволен. Ведь настоящая дискуссия началась после его доклада. После прослушивания целого спектра мнений от настоящих специалистов по этой теме на сегодняшний день докладчик принимает все замечания, дорабатывает свой доклад, и снова все эти материалы рассылаются, Церкви обсуждают – и так изучается вопрос о Крещении, Евхаристии, Священстве. Речь не идет о том, чтобы сделать один документ, объединяющий всех и обязательный для всех. Экуменизма здесь нет. Речь об изучении друг друга. Это желание представить на сегодняшний день, на каком уровне это есть в разных Церквах. И, может быть, под влиянием этой работы я сегодня воспринимаю понятие «толерантность» очень плохо, считая это вредной тенденцией, навязанной нашему народу государственными чиновниками в их понимании. Ведь сейчас на развитие толерантности колоссальные деньги отпущены. А как его толкуют, это понятие? Мы, русские, должны терпеть всякие национальные и религиозные меньшинства. Конечно, толерантность – это терпимость. Но я тогда сказал: «Что вы делаете? Россия – это не «дом терпимости», вы же сейчас просто минируете поле, потому что одних поощряете, а других заставляете терпеть. Терпеть можно до поры до времени, пока не назреет критическая масса. А она назреет, если не будете уделять внимание обеим сторонам». Ведь есть же прекрасное русское слово «взаимоуважение». А «толерантность» – это медицинский термин, который говорит о том, что в вашем организме погашена сопротивляемость внешним болезнетворным влияниям. И нельзя такие вещи делать. Нужно, прежде всего, изучать друг друга – и разные средства на это использовать. Я хочу понять другую культуру, насколько мы близки, насколько мы разные. Мы должны учиться жить в одном пространстве. А делать акцент на терпимости — это неверно. Меня же именно эта европейская система научила, прежде всего, сопоставлять.
И вот почему Патриаршество нашего Патриарха Алексия очень отличалось от других? Он никогда не стремился к обострению ситуации. Все время стремился к диалогу, к тому, чтобы люди изучали друг друга, свои позиции, считались с разными мнениями. Мне кажется, это у него из европейского опыта, потому что на встречах в Европе нельзя было противопоставлять друг друга. Он все время в своей деятельности старался найти точки соприкосновения.
Вот представьте, если бы он, еще будучи Управделами Патриарха, пошел бы на конфронтацию с государственными органами. С тем же Советом по делам религий…
Александр Крупинин: Это было бы совершенно бессмысленно.
Прот.Владимир Сорокин: Конечно, бессмысленно. Всех бы пересажали. Всех бы выгнали, и его тоже. И какого-то дурака, простите, поставили бы, который бы только со всем соглашался. А уже в это время сама власть почувствовала, что им нужны были люди, более или менее способные вести какой-то творческий диалог. Думаю, что уже та власть это чувствовала. Коммунисты поняли тогда, что если они не вступят в творческий поиск осмысления прошлого и будущего, ничего у них больше не получится. Жаль, что они опоздали, конечно. Не случайно потом, уже после Хрущева, стали ко всему этому как-то по-другому относиться. Ведь сам Хрущев, когда развенчал «культ личности» Сталина, понимал, что ситуация тупиковая…
Александр Крупинин: Мне кажется, что Хрущев был такой последний романтик коммунизма. Он действительно во все это верил. Ведь и для коммунизма не было на пользу то, что делалось при Сталине.
Прот.Владимир Сорокин: Это называется «нужда научила зайца спички зажигать». Правильно. Они увидели в Церкви это молодое поколение, с которым можно было говорить, диалог вести. Ведь мы сегодня не можем вести диалог с кем? С экстремистами, с людьми, которые называют себя патриотами и не способны слушать ваши аргументы. Вы не можете с ними вступить в диалог. Попробуйте поговорить с тем же Диомидом и его приверженцами – они же просто не слушают ничьих аргументов.
