– Лингвисты недавно подвели итоги конкурса «Слово года». Победил «крымнаш». Вы как к этому относитесь? Это заслуженная победа?
Раиса Розина
– Вы знаете, мне очень нравится слово «крымнаш». Я считаю, что оно передает ироническое отношение людей к происшедшему, как это ни странно. Люди видят разные противоречивые моменты в том, что случилось. Слово «крымнаш» доказывает, что люди способны все-таки с юмором относиться к каким-то событиям.
– Это если не понимать «крымнаш» буквально, как возглас радости по поводу присоединения.
– Конечно, нет. Возглас радости пишется в два слова: «Крым наш!» А это слово пишется слитно. Это особое слово, которое употребляется совершенно в другом контексте, отрицательном. Когда, например, говорят: «Ну да, в этом году прибавок к пенсиям не будет, потому что все деньги пойдут на крымнаш».
– А какое слово для себя вы сами отметили в этом году? Есть какой-то символ года?
– Для меня стало символом года слово, не связанное с политикой. Я с огромным интересом и удовольствием читала интервью с Григорием Яковлевичем Солгаником. Он там говорил о слове «селфи», и я была страшно рада тому, что наши мнения совпали: я тоже считаю это слово одним из самых заметных в этом году. «Селфи» буквально из всех щелей сейчас лезет!
– Мне кажется, тут дело в популярности самого явления. Люди делают много селфи, отсюда и частотность повторений самого слова.
– Понимаете, меня это очень занимает, потому что я думаю, что это явление было и раньше. Люди ведь и раньше себя фотографировали. Ставили камеру на штатив, задавали время… Но слова этого не было.
Не знаю, в чем тут дело. Наверное, на этот вопрос должны отвечать социологи или те, кто занимается, например, индустрией развлечений. И еще мне кажется, что в употреблении этого слова есть какой-то элемент престижа. Во-первых, оно таинственное. Вслушайтесь, ведь само слово ничего не говорит о том, что это фотография.
Во-вторых, оно ассоциируется с курортами, с красивой жизнью. Девушки любят фотографировать себя в купальниках на отдыхе. Вот я еду в университет на занятия, выхожу на метро Новослободская. И каждый раз, когда поднимаюсь по эскалатору, я проезжаю 8 больших постеров, которые рекламируют какой-то новый мобильный телефон. И они все мне не говорят ничего о его свойствах, они не говорят о том, что он красивый. А говорится только одно: «Есть столько-то гигабайт для селфи». Я не знаю, может, селфи – это символ чего-то?
– Есть русский эквивалент – «себяшка». Вам нравится?
– Во-первых, первый раз в жизни это слово слышу. Во-вторых, «себяшка» – смешное очень слово. Ну что это такое? Какой в нем престиж?
– Да, не лакшери.
– Вот именно. «Она сделала сто себяшек, выложила их в интернете и получила титул «Мисс года». Или удачно вышла замуж. Кто это женится, посмотрев какие-то себяшки? Вот селфи – другое дело!
– Кстати, по поводу языка соцсетей. Я знаю, что у вас есть страничка в Фейсбуке. Вы следите за сетевым жаргоном, за какими-то сетевыми штампами, которые там появляются?
– Вообще я всё время пытаюсь себя как-то урезать, ограничить, потому что Фейсбук – это страшная вещь, он затягивает. Но всё-таки читаю ленту в Фейсбуке каждый день и, конечно, отмечаю новые слова. Меня очень занимают заимствования.
Вот недавно в одной дискуссии о детях я увидела слово «батхёрт». Я никогда в жизни его раньше не видела. Оказалось, что это что-то типа головной боли, только более грубое. Геморрой, проблемы. Но звучит красиво, таинственно! А знаете, кто такие херитажники?
– Догадываюсь, что это от слова heritage, но что значит, не знаю.
