Письма в период ухаживания Цесаревича Николая Александровича за Принцессой Аликс Гессенской, 1894 год

Перевод с английского.Составитель монахиня Нектария (Мак Лиз).
Русский текст Вячеслава Марченко.
Консультант перевода Ричард (Фома) Бэттс.

Принцесса Аликс Гессенская, родившаяся в 1872 году, впервые встретила Цесаревича Николая Александровича в 1884 году на свадьбе своей сестры Эллы с Великим князем Сергеем Александровичем, дядей Николая Александровича. В марте 1889 года 17-летняя Принцесса Аликс посетила Россию во второй раз, и с тех пор между нею и Николаем Александровичем стала расти взаимная симпатия. После пяти мучительных лет, когда Аликс осознала, что если не откажется от своей лютеранской религии, не сможет вступить в лоно Русского Православия, как требовалось от Супруги Русского Монарха, она, наконец, в апреле 1894 года решила поменять религию и была помолвлена с Цесаревичем Николаем Александровичем.

Ее письма к Николаю Александровичу – это самое точное свидетельство, которое мы имеем о внутренней жизни прекрасной молодой девушки, ставшей позже Императрицей Всероссийской. В письмах ее прослеживается несколько жизненных линий, самая очевидная из них – это глубина взаимной сильной любви. Вторая – это беспокойство из-за принятия новой религии и православных обрядов, которые она хотела постичь всем сердцем и душой до своего формального обращения в новую веру. Третье – это постепенное угасание отца Николая Александровича – Царя Александра III, что сильно омрачало последние месяцы их помолвки.

Эти письма имеют для России и для всего мира историческое значение. Вера, самопожертвование и благородство, столь редкие для людей, светят со страниц писем и побуждают любить их, даже если бы они и не были такими известными историческими личностями.

(Переписка начинается по возвращении Цесаревича Николая Александровича в Россию после его обручения 18 апреля 1894 года с Принцессой Аликс в Кобурге в Германии.)

Ожидая ареста Временным правительством после отречения от Престола Николая Александровича в 1917 году, Александра Феодоровна сожгла многие дорогие ей письма юных лет, боясь, что они попадут в руки революционеров. Среди сожженных ею бумаг были дневники, написанные в годы замужества, письма от ее бабушки, Королевы Виктории, от отца, брата, сестер и первые 45 писем, которые она получила от Цесаревича Николая Александровича после их помолвки. Таким образом, его первое письмо, напечатанное здесь, датировано 12(24) июля 1894 года под Н-46. Письма помещены здесь не строго по порядку их номеров, однако те, которые содержат ответы на вопросы или продолжают обсуждение какой-то темы, помещены вместе, как они были бы получены.

Дармштадт,
2 мая 1894 года,
письмо А-1.

Бесценное мое сокровище, я лежу в постели, но не могу уснуть, не написав тебе, так как поговорить, увы, мы не можем. Невозможно описать, как я по тебе скучаю и тоскую по тем двум часам, которые мы проводили с тобой наедине каждый вечер. Это тяжело описать, но наши мысли встретятся, правда? Твоя милая телеграмма заставила мое сердце ликовать, и сейчас она рядом со мной. Каким наслаждением будет найти в Виндзоре твое письмо! И вот ты трясешься в этом чудовищном поезде, в то время как я уютно расположилась в кровати в своем собственном “милом доме”. Он так сильно мне напоминает нашу последнюю неделю; как я рада, что ты побывал здесь и познакомился немного с моими комнатами. Я так хочу, чтобы ты был здесь. Наше путешествие прошло хорошо. В Швайнфурте мы выходили на 3/4 часа и пили чай, потом мы остановились в Гарцбурге и съездили в город. Но серо и уныло, и только немного позднее был прекрасный закат над заливом.

Интересно, как ты провел последние часы в Кобурге… “слезинка” так трогательна, но ты не должен меня так баловать, слышишь, мой дорогой мальчик? Мы уезжаем уже завтра в 11.16, и до того придет портной. Я бы хотела, чтобы мы остались здесь подольше вместо того, чтобы снова собираться…

О, как я мечтаю прижать тебя к своему сердцу, поцеловать твою милую голову, любовь моя. Без тебя я чувствую себя такой одинокой. Да благословит тебя Бог, мое сокровище, и пусть Он хранит тебя и даст тебе сон…

Я не могу быть без Тебя,
Без веры жить не стану,
Бежит мой разум от меня,
И силы оставляют.
Но Ты – спасенье для меня,
Любовь и красота.
И вновь черпаю силы я,
Коснувшись лишь Тебя.

——

Ничто так не смягчает и не украшает жизнь, как молитва.

——

Сердца тянутся друг к другу, говоря о своих родственных интересах, души – говоря о божественном.

——

Имейте милосердие к тем, кому Бог послал горькое испытание быть в разлуке со своими любимыми.

——

Господь Бог с тобой, куда бы ты ни шел.

——

Я слишком устала, чтобы сегодня еще что-нибудь писать. Хотя я люблю тебе писать, но закончу это послание завтра… Господь Бог и Его святые ангелы да хранят тебя, а мои молитвы и благословения летят к тебе. А сейчас пребывай в вере, надежде и любви, но большая из этих трех – любовь (1 Кор. 13, 13).

——

Доброе утро, мой дорогой Ники, как ты спал? Я проснулась, воображая, что я в Кобурге, что, увы, было не так. Льет дождь, и я слышу, как солдаты маршируют к церкви. Очень жаль, что Мадлен по ошибке упаковала яйца и печенье, и как раз тогда, когда они могли потребоваться тебе в дороге… Мне хотелось тебе вдогонку послать телеграмму, мой дорогой, да боюсь, она бы тебя не застала. Но ты знаешь, что мои мысли с тобой, и я скучаю по тебе. Бесценный мой. Скажи своим дорогим родителям и всем близким, что я их очень люблю… Целую тебя много раз… и остаюсь, дорогой мой, нежно тебя любящая,

Твоя девочка,
Аликс.

Твое дорогое фото стоит передо мной и заставляет чувствовать мое одиночество, а слова на нем делают меня такой счастливой. Я напишу завтра из Виндзора.

Виндзорский замок (Англия),
4 мая 1894 года, письмо А-2.
Мой дорогой, бесценный Ники,

Я только что приехала, позавтракала с бабушкой (Королевой Викторией – ред.). Как мне напомнило это Кобург и более обычного заставило по тебе скучать. А потом блаженство оттого, что нашла твое милое письмо, за которое большая благодарность и множество нежных поцелуев, и цветы. Я собираюсь положить их в свою Библию и молитвенник. Они все еще чудесно пахнут. Я столь рада была твоему письму, что не могу сказать, сколько раз за эти несколько минут перечитывала его, покрывая поцелуями. Как я скучаю по твоим поцелуям и нежным словам! Путешествие прошло хорошо, через пролив переплыли просто прекрасно, волнения на море не было, и я не очень устала. Здесь так красиво – зелень, оживляемая цветами…

Бабушка говорит, что написала тебе. Она писала мне даже в Дармштадт. Тетя Беатриса собирается в Лондон по каким-то делам, поэтому бабушка, дети и я будем предоставлены сами себе. Я ужасно счастлива после твоего письма. Я ведь такая же, как ты, я тоже стесняюсь выражать свои чувства, а так много хотела сказать тебе, спросить, о многом поговорить, но чувствовала себя слишком смущенной. Мы должны будем справиться с этой слабостью, не так ли?

…Я пыталась устроить все в комнатах по своему вкусу – расставила все свои фото… распаковала ноты и намереваюсь, как только смогу, начать играть, так как с недавних пор, к стыду своему, забросила пианино. Все твои фотографии смотрят на меня большими красивыми глазами. О, если бы ты только был здесь, и я могла прижать тебя к своему сердцу… Да, любимый, так ужасно было на вокзале в присутствии всех прощаться с тобой холодно. Я должна была обдумать все до твоего приезда. Никогда не забуду эти первые дни и как по-свински я вела себя по отношению к тебе, прости меня, моя любовь. О, если бы только ты знал, как я тебя обожаю, и годы только усилили мою любовь к тебе, и я желаю только одного: быть достойной твоей любви и нежности. Ты слишком добр ко мне. Я заканчиваю, иначе письмо не успеет вовремя на почту… Да благословит тебя Бог, моя дорогая любовь.

Множество нежных поцелуев от твоей глубоко преданной маленькой девочки, Аликс.

Твоя невеста! Как необычно это звучит, милый. Я все время думаю о тебе.

Замок Виндзор,
4 мая 1894 года,
письмо А-3.

Драгоценнейший Ники,

…Как только я заканчиваю одно письмо тебе, хочется начать следующее. Я старая болтушка, а когда ты рядом, немею, как старая сова. Если бы ты мог рекомендовать какую-нибудь хорошую книгу, перевод с русского, которую ты хотел бы, чтобы твой глупый лягушонок прочитал, пожалуйста, сделай это… Увидишь ли ты фрейлейн Шнайдер до того, как она приедет сюда? Бедная маленькая женщина, надеюсь, она не заблудится в пути. Если бы ты мог приехать сюда с ней. Ах, мы должны быть терпеливы и не ворчать, но я чувствую себя ужасно одинокой и мечтаю, чтобы ты обнял меня своими сильными любящими руками. Когда знаешь, что тебя любят, появляется больше интереса к жизни. Если сова тебя не разочарует, ты должен учить ее, чтобы она была такая же умная, как и ты…

Я была так счастлива получить твою милую телеграмму, огромное спасибо за нее. Могу себе представить, как ты рад, что уже дома и можешь поцеловать своих родителей и получить их благословение. Счастлив тот, у кого есть родители! Так мило было со стороны твоей матери попросить меня не называть ее больше тетей. Я с радостью буду говорить “мать” и “отец”, но не смогу выговорить “мама” и “папа”. Эти слова так живо напоминают мне прошлое и заставляют больше чем обычно тосковать по своим дорогим родителям. Но твои родители всегда будут моими, и я буду любить и почитать их…

Сегодня с бабушкой я выезжала. Она задала мне множество вопросов, когда, как и где, и что заставило меня переменить решение, пока я, наконец, не знала, что и отвечать. Ты ей очень нравишься, любимый… потом она немного поспала, а я любовалась прекрасной природой, Виндзорским замком, виднеющимся вдали сквозь темные деревья и освещенным солнцем – ярко-голубые тени как прекрасное видение. Я пила чай с ней, а дети прыгали, шалили и устроили ужасный шум. Дрино предложил ей цветы, которые собрал сам, а она заставила его отдать их мне. Это ее драгоценное качество: она всегда старается доставить другим маленькие удовольствия…

Сейчас я сижу совсем одна, вставив четыре твои фотографии, увы, в не очень элегантную красную кожаную рамку, купленную здесь. Не знаю, что обо мне подумают на почте, если я так часто буду писать тебе, поэтому мне лучше ограничиться одним письмом в день. Но нет, иногда я должна писать больше, потому что, когда я сижу одна в моей комнате, мои мысли быстрее обычного устремляются к тебе. Так что если я надоедаю тебе своей болтовней, прости меня, мой милый дорогой Ники, мой любимый “муженек”.

Если ты знаешь какую-нибудь небольшую книгу о вашей религии, пожалуйста, сообщи мне, чтобы я могла прочитать больше до того, как ты привезешь священника. Одна книжка на французском, принадлежащая Сергею, которую он дал мне почитать в 1890 году, здесь со мной. Ах, я хотела бы, чтобы ты был здесь, ты смог бы мне помочь; и если ты такой верующий, то должен понять, как я переживаю. Но Бог мне поможет, и ты тоже, любовь моя, не правда ли?.. так, чтобы я всегда могла быть доброй христианкой и служить моему Богу так же верно, как и раньше, и даже больше. Как я смогу достойно возблагодарить Его за то, что такое сердце, как у тебя, принадлежит мне. Да пребудет с тобой неизменно Его благословение и заступление…

… Ужасные землетрясения в Греции, кажется, еще не закончились, и бедная маленькая Софи, испуганная до смерти, была уверена, что все в любую минуту может погибнуть: так дрожали стены – бедные создания.

Сейчас, мой дорогой бесценный Ники, я должна попрощаться. Да благословит тебя Бог. Много нежных поцелуев. Всегда твоя глубоко преданная,
Аликс.

Спи спокойно, мой ангел, пусть тебе приснится твоя “маленькая девочка”, которая молит Бога о твоем счастье. Целую тебя крепко.

Замок Виндзор,
5 мая 1894 года,
письмо А-4.

Мой милый дорогой Ники!

Спасибо за твое милое письмо и телеграмму бабушке. Мы завтракали вместе, когда она пришла… Гретхен и я ездили во Фрогмор, собирали примулы и сидели, грелись на солнышке. Она должна была карабкаться наверх, чтобы до них добраться, так как моего мальчика, увы, здесь нет… Я часто думаю о Роземунде и как я заставляла тебя все время их собирать. Боюсь, что иногда тебе, должно быть, хотелось послать меня подальше… Как жаль, что весь день тут вертелись люди, так что я не могла закончить это письмо. А потом я должна была примерять эту глупую, неинтересную одежду: две новые блузки, которые я купила, и две шляпки… Я ездила с бабушкой и тетей Беатрисой в парк, и мы пили чай в коттедже Мэнорхилле. Лес там красивый; и лес, и трава так поэтичны. Мы должны съездить туда, когда ты приедешь… У меня весь день было так плохо с ногами, что я даже послала за доктором Рейдом – не годится тебе иметь хромую жену. “Жена,” – как непривычно это звучит. Я все еще не могу себе представить, что старая сова будет твоей! Если бы только она была достойна тебя и могла действительно помочь и утешить. Но она сделает все, что в ее силах… Я слышу, как внизу, в городе, играет старый орган. Это напоминает мне детство. Кажется, это было так давно, так много произошло с тех пор. Такие незабываемые утраты, а сейчас эта радость!..

“Любовь – это единственное на земле, что мы никогда не теряем. Это как холодная река, которая становится шире и глубже, приближаясь к морю, и которая заставляет зеленеть все поля. Там, где она протекает, распускаются прекрасные цветы. Когда-то давно она протекала через рай и ее называли Рекой Жизни”.

Да, действительно, любовь – это величайшее благо на земле. И достоин жалости тот, кто ее не знает. Но я должна торопиться… До свиданья, мой любимый. Мой истинно дорогой, лучший из живущих на земле.

Да благословит тебя Бог ныне и во веки веков. Много нежных поцелуев от вечно любящей жалкой старой совы,
Аликс.

Замок Виндзор,
6 мая 1894 года,
письмо А-5.

Дорогой Ники,

Я только что пришла со службы, было чудесное пение и прекрасная проповедь. Я усердно молилась за своего дорогого. Хотелось бы, чтобы ты был здесь. Я думаю, тебе понравилась бы английская служба, молитвы были так красивы и возвышенны…

…Вчера я забыла сказать, что глупый Джорджи говорит, что мне нужно настоять, чтобы ты носил высокие каблуки, а мне нужно носить совсем низкие. Он говорит, что Мэй свои не меняет, а он носит каблуки намного выше. Сначала это было неудобно, но сейчас он этого просто не замечает. Представляю себе твое лицо, когда ты читаешь это. Действительно, какая чушь! Как будто рост играет какую-нибудь роль, а благовоспитанный человек на высоких каблуках выглядит так абсурдно, что я уверена, ты никогда этого не сделаешь.

Бабушка сегодня, увы, очень хромает, и это ее, бедняжку, сильно угнетает. Дорогой, постарайся иногда находить свободное время, чтобы мы могли приезжать ее навещать, потому что, кто знает, сколько еще она будет с нами. А одна мысль о том, что я буду так далеко от нее, делает ее несчастной. Мы так часто здесь бывали, и она для нас всегда была второй матерью и обращалась с нами больше как со своими детьми, а не как с внуками. Я иногда с ужасом думаю, что с ней может что-нибудь случиться. Тогда вся семья не будет уже так объединена, как прежде – не будет главы, вокруг которой все привыкли собираться. Да даст ей Бог провести с нами еще многие годы…

Тепло и ветрено. Я надеюсь, что завтра почта доставит мне письмо. Из России письма идут так долго, а я с нетерпением жду новостей. Много нежных поцелуев тебе, дорогой, и благословение. Я скучаю по тебе. Здесь так красиво звонят колокола. Хотелось бы, чтобы ты их тоже слышал. Много нежных поцелуев… Да благословит и сохранит тебя Бог, любимый мой, мой дорогой Ники.

Всегда любящая и преданная тебе твоя девочка,
Аликс.

Замок Виндзор,
7 мая 1894 года,
письмо А-6.

Драгоценный Ники,

Я тебя люблю и нежно-нежно целую и благодарю за твое чудесное письмо, которое я получила сегодня утром… Этим утром я ездила в Камберленд-Лодж повидать тетю Элен и ее семью. Я правила двумя пони – если бы только нам разрешили ездить вместе, но я в этом очень сильно сомневаюсь, так как бабушка придерживается старомодных взглядов насчет помолвленных, и весьма своеобразных. Тепло и солнечно, но в то же время сильный ветер…

Здесь есть “очаровательный” молодой паж, которому, кажется, нравится разговаривать с совой… Приказываете ли вы мне вести себя с ним дружелюбно или же вы шокированы и оскорблены? Мой тиран! Боюсь, что ты знаешь, что твоя плутовка полностью предана тебе, так что дразнить тебя бесполезно…

Мы читали описание землетрясений. Это слишком ужасно, чтобы выразить словами: все эти невинные малыши, раздавленные в церкви, – невыносимо об этом думать, это слишком ужасно…

Сейчас я должна одеваться для выезда с бабушкой. До свидания, да хранит тебя Бог, мой драгоценный Ники. Позволь твоей девочке нежно-нежно тебя поцеловать.

Всегда любящая, преданная и обожающая, и доверяющая,
Аликс.

Замок Виндзор,
8 мая 1894 года,
письмо А-7.

Мой дорогой Ники,

Я только что вернулась после завтрака с бабушкой. Тетя Вики прислала нам длинное письмо Софии – бедняжка, в Греции, должно быть, ужасно, эти непрерывные удары. Она пишет, что на нее произвело сильное впечатление, когда в ночь на Великую Пятницу по улицам ходила процессия с ковром и свечами и все пели: “Господи, помилуй!” Это слишком ужасно, чтобы выразить словами – жить в постоянном страхе, что тебя разнесет на мельчайшие кусочки. Как будто их наказали за какой-то страшный грех – это непонятно, но Бог знает, почему Он посылает на них это несчастье, хотя нам и кажется это жестоким. Какие горести приносит жизнь, какие большие испытания и как трудно их терпеливо переносить. А потом, опять же, мы и вполовину не умеем быть благодарными за те радости, которые дарит жизнь. Дорогой, я уверена, что эти пять лет для нас обоих были небесполезны. Я знаю, что они заставили меня думать о Боге больше, чем когда-либо прежде. Страдания всегда приближают нас к Богу, верно? А когда мы думаем о том, что ради нас должен был претерпеть Иисус Христос, какими в сравнении с этим кажутся маленькими и незначительными наши горести. И все же мы раздражаемся и ворчим, и не так терпеливы, как был Он. О, любовь моя, я хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной! Как бы ты мог мне помочь и научить меня быть лучше. Я все еще и наполовину недостойна тебя. Мне еще надо так многому научиться, вот почему я тоже говорю, что мне не надо выходить замуж прямо сейчас, хотя разлука так тяжела, но лучше не торопиться. Подумай только о вере, ты же не можешь ожидать от меня, чтобы я сразу, немедленно все узнала и поняла, а знать что-то только наполовину – нельзя. Я должна немножко выучить язык, чтобы иметь возможность слушать службу…

…Я получила твое письмо, за которое много раз тебя с любовью целую и горячо благодарю. Ты представить не можешь, как счастлива я была получить его и известие о том, что твои родители согласны… Я чувствую себя другим человеком после того, как пришло твое письмо, и все эти дорогие мне слова и цветы… Тетя Алиса с тремя девочками уже уехала, они были очень милы, особенно Виктория. Они с нетерпением ожидают встречи с тобой, они все тебя очень любят. Ну, я думаю, я могу это понять. Поросенок ты этакий. Все из-за тебя голову теряют.

Со множеством нежных поцелуев и благословением, остаюсь всегда глубоко тебе преданная малышка,
Аликс.

Букингемский дворец,
9 мая 1894 года,
письмо А-8.

Дорогой Ники,

…Я пишу вздор, потому что Тора Гольштейн сидит возле меня… и болтает, как сорока, а потом от меня ожидают, что я напишу что-нибудь приличное… Льет дождь, и я надеюсь, что бабушка не будет выезжать, потому что мне тошно будет сидеть сзади в закрытой карете… На самом деле бабушка собирается выезжать, поэтому я должна идти – мне будет тошно…

Наконец-то опять здесь. Чуть не задохнулась, глотая горячий чай после того, как одолела 38 ступенек, тяжело дыша. Был ливень, но когда мы вернулись, сияло солнце. Сейчас я должна бежать и одеваться для ужина и театра – это в самом деле убийственно, что я живу на самом верху этого громадного дворца. Я жадная, мне нужно еще одно письмо от тебя, сердце мое… Тора заставила меня хохотать: в одной из газет было написано, что мы любили друг друга пять лет, но были слишком застенчивы, чтобы признаться в этом друг другу – разве это не мило? О, Ники, дорогой мой, как счастлива я твоей любовью. Я хочу полететь к тебе, прижаться к тебе и смотреть в твои прекрасные мягкие глаза. Завтра я напишу еще, а сейчас у меня нет времени. Это утомительно, но я должна быть во множестве мест. Нежное благословение и долгий поцелуй.

Навечно твоя, любящая маленькая девочка,
Аликс.

Букингемский дворец,
10 мая 1894 года,
письмо А-9.

Мой дорогой, милый Ники,

Твое дорогое длинное письмо принесли мне сегодня утром, когда я еще лежала в постели. Это была такая радость… Какие чудесные стихи ты написал для меня, интересно, откуда ты их взял. Сергей телеграфировал, что фрейлейн Шнайдер вчера уехала в Дармштадт, так что я полагаю, что она появится в воскресенье или понедельник. Я тогда должна буду очень много работать. Все дразнят меня по поводу моих уроков русского языка – если бы только я смогла научиться более или менее сносно на нем говорить, так чтобы ты не хохотал надо мной или не закрывал бы уши.

Я купила маленький крест, дорогой, – похожий на тот, что Тория мне подарила, и собираюсь носить его до встречи с тобой, а потом, пожалуйста, ради меня, прими его.

