Я им лады закрываю, а они тренькают
— Если у ребенка не координируются речь и движение, у него, как правило, нарушено всё. Был пример, когда привели мальчика-аутиста, который разговаривать начал только в шесть лет, занимаясь с мамой по кубикам Зайцева. Врачи говорили: «Он у вас овощем вырастет, бросьте его, не мучайтесь». Мама его и не бросила, и сама, его воспитывая, психологом и психотерапевтом стала.
Я взял его на занятия по флейте, мы первый год практически не играли. Занимались как раз элементарным музицированием. У него движения тела с речью не координировались совершенно. На один слог могло быть сколько угодно хлопков и притопов. Где-то за полгода мы эту проблему решили, он почувствовал своё тело именно как своё, и пошло всё сразу: начал слышать, понимать, стал внимательным.
Сейчас окончил гимназию в Новосибирске с пятёрками (только по русскому и литературе четвёрки) и поступил в музыкальное училище. Он занимался у нас семь лет. К концу занятий, чтобы понять, что этот весёлый общительный парень аутист, надо было ну очень внимательно к нему присмотреться.
«Ай, туки, туки, туки, застучали молотки», — раздается из-за приоткрытой двери во Дворце творчества им. Крупской. Вместе со словами слышны негромкие хлопки.
— Даша, внимательнее! — говорит Андрей, и вновь по слогам: «За-и-гра-ли в ло-кот-ки…»
Двое ребятишек — мальчик и девочка, стучат кулачками и негромко повторяют за педагогом. Это заканчивается занятие элементарным музицированием. В кабинете у стены стоят декорации к спектаклю, музыкальные инструменты — ксилофоны, фортепиано, балалайки.
— Ого! А как у вас дети с ДЦП играют на балалайке? — спрашиваю.
— Я им лады закрываю, а они тренькают! — отвечает Андрей, и делает хитрые глаза, отчего становится непонятно, то ли он шутит, то ли вполне серьезен.
— А ваши дети сюда заходят?
— Мои старшие обычные дети все здесь занимаются. Они — моя опора. У нас действительно инклюзивное обучение, — улыбается Андрей. — А для младшей Даши клуб «Журавушка» — это вторая семья.
Мужчина-педагог в образовании — явление редкое. А тем более многодетный. Своих детей у Андрея семеро, и уже есть годовалая внучка. Но при этом он не выглядит уставшим от непрерывного общения с детьми.
— Работать с детьми с ОВЗ я начал ещё будучи учителем Вальдорфской школы в середине 90-х. Родители особых детей боялись, что они не смогут учиться в обычной школе и приводили их к нам. При этом у меня в классе были и обычные, и одарённые дети. Занимаясь с ними, я научился играть на блокфлейте. А в 1999 году меня позвали работать во Дворец детского и юношеского творчества им. Н.К.Крупской в клуб «Журавушка». Я работал тогда по совместительству, вел всего 6 часов в неделю. Потом постепенно перешел на полную ставку. Сейчас работаю уже на три.
Рассказывая о себе, Андрей постепенно убирает кубики, музыкальные инструменты, которыми пользовались ребятишки на уроке. Сейчас у него небольшой перерыв, а потом снова уроки — до самого вечера. И так шесть дней в неделю. Психологическая нагрузка просто колоссальная.
— У меня три программы, — продолжает Андрей. — «Природа. Музыка. Успех», «Я и флейта» и «Художественная речь». Еще я параллельно занимаюсь в хоровой студии «Надежда» с дошколятами — обычными детьми, многие из них даже очень способные. Для меня это тоже важно, так я могу сравнивать обычных детей и особенных.
Дети в клуб на занятия приходят с пяти лет. Большинство из них почти не говорит или не говорит совсем, они живут в своем мире, который малопонятен окружающим. В основном, это аутисты, дети с синдромом Дауна, с ДЦП, слабослышащие, с поражениями головного мозга.
— Вы говорите, что вальдорфская педагогика вам дала очень многое. Что именно?