– Это дети эмигрантов, которые знают язык только от своих родителей, а не от окружения. То есть язык перешел к ним по наследству – heritage. Или вот событие, когда люди собираются и лепят пельмени, оно как называется?
– Пельмень-пати?
– Пельмень-ивент! И тут тоже есть элемент престижа. Ведь совершенно ясно, что пельмень-ивент – это для избранных. Это хеппенинг. Хотя такими ивентами занимались мои знакомые лет 30 лет назад точно. Собирались, лепили пельмени и таким образом развлекались. Потом съедали.
Еще в свое время меня удивило слово «холивар», сейчас оно очень популярно в дискуссиях. Пишут, например: «Только давайте без холивара». Тут интересно то, что это слово утратило связь с исходным значением – священная война. Сейчас под холиваром подразумевают просто перебранку в интернете. Каким образом возникло это значение, я пока не понимаю.
– А вы не замечали, что в этих перебранках, когда нечего возразить, иногда как последний аргумент используют орфографию? «Ты сначала писать научись, потом спорь».
– Нет, этого я не видела, я видела другое. Не в соцсетях, а главным образом в комментариях на разных сайтах. Я читаю иногда комментарии к блогам на «Эхе Москвы» и каждый раз ужасно расстраиваюсь, надо сказать. Комментарии там бывают совершенно кошмарными, там употребляется жуткая лексика.
Но что в них интересно? Что постепенно от обсуждения вопроса авторы комментариев переходят к оскорблению друг друга. Это случается на какой-нибудь там 25-й, 30-й реплике, когда все уже забыли, в чем было дело, — и начинаются оскорбления, функция которых – уничтожить оппонента.
– Вы имеете в виду язык вражды? Его в этом году было особенно много.
– Да, конечно, и известные приемы его использования. Российское общество сейчас невероятно расколото. Из-за этого раскола многие люди перестали общаться друг с другом. А в соцсетях идет «диванная война» и все чаще употребляется термин «отфрендить». Очень многие люди других отфрендили для того, чтобы не видеть их комментариев, потому что читать их бывает очень больно.
Так вот, сейчас в ход идут старые, еще советские приемы обличения врага. Я бы даже сказала, приемы сталинского времени. Это, например, слово «фашисты». Это очень простой прием: назови человека «фашистом», и он становится врагом, потому что с этим словом связаны очень прочные исторические ассоциации. Назови человека «бендеровцем» – и он становится врагом.
Или есть еще одно чудовищное изобретение – «жидобандеровцы». Знаете, мне однажды сказали, что не надо иметь дела с одним человеком, потому что он «бандера». И когда я сказала «Что вы говорите? Какое он имеет к этому отношение?, мне ответили: «Нет-нет, он – бандера». Всё. Понимаете? Всё.
Эти слова используются абсолютно бессмысленно, не по адресу, но оказываются очень действенными орудиями пропаганды.
– Слова используются в качестве дубинок?
– Прежде всего, они используются как этикетки. Это очень удобно. Назови зайца «крокодилом» – и его будут бояться. Этот прием используется для создания совершенно определенной психологической атмосферы в обществе. Нам этот прием очень хорошо знаком: надо противника назвать плохим словом – и он станет плохим.
– Какие вы сейчас замечаете изменения в устной речи?
– Это очень интересная вещь. Понимаете, мы уже отмечали в 90-х невероятную эклектичность. Мы замечали, что разрушены границы между разными стилями и что люди могут одновременно употреблять одновременно книжные слова и слова очень сниженные.
И сейчас мне кажется, что это усилилось и что это просто захватывает наше общество. Я вижу, что образованный человек может цитировать Шекспира, может употреблять какие-то книжные или иностранные слова, и этот же человек в своем блоге или в повседневной речи может совершенно спокойно употреблять матерную лексику.
– Так это хорошо или плохо – такая эклектика?