Душа моя, я должна с тобой попрощаться. Да благословит тебя Бог, сокровище мое. Всегда глубоко преданная тебе и нежно любящая тебя малышка,
Аликс.

Замок Виндзор,
12 мая 1894 года,
письмо А-13.

Драгоценнейший мой Ники,

поскольку у меня выдалась свободная минутка, я собираюсь начать свое послание тебе… К обеду ожидаются несколько незнакомцев, так что, я думаю, будет очень скучно и даже не будет молодого пажа, чтобы меня развеселить. Разве это не печально?.. Мой тиран, мне бы хотелось тебя хорошенько ущипнуть, а не поцеловать, слышишь? У меня сегодня ужасно плохое настроение…

[На следующее утро]

… Доброе утро, милый, я только что пришла из церкви, где мы слышали замечательную проповедь. Она мне напомнила о старом священнике на свадьбе Эрни. Я бы могла там сидеть часами, слушая его. Мне хотелось бы пересказать это тебе – как Господь Бог не ищет внешнюю форму, а ищет дух, как и люди, которые преданы друг другу, не судят по внешности, а их сердца и души тянутся друг к другу. Что религия бывает не только в определенном месте или в церкви, но повсюду Бог. У нас всех есть определенные обязанности, иногда они маленькие, и мы думаем, что не нужно в них вкладывать свою душу, а это неправильно. Св. Апостол Иоанн 4,24, это был его текст, самаритянка. Бог – Дух, и те, кто Его почитает, должны почитать Его в Духе и Истине. Если мы не понимаем Духа Божия, законы Которого правят природой, мы не Его создания. Святый Дух учит нас, как всегда быть с Ним. Выбирая между правильным и неправильным решением, твоя совесть говорит тебе, что внутри тебя есть Дух, Который невольно ведет тебя к добру. Ты не должен предугадывать последствия своего решения: не твое решение приносит тебе благодать, но Дух Святый, повинуясь Которому, ты его принял. Многие думают, что быть с Богом – значит быть в местах Его почитания, где души наши возлетают высоко вверх над миром или гармонично сплетаются, поднимаясь ввысь, голоса и звук органа, и приходит мгновенное вдохновение… но настоящий секрет, как найти Бога, – это посвятить Ему всю свою жизнь, и каждое маленькое ведерко воды, которое вам нужно пронести по долгой и тяжелой дороге к колодцу. Христос всегда делает все как можно лучше, какую бы маленькую, незначительную работу Ему ни приходилось бы выполнять. Он преподносит Свое учение бедной женщине с ограниченным кругозором и бедным узким окружением. Ей Он говорит о величайших истинах, которые и для мудрых являются тайной. Она искала только облегчения своих земных тягот, и мы все, как часто мы жаждем избавления от страданий и забот. И это ее желание Он использовал как средство, чтобы повести ее в высшие сферы духовного развития. Посвящение вере всей нашей жизни, выполнение мельчайших обязанностей с напряжением всех сил и с одним желанием – “сделать как можно лучше”… Ну вот, с помощью Гретхен я попыталась записать часть проповеди, боюсь, что сделала это не совсем понятно, но, по крайней мере, у тебя будет представление о нем и его проповеди.

О, Ники, милый, ты действительно не боишься, когда думаешь о том, кто тебе достанется в жены? Не сведет ли тебя с ума эта особа?.. Я с нетерпением ожидаю часа твоего приезда. Если погода будет хорошая, тогда мы должны хорошо провести время. Тетя Беатриса говорила, что мы должны поехать вверх по реке, и это было бы очень приятно, так как я никогда так не делала, а говорят, что это чудесно. Милый, сейчас я должна попрощаться. Да благословит тебя Бог, и святые Ангелы Его да хранят тебя.

Нежно целую много раз. Навеки глубоко любящая и преданная маленькая девочка,
Аликс.

Замок Виндзор,
14 мая 1894 года,
письмо А-14.

Мой бесценный, дорогой,

Самое нежное спасибо за твое письмо, которое я получила этим утром… Фрейлейн Шнайдер приехала… Эта милая маленькая женщина настаивает на том, чтобы мы говорили только по-русски, а я стою и улыбаюсь ей, не в состоянии ничего понять. У меня такая плохая память. Она попыталась что-то вбить в меня. Через несколько минут она спустится вниз и если снова меня это спросит, о, Боже мой! …Вильгельм Грэнси прислал мне прекрасные ландыши, которые они собрали в лесу возле Дармштадта… Сегодня большой праздник, и парк был переполнен людьми – маленькие парочки в трогательных позах расположились под деревьями. Без сомнения, они получали огромное удовольствие… Мой дорогой, любимый Ники, я бы хотела зацепиться за одну из ласточек, пролетающих за моим окном, и лететь с ними через холмы и долины, моря и страны к тебе, моя верная любовь… Бог да благословит и охранит тебя и отведет от тебя все печали. Скажи что-нибудь доброе Михен, когда увидишь ее, бедняжку, хорошо?

Всегда твоя глубоко любящая старушка,
Аликс.

Верная до смерти! Твоя всегда и навечно… Я получила мой первый свадебный подарок, маленькую серебряную лампу, от некоего джентльмена… ну что ты скажешь на это, старичок? Совушка тебя очень нежно целует.

Замок Виндзор,
14 мая 1894 года,
письмо А-15.

Мой любимый, милый, дорогой Ники,

Я сажусь тебе писать и хочу пожелать тебе счастья в твой день рождения. Любовь моя, да благословит тебя Бог в этот день. Пусть новый год твоей жизни, в который ты вступишь, будет полон только счастья и несказанного блаженства. Я не могу высказать все мои поздравления и наилучшие пожелания. Ты, мой дорогой Ники, я уверена, сам догадаешься, как горячо я молюсь за твое счастье и чего я тебе желаю. Это первый день рождения, когда я могу тебе написать, но не первый, в который я о тебе думаю. Как мне раньше хотелось послать тебе хоть строчку о любви, но, увы, нельзя было. Ах, какой радостью было бы провести этот день вместе, но я буду все время думать о тебе, мой дорогой…

Нежно тебя благодарю за два твоих милых письма, которые я получила сегодня. Ты просто ангел, что написал мне из Санкт-Петербурга, потому что я уверена, ты, должно быть, еле жив после того, как столько времени провел со своими солдатами. Я совершенно очарована твоими фотографиями и расставила их по всей комнате. И меня радует, что вокруг меня так много милых лиц моего любимого… Вчера у бабушки был приятный частный оркестрик, и мы все сидели после обеда с гостями и слушали. Я с трудом сдерживала смех, глядя на мужчину, играющего на виолончели – у него был бесподобный блестящий черный парик, и он так странно выпучивал глаза…

Сегодня утром я катала фрейлейн Шнайдер в двуколке. Я думаю, ей понравилось кататься в чудном парке. Если бы ты был здесь, ты бы ужасно хохотал, слушая наш разговор. Сегодня я попыталась немножко поучить, а как только закончу это письмо, собираюсь писать перевод с русского. О, произношение “л” и “h” – это что-то невозможное. А они в таком же отчаянии от английского “th”… Да благословит тебя Бог, любимый мой, пусть Он отведет от тебя все печали и заботы, и пусть в твоей жизни будут только солнце и счастье. Я желаю тебе всего, что только может желать человек. Мне хотелось бы лучше выразить мои чувства, но это трудно, когда сердце так переполнено.

До свидания, любовь моя. Много раз нежно тебя целую, милый мой… Глубоко преданная тебе, любящая и верящая,
Аликс.

Замок Виндзор,
18 мая 1894 года,
письмо А-19.

Любовь моя,

Еще минуту или две будет продолжаться твой день рождения, поэтому я могу еще раз пожелать тебе радости и благополучия. Я весь день так много думала о тебе, и мне было и радостно, и грустно при мысли о том, что это твой день рождения… Да, дорогой, в самом деле, это блаженство знать, что наконец-то у нас есть право любить друг друга и что эти годы испытаний закончились для нас так счастливо. И какое полное любви сердце ты предлагаешь мне – благослови тебя Бог за это, мой любимый. Я отдаю тебе в ответ всю мою жизнь и всю силу женской любви. Если бы ты только знал, что ты для меня значишь! Я никогда не смогу достойно возблагодарить Всемогущего Бога за это счастье, которое Он дал мне. Уверенность в твоей любви помогает мне легче переносить разлуку…

А сейчас, любимый, я должна попрощаться… Твоя вечно любящая и искренне преданная невеста,
Аликс.

Харрогейт,
23 мая 1894 года,
письмо А-24.

Драгоценный Ники,

Сегодня днем фрейлейн Шнайдер и твоя совушка чудесно покаталась по холмам, собирали цветы, растущие у обочины дороги. Ветрено, прохладно. Закат солнца был великолепен, все окутала дымка, поэтому мы можем надеяться на прекрасную погоду. Пока наши дамы работали, я им читала из русской географии, а сейчас, перед тем, как ложиться спать, немного напишу. Наша комната выглядит прелестно, украшенная цветами, которые мы сегодня собрали, и всеми моими фотографиями…

Больше часа Шнайдерляйн и я занимались русским языком, но это было совсем не просто, так как в то же самое время на улице выступали и чудесно пели “Панч и Джуди”. Мы читали о мальчике и его больной матери, о именинах бабушки и корзине с яблоками – хороший рассказик, но когда потом я должна была его пересказать, почувствовала себя совсем беспомощной – знаю довольно много слов, но не могу связать их в предложение…

Перед тем, как лечь спать, я хочу еще раз перечитать твое милое письмо, оно делает меня счастливой. О, какая невыразимая радость знать, что ты любима и желанна, и я на коленях молюсь о том, чтобы с каждым днем становиться все более достойной твоей великой любви. О, мой Ники, мой дорогой… Да благословит тебя Бог ныне и во веки веков. От любви к тебе мне хочется плакать. Мне очень не хватает тебя. Я скучаю также и по Эрни, который раньше мог в любую минуту вбежать в мою комнату, а сейчас женат и счастлив, и ему не до меня. Никогда не было брата добрее и милее, если не считать, конечно, моего козлика и моего любимого Папу – ужасно думать, что никогда больше мы не встретимся с ним в этом мире. С каждым днем мне все больше и больше его не хватает, особенно сейчас, когда, благодаря тебе, мое сердце так полно любви. Завтра моей младшей сестре Мэй было бы 20 лет. Только подумать, какой бы уже взрослой и милой она была. Но, любовь моя, мне лучше лечь спать, у меня сегодня очень болели ноги…

Доброе утро, дорогой мой мальчик… На улице играют какие-то бедняки, и не плохо: арфа, виолончель, кларнет и, наверно, скрипка, – это напоминает мне о моей любимой Венеции… Ты знаешь, я уже пробовала делать массаж, но никакой пользы не было, и доктор думает, что при моей болезни это даже вредно, так как нерв проходит по всей ноге, а не только в колене. Сегодня утром, по крайней мере, стало теплее и ярко светит солнце. На прошлой неделе здесь немного шел снег… ну, ты знаешь, мы на полпути к Шотландии, между Лидсом и Йорком…

Бог тебя благослови, моя любовь. Много нежных поцелуев от твоей вечно любящей и искренне верной старушки,
Аликс.

Харрогейт,
26 мая 1894 года,
письмо А-26

Драгоценнейший мой Ники,

Я снова начинаю письмо тебе сегодня вечером, так как утром у меня мало времени. Доктор меня осмотрел, он хочет, чтобы я лежала как можно больше. Я не знаю, как правильно описать – в общем, когда я лежу, через мои артерии крови проходит в три раза больше, чем когда сижу, поэтому отдых для меня – это главное. Кажется, что я страдаю подагрой. Я принимаю серные ванны по 15 минут, потом 3 минуты стою, а потом что-то вроде игольчатого душа: из тысяч дырочек на меня брызжут струйки воды, сначала горячей, а потом прохладнее. Ощущение не очень приятное. В настоящее время мне нельзя пускаться ни в какие экспедиции – ни гулять пешком, ни ездить, можно “выезжать” только в кресле на колесиках, так как я должна двигаться как можно меньше. Чем спокойнее и меньше боль, тем лучше.

Гретхен как раз сейчас заставляет Шнайдерляйн читать по-английски детские стишки, что весьма уморительно, но боюсь, что она не научит ее хорошему произношению. Сегодня я читала им о русском климате, о температуре… Они читают “Дом, который построил Джек”, и это мне очень мешает писать. Я учу стихотворение Лермонтова по-русски…

Чтобы забраться в мое кресло на колесиках, я должна была выскользнуть через заднюю дверь, потому что все стоят и смотрят… Когда я ехала в своем кресле, я встречала много всадников, мужчин и девушек. Я им страшно завидовала, поля и луга так великолепны для легкого галопа. Я заранее радуюсь завтрашнему дню, когда принесут твое письмо. В 10 часов доктор приходит проверить мою коленку, это утомительно, но надо терпеть и делать все, чтобы поправиться, ради моего Ники.

Я должна попрощаться, так как действительно поздно. Да благословит тебя Бог, милый.

Спи спокойно, приятных тебе снов… всегда твоя,
Аликс.

Харрогейт,
27 мая 1894 года,
письмо А-27.

Дорогой, милый Ники,

Я люблю тебя и нежно благодарю за твое милое письмо, которое получила сегодня… Я ходила с Гретхен в церковь св. Петра, она такая высокая. Мы слышали чудесное пение, но проповедь была не очень хорошая. Мы сидели сзади, среди людей разных сословий, как мне это понравилось, и сзади нас сидел какой-то мужчина и пел очень красиво. Это длилось полтора часа, а потом я почувствовала, что у меня тело слегка одеревенело, так как скамья была жесткой и узкой. Мне очень стыдно, что я не встаю на колени, но мои ноги мне этого не позволяют.

Да, в здешних газетах обо мне писали “очаровательная”, газета “Правда”, описывая меня, сообщила, что у меня подбородок коротковат. Увы, я это уже давно знала, и боюсь, что даже ради тебя мне не удастся его вытянуть. Ну а в другом они мне очень льстили. Но больше всего меня позабавило их сообщение о том, что у них нет моего фото в полный рост, а есть только такое, где меня можно увидеть только до икр. Ты когда-нибудь слышал, чтобы в газетах печатали такие выражения? Я хохотала, как сумасшедшая.

Любимый мой мальчик, сегодня утром в церкви я горячо молилась за тебя. А ты молился за меня? Я снова буду молиться через час, буду просить Его, чтобы Он сделал меня существом, более достойным твоей любви. А сейчас я должна немного позаниматься русским языком, или ты будешь бранить свою лентяйку. До свидания, мой любимый, мой драгоценный Ники. Мое Солнышко, я посылаю тебе издалека много нежных поцелуев и благословений.

Глубоко любящая тебя старушка,
Аликс.

Да благословит тебя Бог, мой верный до смерти. Пожалуйста, всегда мне все рассказывай про своих солдат. Мне это так нравится, ты знаешь, как я люблю солдат. Ах, как мне хорошо знакомо их пение, когда они маршируют домой, и как часто я останавливалась послушать их. А сейчас я буду учиться любить и ваших солдат, а ты в своем сердце найди уголок для моих любимых гессенцев, хорошо, милый?

Харрогейт,
28 мая 1894 года,
письмо А-29

Мой глубоко любимый Ники,

Что мне сказать, чтобы выразить свою радость и благодарность за полученные мной за один день три длинных и таких дорогих для меня письма? Второе адресовано в Уолтон, одно из Гатчины и одно из лагеря. Необычная почта, я еще не вполне этому поверила.

Здесь отвратительные люди… Сейчас, когда они обо мне разузнали, они стоят толпой, чтобы посмотреть, как я выезжаю. И хотя сейчас я сажусь в свое кресло на заднем дворе, они наблюдают за дверью, а потом бегут, чтобы увидеть меня, а некоторые даже следуют за мной. Одна неприятная женщина подходит совсем близко и смотрит во все глаза… Я подумала, что, может быть, это та твоя сумасшедшая корреспондентка – помнишь письмо в Кобурге, которое ты мне показывал? Потом, когда я иду в магазин купить цветов, девушки стоят и смотрят в окна, как будто это аквариум. Аптекарь сказал Вадделю, что он подал просьбу поставить у дома полицейского, который отгонял бы зевак. Очень мило с его стороны, но это не поможет. “Это она,” – сказал кто-то позади меня. Я бы не возражала, если бы не сидела в инвалидном кресле. Когда Гретхен была сегодня утром в магазине, туда вошла маленькая девочка, и когда мужчина спросил ее, видела ли она меня, она сказала: “Да, но только один раз”, так как моя “карета” стоит на заднем дворе, и мне не очень-то нравится, когда меня разглядывают. Я бы хотела, чтобы люди это поняли и держались подальше, а не рассматривали меня из окон через театральные бинокли. Это так неприятно!

…Больше я сегодня не могу писать, так как два часа перед ужином занималась со Шнайдерляйн, и сейчас устала. Доброй ночи, любовь моя. Много нежных поцелуев и горячая молитва за твое счастье и благополучие. Твоя вечно, до смерти глубоко любящая, глубоко преданная невестушка,
Аликс.

Харрогейт,
30 мая 1894 года,
письмо А-30.

Мой любимый Ники,

Крепко целую и самым нежным образом благодарю тебя за твое милое письмо, которое я получила в это утро… Итак, у вас тоже плохая погода, мне очень жаль, и бедный мальчик должен как можно быстрее забираться в постель… У меня в спальне нет отопления, но должна сознаться, у меня есть грелка с горячей водой, потому что я так страдаю, когда у меня мерзнут ноги!

…а твои офицеры задают разные вопросы и приводят мальчика в смущение. О, как мило! Нет, я имею в виду, что мне тебя жаль – вот видишь, какая я для тебя обуза и насколько счастливее ты был бы без меня. Но я не могу жить без тебя и твоей любви. “Я люблю тебя, я люблю тебя, это все, что я могу сказать, это мой сон ночью, мое видение днем”.

У Гретхен урок русского языка, а я на диване с больной ногой. Между прочим, сегодня принесли мое платье, помнишь, ты в Кобурге помогал мне выбрать материал. Ох, какие трудные русские глаголы! Боюсь, мне никогда их не выучить. Сегодня мы читали о медведе и маленьких детях, которые приняли его за большую собаку и играли с ним у солдат. О, такие хорошие рассказы, не правда ли? …Дамы уморительны – когда Гретхен не может выговорить русские слова, я советую ей чихнуть и плюнуть, и действительно, тогда ей легче. О, я прошу у тебя прощения за то, что дурно отозвалась о твоем родном языке.

…Прошлой ночью, когда я забралась в постель, меня ожидало большое разочарование. Моя грелка с горячей водой протекла и промочила постель, и мне пришлось мои холодные, как лед, ноги завернуть в шаль. Музыканты внизу опять играли, и совсем неплохо. Дамы ушли за покупками, так что я оставлена в тихом одиночестве писать письма. Я предпочитаю быть одна и в тишине, обычно вокруг меня все время кто-нибудь крутится. Как видишь, я необщительная особа…

Ну вот, поднимается ветер, собираются тучи. Ну надо же, я даже не могу открыть окно, люди начинают в него заглядывать. Мне их хочется отшлепать!

Ну, а сейчас до свидания, любимый мой. Я нежно прижимаю тебя к своему сердцу и целую тебя. Да благословит тебя Бог, мой навеки Ники. Всегда искренне, глубоко любящая тебя, преданная тебе невеста,
Аликс.

Харрогейт,
30 мая 1894 года,
письмо А-31.

Мой дорогой и бесценный,

Самое нежное спасибо за твое дорогое, длинное письмо, за твои стихи и анекдот… Мы только что проглотили ужин, и я снова на диване. Гретхен пишет, а Шнайдерляйн работает, и они обе только ждут, когда я закончу, чтобы играть в Halwa (английская карточная игра – ред.) Не сердись за то, что мы увлеклись этой игрой, но нельзя же читать весь день. Я буду здесь на свой день рождения и, боюсь, еще долго после этого, так как мне, по возможности, нужно принять 21 ванну. Я их и так принимаю ежедневно, но не намерена делать это всегда, так как это слишком утомительно. Я в отчаянии, потому что вижу, что наша поездка в Уолтон становится нереальной, а потом я вообще завою – слишком велико разочарование. Но доктор посмотрит и, может быть, мне не нужно будет принимать все эти ванны… Мои ноги болят больше, чем обычно. Не сердись на меня, если, возможно, мне придется остаться здесь надолго. Не думаешь ли ты, что было бы лучше, если бы я после этих четырех лет постаралась излечиться от болей и стать сильной и здоровой, чтобы потом в России выдержать долгое стояние на ногах? В настоящий момент для меня стояние – самая плохая вещь, от него у меня опухают ноги. Но хватит о моем здоровье, это неинтересно. Я постараюсь сделать все, что могу, и не будем отказываться от Уолтона…

Сегодня днем я на часок выезжала с Гретхен в своем кресле – вниз с холма едешь с такой скоростью, но полил дождь, и я велела слуге заехать под навес, и он меня завез в угол, чтобы я не стояла в проходе, спиной к улице, а лицом к двери, на которой было написано: “Не двигать”. Я чуть не рассмеялась, но сдержалась. Потом мы ехали вверх по крутой дороге, так что нужно было толкать коляску. Когда мы достигли вершины, засияло солнце, и на небе появилась радуга. Это было так красиво, и больше, чем обычно, мне захотелось быть с моим дорогим Ники. Нельзя даже наполовину наслаждаться красотой, если рядом нет того, кого любишь. Я люблю тебя, я люблю тебя, навсегда и навечно, на всю вечность!..

Харрогейт,
31 мая 1894 года,
письмо А-32.

Драгоценный Ники,

…Итак, у вас тоже была плохая погода. Сегодня было две грозы, после которых я выезжала в кресле на колесиках с Гретхен, шедшей рядом со мной, мы ездили к болотам и чудесному маленькому кладбищу – для меня идти пешком было слишком сыро. Мы возвращались мимо лесного заповедника и оранжерей, остановились и купили цветы, благодаря которым наши комнаты выглядят веселее…

Я читала одну из книг, ту, которую перевел старый священник, но не смогла закончить, так как страшно устала, чтобы вникнуть в смысл. Мне часто приходится перечитывать абзацы по многу раз. Я хотела бы, чтобы ты был сейчас здесь и чтобы я могла спрашивать тебя о том, чего не понимаю.