— Представление о ребенке как о субъекте своего учения. Когда у него есть и свои желания, и свои особенности, и важно понимать, чего он хочет от школы сам, а не только научить тому, что положено.
— А если ребенок захочет смотреть в окно и считать птичек?
— Я это введу в урок. Например, у меня был мальчик с ЗПР, он никак не участвовал в занятиях, не отвечал ни на какие вопросы. А спустя три месяца он поднимает руку и кричит: «А я знаю! Мы говорим «корова», а писать надо «карова»! Я в ответ ему: «Молодец! Только всё наоборот!». И главное тут слово «молодец» — потому что он первый раз за все время поднял руку и захотел участвовать.
Гораздо важнее, что он включился в жизнь класса, чем то, что он ошибся. Или сидели две подружки за партой. Одна хорошо знает математику, а вторая совсем никак, зато замечательно вяжет и читает стихи, поет, мальчишек помирит в две секунды. И вот первая говорит: «Смотри, опять задачу неправильно решила!» А она отвечает: «Зато я написала красиво! А ты на свои каракули полюбуйся!».
Я ценю и математику, и красивый почерк. Если ты не мог задачку правильно решить, это не значит, что ты совсем ни к чему не способен.
Каждому ребенку дается много возможностей для того, чтобы он мог себя проявить. Чтобы все в классе знали: хотя Сергей русский и математику еле тянет, но он игрушки делает лучше всех в классе. А Петька ни написать, ни смастерить толком ничего не может, зато вопросы с таким чувством юмора задаёт, что весь класс от хохота под партами лежит. И это тоже ценно, важно, без этого жизнь хиреет.
К каким-то детям я сам ещё не готов
Андрей умеет многое — писать сценарии спектаклей и праздников, петь, играть на скрипке, фортепиано, блокфлейте, балалайке, сочинять музыку и стихи, придумывать аранжировки. Например, к «Балладе о трёх сыновьях» написал несколько партий: для трёх блокфлейт, скрипки и металлофона. Причём в каждом куплете в зависимости от содержания звучание инструментов новое. А из песни «В лесу родилась елочка» сделал вальс. Мол, надоел известный вариант.
Еще Андрей — и плотник, и столяр, и промышленный альпинист. Он показывает деревянные дощечки с вырезанными буквами — делал сам, для ребятишек с синдромом Дауна. Говорит, такие дети все понимают гораздо лучше через прикосновение. Поэтому вырезал на досках буквы — чтобы ребенок проводил по ним пальцем и запоминал на ощупь.
— Поначалу я не обращал внимания на то, что это дети с ОВЗ. Когда пришел сюда работать, в клуб принимали в основном детей с сохранным интеллектом. У меня был свой принцип: не хочу даже замечать какие-то физические проблемы, я работаю с тобой, как с обычным ребёнком. А потом к нам пришла группа детей с умственной отсталостью. И я тоже с ними пытался работать как с обычными детьми. Но вскоре понял, что надо по-другому.
Им просто сказку рассказать — не получится, они её не воспримут. Надо всё было показывать. Поэтому я каждое предложение начал сопровождать действием игрушки. Что-то коротенькое, простое, им понятное. Так они дошли до образного мышления, но это была огромная дорога, понадобилось не менее трёх лет. То, что у обычных детей развивается само собой, у них надо формировать специально.
— Такие результаты бывают потому, что вы с ними занимаетесь, или это результат совместной деятельности родителей, школы и вас?
— А у нас ведь не школа и не обучающий центр, а именно клуб, в котором все вместе: дети, педагоги и родители. В клубе маленькая, но сильная команда педагогов-единомышленников. Когда в эту команду включаются родители, результат есть всегда.
— Бывает так, что с ребенком контакт установить никак не удается?
— Бывает. К каким-то детям я сам ещё не готов. Но часто проблема заключается в родителях, а не в ребенке.