– Это чудовищно! Например, глава московского департамента культуры Сергей Капков заявляет, что надо «оторвать ж..у от дивана». Хотя есть гораздо менее грубое русское слово– «задница». Почему нельзя произнести его в таком случае? Оно было бы вполне уместным.
Понимаете, раз это сказано с экрана, значит так можно говорить всем, вообще не стесняясь.
Меня совершенно сразило одно выступление министра иностранных дел России. Выступает Сергей Владимирович Лавров на 22-й Ассамблее совета по внешней оборонной политике (это было в конце ноября) и говорит что-то о поведении западных партнеров: «И получилось что-то вроде намерения сыграть в чикен с Россией, кто первый моргнет. Или, как говорят хулиганы, попытались взять на понт. Иначе сказать не могу».
Ну почему министр иностранных дел должен говорить так, как говорят хулиганы?
– А какой сейчас жаргон популярен? Криминальный, интернет-жаргон, может быть.
– Я думаю, что это так называемый общий сленг. Какое-то время он пополнялся совершенно взрывным образом, возникала масса слов, слова придумывали, слова заимствовались. Это свидетельствовало о бурных процессах в обществе. Потом казалось, что этот процесс остановился, и сленг больше не пополняется. Но сейчас у меня складывается впечатление, что жаргон снова бурно развивается. Я тут на днях, кстати, услышала новое для себя слово-глагол «загнаться». Я его не знала.
– Этому есть объяснение?
– Думаю, да. Объяснение очень простое. Язык очень чувствителен к переменам в обществе. Взрывное развитие жаргона и разрушение нормы речи всегда соответствует дестабилизации системы. Такие периоды известны: это было во время Гражданской войны и в 20-е годы, когда масса возникала новых слов, в частности, жаргонных.
Причина заключалась в том, что рушились все сословные барьеры. Сходные процессы в языке мы наблюдали в конце 80-х и в начале 90-х, когда была разрушена система, лежавшая в основе существования Советского Союза. Потом все затихло – было ощущение стабилизации. А сейчас опять эта мешанина.
Бывают такие периоды, когда язык бурно обновляется, когда рушатся границы разных стилистических слоев, когда всё перемешивается, когда вбрасывается жаргонная лексика и происходят какие-то тектонические процессы.
– Язык подсказывает нам, что идет некий слом системы?
– Знаете, счастливый период стабильного демократического государства стилистически выглядит по-другому. Я слово «демократический» сейчас употребляю в хорошем смысле, не так, как многие употребляют его наряду со словом «либеральный» в последнее время.
Так вот, в демократическом обществе, где действует закон, где действуют нормы поведения, там употребляется лексика разных стилей – нейтральная, разговорная, книжная. И главное – все это употребляется к месту.
Сниженная лексика употребляется в одной ситуации, книжная – в другой. И официальное лицо понимает, что можно, а что нельзя говорить с трибуны. Люди переключают регистры. Это происходит в обществе, в котором всё в порядке.
Так что, безусловно, это симптом. В обществе, которое дестабилизировано, происходит именно то, что мы видим сейчас.
– А что для вас хуже: орфографические ошибки, неправильные ударения или вот эта мешанина стилей?
– Путаница стилей гораздо страшнее. Меня это просто иногда потрясает. Понимаете, с орфографическими ошибками легче бороться. Ну какой от них может быть серьезный вред – если, конечно, они не мешают пониманию текста? Конечно, я замечаю ошибки – в рекламе, например. Вижу, что люди стали очень вольно обращаться с запятыми. Но меня это как-то даже не очень раздражает, учитывая общий контекст.
– Традиционный вопрос нашей рубрики. Как бы вы успокоили тех, кто считает, что язык умирает?
– Русский-то язык не умрет. Пока есть русскоговорящие люди, с языком всё будет в порядке. Он существует, он будет существовать, он будет развиваться так, как ему угодно, если это утешение. Но что будет с нашим обществом, я не знаю. Меня гораздо больше пугает это.