…Ксения у Сандро… какая это, должно быть, для них радость – но мы не должны ворчать, наша очередь, Бог даст, когда-нибудь тоже придет, но нужно быть терпеливыми. “Терпение в этой жизни должно быть для нас главным”. Не так ли, мой дорогой? Время от времени выглядывает солнце, теплее. Я должна ответить на другие письма. О, как я жду твоего приезда. Так много есть всего, что ты мог бы мне помочь понять, и есть вещи, о которых мне легче было бы говорить с тобой, чем со священником, например, об исповеди. Но достаточно на сегодня, мой милый.

Остаюсь, просящая для тебя Божиего благословения, всегда глубоко тебя любящая, искренне преданная и обожающая невеста,
Аликс.

Харрогейт,
2 июня 1894 года,
письмо А-34.

Мой бесценный дорогой Ники,

Крепко целую и сердечно тебя благодарю за как раз только что полученное от тебя письмо (№ 27). Ох, старичок мой дорогой, ты доставил мне такую радость – и все эти добрые ласковые слова. Бог да благословит тебя за них… Я два часа занималась русским языком. Уже почти выучила наизусть молитву Господню. О, как бы я хотела быть умной ради тебя. Когда я думаю о тебе, я чувствую себя такой неразумной…

Виктория сейчас приезжает одна и будет с 5-го по 8-е, чтобы я не была в одиночестве в свой день рождения. Завтра день рождения Георгия. Интересно, получишь ли ты это 6-го. Как я мечтаю о тебе. Это один из дней в году, который я больше всего не люблю. В этот день я всегда чувствую себя несчастной, потому что не знаю, что мне принесет следующий год! Этот принес мне и большую печаль, и неописуемую радость. Сейчас время, когда больше всего думаешь о дорогих ушедших людях. Это будет мой третий день рождения без моего дорого любимого Папы. О Ники, что он для меня значил! Никто никогда не узнает. Но я не могу об этом говорить, иначе мне не сдержать слез, и тогда дамы вообразят Бог знает что, уставятся на меня и замучат своими вопросами. Но это потеря, которая с каждым днем чувствуется все больше и больше. Боже, помоги мне!

…Но достаточно на сегодня, твоя невестушка благословляет тебя и горячо-горячо целует…

…Доброе утро, мой любимый! Несколько слов перед тем, как я пойду в церковь… Вчера Гретхен читала мне краткую биографию Пушкина, очень-очень интересно, а со Шнайдерляйн я читала по-русски про детские годы Петра Великого. Звучит впечатляюще, не так ли? С большой помощью, но я могу разобраться… Сейчас я должна идти одеваться, напялить шляпку и выглядеть степенной. Я буду думать о тебе, сладкий мой, и я уверена, что наши молитвы встретятся. У всех нас есть свой Ангел-Хранитель, хранящий нас, и мы должны помнить, что все Ангелы пекутся о нашем благополучии. Разве нам не сказано, что Ангелов больше радует один раскаявшийся грешник, чем много праведников, не нуждающихся в покаянии?

…Ну, я снова пришла из церкви, такой красивой и маленькой, и в следующее воскресение мы снова пойдем туда… Народу было очень много, и нам потребовалось время, чтобы добраться до крыльца, где ждала карета. К моему ужасу, там стоял полицейский, ждала толпа, и я слышала, как какая-то дама сказала: “Выходит Принцесса Аликс Гессенская”. Потом джентльмен, который сидел с нами на скамейке, учтиво стал держать надо мной свой зонтик. Я залезла внутрь самым неловким образом, краснея, как рак. Эти добрые люди доводят меня до крайнего смущения, а Гретхен, бессовестная, надо мной смеется. Все пока, так как это длилось почти два часа, и сейчас перед ланчем я должна немного отдохнуть. Я так молилась за тебя, за себя, чтобы мне стать лучше и как женщине, и как христианке, и чтобы Бог помог мне узнать и полюбить твою Церковь, и чтобы Он помог мне преодолеть самую большую трудность – стать более достойной тебя. После церкви я чувствую себя намного спокойнее, так что мне хочется ходить туда и молиться каждое утро и вечер.

…Нежные поцелуи и благословения от твоей вечно преданной и любящей,
Аликс.

Харрогейт,
4 июня 1894 года,
письмо А-36

Мой дорогой, бесценный Ники,

Сердечно благодарю и с любовью целую твое только что полученное дорогое письмо… Дождь льет как из ведра, но когда Шнайдерляйн и я выезжали, было не так плохо, только сыро и неприятно. Если будет так же продолжаться, мы можем снять колеса и грести веслами.

Как мило, что твоя Мама подарила тебе портфель для писем совушки. Их, на самом-то деле, и хранить не стоит… Итак, ты только хочешь, чтобы ты для меня кое-что значил. И это все? Тогда тебя легче удовлетворить, чем меня. Я хочу больше, намного больше, а взамен возьми мое сердце, мою жизнь и делай с ними, что хочешь.

Сегодня утром я читала много ваших молитв, переведенных на французский язык. Некоторые из них так красивы, но, сердце мое, мне не нужен посредник для моих молитв, я все говорю Господу прямо и каюсь в своих грехах, и я знаю, что Он простит меня ради Сына Своего Иисуса Христа, Который умер, чтобы мы могли получить прощение и спасение. Я не хочу, чтобы мой Ангел-Хранитель просил за меня Бога. Моя молитва прямо возносится к Отцу Небесному. Я не хочу, чтобы Богородица вступалась за меня. Я не могу просить через кого-то, никогда так не делала: было бы ужасно, если бы сейчас меня принуждали к этому. Я бы подумала, что совершила тяжкий грех, и не могу просить прямо. От меня такого трудно ожидать, любовь моя, не так ли? Ах, если бы ты был здесь, мне так много надо у тебя спросить о том, что я прочитала. Иметь образы Богородицы и святых и целовать их – это я хорошо понимаю. Почему также не целовать фотографии тех, кого любишь и кого больше нет, а когда смотришь на них, то вспоминаешь все хорошее, что они сделали, и стараешься брать с них пример. Но молиться им, как и молиться Богородице? Зачем, Ники? Я могу любить, почитать и уважать Ее как Матерь Господа и как Самую чистую и лучшую Женщину из всех, что когда-либо жили, но разве это причина, чтобы Ей молиться? “Ты не должен знать другого бога, кроме Меня” (Осия 13, 4) – тогда почему это? О, если бы только ты был здесь, чтобы поговорить со мной об этом, это пугает меня. Мне нужна твоя помощь. Надеюсь, что не причиняю тебе боли тем, как я об этом говорю. Но если бы ты только знал, как я себя чувствую. Я хочу быть хорошей христианкой, но есть вещи, которые меня шокируют, и я хочу, чтобы ты мне их объяснил. Чтение никогда не может дать ясного представления. Но ты такой истинный, добрый христианин, поможешь мне. И если есть вещи, которые я не могу делать, – как ты думаешь, мне их можно будет пропускать? Я очень надеюсь, что не огорчаю тебя, ни за что в мире я бы этого не сделала.

…Сегодня вечером я чувствую себя грустной и подавленной, а этот монотонный шум дождя еще усиливает такое настроение. Как мне стыдно, когда я думаю о том, как вела себя в тот вечер. Что ты должен был подумать обо мне, плачущей, как ребенок. И ты был так невыразимо добр ко мне. Но я так долго держала все в себе, что просто не могла больше сдерживаться. Мне всегда тяжело молча все переносить. Я знаю, что мужчины не любят слезы – не думай обо мне из-за этого плохо, хорошо? Но если тебя так любят, это так трогает.

5 июня

Доброе утро, мой дорогой, милый, и много нежных поцелуев за твое теплое письмо и добрые пожелания. Когда они приходят от тебя, это трогает меня глубже, чем я могу выразить…

Луиза дала мне рамочку, чтобы я вставила туда две твои фотографии, размером с запечатанный конверт. Найдутся ли у тебя две фотографии, которые ты можешь мне подарить, пусть и совсем старые? Я видела, у тебя такие милые, на которых ты совсем крошечный с кудрявыми волосами. Они бы как раз подошли, если их немного подровнять. Я надеюсь, твои волосы не все еще сбриты и подстрижены, как твое сердце, старый грешник, иначе тебе грозит опасность, что я выдерну все, что осталось – слышишь?

…тысяча нежных поцелуев и благодарностей за твое дорогое письмо… вечно мой любимый, дорогой Ники, твоя любящая и вечно верная невеста,
Аликс.

[С цельным характером Аликс и ее ненавистью к притворству, естественно, что у нее были трудности с канонами и традициями, чуждыми ее родному лютеранству. То, что позднее она смогла полностью воспринять православное почитание Божией Матери, ясно показано в следующей записке Николаю Александровичу, датированной 6/15 мая 1913 года (А-224): “Мой нежно любимый, пусть святые Ангелы охранят твой сон, а Пресвятая Дева нежно, бережно покроет тебя Своим Покровом. Я вверяю тебя Ей, Богородице, Скорбящей о всех нас и проявляющей неизреченную к нам милость”.]

Харрогейт,
6 июня 1894 года,
письмо А-37.

…Доброе утро, мой милый мальчик – мой день рождения! 22! О, как я хочу, чтобы ты был здесь, любимый мой! А твой великолепный браслет – как ты, непослушный проказник, осмелился мне подарить такую чудесную вещь – меня это смущает. И твое дорогое письмо – ты так действительно меня испортишь. Много нежных поцелуев, и еще раз мое сердечное спасибо.

Твоя глубоко любящая,
Аликс.

Харрогейт,
6 июня 1894 года,
письмо А-38.

Мой дорогой возлюбленный,

Уже поздно, все ушли спать, а я совсем одна в гостиной с горящей свечой и прекрасным серебряным лунным светом. Я должна написать тебе, я не могу лечь спать, не поговорив немного с тобой. О, мой милый Ники, не знаю, как отблагодарить тебя за твой чудесный браслет, он действительно чересчур хорош для меня, но тем не менее, я сегодня носила его как брошку. Я получила много прелестных подарков: от Эрни и Даки – хорошенький зонтик, от бабушки – корзину для чая, от Ирэн – маленькую, написанную маслом, картину, изображающую папину гостиную, от Виктории – корзинку для рукоделия, от тети Алисы – симпатичные рамочки для твоих фотографий, а также одну от Шнайдерляйн. Мне также подарили фото моей любимой лошади – не совсем, правда, моей, но той, на которой я обычно езжу. Х.В. Ридезель не позволит никому больше сесть на нее… потом, масса цветов от Гретхен. Комната похожа на сад, и в ней чудесно пахнет. Я обожаю цветы.

…Потом один человек принес мне маленький рисунок дорогой Мамы, сделанный с фотографии, принадлежащей старой бедной женщине, она сделала его сама. Я ей дала кое-что. Рисунок прелестен, как все действительно любили и почитали Маму, и благодаря ей все интересуются мной. В городе даже вывесили флаги. И большая толпа вышла на улицы посмотреть, как мы выезжаем, и они ждали два часа, пока мы не приехали обратно, так как мы вернулись домой поздно. Они рвались к дому, и полиция не могла их оттеснить… Когда я ходила к колодцам за моим стаканом (минеральной воды – ред.), люди тоже толпились. Чувствуешь себя так неловко и глупо, когда тебя рассматривают, как будто ты дикое животное, сбежавшее из зоопарка.

…Я получила такую милую телеграмму от твоего Папы, которая меня глубоко тронула…

Итак, ты думаешь, что в твоих глазах ничего особенного нет. Ну, здесь ты крупно ошибаешься: в них целые миры – такие глубокие и верные, и большие, и милые. Я могла бы глядеть в них целую вечность. А вот про глаза совушки молчи, слышишь.

Милый, сейчас я должна улетучиться, вернее будет сказать про мои бедные хромые ноги, уползти. Много нежных поцелуев и молитв за твое счастье. Спи спокойно, дорогой…

Харрогейт,
8 июня 1894 года,
письмо А-41.

Драгоценный Ники,

Сегодня я начинаю уже третье письмо тебе! Я немного полежала, потому что у меня очень болела спина. В течение нескольких дней у меня не было достаточного отдыха. Фрейлейн Шнайдер, разволновавшись, даже говорит по-русски с Зибертом, пока он наполняет ее чернильницу. Она выписывает глаголы, которые я должна буду выучить завтра. Это из-за тебя, маленький упрямец, я должна так усердно заниматься. Тебе следовало бы выбрать более умную жену, это было бы проще, и для меня меньше беспокойства. Ты мой тиран, я работаю так упорно, но настолько бестолкова, что все забываю. Ты в самом деле сделал плохой выбор, но, надеюсь, в этом никогда не раскаешься. Сейчас я вполне прилично могу произносить по-русски молитву Господню, и Шнайдерляйн хочет, чтобы я еще выучила Символ веры… Сейчас я могу очень хорошо писать твой адрес, не заглядывая в бумажку, и я этим очень горжусь.

Харрогейт,
10 июня 1894 года,
письмо А-44.

Мой родной, бесценный!

Меланхолические завывания ветра повергают Шнайдерляйн в уныние, но мне это нравится, так как созвучно моему сегодняшнему настроению. Крепко тебя целую за твое милое письмо (Н-35), которое, к моему величайшему удовольствию, прибыло сегодня утром. Все, что ты пишешь, так мило и дорого мне, спасибо тебе, мой драгоценный. Как нехорошо, что офицеры советуют тебе не писать мне каждый день, ведь это то, что облегчает разлуку. Но, конечно, ты всем нужен, и тебе все преданы!

Я собираюсь черкнуть строчку Элле по поводу их свадьбы. 10 лет, такой срок, в это едва можно поверить. Завывает ветер, но мне он не мешает, только бы дождя не было. Под окном раздается невероятное мычание коровы, явно не одобряющей погоду. Сегодня я собираюсь пить воду из другого источника, где вода содержит наибольшее количество железа. Уверена, что вкус отвратительный.

…Некий господин прислал мне сегодня утром маленькую сказку о “Принцессе-Ангеле”, о дорогой Маме, как он ее назвал. Сказка такая милая, она глубоко меня тронула. Насколько замечательной, доброй, любящей и нежной женщиной была она, что все так чтут ее память! Почему всегда лучшие уходят из жизни первыми? Сказка совсем короткая, может быть ты найдешь время прочитать ее, когда приедешь…

Остаюсь вечно искренняя и глубоко любящая, преданная невестушка, чье сердце было твоим задолго до того, как ты это узнал,
Аликс.

[18 июня Цесаревич Николай Александрович прибыл в Уолтон и провел там месяц.]

Осборн,
22 июля 1894 года,
письмо А-47.

Мой родной, бесценный, дорогой Ники,

Как в тот раз, когда я оставила в твоей комнате в Кобурге несколько строчек, чтобы ты нашел их после моего отъезда, так и сейчас я снова собираюсь написать и отдать это твоему слуге, чтобы он передал тебе, когда ты уедешь. Мысль о завтрашнем расставании делает меня несчастной. О, любовь моя, что я буду делать без тебя? Я сейчас так привыкла быть всегда рядом с тобой, что буду чувствовать себя совершенно потерянной… Да благословит тебя Бог и хранит тебя в твоем путешествии и благополучном возвращении домой. Обязательно скажи Маме, как счастливы мы были, что, благодаря ее желанию, ты поехал на серебряную свадьбу дяди. Ведь это дало нам возможность провести еще два дня вместе. Я слышу, как для моего мальчика готовится завтрак в соседней комнате… перед тем, как он пойдет в церковь. В следующем году в это время – даст Бог – я всегда буду ходить с тобой, и тогда буду еще полнее принадлежать тебе. Ты поможешь мне понять все, чтобы я могла любить твою религию так же, как и ты.

О, Ники, мои мысли полетят вслед за тобой, и ты будешь чувствовать, как твой Ангел-Хранитель парит над тобой. И хотя мы разлучены, наши сердца и мысли вместе, мы связаны друг с другом невидимыми прочными узами, и ничто не может разъединить нас. Я думаю, что расставание – одна из самых тяжелых вещей в жизни: улыбаться, когда сердце разрывается! Мне невыносимо думать об этом. О, дорогой Ники, как я тебя люблю с каждым днем все больше и больше. Безграничная истинная преданность, почти невыразимая словами. Я только снова и снова могу повторять: “Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, обожаю и преклоняюсь пред тобой”. И я молю Бога, чтобы Он сделал меня более достойной тебя, так, чтобы у тебя никогда не было повода сожалеть о том, что ты выбрал свою невестушку, которая так глубоко и искренне предана тебе. Только Бог знает силу моей любви к тебе, ее не выразить словами – она так велика, что почти полностью завладела мною. Куда бы я ни бросила взгляд, всегда и везде ты предо мною, и образ твой запечатлен в моем сердце. Заглянуть в твои глаза – значит уже никогда их не забыть. Большие чудесные глаза моего любимого, такие добрые и мягкие, такие восхитительные! А наши вечера! – Спасибо тебе, милый, за то, что ты всегда приходил. Я буду вспоминать их и мечтать о них снова и снова… Как терпелив и добр ты был со мной, когда я была глупой и усталой. Если бы ты только знал, как изнуряет эта постоянная боль, она ужасна. Я очень рассердилась на себя за то, что так расклеилась, но ты был добр ко мне и никогда не ворчал. Что я буду делать сейчас совсем одна… Чувствую себя такой одинокой и потерянной.

Целую тебя, любимый. Как я тебя обожаю! Мы только что вместе позавтракали, и ты уехал в церковь… Мадлен кричит, что уже без 20 минут 10, а по воскресеньям бабушка пунктуальна, и я должна идти. Пока прощай… Только еще это: я люблю тебя, мой дорогой, больше, чем можно выразить словами, и с каждым днем моя любовь становится сильнее и глубже. Милый, какой будет конец…?

Твоя глубоко любящая и нежно преданная невестушка,
Аликс.

12/24 июля 1894 года,
письмо Н-46.
Моя бесценная дорогая, маленькая Алики,

Как я могу отблагодарить тебя, мой ангел, за то, что ты написала мне такую чудную открытку и длинное письмо, пока мы еще были вместе. О, это так меня обрадовало. Это меня просто встряхнуло, и каждую минуту я бегаю вниз в мою каюту, чтобы снова и снова перечитать твои послания! Ты просто прелесть, что позаботилась о том, чтобы доставить мне удовольствие после нашего расставания. Ты меня слишком балуешь, голубушка: эти маленькие запонки чудесны. Я их надел сегодня и буду носить в течение всего путешествия! Мне они так нравятся! Я надеюсь, старый Бирофф доставил тебе мое письмо, которое я в страшной спешке написал вчера вечером, – я не хочу, чтобы моя дорогая легла спать в первую ночь разлуки, не получив хотя бы весточки от своего верного мальчика! Ты себе представить не можешь, как сильно я по тебе скучаю, намного сильнее с тех пор, как ты побывала на борту “Полярной звезды”. Так мило было с твоей стороны, что ты написала свое имя на окне и на ящике моего стола. Вокруг меня все фотографии моей милой, которые я распаковал, и они, вместе с воспоминаниями о твоем пребывании здесь, скрашивают мое одиночество. Милая… знай, что я тебя воистину люблю с каждым днем сильнее и больше!

Мы вышли из Коуз сегодня утром, когда рассвело, и движемся со скоростью 15 миль в час по тихому зеленому морю недалеко от южного берега Англии. Мы идем тем же курсом, каким вы пойдете на “Виктории” по пути к Флашингу. Все утро я прогуливался по палубе и попробовал матросский ужин с кислой капустой, которая была великолепна. Я так много думал о моей малышке, как бы ей хотелось тоже его попробовать. В этот момент мне в голову пришла блестящая идея: вместо того, чтобы посылать тебе это послание из Копенгагена, когда оно уже устареет, я отдам его лоцману, который выйдет в Дувре, и он пошлет его почтой, так что сегодня же моя любимая получит весточку от своего шалопая, плывущего по морю. Как приятно, что можно написать и доставить эту почту в течение одного дня. Я счастлив, что могу доставить тебе это утешение. Старый священник, капитан и мистер Хит сердечно благодарят тебя за переданные через меня добрые пожелания. Шакавоски так сожалеет, что ты не смогла поехать с нами. Мы бы легко могли доставить тебя во Флашинг. Мы приближаемся к Дувру. Берег выглядит прекрасным в легкой дымке, над которой ярко светит солнце! Да, милая моя, передай дорогой бабушке мой самый нежный привет. Вчера я был так расстроен, что не смог поблагодарить ее за всю ее доброту. Передай также привет всем остальным. Много раз с любовью целую и благословляю тебя, бесценная, любимая моя Аликс. Да благословит тебя Бог!

Вечно-вечно глубоко любящий тебя и искренне преданный,
Ники,
который любит тебя больше, чем может выразить.

Осборн,
27 июля 1894 года,
письмо А-49.

Любимый,

Как только у меня выпадает свободная минутка, я сейчас же сажусь, чтобы тебе написать. Мне кажется, что в любой момент я могу увидеть твое милое лицо, но нет – ты далеко от меня, плывешь в огромном море… Пожалуйста, передай от меня привет всем офицерам, священнику и мистеру Хиту. Скажи священнику, что я собираюсь каждый день читать свои ответы со Шнайдерляйн по-русски, чтобы к этому привыкнуть. Милый, любимый, надеюсь, ты понимаешь мою просьбу о том, чтобы повременить немного со свадьбой. Ведь это не просто свадьба, здесь вопрос религии – я должна больше разобраться в ней. А иначе, как я могу это сделать? Чем больше я о ней узнаю, тем больше мира будет в душе. Из-за этого не надо торопиться. В этом трудно разобраться, но с Божией помощью я справлюсь, и тогда я буду твоей сердцем и душой, дорогой мой.

…Сейчас ты на палубе, на вечерней молитве, а ведь я могла бы быть с тобой и слышать, как матросы поют псалом. Я сижу на диване, пытаясь читать “Индийского принца”, но мои мысли летят к тебе… Все заставляет меня думать о тебе… чего бы я только не отдала, чтобы ты сидел рядом со мной, обнимая меня и нашептывая мне нежные слова любви. О, дорогой мой, где благословение на ночь моего Ники? Но я уверена, что ты пошлешь мне его через моря, как я отдаю свое благословение ветрам, чтобы они принесли его тебе…

А сейчас прощай, дорогой, и да благословит тебя Бог. Много нежных поцелуев от твоей любящей и искренне преданной невесты. Аликс.