Если взрослые сами перестают развиваться, то особенный ребенок также следует их примеру. Если мама сидит постоянно в телефоне, а ребенка почему-то заставляют сюда приходить и заниматься, он не будет ничего делать.
Поэтому у нас и родители включены в работу. Они и рисуют, и декорации к спектаклю делают, и поют, и пляшут, и в спектаклях играют, где-то выступают организаторами. У большинства детей, которые сумели преодолеть свои ограничения в здоровье, родители что-то всерьёз поменяли в себе.
Фото: dtkrupskoy.ru
В детстве на меня молились, и я решил: мои дети будут жить по-другому
Андрей признается — о том, что у него самого когда-нибудь будет своя большая семья, никогда не задумывался. Рос единственным ребенком в семье, и нередко уставал от пристального внимания родственников.
— Я был единственным сыном у мамы, единственным внуком у бабушки, и с детства ощущал, что это такое — когда ты в семье один, и на тебя буквально молятся. Это очень тяжело. Мне хотелось куда-нибудь сбежать, потому что я уставал от бесконечной опеки и внимания. Так как папы не было, то единственный сын заменял все. Каждое мое движение воспринималось с пристальным вниманием: «А вот наш Андрюша сделал это!».
Поэтому уже тогда я решил: мои дети будут жить по-другому. Трудностей хватало, куда без них? С Аней, например. У нее маленькой было повышенное черепное давление, и она по ночам могла плакать часами. Ничего не помогало. А потом в 4 часа утра садилась на кровать и спокойным голосом говорила: «Аня конч», и засыпала. А у нас истерический смех начинался. И я с ужасом представлял, а что же будет, когда родится третий, четвертый ребенок?
В те годы, почти 15 лет назад, Андрей работал сразу на нескольких работах: во Дворце детского и юношеского творчества им. Н. К. Крупской и в воскресной школе по призванию, для души; промышленным альпинистом, чтобы прокормить семью. А ещё заочно учился сразу в двух институтах.
Признается: было очень тяжело. Сначала приходилось махать кувалдой, а потом «деревянными» пальцами учить детей играть на флейте. С каждым годом нагрузка увеличивалась, и в 2004 случился кризис. Просто в один момент Андрей понял: если и дальше тащить на себе все, что только можно, ничем хорошим это не кончится. Бросил стройку, ушел из воскресной школы, где работал на трех должностях. И стал работать только с детьми во Дворце.
— Сейчас у вас остается время на семью? Или вы постоянно в работе?
— Когда я висел на швах, то приходил домой и просто валился с ног. Меня дома видели, но сил на воспитание детей уже не было. И я решил, что пусть я буду меньше зарабатывать, но буду больше времени проводить с детьми. Здесь, во Дворце, дети мои ходят ко мне на занятия, в церкви мы поём с ними вместе, и даже полчаса идешь с ними после работы домой — уже поговорил, есть общение. Когда они были маленькими, дома мы очень много занимались. Например, я Аню, Данила и Ваню учил читать по своей системе. Для них придумывал специальную сказку о происхождении букв, и рассказывал ее целый год. В нескольких сериях, на каждую букву своя история.
—Расскажите, например, про букву, А?
— История начинается не с первой буквы алфавита, а с того, зачем вообще нужны буквы. Если коротко: жила-была царевна, и однажды увидела что-то такое, отчего онемела и перестала говорить. А письменности в этой стране не было, поэтому записать увиденное она не смогла и умирала буквально на глазах. Жил там еще гусляр, который был в нее влюблен. Он решил ее спасти и пошел по миру разыскивать буквы. И вот у каждой буквы была своя история. Саму методику я взял из вальдорфской педагогики.
Но там все эти сказки наполнялись антропософским содержанием, а я наполнил их содержанием православным. Просто использовал принцип, когда каждая буква связана с образом звука. Не просто «А» и «Аист», которые ничем не связаны, кроме того, что начинаются на одну букву. А когда это «О» — округлость, охват, обнимка, что заложено в самой форме. Когда «А» — раскрытие навстречу миру, у нее есть руки, и есть перекладинка, чтобы они не разлетелись совсем в разные стороны. Вот балалайка — как буква А. В слове целых четыре буквы, А, когда заиграет, так и душа нараспашку, и руки-ноги сами в пляс идут. И в форме балалайки эту букву видно. Все это мы прорисовывали.
