Евдокия Варакина
«Естественно, что женщина, более половины своей жизни проходившая в штанах (милиционер, затем фельдшер на «скорой» – не слишком женские профессии), вряд ли изменит своим привычкам».
По-моему, в этих словах – ключ ко всей развернувшейся на Правмире и в блогах дискуссии по поводу «неформатности» матушки Татьяны. И особенности ее внешнего облика, и специфика лексики ее ЖЖ, и своеобразие (для православного текста) любовной линии книги и рассказов – все это оттуда, из прошлого. То, что долгие годы жизни считалось нормальным и естественным – и осталось для нее таковым и сейчас.
«Ну-у… — могут сказать на это. – А где же огонь покаяния? Где преображение в свете открывшейся истины Христовой? Вы простите, но грош цена такому «воцерковлению». А ведь она еще и матушка!»
Нечто вроде этого, кстати, говорила и я в своих давних статьях о книге Т.Летицкой, изрядно удивившей меня теми самыми «своеобразиями» и «неформатностями». Вот только о том, что автор «Сказок…» — матушка, я, к счастью, тогда не знала. А то бы написала все гораздо жестче.
Поэтому, хотя Правмир уже опубликовал изрядное количество статей вокруг Машиного материала, я все-таки решилась добавить к обсуждению и свою реплику.
Как итог того давнего своего недоумения, сформулированного довольно резко, очень задевшего Таню (за что хочется сегодня попросить у нее прощения), а среди читателей получившего, как водится, и поддержку, и ответное осуждение в форме столь же резких комментариев о «неофитах» и «фарисеях», «потных исихастках в юбках» и «воинствующих старых девах» (хотя примерно тогда же мы с мужем обнаружили, что ждем второго ребенка, слышать это было все-таки больше обидно, чем смешно).
И хотя все эти наименования меня очень впечатлили и надолго отбили всякую охоту участвовать в публичных дискуссиях, недоумения по поводу самой проблемы от этого не исчезли и так и сидели в душе занозой, этаким нерешенным вопросом… до Машиного интервью.
Конечно, оно прояснило все не сразу, а после обдумывания и перечитывания как самого текста, так и чужих реакций на него, и реакций на эти реакции. И чем больше я вдумывалась, тем большим диссонансом звучали наши тогдашние и теперешние «должна… должна…должна… можно… нельзя…» и тем, что было видно из самого интервью.
Какой должна быть матушка? Вопрос явно не по адресу: Таня синдромом ХБМ не страдала и за будущего священника замуж не выходила, ей бы такое, наверно, и в страшном сне не приснилось. О том, как она восприняла новость о возможном рукоположении мужа, очень ярко сказано в интервью. А дальше – дальше ее Поступок, ее решение, ее согласие пойти за мужем туда, в этот неведомый и чужой мир. И вот эта готовность следовать за ним, хотя ей в роли матушки (было?) непривычно, неловко, житейски и психологически некомфортно – это дорогого стоит.
И совсем не каждая матушка этот крест несет до конца – если, к счастью, не знаете тому живых примеров, прочитайте хотя бы «Волною морскою» о. Димитрия Дудко, там все это очень наглядно и исповедально показано. После этой книги особенно понятно: то, что матушка Таня есть, что она стала и осталась матушкой, любящей, верной, надежной – это самое главное. А какой она должна быть…? Такой, какой может. Может сейчас.
Процесс воцерковления (внешнего, внутреннего) – это на самом деле растянутое на всю жизнь таинство между человеком и Богом, в которое подчас страшно вмешаться даже духовнику – чтобы не сломать, не нарушить что-то очень хрупкое и важное, что прорастает в душе человека, не положить ту соломинку, которая может неожиданно переломить спину верблюда.
Например, наш духовник – очень строгий в том числе и по отношению к внешнему виду женщины – никаких брюк, никакой косметики, никаких духов… И вы НИКОГДА этого не угадаете, глядя на его чад – добрая половина женщин с макияжем. Как-то я спросила у него, почему так. «Они пока не спрашивали меня об этом», — объяснил он.
Наверно, многим из нас (от нихже первый есмь аз…) не хватает такого смирения перед свободой другого человека, перед невозможностью исправить его через ультимативное требование «соответствовать званию» (христианина, матушки, священника и пр.). Не хватает памяти о том, что у нас нет права требовать с другого покаяния. «Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он, или падает» (Рим. 14,4).
А еще нет — ни права, ни реального умения оценивать, много или мало изменил в себе человек после воцерковления.
Помните слова святых отцов о том, что по-разному будет оценена Господом жертва того, кто ушел в монастырь из бедной крестьянской семьи – и из богатых палат? И когда мы видим на фотографии немолодую женщину, стоящую в брюках и с непокрытой головой в храме, мы же за деревьями не видим леса, мы самого главного не замечаем – прожившая нецерковную жизнь, сложную, необычную, с ее радостями, печалями и искушениями, накопившая в этой жизни изрядный житейский и эмоциональный опыт, эта женщина сумела изменить себя настолько, что она – в храме! Сознательно, как прихожанка, а не потому что «матушка должна…». Пусть и в брюках, и с непокрытой головой, и со всем прочим «грузом прошлого» (он ведь есть у каждого, кто воцерковился во взрослом возрасте, просто не у каждого его так легко разглядеть), но она вошла в Церковь Христову.
И, подозреваю, цена такому воцерковлению – как раз «грош», точнее, два «гроша». Те самые два гроша, две лепты евангельской вдовицы…
Читайте также:
-
Неформатная матушка
-
Мнимые противоречия
-
Внешнее и внутреннее
-
Слово о Традиции, или Зачем попадье штаны?