Северное море,
13/25 июля 1894 года,
письмо Н-47

Моя родная, дорогая маленькая Аликс,

Вчера у меня было такое сильное желание прыгнуть в лодку старого лоцмана, добраться до берега, сесть в поезд на Портсмут и быстро появиться в Осборне. Я был бы в объятиях моей милой в тот же день после чая! Нет, дорогая, ты не представляешь себе, как ужасно мне не хватает тебя везде и во всем. Не хватает собеседника за едой, не хватает кучера, поцелуев и благословения на ночь! На этот раз наше расставание было значительно тяжелее и болезненнее, чем в Кобурге; чадо мое дорогое, прими мою глубокую любовь и восхищение. Я так привык все время быть с тобой, я не знаю, как я буду проводить дни. Я ужасно по тебе скучаю, моя любимая дорогая невестушка, мое Солнышко…

Когда мы вышли через пролив в Северное море, погода оставалась хорошей до 6 часов. Весь день мы играли у Булля. Потом опустился густой туман и продолжался примерно часа три. Мы должны были идти очень медленно, и когда туман рассеялся и мы закончили молиться, стало ясно и поднялся ветер. По всему горизонту засверкали молнии, потом раздался гром. Целый час дождь лил как из ведра. Бедные вахтенные промокли насквозь. После этого стало ясно, и появилась луна. Но довольно сильная зыбь (возможно, отголосок шторма) раскачивала яхту, пока я сидел с офицерами в их кают-компании, через люки и иллюминаторы несколько раз хлестала вода. Я сидел с ними до часу ночи, у нас был легкий ужин, говорили только об Англии. Они расспрашивали меня о жизни при Дворе и рассказывали мне, что повидали в Лондоне! Мы все соглашались, что очень жаль было покинуть Англию перед праздником в Коузе! Они все очень довольны, что первые повидали тебя после нашей помолвки! Сегодня тоже сильно качало, но погода прекрасная, так тепло и спокойно. Солнце светит над морем, которое, милая моя, как раз цвета твоих прекрасных глубоких глаз! Моя маленькая каюта такая хорошенькая и солнечная! Если бы ты только была здесь, со мной, мое бесценное сокровище!!! (Мы довольно быстро пересекли Северное море, уже виден берег Дании и вдали два маяка). Интересно, что-то ты сейчас поделываешь в Осборне, и такая ли у вас прекрасная погода, как здесь? Стрелки часов продвинулись уже почти на час, нетрудно рассчитать, чем ты занята в это время. Моя драгоценная малышка, я много раз перечитывал твое дорогое письмо – оно одновременно и радует, и печалит меня! Какой радостью было также найти эти строчки, которые ты вписала в мой дневник; каждый день я обнаруживаю что-то новое. Мне кажется, я слышу твой милый голос, который шепчет мне эти слова! Все те милые песни, которые моя дорогая пела мне… О, как бы мне хотелось снова их услышать! Ты не можешь себе представить, моя дорогая Алики, каким удовольствием для меня было слушать твое пение. Какой у тебя хороший, низкий, глубокий голос. Если бы я сказал это тебе, когда был с тобой, моя дорогая девочка, ты бы назвала меня “контролером”, как обычно, поэтому я молчал. Мы только что закончили играть у Булля, и я совершенно мокрый, потому что на палубе очень жарко. Бедный старый священник сегодня совсем не показывался, возможно, он болеет!!! Бедный старик! Мистер Хит занят, он рисует для бабушки картинки, он совершенно очарован ее добрым отношением к нему, а из-за тебя совсем потерял голову, впрочем, как и все на борту! Хм!

14/26 июля

Доброе утро, моя любимая – какой чудесный летний день. Солнце яркое, на море тишь. Мы плывем между датским и шведским берегами и видели, как в море выходит германский флот. Возможно, что на борту одного из кораблей был Генри. Радость моя, когда погода такая прекрасная, и все выглядит так красиво и ярко, как сегодня утром, мне всегда ужасно не хватает тебя, хочется, чтобы ты тоже могла наслаждаться природой и была рядом со мной!…

Сейчас, дорогая, я должен заканчивать, так как через час мы придем в Копенгаген. Если бы только ты была здесь на борту со мной!!! Но я надеюсь, что на берегу меня ждет твое дорогое письмо, о! Каким это будет утешением. Моя дорогая, моя бесценная малышка – я посылаю тебе много, много поцелуев, благословений и самую сердечную благодарность за то чудесное длинное письмо, которое ты дала моему человеку, я не знаю, как часто я его перечитывал. Я горячо молю Бога, чтобы Он хранил мою милую и без конца дарил ее Своими милостями.

Остаюсь вечно твой глубоко любящий, верный,
Ники.

Твой до смерти!

Осборн,
26 июля 1894 года,
письмо А-52.

Мой родной, дорогой, бесценный Ники,

Я только что вернулась с прогулки вдвоем с бабушкой. Она была разговорчива, пока вдруг не начался внезапный приступ боли, она побледнела и заплакала. Она говорит, что, когда у нее такая боль, это действует ей на нервы и заставляет плакать. Я четверть часа растирала ей ногу, и ей стало немного лучше. Бедняжка, ужасно видеть, как она страдает. Я молода, поэтому мне легче терпеть боль. Я бы даже сказала, что это хорошо, что я должна переносить боль – но для нее, пожилой женщины, это тяжело, и грустно это видеть, и это пугает меня. Мы ехали как можно осторожней… Сегодня днем бабушка диктовала мне свой дневник, она хочет, чтобы я снова делала это, и она остановилась на том порядке, когда уехал эрц-герцог, поэтому она торопится наверстать упущенное. Она делает записи каждый день, но так неразборчиво, что сама едва может их разобрать…

Любимый, дорогой, я должна попрощаться на ночь. Спи хорошо, любовь моя. Да благословит и да хранит тебя Бог. Много раз тебя нежно целую. Мне так не хватает твоих нежных благословений. Аликс.

Осборн,
28 июля 1894 года,
письмо А-54.

Дорогой Ники,

До чая несколько минут, так что начинаю мое письмо… После ланча я написала Тории и еще двум дамам, а потом пошла отдохнуть, потому что чувствовала себя неважно. Но отдыха не получилось: ворвалась Шнайдерляйн, и я должна была выслушать длинную лекцию о том, что не занимаюсь русским языком. Поэтому мне пришлось быть умницей и читать, и переводить (она сидела на диване на твоем месте), и вдруг я внезапно обнаружила, что на стене написано твое имя. До этого я видела его только в спальне – когда она ушла, я подскочила и поцеловала его. Ты молодец, сейчас я чувствую себя более счастливой, зная, что ты рядом со мной также и на диване.

…Еще одно тело после взрыва было откопано рядом с Коуз. Вдовам будет спокойнее, если они смогут предать останки земле…

Я только что вернулась со службы, где истово молилась за моего дорогого. Проповедь была чудесна. Мы все одна большая семья, но единство не значит однообразие. Как в любой семье братья и сестры думают по-разному, так и у каждого в жизни своя цель и свои обязанности, и все же это большая общность. Так и мы, христиане, тоже одна большая семья, и у нас один Отец. Он говорил прекрасно о том, что у всех нас есть те или иные дарования…

Пение было совершенно чудесное, псалмы прекрасные. Я полагаю, у вас на борту есть церковь или в городе, и ваше чудесное пение – как жаль, что я не смогла пойти с тобой в прошлое воскресенье… Я надеюсь, что буду понимать больше и смогу следить за службой, по крайней мере, знать, какие читают молитвы… Дорогой, ты можешь достать мне маленькую книжечку, чтобы на одной стороне текст был русский, а на другой английский или немецкий? Из Лондона мне послали на английском и греческом. Да, дорогой, я была бы более счастлива, если бы мог приехать старый священник, потому что есть еще много вещей, объяснения которых мне хотелось бы от него услышать. Я хотела кое о чем спросить тебя, но не смогла, я тоже боялась, что мои вопросы могут причинить тебе боль. Постепенно, с Божией помощью, все прояснится. Это главная причина, почему, мой дорогой, бесценный Ники, я не хочу, чтобы сейчас состоялась наша свадьба. Я не чувствую себя к ней готовой – дело не в самой свадьбе, а есть другая причина – ты понимаешь, о чем я говорю. Ты знаешь, что я имею в виду, правда? С другой стороны, ты знаешь, как я мечтаю полностью принадлежать тебе – сердцем я уже совершенно твоя, и нити, которые связывают наши сердца, никогда не смогут порваться или ослабнуть. Ради тебя также мне хочется быть сильной и здоровой, и во всех твоих делах быть рядом с тобой, а не помехой, как сейчас… Ты так хорошо относишься к нашим поездкам, я боялась что они тебе ужасно наскучили. Если бы только я смогла ездить верхом к твоему приезду – ноги у меня еще слабые, и чем большую нагрузку я им даю, тем хуже они становятся.

Так значит тебе действительно, честно, нравится мое пение? Ну, тогда я снова начну свои уроки, как только приеду домой, и сделаю все, что могу, чтобы совершенствоваться, если этим доставлю тебе небольшое удовольствие.

…Два дня я переписываю для бабушки ее дневник, и в новой тетради вместо 1 июля, как дура, поставила несуществующее 31 июня, так что пришлось вырвать странички и переписать их. На одной странице в дневнике бабушки я увидела: “Ники всегда так нежен и внимателен ко мне”. Знаешь, ты полностью завоевал ее сердце, и не только ее, все тебя любят, с этим ничего нельзя поделать.

Пусть Бог хранит тебя и ограждает от всех бед и напастей. Люблю, много раз нежно целую. Всегда твоя очень глубоко преданная и верная до гроба,
Аликс.

Петергоф,
20 июля/1 августа 1894 года,
письмо Н-52.

Любовь моя милая,

Сегодня для меня удачный день, я получил три письма от моей дорогой, и какую радость и счастье они мне доставили! Спасибо, спасибо тебе за то, что ты так часто мне пишешь и за все добрые слова, которые ты мне говоришь. Мне тоже кажется, как будто ты говоришь со мной своим милым, мягким, любящим голосом, когда я жадно читаю твои письма…

Сейчас ты с бабушкой пьешь чай – как мне хотелось бы увидеть, что происходит без меня в Осборне! Как любезно было со стороны бабушки сделать обо мне это замечание в своем дневнике, и ты, милая, такая добрая, помогаешь доброй старушке, хотя у тебя болят ноги.

…Моя милая, бесценная, дорогая Алики, я так часто думаю о твоих бедных ножках, и мне так больно, что я не могу облегчить твои страдания, которые ты с таким терпением переносишь, мой любимый ангел! Каждый день я восхищался твоей сильной волей, тем, что ты стараешься никому не показать своих страданий, и ты их скрывала так хорошо, что я часто не знал, сильнее стала боль или слабее! Моя родная, дорогая, Солнышко мое, я люблю тебя и так сильно желаю, чтобы ты хорошо себя чувствовала, была спокойна и счастлива, пока меня нет с тобой!!!

…Моя дорогая Алики, можешь быть уверена, что я не хочу спешки, я тебя вполне понимаю и совершенно согласен, что не следует торопиться с нашей свадьбой по этой причине. У нас особый случай. Дорогая девочка, это показывает, как серьезно ты смотришь на это дело, и я тебя еще больше люблю, если только это возможно, мое Солнышко, моя дорогая, любимая, единственная, моя жизнь!

Миша и Бэби (младшие брат и сестра Николая Александровича – Михаил Александрович и Ольга Александровна – ред.) приехали ко мне домой. Они живут внизу, но его комната соседствует с моей. Они освободили свои прежние комнаты в коттедже для тети Алисы и кузенов, которые приезжают завтра и собираются жить с Папой и Мамой. Завтра я уезжаю в лагерь и жду этого с нетерпением, потому что люблю службу, но забросил ее! Да! Но для этого была веская причина, не так ли, любовь моя? Сегодня утром в 9 часов Ксения и Сандро ходили причащаться Святых Христовых Таин. Мы все присутствовали, и это было так трогательно!..

Да благословит тебя Бог, моя любимая, моя милая невеста. Я очень по тебе скучаю. Доброй ночи.
Всегда твой, Ники.

Я люблю тебя.

Вольфсгартен,
4 августа 1894 года,
письмо А-62.

Мой нежно любимый и дорогой,

Сегодня уже третий раз сажусь тебе писать, я не могу пойти спать, не выразив тебе самой нежной признательности за твое дорогое письмо (Н-52), которое получила сегодня вечером. Как и ты, я боюсь, когда кто-то близкий находится в море. За себя я не переживаю, но я очень тревожилась, пока не получила твою телеграмму из дома. Мне тоже чудесным сном показался месяц, который мы провели вместе. Сейчас, когда я дома и вижу все знакомые места, мне кажется, что я никогда никуда не уезжала. Только сердце мое, наконец, успокоилось, и его переполняет любовь к моему милому, которого я желаю видеть возле себя, целовать и благословлять.

Это действительно должна была быть трогательная сцена, когда Сандро и Ксения вместе пошли к Трапезе Господней. Я думаю, это мысль замечательна – этот их выход вместе перед свадьбой. Какой это всегда волнующий момент! Дорогой, для меня этот день будет втайне ото всех, хорошо? Как было у Эллы – иначе это было бы слишком страшно – такой религиозный акт должен быть тихим, иначе невозможно думать о том, что делаешь или говоришь…

Из Дармштадта мы ездили на четверке (лошадей – ред.), на которой дорогой Папа обычно ездил здесь в парке, и собирали грибы с Эрни. Эрни играл в теннис с Ридезелен и Ласдорфом, а Даки сидела и читала мне, пока я с работой лежала на софе. Но чтение продолжалось недолго, потому что мы начали болтать. Она такая милая, а откровенность, с которой она говорит со мной обо всем, глубоко меня тронула. Так как я намного старше, она может говорить со мной о вещах, которые я знаю, а более молодые девушки нет, и, я думаю, такой разговор для нее полезен. Не могу выразить, насколько взрослой я иногда себя чувствую – еще ребенком я знала то, что другие узнают, только когда вырастают и вступают в брак. Я не знаю, как это произошло. Я жила с Папой так уединенно, ходила везде с ним, и в театр тоже, и это заставило меня рано повзрослеть. В некоторых вопросах я через многое прошла, поэтому я не против говорить с ней о жизни. С сестрами – я бы никогда не смогла. К тому же, она замужем за Эрни, с которым я тоже откровенна. И ей это помогло вначале, когда она чувствовала себя такой робкой с ним. Мне приятно видеть, как они любят друг друга, но из-за этого больше скучаю по тебе…

Пора отправлять письмо. Пришли остальные. Я сидела и читала Даки, пока Виктория и Эрни были вместе. До свидания и да благословит тебя Бог, мой милый мальчик, дорогой Ники.

Всегда твоя, глубоко любящая, очень преданная и вечно верная невеста,
Аликс.

Петергоф,
24 июля/5 августа 1894 года,
письмо Н-56.

Мое бесценное маленькое сокровище,

Должен писать тебе на этом большом листе, потому что маленькие у меня на исходе, кроме того, у меня они в лагере. Только что пришло твое милое письмо, первое из дома, с инициалами Эрни, и оно доставило мне такую радость. Знать, что ты дома, счастлива, цела и невредима – такое успокоение для меня, но письмо заставляет меня еще больше тосковать по моей любимой. Мы уже не так далеко друг от друга, и наши письма идут только два с половиной дня. Спасибо также за вереск из дома. Разве я не могу считать твой дом немножко также и своим домом? Здесь все говорят, что я выгляжу хорошо, но грустно, это верно, я не могу чувствовать себя вполне счастливым, будучи оторванным от моей дорогой девочки. Я стараюсь не показывать своего настроения! Тетя Алиса привезла мне письмо от твоей бабушки, полное такой любви и доброты. Она пишет, что полагается на меня как на человека, который будет заботиться о тебе, потому что она тревожится, когда ты далеко от нее, “с глупым старым доктором”. Опять она его так называет, беднягу! Затем на пяти или на шести страницах следует описание твоих многочисленных достоинств, с чем я полностью согласен, а в заключение она пишет о твоем обещании коротко навестить ее в ноябре. Действительно, очень трогательное письмо, мне кажется, что я знаю дорогую бабушку с детства и что она всегда была моей бабушкой. Все дяди смеются надо мной, дразнят и говорят о ней и обо мне всяческие небылицы, которые порой досаждают мне!

Не могу поверить, что завтра к этому времени Ксения будет замужем. Это кажется таким странным! Но мне жаль бедную Маму: всю эту неделю она была очень печальна, это настоящее спасение, что смогла приехать тетя Алиса. Только представь себе: Мама и Ксения за последние 12 лет никогда не разлучались друг с другом! Молодые собираются провести вдвоем 3 дня в одном из охотничьих угодий Папы, в Ропше, потом они на один день поедут в город для выполнения неприятных формальностей: поздравлений, приемов, целования рук и т.д., вернутся сюда вечером на большой прием, и, наконец, 30-го (11 августа) отбудут в свое имение в Крым! Через несколько дней мои родители едут в лагерь…

Сейчас, мое бесценное маленькое сокровище, я должен пожелать тебе доброй ночи, но перед тем, как я положу ручку, позволь мне прошептать тебе мое вечное и искреннее: я люблю тебя, я люблю тебя, это все, что я могу сказать, о чем я мечтаю ночью, о чем я грежу, когда молюсь!

Милая, да склонится Господь к тебе с миром, и любовь Его да утешит тебя. С пожеланием этого, посылаю и слова: «Да благословит тебя Бог!» Спи спокойно, пусть тебе приснятся все, кого ты любишь. Обнимаю тебя, любимая, дорогая Алики.

Твой возлюбленный Ники.

Вольфсгартен,
5 августа 1894 года,
письмо А-63.

Мой дорогой, любимый,

Я только что пришла, мы с Даки сидели и смотрели, как другие играют в теннис. Воздух был чудесный, намного приятнее, чем утром… Сегодня от тебя нет письма, и мне грустно. Мои мысли с тобой, со всеми остальными, и с Ксенией. Это ее последний вечер дома – и хотя она радуется о завтрашнем дне, наверное, она и грустит при мысли об отъезде. Все меняется, когда выходишь замуж. Бедная дорогая Мама, как ей, должно быть, грустно – да утешит ее Бог и поможет ей почувствовать счастье за свое дитя. Трудно расставаться со своим ребенком, к тому же первым, хотя ей повезло, что они будут жить в одной стране, так что в случае необходимости она в любую минуту может быть с ней…

Да, Эрни и Даки говорили со мной, как ты можешь догадаться по тому, что я просила Торию сказать тебе. Эрни хочет, чтобы я сказала это тебе. (Ты не возражаешь, что я тебе это пишу таким образом, нет? Ведь то, что я не стесняюсь говорить с тобой об этом, не заставит тебя плохо думать обо мне. Я так привыкла обо всем говорить с Эрни, что это помогает мне быть менее робкой по отношению к тебе). Если ты хочешь, мы бы могли бы пожениться в апреле, так как он надеется, что к тому времени Даки будет вполне здорова и сможет путешествовать… Он думает, что ты, может быть, захочешь сказать об этом своим родителям, чтобы они могли все понять, если им хочется ускорить нашу свадьбу. Боюсь, что это им покажется странным – то, что я пишу тебе, но мы хотим, чтобы ты знал это. Было бы так печально обвенчаться без Даки, и я уверена, что зимой Эрни не захотел бы оставлять ее одну. Пожалуйста, напиши мне, когда ты получишь это письмо и все обдумаешь. Не думай обо мне плохо из-за того, что я рассказала тебе о Даки, но я не знаю, что сказать. Когда ты приедешь, намного легче будет говорить обо всем. Пожалуйста, никому больше не рассказывай об этом, так как им это может не понравиться. Вчера я постеснялась прямо написать тебе обо всем. Поэтому попросила Торию, которая, как я подумала, не будет возражать…

Стоит невыносимая жара. Я изнываю от такой жары, а руки у меня ужасно грязные, все в скипидаре, потому что Даки и я, сидя на ступеньках, рисовали цветы на дверях моей комнаты, а Шнайдерляйн читала нам русские рассказы, которые я потом должна была переводить. Вышло не очень хорошо, так как я должна была смотреть на свои цветы, а мысли мои сегодня были только в Петергофе. Сейчас они уже поженились, и у вас, наверное, званый обед. О, как бы мне хотелось быть с тобой! Я не могу себе представить это дитя замужем – в самом деле, когда я видела ее в последний раз, она еще носила короткие платьица и была совсем ребенком. Я уверена, что она прекрасно выглядит и Сандро, наверно, тоже. Но твоя бедная Мать – как, наверно, ей грустно…

Вечно глубоко мною любимый, дорогой Ники, твоя верная и ужасно преданная невеста,
Аликс.

Петергоф,
25 июля/8 августа 1894 года,
письмо Н-57.

Моя милая, дорогая Алики,

Я только что вернулся со свадьбы Ксении! Она – жена Сандро, словами это трудно выразить! Но я все же рад за них обоих – им, бедным, пришлось ждать довольно долго! Мы все пошли в Большой Дворец незадолго до 3 часов и там она одела свое свадебное платье с мантией, которую должны были нести 4 человека, на голове диадема, а из-под нее свисают длинные локоны. Она выглядела очень красиво в белом платье, расшитом серебром. А единственной драгоценностью, которую она надела, не считая царских, была наша маленькая звезда, которую она приколола к плечу! Я был совершенно потрясен, когда увидел ее стоящей с ним рядом посреди церкви – она выглядела такой счастливой и невыразимо спокойной, совершенно не смущалась. Она даже два-три раза посмотрела в мою сторону, и ее улыбка говорила о том, что она совершенно счастлива, что стоит с ним, наконец, у алтаря! Боже милостивый, это было совсем не то, что я чувствовал на свадьбе Эрни и Даки. Ники, Миша, Христиан и я держали над ней венец, а четыре брата Сандро держали другой над ним. Жара была ужасная, и бедная Элла почувствовала себя плохо, прямо позеленела, но служба очень быстро закончилась, так что все прошло. Остаток дня мы провели во Дворце, в 6 часов – большой свадебный обед, а в 9 часов – концерт. Фейерверк закончился очень рано, что было спасением, так как все смертельно устали, и мы думали только о том, чтобы добраться домой как можно быстрее. Мы проводили их в карете, запряженной четверкой чудесных серых лошадей (в ряд), и поехали домой. Было 11 часов, и мне не терпелось получить письмо моей любимой, которое, я знал, должно было придти. Спасибо, дорогая, за то, что ты так много написала мне по-русски. Как хорошо ты это сделала, почти безупречно!

Сейчас спокойной ночи, моя дорогая невестушка. Поздно, и глаза у меня закрываются… Спокойной ночи, спокойной ночи, моя дорогая…

Вольфсгартен,
28 июля/9 августа 1894 года,
письмо А-67.