Говоря это, Андрей показывает альбомы своих детей, все они хранятся до сих пор у него в кабинете. Но ничего сентиментального в этом нет — и сегодня он продолжает учить по этой же методике ребятишек с особенностями развития.
Даже вдали от детей я ощущал себя разведчиком
— Реально многодетным родителям найти личное пространство в двух комнатах и среди пятерых детей?
— Самое тяжелое — когда тебя со всех сторон дергают, и ты сосредоточиться не можешь. Но когда нам удается вырваться в поход всей семьей летом, у нас как раз получается то самое личное пространство. Пошли, например, на Зубья. Вот ты сел на свой камушек, и наслаждаешься! И даже если кто-то рядом, они не мешают, они в таком же состоянии.
Три года назад нас с женой друзья увезли на Алтай, и это было невероятно, мы друг друга заново узнали! Я вдруг увидел, что Вера умеет плавать лучше меня! Но даже вдали от детей я ощущал себя разведчиком, который все изучит, и потом приведет сюда всю семью.
— Какие принципы воспитания детей важны для вас?
— В первую очередь дело. Знания нужны не для будущей жизни, а здесь и сейчас. Например, мой опыт показывает, что человек, назубок знающий, что такое хорошо и что такое плохо, чаще других оказывается предателем.
Знания на самом деле не спасают, и часто идут во вред. Если ты не можешь подкрепить свои знания делом, лучше не знать. Нужно развивать волю, которую современная цивилизация, в принципе, подавляет.
Например, мама покупает ребенку коляску в виде трехколесного велосипеда с длинной ручкой. Ребенок сам колеса не крутит, не рулит, но при этом едет, у него ощущение, что это он управляет велосипедом. И с детства это ощущение входит в привычку. Или вот, мои мальчишки в пять лет начали играть в войнушку пистолетиками. Пиф-паф,ты убит. «Нет», — сказал я им, и купил резиновые шпаги, мы начали фехтовать. Поначалу они стонали, что больно, но потом вошли во вкус. Победить в фехтовании это совершенно другое, чем «паф-паф, и ты герой».
Второе — мне должно быть самому с ними весело и интересно. Например, у нас напротив дома долгое время была стройка. Я купил ребятам конструктор, и они смотрели, как идет строительство, и на подоконнике возводили свои дома. А потом я купил им набор миниатюрных кирпичей с настоящим раствором. Он весил килограммов 15, наверное.
Мы строили с ними замок, они учились делать реальную кладку. И когда мы делали в огороде печку, они уже понимали, что к чему, и с удовольствием в этом участвовали. Я стараюсь всегда им найти реальные дела, чтобы они чему-то научились, особенно летом, когда школы нет.
На последние деньги можем купить кусок забора, который надо обрабатывать, и мальчишки учатся держать в руках инструменты. С трех лет я давал им ножи, топоры. Соседи проходили мимо огорода (сплошного забора у нас тогда не было) и кричали, что у ребенка топор в руке. У нас были смешные ситуации, когда десятилетняя ссорилась с четырехлетней из-за топора: кто первым будет рубить дрова. Для нас это нормально.
— Родительство сделало вас уязвимее в каких-то вещах?
— Я стал взрослее. Изначально я был совсем не педагог. И даже не хотел становиться взрослым, причем сознательно. Но с детьми такое не проходит. С ними надо владеть ситуацией, они сразу чувствуют слабину — что свои собственные, что в классе.
Необходимо самому видеть, слышать, чувствовать детей, уметь встать на их место, оставаться их постоянным другом, но именно старшим другом, тогда все будет хорошо.
Андрей Меш. Фото: dtkrupskoy.ru