А в то время появилась возможность диалога, прежде всего за счет того, что наши представители Церкви ездили на Запад, набирались там опыта, в том числе и опыта диалога. И Патриарх Алексий прошел эту школу, он и с коммунистами умел найти диалог. Вот характерный пример: он приехал в Ленинград, уже митрополитом, это 1986-й год. Уполномоченный ему говорит: «А у нас нет такой практики, чтобы митрополит шел на прием к председателю горисполкома». Тогда это был Владимир Яковлевич Ходырев. Владыка Алексий говорит: «А я хочу просто соблюсти правила общепринятые, протокол». Но уполномоченный отвечает: «Нет, Вы об этом забудьте». А митрополит Алексий это очень мудро использовал. Я потом прочитал об этом в воспоминаниях самого Ходырева. На одном дипломатическом приеме – а тогда деятелей Церкви пускали на эти приемы, чтобы показать, что Церковь никто не гонит – подошел к Ходыреву митрополит Алексий и говорит: «Я хочу к Вам попасть, а меня к Вам не пускают». Ходырев в ответ: «Почему же? Мои двери открыты». И на следующий день митрополит Алексий уже был в кабинете у Ходырева. Без всякого уполномоченного.
Александр Крупинин: А что же, с уполномоченным нужно было согласовывать каждый шаг?
Прот.Владимир Сорокин: Вот случай, когда я уже был инспектором Духовной академии еще при владыке Мелитоне… Трапезная для учебного заведения – это всегда важно, а мы заготавливали всегда 60 тонн картошки. Я тогда связался с одной овощной базой, чтобы нам привезли эту картошку. Об этом узнал уполномоченный. Звонит мне и говорит: «Какое право Вы имеете без меня связываться с овощной базой и что-то покупать?» Я ему в ответ: «Да ведь всего-то лишь картошку купили! Что же это – антисоветчина какая-то, что ли?» А он в ответ: «Вы не имеете право вступать в контакт ни с одной советской организацией, ни даже с каким-то советским гражданином, не согласовав это со мной». Я ему говорю: «Неужели Вам нечем заниматься? Неужели Вам интересно, сколько и где я покупаю картошки, капусты и морковки на зиму?» Он говорит: «У нас такой закон».
И вот та история с Ходыревым – ведь митрополит Алексий «обошел» уполномоченного только потому, что был на дипломатическом приеме. Это знамение времени – как можно и нужно было использовать свое присутствие даже на территории какого-то консульства или посольства. Тогда он к Ходыреву пришел и сказал, что готовится празднование Тысячелетия Крещения Руси. Поскольку тогда не было еще никаких резиденций, митрополит Алексий тогда жил у нас в Академии на первом этаже. И он этот момент использовал. Сказал, что на праздник приедет много гостей, иностранных делегаций, а их негде принимать. Нужны какие-то помещения…
Александр Крупинин: Получается, что иностранцы – это самый главный аргумент.
Прот.Владимир Сорокин: Да. И Ходырев в своих воспоминаниях пишет: «Мы выделили епархии и митрополиту резиденцию на Каменном острове – ведь это же престиж страны!». Тогда же и храмы стали отдавать и все прочее. Вот такое было время, и такая была наша церковная «дипломатия». Кто-то может сказать, что наши иерархи унижались. Но по-другому тогда было невозможно! Уже когда началась «перестройка», после празднования Тысячелетия Крещения Руси, в нашем обществе состоялось много перемен. В те времена митрополит Алексий был управделами Патриарха Пимена, по сути немощного пожилого человека, и практически все лежало на плечах владыки Алексия. В бытность его нашим Ленинградским митрополитом начали отдавать храмы, он тогда и Даниловский монастырь просил отдать. Опыт, нажитый им в советское время, вместе с опытом, полученным в Европе, очень ему пригодился, когда он стал Патриархом. Он был опытным дипломатом, знал, с кем имеет дело. Его Святейшество добился очень многого. Ему удалось заложить такие прочные основания, что сейчас его последователям остается только укрепить то, что он начал и заложил. Ему всегда будет благодарна Русская Церковь и Россия и за то, что в это время не произошло никаких серьезных срывов – а ведь были моменты очень сложные, в начале 90-х годов особенно.
Александр Крупинин: И с другой стороны, я вспоминаю путч 1991-го года. Ведь тогда было совершенно ясно, что Церковь не поддержит этот путч и что она против этого безбожного режима. Это было очень важно.
Прот.Владимир Сорокин: Да, Вы правы. Ведь тогда было очень много моментов, которые могли бы сильно обострить ситуацию. И вот за взвешенную и мудрую политику, конечно, Церковь должна быть благодарна Патриарху Алексию.