Мой родной бесценный Ники,

Я посылаю тебе самую нежную свою благодарность за твое милое письмо, которое пришло сегодня вечером. Милый, ты написал мне даже в день свадьбы Ксении, который, я уверена, был так утомителен. Что милая девочка выглядела прекрасно, я легко могу себе представить. Но для меня, которая видела ее только ребенком, почти невозможно представить ее замужем. Какой счастливой и довольной она сейчас должна быть, будучи замужем за человеком, которого она так любит, и имея свободу делать все, что ей нравится, будучи не обремененной никакими серьезными обязанностями. Тебе не казалось странным, что ты держал венец над ней? Она намного моложе тебя. Трогательно, что она надела нашу маленькую звезду – пусть она принесет ей удачу и счастье. Да, твои чувства действительно должны были отличаться от тех, что были у тебя на свадьбе Эрни. О, тот день был таким пугающим, столько переживаний, и потом видеть, как Эрни стоит рядом с Даки, а Папы рядом нет. Мне хотелось кричать от боли. Он стоял такой одинокий, только дядя Вильгельм приехал к нему… Маленькая Ксения скоро сделалась счастливой. Нам предстоит дольше терпеть, и мы не должны роптать, хотя разлука ужасно тяжела, и я скучаю по тебе сильнее, чем можно выразить словами. Сокровище мое…

Пришла к обеду супруга прусского посла, который едет в Грецию, потом мы пошли посмотреть на гнездо, где лежала ежиха с семью крошками, еще слепыми. Мы сидели и смотрели… а потом мы с Даки снова выезжали собирать грибы. Две кобургские корзины полны с верхом, и еще много в чехле кареты…

Я получила от бабушки прелестное длинное письмо… такое доброе. Она в восторге от твоих телеграмм, что ты отвечал столь быстро. Но ждет от тебя письма. Я всегда подписываюсь как ее дочь, а не внучка, ей нравится это, так как она действительно считает меня за дочь. Но никогда прежде она не начинала письмо так, как в этот раз: “Мое самое любимое дитя, моя дорогая Алики”. Я так счастлива, что ты тоже любишь ее. Когда в семье есть пожилая женщина, это нечто особенное.

Крепко целую, да благословит тебя Бог, мой ангел, любовь моего сердца. Всегда твоя, искренне преданная, глубоко любящая невеста,
Аликс.

Красное Село,
26 июля/7 августа 1894 года,
письмо Н-58.

Моя родная, дорогая, любимая,

Много-много раз нежно благодарю тебя за два твоих дорогих письма, одно из Вольфсгартена и одно из Дармштадта… Ты не знаешь, моя милая, какое удовольствие и успокоение они дали мне и как нужны были мне они. Но я терпелив, моя дорогая Алики, ты знаешь это, и я всегда буду делать то, что ты хочешь, тем более, когда ты права, как в вопросе о нашей свадьбе. Я не хочу торопиться, и мне больно, когда люди не понимают причины. В конце концов, мне все равно, что они думают, потому что это только наше дело!

Мне непереносима мысль, что ты, может быть, все еще терзаешься из-за всех этих глупостей. Я еще раз прошу тебя, дорогая, верить и быть совершенно уверенной в том, что я не желаю торопиться с нашей свадьбой, которая, Бог даст, когда-нибудь состоится! Если бы только мне позволили приехать и остаться с тобой на более длительный срок, это заставило бы других понять, что нет нужды торопиться. Я был бы счастливейшим человеком в мире! Я только что перечитал твое письмо. Да, бесценная моя, я не могу выразить словами, как я счастлив, что ты даришь мне такую любовь!

Да благословит тебя Бог. Только Он знает глубину и чистоту моей любви к тебе! Как хорошо, что я побывал в твоих комнатах и знаю, как они выглядят и где любит сидеть моя дорогая девочка!.. Мой маленький домик в лагере так напоминает мне о том времени, два месяца назад, когда моя маленькая девочка была в Харрогейте – а потом, о, это дивное потом!!! До конца своей жизни я буду помнить эти чудесные дни в Виндзоре и в Осборне, и “Полярную звезду”. Алики, Алики, моя дорогая…

Мы получили известие, что вчера, когда Ксения и Сандро ехали в дом в Ропше, лошади испугались красных фонарей, которые люди зажгли у дороги, карета перевернулась в канаву, и их двоих выбросило. К счастью, они отделались несколькими синяками, но бедному кучеру досталось больше, его пришлось отправить в больницу. Вчера она телеграфировала Маме, что они в порядке и падение им не повредило! Конечно, как всегда бывает, об этом происшествии наговорили всяких глупостей, говорили даже о том, что невесту придавило каретой и что оба серьезно пострадали!

Мои молитвы всегда с тобой… с нежнейшими поцелуями, всегда твой любящий, преданный и до гроба верный,
Ники.

Вольфсгартен,
10 августа 1894 года,
письмо А-68.

Мой родной, дорогой, любимый,

С любовью и нежностью благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое я получила сегодня вечером и которое прочитала с таким удовольствием. Каждое слово такой истинной любви радует мое сердце, но вдвое возрастает из-за этого моя тоска по тебе. Все, о чем ты говоришь, также о нашей свадьбе, так трогательно и полно доброты – благодарю тебя за это. Так трудно ждать, когда умираешь от любви, но если бы ты смог часто приезжать и оставаться надолго, это было бы утешением. …Я повторяю снова, наше ожидание не уменьшит нашей любви, наоборот, если это только возможно, оно увеличит мою любовь, и мое уважение к тебе вырастет. Никогда ни слова ропота, всегда добрый и милый, о, мой Ники, как я тебя люблю! Мне грустно, когда я думаю, что ты так часто остаешься один в своем домике. Но это лучше, чем поведение непослушного маленького офицера артиллерии, о котором ты мне рассказывал, а? (“поведение непослушного маленького офицера артиллерии” – это о Матильде Кшесинской, балерине в Санкт-Петербурге, к которой Цесаревич Николай Александрович был привязан недолгое время до его помолвки с Аликс – ред.). Разве ты так не думаешь? Мне нужно иногда подразнить моего мальчика, можно?.. Я эгоистичная и жадная, и хочу, чтобы лучшее доставалось мне – шокирует, да? Я не думаю, что ты можешь меня вылечить от этого. Ты нужен мне и только мне. Видишь, какая я жадная… бедная маленькая Ксения, какое начало супружеской жизни – быть сброшенной в канаву – слава Богу, они не пострадали. Но бедный возница, надеюсь, ничего серьезного…

Как раз сейчас очень приятно светит солнышко, если бы только так оставалось – мой милый, до свидания. Много раз нежно целую, дорогой мальчик.

Твоя искренне любящая и глубоко преданная верная девочка,
Аликс.

Красное Село,
27 июля/8 августа 1894 года,
письмо Н-59.

Дорогая моя Алики,

Много раз тебя нежно благодарю за твое милое письмо (№ 63)… Как хорошо это для Даки, что у нее есть ты, которая может дать совет. Кто бы дал ей лучший совет, чем моя родная девочка? Ты говоришь, что ты уже давно стала взрослой и узнала то, что другие не знают до своего замужества. Я должен сказать, что, по моему мнению, это правильно, и всегда лучше узнать мир раньше, чтобы ко всему быть готовым! Если бы только я знал жизнь больше… Кто знает, может тогда бы и не произошло всей этой истории с молодым артиллерийским офицером. Любимая моя Алики, до сих пор мне больно вспоминать тот день, когда я рассказал тебе об этом, заставив тебя страдать! Если бы ты только знала, какие муки стыда вызвало во мне твое ангельское прощение. Мне было бы значительно легче перенести, если бы ты меня отчитала как следует. Твое бедное сердечко билось так сильно, что я даже испугался – и все это из-за моего скотского поведения!

Грек Ники сегодня сидел у меня на верху моей башни, наблюдая, как полк марширует взад-вперед перед палатками; каждый раз, когда я взглядывал на него, он вставал и делал низкие поклоны, заставляя меня и других офицеров хохотать. Я попросил одного из офицеров сфотографировать мой дом со всех сторон, а также комнаты, так чтобы ты, по крайней мере, знала, как они выглядят.

Погода прекрасная, очень тепло и освежающий ветерок. Длинный белый ряд палаток выглядит таким свежим и ярким. Вокруг нас маневрируют маленькие отряды, стрельба, барабаны бьют, играют оркестры, поют солдаты, очень оживленно.

Завтра Ксения и Сандро едут в город, где они собираются принимать поздравления по случаю своей свадьбы. Я тоже должен ехать туда и приложиться к ручке, как все полковники от разных полков и по одному офицеру каждого ранга. Разве это не смешно? Потом я должен склониться перед Сандро в глубоком поклоне и пожать ему руку, если он снизойдет подать ее! Все мужчины из нашей Семьи тоже будут это делать. Я уже однажды прошел через эту церемонию. Это было в честь свадьбы Павла, когда я служил в гусарах. И тогда уже мои сердце и душа принадлежали тебе (1889)!

Я должен заканчивать, мое Солнышко, так как становится поздно, а утром в 9 часов у нас занятия. Доброй ночи, любовь моя, моя обожаемая Алики…

Алики, я с каждым днем люблю тебя глубже и сильнее…!

Вольфсгартен,
11 августа 1894 года,
письмо А-69.

Мой родной милый Ники,

Я лежала в постели с головной болью, но голова у меня так горела, что я решила встать и написать тебе, надеясь, что мне будет лучше. Дует приятный ветерок, и собирается гроза, как и вчера. Летят листья, собираются серые тучи, я слышу отдаленное громыхание. Ну вот – забарабанили крупные капли. Наверняка моей голове станет лучше.

Бедная Шнайдерляйн сегодня утром снова ездила в Дармштадт к зубному врачу, и он запломбировал несколько зубов, но они у нее так ужасно болели, что она не пришла к обеду. Когда я вошла к ней, то нашла ее, бедняжку, плачущей. Позднее я принесла ей супа… и заставила немного съесть, а потом ушла с тем, чтобы она попыталась заснуть. Но боюсь, что если гром будет усиливаться, она не сможет заснуть. Поэтому позднее я зайду к ней, я знаю, что многие люди боятся в такое время оставаться одни. Идет сильный дождь, и попугаи пронзительно кричат от восторга, принимая такую чудесную ванну. От Эллы все еще нет письма – она действительно слишком ленива, чтобы писать… если бы только она написала бабушке… Только что вышел слуга и унес попугаев.

Не переживай из-за артиллерийского офицера, такие вещи случаются, а ты тогда был молод и чувствовал себя одиноким. Это был маленький эпизод, который, слава Богу, закончился хорошо и больше никогда не повторится. Мой милый не должен печалиться об этом.

…Так мило с твоей стороны, что ты попросил одного из своих товарищей сфотографировать твой домик, мне доставит большое удовольствие видеть, как он выглядит. Я уверена, что Ксения состроила тебе гримаску, когда ты подошел поцеловать ей руку. Ты знаешь, я никак не могу представить себе ее замужней! Точно также меня смешит мысль, что Даки замужем. Это так забавно – сейчас, конечно, она отдает всем распоряжения, и экономка с ней советуется, а мне больше делать нечего. После всех этих лет это кажется странным, но она ведет себя очень мило. Иногда так трудно не вмешиваться. Я ее так люблю – она и Эрни преданы друг другу. Она – милое создание…

Я видела, что Шнайдерляйн гуляет по двору, должно быть, она снова чувствует себя хорошо. Вчера вечером ей было очень плохо, и она отказывалась от еды, но я была безжалостна и кормила ее, как ребенка, а позднее вечером она почувствовала себя лучше, но, конечно, оставалась в постели… Я вижу почтальона. До свидания…

28 июля/9 августа 1894 года,
письмо Н-60.
Родная моя, бесценная,

Горячо благодарю и целую тебя за твое милое письмо, оно сделало меня таким счастливым. Сегодня вечером у меня мало времени, чтобы ответить на некоторые из твоих вопросов, так как завтра в 5 утра полк должен быть готов выступать, и мне нужно вернуться из Петергофа в час ночи после большого приема. Я должен поблагодарить тебя, любовь моя, за то, что ты так открыто и прямо говоришь со мной и в такой доверительной манере. Я не могу выразить, как это меня трогает! Радость моя, не может быть ничего, о чем бы мы не сказали друг другу, правда? Никогда никаких секретов, нужно говорить о любой печали и непонимании! Если бы ты знала, какое это для меня утешение…

Следующее мое письмо будет длиннее, дорогая, сегодня у меня нет времени, я буду спать только 2 часа – но это не страшно, наверстаю днем. Доброй ночи, моя милая Алики, прости за такой скверный почерк. Да благословит тебя Бог, моя бесценная невестушка. Много нежных поцелуев от твоего искренне любящего и глубоко преданного старого,
Ники.

Вольфсгартен,
31 июля/12 августа 1894 года,
письмо А-70.

Драгоценный Ники,

…Прежде всего позволь мне послать тебе самую нежную мою благодарность за твое дорогое письмо (Н-60). Не могу тебе выразить, как глубоко оно меня тронуло, написанное ночью, почти без сна – мне бы следовало побранить тебя за это, но для меня это такое счастье… Да, мой дорогой, между нами никаких секретов…

…радостное чувство, что я люблю и любима, сильнее, чем можно выразить словами. Не знаю, почему ты выбрал именно меня. Я не особенно восхищаюсь твоим выбором, но горе тебе, если бы ты сделал другой…

Всегда твоя искренне преданная, глубоко любящая невестушка,
Аликс.

Красное Село,
1/13 августа 1894 года,
письмо Н-64.

Моя дорогая, дорогая Алики, благодарю тебя от всего сердца за твое чудное письмо (№ 67), которое ждало меня в моей маленькой комнате, когда я вернулся домой с маневров. Все, что ты пишешь о Шнайдерляйн, лишь показывает твою доброту, свойственную тебе по отношению ко всем. Я уверен, что если ты хочешь, чтобы она оставалась с тобой подольше и здесь тоже, это можно устроить. Я поговорю с Мамой и напишу Элле. Мне доставляет удовольствие исполнить любое твое желание. Любовь моя, можешь быть в этом уверена! Да и почему не сделать приятное моей малышке, если это в моих силах? Я не могу обещать, но сделаю для нее все, что смогу!

Мы все приехали сюда сегодня утром по железной дороге, погода все время грозила испортиться, но продержалась хорошей во время короткой службы и маленького парада. Приятно было видеть, как отделения от каждого полка, каждое под своим знаменем, маршировали мимо Папы и уходили в места своего расположения. Мы прибыли в дом родителей в Красном, и только тогда – ни раньше, ни позже! – начался настоящий потоп. Мы обедали в маленьком павильоне в саду, из которого открывается прекрасный вид на весь лагерь. Я люблю это место еще с того времени, когда был маленьким мальчиком и, бывало, сидел там часами, любуясь длинным белым рядом палаток и гадая, когда смогу проводить свои летние каникулы в полках с солдатами, которых я так любил. А сейчас, разве не исполнились все мои мечты и желания? Самая лучшая, глубокая, прекрасная божественная мечта осуществилась! Я могу считать себя самым удачливым и счастливым из всех живущих на земле и должен вечно благодарить нашего милосердного Бога за то, что Он дал мне величайшее сокровище на земле – тебя, моя бесценная, любимая Алики, которую я теперь могу называть своей. Да, да, хотя мы на время разлучены и это трудно переносить, я самое счастливое создание в мире! В моем сердце и душе наконец-то покой, я чувствую себя совершенно уверенным в чувствах моей милой невестушки. Как я тебя люблю!

После ланча Папа, Мама, тетя Алиса и другие родственники поехали обратно в Петергоф, а я вернулся в лагерь. Полк уже два часа как отбыл, поэтому я переоделся, надев самую старую форму, ибо потоками лил дождь, и в старой одежде так удобно. Потом я вскочил на лошадь и вместе с Костей и Ники поскакал к тому месту, где остановился полк. Бедняги, в какое положение они попали! На этот раз был более крупный маневр – бригада против бригады, и нас атаковали с двух сторон. Ты не можешь себе представить, на кого мы были похожи, когда возвратились! Насквозь промокшие и покрытые с головы до ног глиной и липкой грязью! Но было тепло, и мы хорошо исполнили свой долг, поэтому все, вернувшись домой и переодеваясь, были счастливы – я больше других, потому что, переодеваясь в свежее, уже пожирал глазами твое милое письмо. Не могло быть лучшей награды после такого дня! Мы ужинали в 9 часов. Потом я с одним тут поиграл в биллиард и побежал домой, чтобы поболтать с тобой, мое чадо, моя любимая малышка!

Доброе утро, Солнышко мое любимое!

Какой у нас славный день! Это чрезвычайно удачно, так как всю ночь лил дождь, а в 12 часов мы выступили из лагеря на дивизионные маневры. Да, нам нужно сделать довольно много, и я доволен, что целый день буду на открытом воздухе с полком…

Так как сегодня мы представляем противника, то оденем белые формы и белые фуражки, в которых очень похожи на конных гвардейцев, только без лошадей. На этом я должен заканчивать.

До свидания, моя дорогая Алики…

С самой горячей любовью и нежнейшими поцелуями, остаюсь твой преданный и глубоко любящий,
Ники.

Да благословит тебя Бог.

Красное Село,
2/14 августа 1894 года,
письмо Н-65.

Мое дорогое сокровище,

Горячо благодарю тебя и с любовью целую за твое милое письмо (№ 68), которое я нашел ожидающим меня на столе после своего возвращения домой с маневров. Полк вышел из лагеря в 12 часов и вернулся в 8.30. День был прекрасный. Все больше напоминало мне пикник, чем марш. Всю ночь шел дождь, поэтому пыли не было. Когда мы пришли к месту, где собирались войска и где мы должны были ждать 3 часа, то увидели большую палатку, поставленную в тенистом лесу, в которой был приготовлен хороший завтрак. Я невольно подумал о моей девочке – как бы ей понравилось все это и то веселье, которое мы устроили бы потом! Офицеры часто совсем как маленькие дети, особенно, если их много собирается вместе, и им нечего делать. Мы начали играть во всевозможные игры, мы достали одеяло, и я предложил положить на него крестьянского мальчика и подбрасывать его в воздух. Это было ужасно забавно, но вдруг ткань порвалась, и бедный паренек упал в мягкую траву. Мы очень испугались, но он не ушибся, только ухмылялся и в награду получил серебряную монетку. Поблизости паслось много крестьянских лошадей, и вот пятеро офицеров вскочили на них, неоседланных, и устроили настоящие гонки. Умереть можно было от смеха, все подбежали посмотреть на это зрелище, и с обеих сторон была публика. Один из всадников сразу упал. Другие лошади кусали друг друга, брыкались, и наездники прилагали нечеловеческие усилия, чтобы удержаться на их спинах! Конечно, на каждого человека и на каждую лошадь мы сделали ставки. Одни и те же выиграли дважды! В 5 часов наше веселье закончилось. Прибыло для участия в маневре много генералов, и нам пришлось вернуться в наши ряды и постараться выглядеть серьезными! Мы атаковали нашего противника превосходящими силами в самом важном месте, и все закончилось в 8 часов, как раз на закате, который был великолепен. И мне вспомнилось твое прелестное маленькое стихотворение, которое я так люблю.

Когда сияющий свет дня,
В объятьях ночи умирает,
Мне стоит вспомнить лишь тебя,
И мрак вечерний отступает.

Каждый прекрасный закат солнца напоминает мне об этих четырех строчках! Мы вернулись в 8.30 и ужинали под музыку. Пришел человек – торговец фейерверками, и через несколько минут все, что он принес, пошло в дело – был страшный шум, некоторые обожгли себе пальцы, и все были счастливы! Дети!… В одной из моих рот есть большая собака, которую солдаты обучили приносить патроны во время боя, сзади. Я имею в виду, из тыла…

Да, моя дорогая, я твой, твой, полностью принадлежу тебе сердцем и душой, и несказанно счастлив этим. Я ужасно горжусь, что меня называют твоим…

Бесценная моя Алики, один Бог знает глубину и бесконечную искреннюю преданность, с которой я люблю тебя! Чудесно светит луна, ночь спокойная и мягкая, весь лагерь спит – если бы только ты была здесь рядом со мной в моем домике.

Доброй ночи, моя любимая девочка, и да благословит тебя Бог! Спи, моя радость, и пусть твой Ангел-Хранитель хранит тебя, дорогая Алики, как и моя любовь. Вечно твой, преданный, любящий и верный старина,
Ники.

Вольфсгартен,
18 августа 1894 года,
письмо А-75.

Мой дорогой, родной,

Самые лучшие пожелания тебе и всему полку; мои мысли будут с тобой больше, чем всегда… приятно слышать, что день маневров 2/14-го был таким удачным – для вас всех это, должно быть, была большая радость, хотя, я думаю, и несколько утомительно. Вы ненормальные, разве можно было подбрасывать в одеяле этого бедного мальчика, но мне хотелось бы посмотреть скачки, это, наверное, было уморительно. Как хорошо, что твои родители уже приехали и что милая тетя Алиса и кузены так долго там остаются. Передай им обязательно, что я их очень люблю…

Ты знаешь, здесь такое волнение из-за одичавшей коровы. С 5 часов она в лесу, а вечером подходит к жилью совсем близко. Она убежала от своих хозяев, живущих где-то у Майна. Кое-кто ее вчера видел. К их радости, у нее на шее цепь. Тот, кто ее поймает, получит 100 марок в награду, но она так напугана, что как только к ней кто-нибудь приближается, она бросается прочь…

Фрейлейн Шнайдер сегодня ведет себя ужасно! Ты знаешь, что сегодня сказала эта противная женщина? Она полагает, что было бы лучше, если бы ты не приезжал, чтобы потом не расстраиваться при расставании. Ей нравится дразнить меня… Она ужаснулась, узнав, что я это написала… Я ей перевела из твоего письма о маневрах и о собаке, которая сзади подносит патроны. Я очень смеялась…

Дождь льет как из ведра, а я после солнышка надеялась, что погода будет прекрасная. Это слишком утомительно. Бедные люди, весь их урожай может погибнуть. Сейчас ты в церкви, и я мысленно молю Бога благословить и охранить тебя и всех ваших, и чтобы вы могли провести вместе еще много таких дней!

Нежно тебя любящая и глубоко тебе преданная невеста,
Аликс.

Красное Село,
3/15 августа 1894 года,
письмо Н-66.

Моя дорогая любимая Алики,

Мы только что закончили завтрак, и, так как я сейчас свободен, имею желание сесть и поболтать с моей малышкой. Дорогая, не считай меня глупым, но я не могу начать ни одного письма, не повторив то, что постоянно чувствую и о чем думаю: я люблю тебя, я люблю тебя. О, милая, что это за сила, которая навсегда сделала меня твоим пленником? Я ни о чем не могу думать, кроме тебя, моя родная, и я отдаю свою жизнь в твои руки, большего я не могу отдать. Над моей любовью, каждой ее капелькой, ты имеешь полную власть! Хоть мы и в разлуке, но наши души и мысли едины, не правда ли, дорогая? О, моя Алики, если бы ты только знала, сколько счастья ты мне дала, ты была бы рада и ничто не потревожило бы мира твоего сердца. Как бы мне хотелось быть рядом с тобой, шептать тебе на ушко нежные слова любви и утешения; ничто не печалит меня больше, чем мысль, что по моей вине, хотя и невольной, ты терзаешься, а я не могу тебе помочь, находясь от тебя вдали! Молитва так облегчает всем тяжесть земного бремени. И, милая, пожалуйста, всегда пиши мне, если тебе понадобиться что-то узнать. Говори прямо и откровенно. Никогда не бойся сказать мне все, что захочешь. Мы должны все знать друг о друге и всегда помогать друг другу, правда ведь, дорогая?
…твой Ники.

Вольфсгартен,
18 августа 1894 года,
письмо А-76.

Мой дорогой Ники,

Я посылаю тебе самую нежную благодарность за твое дорогое письмо (№ 66), которое утешает меня, хоть мне и хочется быть с тобой сейчас. Мои мысли всегда с тобой. В твою честь я одела ярко-красное платье с белыми кружевами и изумрудами…

Ты знаешь, что Элла еще не написала бабушке? Бабушка мне сегодня об этом телеграфировала. Ну, я ей собираюсь написать письмо и высказать все, что думаю. Как можно так небрежно относиться к бабушке…

Да, чадо мое, действительно, наши души и помыслы едины, несмотря на разлуку, ведь только тела разлучены. Наши души и сердца вместе, и ничто не может их разделить. Милый, не терзайся, что, хотя и невольно, ты якобы заставил меня мучиться. Наоборот, твоя великая любовь помогает мне все переносить. Да, любимый, сначала это было ужасно тяжело, и эти уроки в Виндзоре стоили мне большой боли и невыплаканных слез. Но он (священник) был добр, ты был любящим, а Бог милосердным, и я постепенно преодолела себя. Он был добр, но сейчас, когда я читаю для себя, иногда встречаю вещи, которые меня пугают, или когда думаю о старых временах, не очень давних, например, во Франции, когда люди предпочитали скорее быть расстрелянными, чем переменить свою веру, а я вот пойду и сделаю это! В общем, как я себя чувствую, не описать. Мы можем только молиться, чтобы Господь помог мне, и мне помогает также мысль о тебе. Я знаю, что полюблю твою религию. Помоги мне быть хорошей христианкой, помоги мне, моя любовь, научи меня быть похожей на тебя. Но сейчас я больше не буду говорить об этом, я и так уже плакала из-за этого. К тому же я устала – я знаю, что Бог поможет мне ради Сына Своего Иисуса Христа, Который пострадал, чтобы спасти нас всех. Молись за меня, любимый. Так приятно, что я могу все тебе рассказать, и ты понимаешь меня…

Я должна идти в церковь… мой бесценный, которого я так люблю… и которому я полностью доверяю.

Много раз тебя нежно обнимаю, мой дорогой, родной Ники, твоя,
Аликс.

Красное Село,
4/16 августа 1894 года,
письмо Н-67.

Моя родная, бесценная, дорогая Алики,

С любовью целую тебя и горячо благодарю за твое письмо (№ 70).

…Иногда не имеет значения, что ночью я сплю два или три часа, я досыпаю днем. У меня горит лицо, потому что с 4.30 до часу дня я был на жарком солнце… Совсем разные вещи – жить и дышать воздухом, к которому ты привык, или вести здоровый образ жизни в лагере! В городе у нас в три раза больше людей, чем здесь. Мы должны были пройти довольно большое расстояние, а потом у нас два часа был привал, и я и многие другие превосходно выспались в мягкой траве, завернувшись в шинели. После этого прошел великолепный бой, в котором было занято примерно 36.000 военных! Присутствовали Папа и Мама, и все были так рады их видеть!

Весь вечер я провел в Красном. Мы обедали в 7 часов с Семьей, ужинали у тети Михен на балконе при лунном свете. Представляешь, после того, как я полчаса любовался ею (луной, а не тетей Михен), я увидел на ней два лица, скучающих друг по другу. Доброй ночи, и да благословит тебя Бог, моя любимая, дорогая малышка.

Крошка, отдохни немного,
Ангелы тебя хранят!
И благословенья Бога
С Неба на тебя летят.

Всегда, драгоценная моя Аликс, твой вечно любящий, глубоко преданный и верный старина,
Ники.

Вольфсгартен,
20 августа 1894 года,
письмо А-77.

Мой родной, дорогой Ники,

Целую тебя и нежно-нежно благодарю за твое дорогое письмо, которое я получила сегодня утром за завтраком. Ты сейчас, видимо, очень занят – такие ранние подъемы и длинные переходы. Как, наверное, кузены наслаждались днем на открытом воздухе, несмотря на всю эту стрельбу! Я помчалась под проливным дождем к Эрни, чтобы спросить его, что происходит, так как видела, что мимо проскакали три солдата-кавалериста, и я слышала, что все время идет какая-то стрельба. Он думает, что это небольшое кавалерийское учение и что они портят нам дороги вокруг дома. Его это никогда не интересовало. Я не могу этого понять. Я обычно бегу посмотреть на солдат, это мне нравится больше всего. Мне хочется вскочить на лошадь и помчаться посмотреть, что они делают, а я вместо этого должна сидеть дома, учить русский язык и смотреть, как барабанит по стеклу дождь.

Много нежных поцелуев и да благословит тебя Бог.

Всегда твоя искренне верная, глубоко любящая, нежно тебе преданная невеста,
Аликс.

Красное Село,
5/17 августа 1894 года,
письмо Н-68.

Родная моя,

Много раз нежно благодарю тебя и с любовью целую за твое дорогое письмо (№ 71), которое я едва нашел время прочитать. Сегодня день был очень напряженный. Я ничего не делал, только носился взад и вперед между домом родителей и лагерем. Прилагаю письмо, которое Тория написала здесь в страшной спешке. Ей так хотелось повидать мою хижину, поэтому я привез ее сюда на полчаса. Я надеюсь, милая, что ты на меня не рассердишься – ты знаешь, что она мой лучший и самый старый друг. Здесь она всем нравится, но, боюсь, шансов остаться в России у нее нет. Я получил очаровательный, добрый ответ на мое письмо бабушке, она вложила также письмо для Ксении. Она сейчас называет тебя “наша дорогая Алики” – мне нравится это “наша”, но это вызывает во мне ревность – она так долго была с тобой, сейчас моя очередь!

Сегодня мы опять маршировали взад-вперед перед лагерем. Я обедал с родителями и множеством генералов… была страшная жара. Я едва успел вернуться и сломя голову помчался в палатки, где проходила наша вечерняя служба. Все солдаты столпились вокруг. Было красиво, великолепный закат солнца, настоящий летний вечер…

Спасибо, мое Солнышко, за все добрые, любящие слова в твоем письме. Ты не представляешь, как ты меня обрадовала и как я тебе благодарен за это, но сейчас должен заканчивать.

Доброй ночи, Алики, мое ангельское сокровище. Нежный поцелуй от твоего глубоко любящего и преданного старого,
Ники.

Вольфсгартен,
20 августа 1894 года,
письмо А-78.

Сегодня четыре месяца со дня нашей помолвки, и мысли мои летят назад в Кобург – забуду ли я когда-нибудь переживания того дня и то, что он мне принес? Я не заслуживаю этого подарка, который Бог дал мне после пяти лет отчаяния – пусть Он сделает меня достойной его. Мой милый мальчик, каким добрым и любящим ты был, я постоянно думаю о тебе. Было такой радостью получить сегодня два твоих драгоценных письма, а вчера не пришло ничего из-за выходного на почте. Спасибо за них и за письмо от Тории. Пожалуйста, поблагодари ее за меня и скажи ей, как меня тронуло ее послание из твоего маленького домика. Я не сержусь, дорогой, наоборот, я рада, что она у тебя есть. Я знаю, что она твой лучший друг и что вы преданы друг другу. Теперь я должна сознаться, что когда ты ездил в Сэндринч-Хэм, я чувствовала себя несчастной, зная, что вы будете проводить вместе много времени, и я так злилась на себя за свою ревность, ревность – это ужасно, и за то, что я так эгоистична и хочу, чтобы ты был только со мной. Я рада, что сейчас вы вместе, и хорошо, что я смогла преодолеть это дурное чувство. Я ее нежно люблю и ни за что на свете не захотела бы разрушить вашу дружбу, она ведь дольше тебя знает и больше видела, и знает тебя лучше, чем я. И я рада, что у тебя есть такой любящий, дорогой друг. Да благословит Бог вашу дружбу и пусть она сохранится навсегда. А у меня это было сиюминутное, нелепое чувство. Какая глупость!

…Сегодня днем мы ездили в Дармштадт и попали под ливень. Мы осмотрели комнаты: комнаты Даки сейчас отделываются. Ты не представляешь, как мне каждый раз больно видеть комнаты Мамы, измененные и принадлежащие другому человеку, который вряд ли вообще ее помнит. Комнаты Папы тоже частично изменены, и это печалит меня: из них исчезли дорогие воспоминания, но они остались в сердце. Более обыкновенного мне сейчас недостает его. Каждый раз, когда я езжу туда, расстраиваюсь, а должна выглядеть как ни в чем не бывало. Я быстро прошла в свои комнаты, чтобы найти нужные мне вещи. Мы пили чай, а после него спустились в конюшни посмотреть на лошадей…

…но сегодня светят звезды, надеюсь, погода улучшится. Она все время пытается. Ну, я должна идти в постель, мои бедные ноги так устали.

Доброй ночи и да благословит тебя Господь, а Его ангелы да хранят тебя – я уверена, что наши мысли встретятся…

Твоя любящая верная девочка,
Аликс.

Петергоф,
9/21 августа 1894 года,
письмо Н-72.

Моя родная, дорогая Аликс,

Меня просто очаровало твое дорогое письмо (№ 75), полученное сегодня днем. Нежно благодарю тебя за него и за фиалки, которые все еще нежно пахнут. Я не могу понять, кого ты называешь дикой коровой. Это обычная корова или, может, что-нибудь другое? Если бы у вас там было несколько казаков, они бы ее за несколько часов поймали – конечно, корову поймать легче, чем дикую лошадь!

Милая, меня глубоко тронуло, что ты думала о полке в день его праздника – им всем было очень приятно получить твою добрую телеграмму. Ты так хорошо помнишь все их имена. Я сегодня спросил Маму о Шнайдерляйн – она согласилась, что для тебя, чтобы улучшить твой русский язык, самым лучшим было бы держать ее при себе несколько лет, когда ты приедешь сюда. Я так рад, что это можно организовать, ведь ты хотела этого для нее!..

Я слышал, что скоро мы собираемся в другое место, рядом со Спалой, в Беловежу, знаменитый огромный старый лес в Польше. Шнайдерляйн может тебе рассказать про него. Это единственное место в Европе, где еще обитают зубры, более крупные, чем в Америке… Потом там много другой крупной дичи: лосей, медведей, кабанов, волков, оленей и т.д. Я там никогда не был, а дедушка ездил довольно часто. Папа построил там новый дом, потому что старый сгорел несколько лет назад.

…Днем мы все ходили за грибами. Папа берет корзинку, которую я специально для него купил в Кобурге, он считает ее очень удобной. Я не очень люблю это развлечение, но я уже целую вечность не собирал грибов! Как странно, всю жизнь я очень люблю есть грибы и совсем не люблю их собирать.

Поздно, спать хочется, так что спокойной ночи, бесценная моя девочка, моя Алики, мое Солнышко. Спи спокойно, пусть тебя хранят ангелы, моя любовь… твой любящий и глубоко преданный,
Ники.

Петергоф,
7/19 августа 1894 года,
письмо Н-70.

Моя родная бесценная Алики,

…Мы начали ужин в полночь, а ушел я в 5.15. утра, до смерти устав за ночь. Все время я думал о тебе, любовь моя, хотя был вынужден делать вид, что веселюсь вместе со всеми. Костя за столом громко прочитал вслух твою милую, написанную на французском, телеграмму. Они просто взревели, стали пить за твое здоровье. Пели цыганки, старый Христиан чуть не потерял из-за них голову; спроси Эрни, помнит ли он песни в их полку зимой 1889 года?

Дорогой Папа чувствует себя не очень хорошо. Он выглядит таким усталым и должен все время отдыхать. Сегодня он даже решил, что большие маневры следует отложить до следующего года, так как он чувствует себя слабым и думает, что не сможет поехать на маневры. Так что, возможно, мы отправимся на охоту раньше, для него это будет лучше всего – проводить полный день на свежем воздухе и не читать до полуночи всякие бумаги. Как только я узнаю дату нашего отъезда, я сообщу тебе… Мы будем рядом друг с другом – какая радость!

Большое спасибо за твое нежное письмо.

Всегда любящий, преданный, глубоко верный,
Ники.

Волфсгартен,
22 августа 1894 года,
письмо А-80.

Мой родной,

Посылаю тебе нежнейшие благодарности за твое такое дорогое письмо (№ 70), которое меня радует и в то же время печалит. Твой дорогой Отец, мне грустно было узнать, что он плохо себя чувствует и выглядит усталым, но хорошо, что он отложил большие маневры до следующего года. А отчего он себя так чувствует – это все еще последствия гриппа? Кажется невозможным представить себе, что этот большой сильный человек нездоров, и это так печально. Пусть он позаботится о себе. Передай ему от меня самый нежный привет, хорошо? Твоя бедная Мама, должно быть, так несчастлива – одна забота за другой. Я думаю обо всех вас.

Я рада, что обед для тебя прошел хорошо, мой мальчик. Ужасно, что моя негодная телеграмма была громко прочитана вслух. Надеюсь, что с завтрашней почтой доставят фотографии твоего домика. Мне будет очень интересно посмотреть, где живет мой любимый… После чая мы с Даки собирали грибы. Постоянно идет дождь. Мэй сегодня, когда был у нас, так замечательно пел венецианские песни прошлого года, если бы ты их слышал, ты бы больше не смеялся над моей тоской по Венеции. Милый, ты должен снова повезти меня туда – мир и красота видов, закаты над лагунами и морем, цветные паруса рыбачьих лодок – слишком прекрасно, чтобы описать словами…

Мой любимый, спи спокойно и крепко, чтобы завтра на большом параде быть свежим, как хотелось бы быть на нем с тобой. Да благословит и да хранит тебя Бог и пусть Его ангелы хранят тебя от всяческих бед и напастей…

Твоя глубоко любящая, искренне преданная маленькая невеста,
Аликс.

Петергоф,
11/23 августа 1894 года,
письмо Н-74.

Моя родная,

Так благодарен тебе за твое доброе письмо (№ 77), которое пришло днем в обычный час. Как ты узнала о том, что мой Отец не совсем здоров? Я получил и от бабушки телеграмму с вопросом о его здоровье. Но, слава Богу, беспокоиться нечего. Это просто переутомление от того, что все эти годы он работал до поздней ночи. Старый доктор из Москвы говорит, что он должен отдохнуть пару месяцев и на время сменить обстановку. Вот почему поездка в Польшу, где воздух сухой, будет для него очень полезна! Мы уезжаем туда сегодня на неделю, но если что-нибудь изменится, я сразу же тебе дам телеграмму. Бедный Папа в очень подавленном настроении из-за того, что попал в руки докторов, что само по себе неприятная вещь, которую, увы, не всегда удается избежать. Для него это более чувствительно, чем для других, потому что за всю свою жизнь он болел только дважды – 22 года назад и этой зимой! Мы, как можем, стараемся его ободрить, и сейчас он доволен, что поедет туда… Плакучая Ива тоже туда едет. Грек Ники тоже! О! Солнышко мое, если бы ты только была здесь, я бы чувствовал себя совсем иначе, нежели сейчас. Но довольно об этом! Сейчас я должен бежать вниз и на лошади мчаться к другому дому. До свидания, да благословит тебя Бог, моя родная Алики.

Нежный поцелуй от твоего любящего и преданного,
Ники.

Вольфсгартен,
26 августа 1894 года,
письмо А-83.

Мой родной бесценный Ники,

…Прошлой ночью я не могла написать, было довольно поздно, и мои бедные ноги просились в постель – вчера был великолепный день, но ужасно жаркий, сегодня – то же самое. Виктория, Людвиг и Алиса приехали вчера и останутся до вторника. Виктория и Тора, конечно, дразнят друг друга, как два больших ребенка, и всех нас смешат. Они играли в теннис, а после чая мы с Даки выезжали и собирали грибы. Я надеюсь, что почтальон принесет мне письмо от тебя, так как 24-го я ничего не получила, а вчера было только одно. Видишь, какая я жадная. Чем больше у кого-то чего-то есть, тем больше ему нужно. Они приходят завтракать в мою комнату, так что все в беспорядке, вся софа завалена книгами, бумагами и рисунками.

Да, я очень скучаю по тебе – это ужасно, но ты совершенно прав, что не просишь отпуск. Как был бы разочарован бедный Плакучая Ива, если бы не повидался с тобой, и я уверена, что Маме с тобой гораздо спокойнее. Когда ты приедешь, мы это наверстаем, не правда ли? Мы не должны быть эгоистами – просто постарайся приехать сюда, хоть на несколько дней. Я так рада, что старый доктор не беспокоится о твоем Отце и что ему нужен только отдых. Но для такого сильного человека внезапно почувствовать себя слабым, должно быть, так тяжело. Передай ему, пожалуйста, мой самый нежный привет. И, пожалуйста, сообщи мне о его здоровье…

Я только что вернулась из церкви, где молилась за тебя. Служба была хорошая. Сильная жара и боль в моих ногах сводят меня с ума. Так трудно смеяться и быть веселой, когда так больно…

Будь умницей и не сердись, что сегодняшнее мое письмо такое короткое, но я хочу немного отдохнуть и взглянуть, как там Даки, так как у нее все еще болит голова, и, возможно, она хочет, чтобы я ей почитала.

До свидания, да благословит тебя Бог, много раз нежно тебя целую, мой любимый. Глубоко тебя любящая,
Аликс.

Петергоф,
12/24 августа 1894 года,
письмо Н-75.

Моя дорогая бесценная Аликс,

Сегодня от тебя не было письма. С тех пор, как мы уехали из Англии, такое случается впервые! Сейчас я действительно понимаю, что для меня значат твои милые письма и как ужасно разочаровываешься, когда приходит время, в которое всегда приносят письма, а почта мне ничего не дает, кроме старых гадких газет! Мне больше недостаточно перечитывать твои старые письма, мне каждый день нужны новые – Солнышко мое, ты так меня избаловала, что я стал постыдно жадным!..

Моя дорогая, я действительно не могу больше переносить разлуку. Она меня медленно убивает, я всем надоел. Я ужасно рассеян, и ничего, кроме замешательства, не вношу в беседу, да и вообще в дела! Сегодня утром, в 9 часов, мы снова отправились верхом – мы выглядели совсем как школа верховой езды, в таком большом количестве! Мы сошли с лошадей у старой водяной мельницы – я думаю, ты ее помнишь. Там есть книга, где все расписываются, и, тщательно ее просматривая, я к своей радости нашел имя моей милочки, написанное детским почерком в июне 1884 года. Только подумай! Как приятно иметь такие маленькие доказательства твоего давнего пребывания здесь! Ты не представляешь, как приятно мне было это найти.

Вчера я крестил ребенка дочери Евгения Лейхтенбергского, которая сейчас замужем за моим кузеном Кочубеем. Я думал о тебе и твоих близнецах в Харрогейте. Церемония на их вилле также была очень душевная, но мешала ужасная жара. Пот с меня падал каплями на бедного ребенка, который кричал, не переставая, с начала и до конца церемонии. Я всегда чувствую себя так неловко, когда держу в руках младенца, и кажусь таким неуклюжим, не зная, что делать – я просто боюсь маленьких детей!

Сегодня после обеда был сильный дождь, поэтому мы не могли пойти на чай на папину яхту “Царица”. И очень жаль, так как эта поездка внесла бы хоть какое-то разнообразие в папину жизнь… Ему нужны перемены, и он с нетерпением ждет отъезда, чтобы хорошенько отдохнуть. Но становится поздно. Я слышу, как громыхает гром, и как раз в эту секунду серебряная молния сверкнула над морем и сразу же после этого ударило, как будто выстрел из большой пушки. Доброй ночи, моя родная, глубоко любимая невестушка, моя радость, мое Солнышко, моя милая. Всяческие тебе благословения.

Да благословит и да хранит тебя Бог. Нежно целую, твой искренне преданный, любящий, верящий и верный старина,
Ники.

Волфсгартен,
27 августа 1894 года,
письмо А-85.

Мой родной дорогой Ники,

Я только что пришла в мой домик. Воздух прекрасный, звезды ярко сияют. Мы играли за большим столом в глупые игры. Наш визит во Фридрихсгоф был очень успешным… По дороге туда мы увидели Луизу и Филиппа… так что мы взяли их в нашу карету, потому что они тоже ехали к тете Вики. Она была забавнее, чем когда-либо, дергала свои кудряшки и рассказывала смешные истории. Это так сильно напомнило мне Кобург… Люсси была во Фридрихсгофе, и это было хорошо, так как в этом году я еще ее не видела. Я долго играла с ее милым, но некрасивым ребенком – он все время так спокойно вел себя у меня на руках и на коленях. Выразить не могу, как я обожаю детей. Эрни всегда надо мной смеялся, когда во Швальбахе я знакомилась с малышами, родителей которых совершенно не знала.

Тетя Вики была очень дружелюбна и добра, но сперва, конечно, прочитала мне лекцию по поводу того, что я ее не навещаю… У нее есть такие великолепные старинные вещи, в основном итальянские, но она очень боится, чтобы что-нибудь не испачкали, и поэтому там едва осмеливаешься где-нибудь присесть…

…Как забавно, что ты крестил внука Евгения! Невероятно, но он уже дедушка… Не верю, что ты неуклюж, когда держишь детей, это только в твоем воображении, они должны тебя любить. Могу себе представить, с каким нетерпением твой дорогой Отец стремится уехать. Надеюсь, с Божией помощью перемена воздуха и отдых пойдут ему на пользу. Пожалуйста, передай ему самый нежный привет от меня.

Спасибо, что ты послал мне вырезку из газеты. Крепко обнимаю и нежно благословляю, вечно дорогой Ники… Твоя глубоко преданная, вечно любящая невеста,
Аликс.

Петергоф,
13/25 августа 1894 года,
письмо Н-76.

Моя бесценная, дорогая Аликс,

Много горячих благодарностей за два твоих дорогих письма, которые я с таким нетерпением ждал. После ланча я помчался в свой домик и нашел их лежащими на столе! Не могу тебе выразить, как глубоко я был тронут, читая и перечитывая твои наполненные любовью письма! Но как ты, Солнышко мое, могла задать мне такой вопрос: не боюсь ли я брать тебя в жены? Что делало меня все эти годы таким несчастным, если не страх потерять тебя навсегда? О! Такой ужасный кошмар!!! Я также могу сказать: “Горе тому человеку, который осмелился бы отнять у меня мое сокровище – будь он даже моим лучшим другом, я не знаю, что бы я с ним сделал!” И сейчас, когда ты моя и я полностью уверен в твоей любви, разве я не счастливейшее создание во всем мире? Я даже не думаю, что ты можешь чувствовать такое же блаженство, что и я – потому что оно глубже, чем океан с ясным голубым небом над ним! Всю свою жизнь я буду благодарить Бога за великий дар, который Он мне дал. Я молюсь Ему, чтобы Он сделал меня достойным тебя и твоей верной любви. С моей стороны, могу добавить, что я буду стараться сделать тебя счастливой всем сердцем и всей душой, которые уже полностью принадлежат тебе!…

После обеда луна ярко светит над морем, и я слышу, как теплые волны плещут о камни на пляже… Днем девушки выезжали кататься; мы с Ники ездили на велосипедах на большое расстояние… вечером я читал, что обычно делаю, пока другие разговаривают или играют. Я с жадностью читал одну из книг, которую ты мне дала: “Железный пират”, необычно интересная книга. Ты должна ее прочитать, когда я приеду! Это первая книга, которую я взял в руки после нашей помолвки, но зато я знаю наизусть все твои (79) милых писем – после них стоит ли читать что-нибудь другое?..

14/26 августа.

Доброе утро, моя бесценная маленькая радость. Я надеюсь, что ты спала так же хорошо, как и я, и что твои ножки вели себя прилично! Воскресенье, и через час мы едем в церковь. Наши мысли и молитвы встретятся, не правда ли, Солнышко? Ты не представляешь, как приятно мне так тебя называть. Это слово придумано для тебя, любовь моя, и так превосходно тебе подходит – Солнышко – оно заставляет меня вспоминать о твоих милых, океанской глубины, глазах! Думать, что я могу называть тебя этим именем, которым твои близкие когда-то называли тебя дома, мне очень приятно…

Это наше последние воскресенье здесь, в Петергофе; когда мы будем уезжать отсюда, кажется, что лето уже закончится…

Всячески благословляю и молюсь за твое благополучие и здоровье, мое дорогое, бесценное Солнышко.

Остаюсь твой вечно любящий, искренне преданный и верный старый нареченный,
Ники.

Вольфсгартен,
31 августа 1894 года,
письмо А-88.

Мой дорогой, бесценный,

…После основательной часовой практики с Вольфом я пришла поболтать с моим мальчиком. Все остальные играют в теннис, только Шнайдерляйн ждет, чтобы накинуться на меня. Целую тебя и посылаю сердечную благодарность за твое милое письмо (№ 78), которое добрый почтальон принес мне к завтраку, так как вчера ничего не было… М-р Маквей уехал вчера вечером… жаль, что ты его не видел. Бог знает, встречу ли я его когда-нибудь снова, когда ты меня похитишь. Так печально прощаться, не зная, что может случиться, когда снова встретишься, и при этом нужно шутить, казаться веселой, как будто тебе абсолютно все равно. Как справедливо говорит Шекспир, жизнь – это сцена, на которой мы все играем свои роли, некоторые хорошо, некоторые плохо. Разве мы не играем постоянно, пряча наши чувства – стараемся казаться веселыми, когда нам грустно, шутим, едва сдерживая слезы? Но между нами, дорогой, пусть не будет никакого притворства – пусть все будет открытым, чистым и искренним. Давай говорить друг другу все-все. Насколько это лучше, чем скрывать что-то и терзаться… Где нет доверия, какая может быть любовь? О, милый мой, как радостно думать, что я все могу тебе сказать. Все эти годы я все скрывала в себе, так что временами чувствовала себя на грани сумасшествия. По природе я очень скрытная, но с тобой будет не так. Я так сильно тебя люблю… и полностью тебе доверяю, а ты мне.

…Подмигивание левым глазом – это все из-за тебя, прежде я никогда так не делала, я всегда была слишком хорошо воспитана. Да, я тоже терпеливо и в то же время с нетерпением ожидаю тебя. Но если я думаю о других несчастных, которые должны ждать годами и находиться в море, тогда мне легче переносить наше испытание.

Преданная тебе до гроба, верно любящая, твое Солнышко,
Аликс.

Петергоф,
14/26 августа 1894 года,
письмо Н-77.

Мое милое, дорогое Солнышко,

Твое сердечное письмо (№ 80) сделало меня таким счастливым, и я посылаю тебе мои самые нежные благодарности и поцелуи взамен… Был хороший свежий день, моя любимая погода, над заливом дул сильный ветер. Сегодня в церкви я горячо молился за тебя и моего дорогого Отца… После этого был большой обед с нашим оркестром, который играл божественно. Я уверен, моему Солнышку он очень понравится, когда она будет здесь, особенно струнный оркестр. “Скромные” фиалки я немедленно вложил в маленькую Библию на английском, которую ты подарила мне в Виндзоре и которую я читаю каждый вечер перед сном. Сейчас я читаю середину 11 главы Евангелия от Иоанна. Я тебя уверяю, что есть места, которые в английском переводе произвели на меня большее впечатление, чем в славянском. Есть вещи, на которые я смотрю с другой точки зрения сейчас, после того, как прочитал их на английском.

…Сегодня мы собрали огромное количество грибов. У нас был семейный обед и весь день я ужасно по тебе скучал. Но сейчас я должен заканчивать свое унылое послание.

Доброй ночи, моя родная Алики. Вечно твой искренне любящий и всецело преданный,
Ники.

Вольфсгартен,
10 сентября 1894 года,
письмо А-100.

Мой родной, драгоценный, дорогой Ники,

Думаю, что тебе следует наградить меня медалью в честь моего юбилейного сотого послания; поторопись со своими письмами, чтобы догнать меня. Мы только что вернулись из церкви, где я горячо молилась за моего любимого, за его Отца и за Плакучую Иву. Наши мысли и молитвы встретятся, ты согласен? В церкви мы были в 9.30. Все пошли пешком, а мы с Даки поехали в маленькой карете, запряженной мулом… Я надеюсь, что позднее придет письмо от тебя, так как ты знаешь, что я жадная – мне их никогда не хватает. Когда ты получишь это письмо, то, пожалуйста, свяжи первые 100 писем вместе. Интересно, сколько еще сотен я должна буду написать, пока мы не будем вместе в нашем маленьком домике.

Пастор, который совершал мою конфирмацию, и с которым я в прошлом году говорила о тебе, когда была в полном отчаянии, и который написал мне в апреле, – приезжает повидать меня сегодня утром. Честно говоря, я страшусь этой встречи, хотя мне нравится этот человек, и он всегда был добр ко мне. Когда я увижу его и поговорю с ним, будет лучше. Но я изрядно нервничаю и совершенно не знаю, как ему все объяснить.

Как раз сейчас в эти дни в Дармштадте большой праздник, и город наводнен пасторами. Ты не возражаешь, если сегодня вечером я пойду на праздник? Эрни думает, что, может быть, мне лучше пойти, так как Виктория не идет. Это будет довольно трудно, но Вильгельмина думает, это доставит удовольствие людям. Я думала, что они, вероятно, предпочли бы, чтобы я не пошла. Но Эрни полагает, что мне следует это сделать как Гессенской Принцессе. Посмотрю, какого мнения об этом будет впоследствии профессор Телль. В среду будет большая литургия с пением, на которую я хочу пойти, но сегодня вечером мне придется совсем нелегко. Густав Альдоф и Ландграф Филипп Дергрос были такими непоколебимыми протестантами и так боролись за свою веру, что я боюсь, возможны какие-нибудь неприятные моменты. Но сейчас, когда мое решение принято и совесть спокойна, я не должна бояться, и Господь мне поможет. Но такие вещи все еще меня расстраивают, и нельзя этого показывать. Прости, что я тебе рассказываю об этом, но мне легче, когда я поделюсь с тем, кто меня любит и понимает. Я думаю, да, милый, ты сейчас знаешь свою невесту и поможешь ей, не так ли? – потому что сначала это совсем не просто. Ты должен быть снисходительным – всему свое время. А сейчас, мой дорогой, я должна попрощаться, так как мне нужно еще кое-что выучить к приезду старого священника (Отец Иоанн Янишев, духовник Русской Царской Семьи, прибыл в Вольфсгартен дать Аликс наставления в Православии перед ее переходом в лоно Православной Церкви – ред.), который приезжает сегодня, а Шнайдерляйн должна мне помочь.

Много раз тебя нежно целую, сердечно благословляю, остаюсь, мой любимый Ники, твоя любящая и нежно обожающая девочка,
Аликс.

Какая забота, чья тяжесть сильна,
Сон твой сладкий прогоняет она?
К Спасителю в горе своем обратись,
Чтобы помог Он тебе, молись.

——

“Кто любит Крест и Того, Кто пострадал на нем,
Пред собой Иисуса видеть всегда привык”.

——

“Горе вечно длиться не может,
Пусть Крест победить его Вам поможет ”.

——

“Кресты – это лестницы на Небо”.

Вольфсгартен,
11 сентября 1894 года,
письмо А-101.

Мой родной, дорогой Ники,

Ты можешь представить, как много сегодня я думаю обо всех вас и твоем дорогом Отце. Я знаю, как серьезно ты должен сейчас молиться. Да благословит его Бог и хранит от всех напастей и даст силы, которые ему сейчас так нужны. Великолепное утро, Алиса уехала кататься верхом, Эрни пишет, остальные гуляют. Я на диване, в новом легком розовом платье; через широко открытое окно светит солнце. Плещет фонтан, щебечут птицы, воздух свежий – обычное осеннее утро, но все так радуются солнцу после этих дождей…

Ага, я слышу, как маленькая Алиса торопится вернуться домой, чтобы успеть на свои уроки. Прошлой ночью погода была такая замечательная, что мы ехали домой со станции в открытой карете. Ярко светила луна и горели звезды, и все выглядело так красиво! Как бы я хотела, чтобы ты сейчас сидел рядом со мной в моей маленькой комнате. Так одиноко без тебя… вдали кашляет старый садовник, очищая граблями дорогу. Вот бы ты соскользнул ко мне с этого солнечного луча.

Да, вчера на час приезжал профессор Телль, он был добрым и милым, так что я успокоилась… Просто стыд сидеть дома в такое прекрасное утро, но что может сделать такая хромоножка? Я должна удовлетвориться тем, что лежу у открытого окна, а солнечный луч падает на мои бумаги – он милостиво убрался с моего лица. У меня над головой висят две картины, которые мне очень нравятся: “Первые слова любви” и “Новобрачные”, вторая лучше… Бюстик, изображающий тебя ребенком с милыми кудряшками, стоит в одной из твоих комнат – мне бы хотелось тоже иметь что-нибудь подобное…!

Ну пока, миленький мой, мой вечно дорогой Ники – твое нежно любящее и преданное Солнышко,
Аликс.

Беловежа,
1/13 сентября 1894 года,
письмо Н-97.

Мое дорогое Солнышко,

Мне не хватает слов, милая, чтобы достаточно отблагодарить тебя за те два прелестных письма, которые как раз сейчас пришли. Как прекрасно ты украсила свое письмо № 100 – надо же, сколько их уже, и горе мне, я так отстал. О! Девочка моя, как хорошо, что ты так много написала своему мальчику, который чувствует гораздо сильнее, чем может выразить. Спасибо тебе также за твое милое письмо (№ 101). Я прихожу в такое волнение, когда мне приносят твои письма, и не знаю, чего бы только я не отдал, чтобы полететь к тебе и покрыть жадными, горячими и любящими поцелуями твое милое лицо. Нет, Алики, я не могу выразить, как ты мне нужна и как я жажду, чтобы мы скорее были вместе.

…Не дразни меня упоминаниями о маневрах и бивуаке, я не понимаю, как это может быть в тылу Дармштадта? В географии, милая, нет тыла и нет фронта. Там есть только север, восток, юг и запад. Это четыре главных направления, чтобы точно указать, как расположено место. Я не знаю, где ты обозначаешь бивуак – если с юга, тогда “тыл” Дармштадта будет по направлению к северу и наоборот. Говорю, не дразни меня этим, потому что я не могу скоро приехать, а ты знаешь, как бы мне хотелось повидать все это с тобой, а также ваши войска! У нас сейчас такая же отвратительная погода, как у вас. Я скажу больше, это все идет из Германии, так как дует западный ветер, который приносит ее прямо к нам! Когда я приезжал в Англию, если ты помнишь, я привез с собой прекрасную погоду – первые дни в Уолтоне и Виндзоре! Сегодня на охоте мы промокли насквозь, а потом выглянуло солнце, потом снова ливень и т.д. …Что за мысль, любовь моя, иметь мой идиотский бюстик в младенческом возрасте. Я просто не знаю, где мне его достать. У нас таких два в Аничкове: один принадлежит Папе, другой Маме. Не могу понять, зачем они сделали мой бюстик – похож на лягушонка! Если бы это был ребенок, похожий на маленькую Аликс – тогда другое дело. Такое милое лицо действительно стоит того, чтобы его запечатлеть, но мое – какая от него польза? Бабушка тебе когда-нибудь говорила, что она хотела, чтобы твой и мой портреты написал Ангели, когда мы были в Англии. Но, к счастью, она оставила нас в покое. Я передал Папе твои приветы и твои пожелания и сказал ему, что ты усердно молилась за него в день его именин. Он был тронут этим, и он всегда говорит мне о тебе что-нибудь приятное, это греет мое сердце – ты не знаешь, как он тебя любит, он, который никогда не говорит о своих чувствах. Это меня безумно радует, милая. Но этой ночью он снова не спал и выглядит так плохо – мне больно видеть его в таком состоянии! Он начинает нервничать из-за своей слабости, но все же не слушает советы докторов. Что в таком случае можно сделать? Бедная Мама делает все, что в ее силах, чтобы заставить его понять, что ему крайне необходимо беречься. День-два он ее слушает, а потом снова за свое. Поскольку погода такая плохая, доктора настоятельно советуют ему ехать в Крым, в более теплый климат. Но Папа не желает, чтобы его считали больным, и хочет ехать в Спалу, потому что было решено ехать туда за много месяцев до того, как мы приехали сюда. Он потом добавил, что если они (вероятно, доктора – ред.), не оставят его в покое, он уедет обратно в Гатчину! Мы все в отчаянии. Я снова становлюсь таким же худым, как был в Кобурге! Мысль о том, что мой любимый Отец чувствует себя нездоровым и слабым, так ужасно терзает меня… О, Алики, Алики моя, я знаю, что твое любящее сердце почувствует и поймет, как кровоточит мое! Я думаю, что я действительно сойду с ума с этими мыслями в голове, которые не оставляют меня ни на мгновение, с желанием видеть его снова здоровым, сильным и веселым и с ужасным желанием, от которого я умираю, приехать к тебе и снова сжать тебя в объятиях. Скоро будет два месяца, как мы расстались, и я не очень представляю, когда мы сможем встретиться. Это тяжело, но единственный способ преодолевать это – это молиться и просить Господа быть к нам милосердным, и да будет Его воля! Он лучше знает, что для нас хорошо, и я думаю, это такое блаженство – полностью отдаться Его воле со всеми своими печалями и радостями, чтобы Он вел нас по правому пути.

“Горе вечно длиться не может, Пусть Крест победить его Вам поможет”.

Как хорошо эти твои стихи подходят к нашим обстоятельствам… Но если бы ты знала, какое для меня утешение иметь возможность излить тебе свою душу, моя родная возлюбленная. Я люблю тебя с переполняющей меня нежностью и гляжу на тебя снизу вверх с глубочайшим восхищением и уважением! Знать, что ты моя, и быть полностью уверенным в твоей любви, чего больше я могу желать или просить? Но время отправлять письмо. Да благословит тебя Бог, мое родное Солнышко. Пусть Его ангелы хранят свою земную маленькую сестру! С нежнейшими поцелуями и горячей благодарностью за твои два письма остаюсь, моя милая Алики, твой вечно любящий, доверяющий, преданный и любящий,
Ники.

Беловежа,
2/14 сентября 1894 года, письмо Н-98.

Мое дорогое любимое Солнышко, Твое письмо (№ 102) принесли мне в комнату, когда мы вернулись с последней охоты. Нежно благодарю за строки любви, цветы и французское стихотворение! Какую радость и утешение дают мне твои письма – это лучшее время дня, и я всегда с нетерпением рвусь домой с охоты к тому времени, когда они прибывают… Прости меня, милая, за то, что вчера я написал тебе такое скучное письмо – но иначе я не мог – весь день у меня было ужасное настроение! Сегодня это прошло, дорогой Папа наконец согласился поехать в Крым, хотя в Спале мы будем несколько дней. Я так надеюсь, что смогу уехать, когда они поедут, и полететь к тебе, мое драгоценное чадо. Я пока боюсь спрашивать об этом, и это меня сильно волнует. Папа, конечно, согласится, он уже это сделал, но я совсем не уверен в согласии Мамы… Я буду просить, потому что для меня это действительно что-то невыносимое. Ведь помолвленным бываешь только раз в жизни, и мне так ужасно хочется повидать тебя в твоем доме, моя милая, моя невестушка, дорогая Алики. …Милая, я просто не знаю, какую чепуху я тебе пишу. Будь благословенна, если не боишься того, в каком состоянии сейчас находится мой бедный ум! Ну, для спорта у нас был очень хороший день, но не в отношении погоды. Было только 6 градусов – кошмар, в это время года обычно греешься на солнышке! Миша, этот шут, опять застрелил зубра! Всего у нас добычи – два зубра, четыре лося, четыре кабана, две косули (самцы), олень и лиса. Я прикончил кабана, который был ранен одним из охотников. Как видишь, не такая уж большая удача; хоть бы ты со мной рядом была! …Пока я на охоте после обеда, я с удовольствием покуриваю свою трубочку, по крайней мере, это утешает, раз нет удачи. …Я хочу быть рядом с тобой – я не могу жить без тебя! Да благословит тебя Бог, моя драгоценная Алики. Покрываю воздушными поцелуями твое милое лицо и бездонные глаза! Вечно моя самая дорогая – твой всецело преданный, верный, искренне любящий, Ники.

3/15 сентября 1894 года, письмо Н-99.
Мое дорогое, бесценное Солнышко, Хотя вчера вечером я отослал тебе мое последнее письмо, должен сегодня утром снова тебе написать, так как днем мы уедем и у меня не будет времени написать тебе в обычный час, я буду в поезде. Все упаковано, только твои маленькие фотографии на столе передо мной. Веришь, даже чернила кончились, эта ручка очень плохая! Всю ночь мы будем ехать в поезде и надеемся прибыть в Спалу завтра утром перед церковной службой. Приятно видеть любимое место – на этот раз наше пребывание там будет коротким, всего несколько дней, так как я слышал, в четверг или в пятницу они собираются выехать в Крым, и тогда…? Дорогой Папа спал хорошо и чувствует себя лучше, к моей радости, но погода пронзительно холодная, и трудно будет выдержать долгую поездку на станцию через лес. Папа рад уехать из этого места, где он плохо себя чувствовал, и по этой причине оно оставило у него плохое впечатление. Сейчас, когда он принял решение поехать на юг, он снова спокоен и даже рад своему решению. Он, однако, очень сожалеет, что не может дольше пробыть в Спале, где мы так славно постреляли и где все устроено им по его вкусу, также и дом…

Алики, дорогая, любимая, я только что спросил Папу, захочет ли он, чтобы я ехал с ним в Крым, и он ответил: “нет”, так как уверен, что кто-то меня ждет в Дармштадте. Итак! Радость! Меньше, чем через неделю я буду с тобой, моя родная девочка. Сейчас я действительно сойду с ума от счастья; блаженство снова тебя увидеть, быть с тобой рядом, говорить с тобой, целовать тебя, мое милое маленькое Солнышко – ах! мое сердце прыгает от радости. Слова не могут передать тебе, что я сейчас испытываю. Какая разница в моем настроении: сейчас и когда начинал писать это письмо… Ты не знаешь, милая моя, силу моей любви и непреодолимое желание увидеть тебя снова. А сейчас это уже близко, этот счастливейший момент моей жизни, когда я смогу прижать мою родную невестушку к своему сердцу! Какой бы радостной ни была наша встреча в Уолтоне, она бледнеет в сравнении с этим нашим свиданием!..

Да, пожалуй, пора заканчивать это письмо, иначе я могу продолжать в таком духе до вечера и надоем тебе! Итак, мое следующее письмо, № 100, будет из Спалы!

До свидания, моя любимая, моя бесценная. Ты можешь догадаться, чем сейчас переполнено мое сердце. Много нежных поцелуев в твой дорогой лобик, и остаюсь, обожаемое Солнышко, твой вечно любящий, преданный, верный и счастливейший,
Ники.

Спала,
4/16 сентября 1894 года,
письмо Н-100.

Мое драгоценное Солнышко,

Итак, мы в нашем доме в милой Спале. Странно, что я начинаю мое 100-е письмо на новом месте. Но от тебя вчера ничего не пришло, и это меня очень опечалило. Возможно, мы просто разминулись с твоим письмом… Мы выехали из Беловежи в 4 часа дня и после долгого переезда через лес прибыли на станцию около 6 часов. Мы уехали оттуда на новом, комфортабельном, только что построенном Папином поезде. Он предназначен для поездок за границу, так как сейчас можно менять колеса, приспосабливая их к узким колеям! Спал я довольно плохо, потому что диван был круглым, выпуклым, и я всю ночь соскальзывал. Сюда мы приехали в 8 утра. Наконец-то теплая погода и прекрасное яркое солнце! Мы все ехали вместе в большом четырехместном экипаже с шестеркой лошадей и двумя форейторами, как здесь принято. Не забывай, моя дорогая, что мы в сердце Польши. При приближении к дому здесь принято дудеть в трубы, извлекая причудливые звуки, даже мелодии и старомодные сигналы. Можно умереть от смеха! Продолжу после посещения церкви и обеда. О, моя милая, как я тебя люблю!

Какая была радость, когда, придя в комнату, я нашел два твоих милых письма – №№ 104 и 105, за которые я посылаю тебе самую горячую благодарность. А также, дорогая, и за маленькие фото твоего дорогого Отца и за программку. Я глубоко тронут тем, что ты послала мне его последнее изображение. Я всегда его любил, он был ко мне так добр, и я счастлив, что фото на моем столе напоминает мне о нем…

Я снова живу в моей старой милой комнате, где прежде был три раза – в 88-м, 90-м и 92-м годах! На стенах прелестные гравюры и картины. На них билетики с моими “номерами” на охоте, когда я подстреливал какую-нибудь дичь. На каждом я написал дату и какое животное убил. “Аккуратен, как старая дева,” – подумаешь ты, насмешница, но это так – я действительно люблю порядок! Здесь всем мужчинам разрешено ходить в простом платье… Ты знаешь, я здесь дома одеваю простую казачью длинную черкеску красновато-коричневого цвета, из материала, который я купил на Кавказе два года назад и в которой мне не стыдно появляться перед нашими мужчинами! “Самая настоящая старая дева,” – подумаешь ты опять, чадо мое. Да! Но я прежде всего прирожденный солдат и люблю наш национальный костюм! Разве я не прав?

Прекрасная ночь, во всем своем великолепии светит луна. Чудесный сухой воздух уже начинает помогать Папе!

Мое прекрасное чадо, мое Солнышко, я люблю тебя, как сумасшедший – все время сильнее и чище. Невозможно выразить словами блаженство предстоящего свидания с тобой. Каждое мгновенье я должен говорить тебе, каким счастливым я себя чувствую оттого, что мы скоро встретимся! О, моя Алики, моя невестушка, мое Солнышко, иметь возможность глядеть и погружаться в твои бездонные глаза – какое блаженство, какая неземная радость! Но сейчас я должен поторопиться и приготовиться к обеду. Скоро отправляют почту, до свидания и да благословит тебя Бог, мой любимый ангел.

С самыми нежными поцелуями остаюсь вечно тебя любящий, преданный и верный,
Ники.

Спала,
5/17 сентября 1894 года,
письмо Н-101.

Моя драгоценная,

Приехав домой с охоты, перед тем, как идти в столовую пить чай, я помчался наверх посмотреть, пришло ли письмо. Я нашел твое дорогое послание (№ 106) и с жадностью его проглотил, а потом покрыл поцелуями. Много-много раз благодарю тебя за него, дорогая, за все твои добрые слова. Никогда, моя дорогая, они мне не надоедят. Если бы ты знала, какая радость и счастье для меня твои слова! Я всегда перечитываю их с новым наслаждением, и с какой радостью я слушаю твой милый голос, говорящий со мной. Только ты, только тебя я так глубоко и сильно люблю, о тебе мечтаю многие годы. О, быть любимым таким ангелом – это слишком божественно! Я действительно не могу выразить тебе, моя дорогая, и сотую часть того, что я чувствую – моей любви, восхищения и гордости! Подумать только, ты ведь могла выбрать любого, кто бы тебе понравился, гораздо более достойного тебя, чем я – и душой, и телом. Почему же ты так долго ждешь своего любимого? Моя дорогая невестушка, моя Алики. Не знаю, что со мной будет. Может быть, я скоро действительно помешаюсь, потому что я сейчас воспринимаю только одну мысль и только одно слово: “Аликс”. Это для меня все! Твое имя стало символом всего хорошего, светлого, солнечного, любящего. Как будто внутри меня какой-то код – внутренний голос на все отзывается: “Аликс”. О, как я люблю эти пять букв и как я люблю громко повторять их для себя. Да, я, должно быть, уже немного сумасшедший! Надеюсь, что твое присутствие вылечит меня от моего безумия! Я вкладываю записочку, которую нацарапал сегодня во время охоты. Прости, мой ангел, ее безобразный вид и, пожалуйста, порви ее! Еще четыре дня, а потом! Нет, не верится, что мы встретимся снова и, пожалуйста, не беспокойся насчет моего приезда. Я просто приеду на станцию, выйду, сяду в экипаж и спокойно поеду к дому моего Солнышка. Какая радость и несказанное счастье! Моя Аликс, как я тебя люблю, “лучше и лучше с каждым днем, с постоянной верной преданностью, гораздо глубже, чем я могу сказать!”

И это стихотворение также искренне:

“Любовь побеждающая, неувядающая,
Любовь, что вечно будет жить!
Каждый звук счастье дарит,
Когда голос звучит моей дорогой,
Когда с нежных губ привет мне летит,
Родная, говори же со мной”.

Извини, что я переписал твои собственные стихи, моя дорогая, но я думаю, что они предназначены также и тебе, так же, как и ты, я использую это же оружие! Я еще не поблагодарил тебя за письмо № 103, бедненькое. Оно пришло вчера перед тем, как я пошел спать. Передай мою благодарность старому священнику.

Но сейчас, моя дорогая, я должен заканчивать, так как мне пора готовиться к обеду. Результат нашей сегодняшней стрельбы: один олень, шесть косуль, двенадцать зайцев, из которых три – мои. Я не буду говорить много, чувства меня переполняют. Моя бесценная Алики, я покрываю твое милое лицо нежными поцелуями. Все тебя благодарят и передают приветы. Передавай от меня приветы Эрни и Даки. Да благословит тебя Бог, мое милое дорогое Солнышко.

Вечно тебя любящий, преданный и искренне верный твой нареченный,
Ники.

Я люблю тебя, я люблю тебя, это все, что я могу сказать..!

Вольфсгартен,
17 сентября 1894 года,
письмо А-108.

Дорогой Ники,

Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя за твое милое письмо (№ 97), которое растрогало меня больше, чем я могу выразить. Мне очень грустно было узнать, что ты в таком ужасном настроении из-за своего любимого Отца, а я не могу быть рядом с тобой и утешить тебя… О, дорогой, ты знаешь, как сильно я сочувствую вам всем в вашем беспокойстве, что тяжелее, чем видеть, как страдает близкий человек и не суметь убедить его в необходимости следовать советам врача. Это утомительно и крайне неприятно, но, тем не менее, каждый обязан делать все, что в его силах, чтобы поправиться и окрепнуть – не столько для себя, сколько для своих близких. Чувствовать себя усталым и слабым после того, как ты был здоровым и сильным – конечно, это угнетает. Если бы я была с тобой и могла помочь убедить его подумать о своем здоровье! Конечно, он очень хочет снова стать сильным, а его страна, его народ – как, должно быть, их расстраивает сообщение о том, что их дорогой Отец чувствует себя плохо… У меня сердце кровью обливается, когда я думаю, как ты, наверное, беспокоишься о нем, а меня нет рядом. Но, милый, разлука не играет никакой роли: мои мысли и молитвы с тобой и с ним. Да, в самом деле, ему было бы легче взять с собой в Крым Плакучую Иву – никто бы тогда не подумал, что он едет из-за своего нездоровья. Нельзя ли это представить ему в таком свете, что для Георгия было бы хорошо, если бы его не разлучали так быстро с его близкими, так как чем бодрее будет у него настроение, тем лучше. Он мог бы взять его и немножко побыть там, а потом они могли бы навестить Ксению в ее новом доме. Но не унывай слишком, драгоценный мой, верь в милосердие Божие. Он будет охранять твоего дорогого Отца – нельзя видеть все только в черном цвете, надейся… Не позволяй ему грустить, ради него будь жизнерадостным, хотя пусть он видит, как ты о нем беспокоишься. Будь как можно более нежным и любящим, не стыдись сейчас это показывать, он не будет смеяться над тобой. Я уверена, он будет благодарен тебе за любовь и маленькие знаки внимания. Когда чувствуешь себя подавленным, ничто так не помогает, как видеть, что другие заботятся о тебе. Поцелуй его за меня, милый, и умоляй его слушаться доктора, как бы утомительно это ни было. Бедная дорогая Мамочка, она, наверно, так волнуется. Ради нее ему бы следовало слушать советы докторов. Я чувствую, что это эгоистично – радоваться твоему приезду, так как я боюсь, им сейчас действительно нужно твое присутствие там. Но не унывай – Бог поможет.

Твоя вчерашняя телеграмма наполнила мое сердце радостью – через 4-5 дней, Бог даст, ты будешь здесь…! О… радость так велика, я в ужасном волнении. Мой милый, ты приедешь – я хочу крикнуть об этом на весь мир – мой милый приезжает!

Сегодня утром я больше двух часов занималась со старым священником. Он дает мне учить огромное количество слов, и я чувствую себя очень глупой, хотя стараюсь, как могу. Грамматика, прости, что так говорю, отвратительная вещь, ну, в любом другом языке тоже. После обеда легла в постель с разыгравшейся невралгией, но завтра буду пободрее. Не смейся надо мной и не думай, что я неженка. Я могу много вынести, но иногда силы у меня кончаются, и мне нужно немножко отдыха. Шнайдерляйн читала мне Толстого, а я вязала.

…Орчи сидела со мной, и я спросила о ее семье, которая в таком тяжелом положении. Как много нищеты и печали в этом мире – если бы были силы всем помочь. Я чувствую, что мне нужно продолжать свое вязание, а не бездельничать. Здесь есть трое бедняков, которым я отдаю эти вещи, а я еще их не закончила. Дни слишком короткие, и с моими уроками по утрам я ничего не успеваю.

Доброй ночи, спи спокойно. Ангелы тебя да хранят и солнышко светит над тобой, моим драгоценным.

Твоя глубоко преданная маленькая невеста,
Аликс.

Вольфсгартен,
22 сентября 1894 года,
письмо А-113.

Ники, дорогой,

Сегодня утром от тебя не было письма, так что я надеюсь, что ты объявишься сегодня попозднее…

…Сейчас я вместе со священником прохожу Литургию и должна перевести и выучить все слова, которые не знаю. Как ты можешь представить, это не легко. Боюсь, он думает, что я тугодум, но я действительно стараюсь, как могу…

Твое расставание с родителями будет грустным, но я изо всех сил буду стараться утешить тебя. Когда находишься далеко от тех, кого любишь, зная, что они не здоровы, это заставляет так тревожиться. Но Крым и хороший воздух, Бог даст, пойдут ему на пользу. Передай от меня своему дорогому Отцу самые нежные приветы и поцелуй его за меня.

…Я училась, сейчас одеваюсь и должна обернуться за минуту, так что, аккуратный молодой человек, извини, что твоя проказница писала карандашом. Но любовь слепа, прими это за чернила.

Много раз нежно целую. Твоя глубоко любящая невеста,
Аликс.

Спала,
7/19 сентября 1894 года,
письмо Н-103.

Мое любимое Солнышко,

Как я могу тебя достаточно отблагодарить за твое дорогое, доброе письмо (№ 108), которое так утешило меня и придало мне силы вынести эту печаль и скорбь. Но сейчас, когда мы здесь, Папа чувствует себя лучше. Мы, конечно, все приободрились! Ксения пишет, что в Крыму погода холодная и ветреная, так что нам очень повезло, что мы остались здесь, где тепло и сухо. Как только там погода снова изменится, врачи будут настаивать на отъезде Папы в Ливадию, а потом я немедленно полечу к дорогому Солнышку! Я не вполне еще могу поверить, что скоро, очень скоро я смогу тебя увидеть, любимая моя, и смогу целовать без твоего разрешения столько раз, сколько захочу. Вчера, моя дорогая, пришло твое милое письмо № 107, и я был очень рад получить его перед сном. Постоянно перечитываю твои милые письма и всегда хочу получить еще – мне их всегда не хватает, особенно тех мест, где ты говоришь о любви! О, бесценная моя, если бы та знала, как мне хорошо, как я глубоко счастлив, зная, что я любим тобой, только тобой… мне не хватает слов, и я от всего сердца благодарю милосердного Бога за этот дар, за это сокровище, которое Он дал мне в твоем образе, мое любимое чадо!..

До свидания, моя Алики. С нежными поцелуями, остаюсь твой верный навсегда, любящий и преданный до конца,
Ники.

Вольфсгартен,
23 сентября 1894 года,
письмо А-114.

Мой родной, милый Ники,

Я посылаю тебе нежнейшую благодарность за письма (№№ 103 и 104), которые я получила сегодня утром одновременно, а вчера ни одного не пришло. Охотничья записка заслуживает поцелуя и награды. Дорогой старина, я чувствую себя сейчас такой счастливой и богатой! Итак, наша встреча зависит от погоды. Боюсь, я тоже буду капризной и буду желать, чтобы в Спале шел непрерывный дождь, так чтобы все остальные ринулись в Ливадию, если только Ксения не будет продолжать писать, что на юге холодно и сыро. Я так рада, что ты хорошо себя чувствуешь, и тебе нравится быть там, в лесах – только бы здесь это тебе не надоело. Езди верхом, гуляй и не беспокойся обо мне. Пока ты этим занят, я могу учиться. Когда каждый из нас будет загружен, мы не так сильно соскучимся друг по другу. Ах ты проказник, как ты осмеливаешься говорить, что будешь целовать меня сколько вздумается без разрешения! Никогда прежде не слыхала о таком бесстыдстве! Лучше и не пытайся этого делать, иначе моя месть будет ужасной. О, дорогой, я больше и больше скучаю по тебе, особенно сейчас, когда ты не можешь приехать так скоро, как мы планировали. Какая радость будет, когда, наконец, потом мы действительно встретимся, и я смогу сжать тебя в своих объятиях и неотрывно смотреть в твое дорогое лицо и прекрасные ласковые глаза и нежно тебя целовать снова и снова, и ты уже не сможешь избежать этого. Когда я тебя, наконец, заполучу, ты так скоро не освободишься… Я тебя задушу поцелуями!

…Немногие понимают нашу любовь к Вольфсгартену. Здесь нет красивых видов, леса со всех сторон, и мы спрятаны от любопытных глаз. Увы, у лесов сейчас вид неприглядный, так как было нашествие гусениц, они съели всю листву у буков и похоже, будто наступила зима. Но я обожаю это место, хотя в этом году, увы, мне не пришлось кататься верхом, а это здесь моя главная радость – рано утром, перед завтраком, проскакать по лесу. Ты должен постараться полюбить это место, хотя бы ради меня. Сегодня серо и уныло. Увы, я снова не смогла пойти в церковь, так как собираюсь подняться только к обеду. Я хочу быть в полном порядке к твоему приезду. Вчера после обеда я легла в постель и так пока и остаюсь. Поэтому сегодня я чувствую себя лучше, так что, когда ты приедешь, у меня снова будет цветущий вид и щечки, как маков цвет…

Эрни и Даки кружат вокруг меня, когда я получаю письмо, чтобы выяснить, когда ты приедешь. Когда я вижу слугу с телеграммой, сердце у меня подпрыгивает в надежде, что это добрая весть… Тому, кто принесет мне, наконец, хорошую весть, грозит опасность, что я повисну у него на шее.

Мой родной, драгоценный, дорогой Ники, мой будущий муж, которого я так безумно обожаю, твоя любящая, глубоко преданная невеста,
Аликс.

Вольфсгартен,
24 сентября 1894 года,
письмо А-116.

Мой родной, дорогой Ники,

Самое нежное спасибо тебе за твое милое письмо и записку с охоты. И тому, и другому я обрадовалась чрезвычайно и еще больше, чем когда-либо, захотелось тебя видеть – я жду и надеюсь… Дорогой мой, мы должны быть терпеливы. От нашего беспокойства нет ничего хорошего, оно приносит нам только неудовлетворенность. Подумай, с каким трудом мы пережили наши пять лет – трудно, но мы были мужественны. Так и сейчас мы должны переносить разлуку, только чем больше мы знаем друг друга, тем труднее это становится. Но Господь Бог лучше знает, зачем Он нас так испытывает, и мы должны со смирением подчиниться. Вознаграждение будет в свое время. Всегда ведь больше наслаждаешься чем-либо, если должен долго этого ждать, а потом вдруг получаешь. Как много других помолвлены годами, потому что у них недостает денег, чтобы сразу пожениться, и как они мужественны. Я знаю одного друга Эрни, который ждал семь лет и все еще не может жениться из-за того, что часто болел и потому не смог получить назначения, ради которого так усердно работал. Если подумать о них, наше ожидание в сравнении с этим ничто, хотя и кажется невыносимым нашим сердцам. Мы должны учиться терпению и не отчаиваться, а всегда надеяться на лучшее, которое обязательно придет в свое время. Мы знаем, что можем полностью доверять друг другу, что преодолеем любое искушение. Мы останемся верны друг другу, так что, когда мы снова встретимся, то сможем открыто смотреть в глаза друг другу. Обратись ко Господу, Он всегда милосерд и благ, и утешит нас, когда не помогают утешения земные. Я уверена, что эти годы терзаний и неопределенности были нам во благо и приблизили нас к Нему – разве Он не милосерд в конце концов? Пути Его неисповедимы и часто нас даже пугает, что Он, ведя нас по жизни, попускает каждому свои искушения, но и полностью прощает, если мы осознаем и каемся в своих грехах, попускает нам скорби и учит, как преодолевать их. Он вознаграждает нас, благословляет и никогда не покидает нас…

Но что на меня сегодня нашло – я пишу проповедь. Прости меня, дорогой, но я чувствовала, что должна написать то, что приходит мне в голову…

Много раз нежно целую и благословляю и остаюсь, любимый, дорогой Ники, твоя полностью преданная, глубоко любящая невеста,
Аликс.

[15/27 сентября 1894 года Николай Александрович послал телеграмму, в которой сообщил Аликс, что должен ехать со своей Семьей в Крым. Встреча их, таким образом, откладывалась.]

Вольфсгартен,
28 сентября 1894 года,
письмо А-117.

Мой родной, бесценный,

Не могу тебе описать, в каком я состоянии. Я слишком несчастна, чтобы передать это словами. Каким ударом была для меня эта телеграмма, а для всех остальных – холодным душем. Когда я ее прочитала, я могла только смеяться, болтать и играть на пианино, как сумасшедшая, но когда я осталась одна в темноте в своей постели, дала себе волю и слезы потекли ручьями. Я могу только тихо смеяться… Нет, это слишком тяжело – действительно, никогда ничего нельзя предвкушать в этом мире, так быстро разочаровываешься. Мы были слишком переполнены нашим счастьем, и Господь Бог решил нас испытать… А как ты должен себя чувствовать – о, если бы только пришло твое письмо с объяснениями, а то я так нервничаю в неведении! Может быть, ты не захотел, чтобы Папа отправился в одиночестве… Такое испытание: быть так близко и вдруг ускользнуть от своего маленького Солнышка…

Здесь все тоже расстроились, так как с радостью ожидали твоего приезда – все, вплоть до поваров. Но зачем я говорю это тебе и только расстраиваю тебя, ведь это случилось не по твоей вине. Я уверена, что бы там ни было, ты действовал правильно, только я сейчас не знаю, что думать и на что надеяться, боясь новых разочарований… Молись Богу, дорогой. Он – единственное для нас утешение. Лучший способ перенести наше горе – это утешать другие измученные души. Не думать о себе, а постоянно чем-то заниматься, читать и думать о других – это помогает в подавленном состоянии. Вспомним о нашем Господе Иисусе Христе, о том, как Он страдал, чтобы спасти нас, и тогда наш крест не так тяжело будет нести.

“На каждом кресте своя надпись”. Я думаю, что наша – это терпение. Но я должна одеваться, иначе священнику придется ждать.

Да благословит тебя Бог, мое родное сокровище. Самые нежные поцелуи.
Аликс.

С любовью поцелуй за свою невесту своего дорогого Отца. “Выполняй свой долг, это самое лучшее, остальное предоставь Богу”.

Спала,
15/27 сентября 1894 года,
письмо Н-111.

Моя милая, дорогая,

Как бы мне не хотелось писать следующие строчки. Но прежде всего разреши мне поблагодарить тебя за письмо № 115, которое все-таки пришло вчера после того, как пришло письмо № 116. Ты, должно быть, уже знаешь из газет, что посылали в Берлин за д-ром Лейденом, чтобы он осмотрел одного из Папиных придворных, генерала Рихтера, заболевшего здесь. В то же время Мама воспользовалась его приездом и с большим трудом устроила, чтобы он осмотрел Папу. Доктор нас успокоил, сказав, что состояние Папы лучше, чем он ожидал, и что кроме болезни (что-то с почками), причина его слабости – в нервах. Я хотел рассказать тебе об этом раньше, когда бы мы встретились, но приходится делать это сейчас, иначе ты не поймешь причину, почему я не приеду так скоро, как собирался, а уезжаю с родителями в Крым. Не надо тревожиться, милая моя, но ты поймешь, что я не мог поступить иначе, как на некоторое время пожертвовать своим счастьем. Конечно, очень тяжело потерять возможность полететь к тебе и спокойно пожить рядом со своей невестушкой, особенно когда так близко находишься от тебя. Я не мог поступить иначе, я принял решение после целого дня мучительной борьбы с самим собой; как преданный сын (тоже до самой смерти) и как первый верный слуга своего Отца, я должен быть с ним везде. И потом, как бы я мог оставить дорогую Маму в такой момент, когда в Крыму нет никого из Семьи. Бедный Плакучая Ива сам не совсем здоров, да к тому же он еще наполовину дитя! Замужняя Ксения, которая, конечно, постарается, насколько в ее силах, утешить ее, и Миша с Ольгой – вот и все! Можешь судить, дорогая Алики, был ли я прав сегодня днем, когда сказал Маме, что хочу поехать вместе со всеми на юг. Я чувствовал, что она не хотела огорчать меня просьбой сделать это для нее, потому что знала, насколько сильно было мое желание увидеть тебя. Ах, милая! Я тебя уверяю, что сейчас, после этой борьбы и принятого решения, я чувствую себя спокойным, хотя душевная боль действительно велика от того, что я не увижу тебя через три дня, на что так сильно надеялся. Но, мое Солнышко, милая, любящая и добрая, она поймет, через какую мучительную борьбу я прошел сегодня, прежде чем придти к Маме и объявить о своем намерении. Одно только может тебя порадовать, моя драгоценная, Мама сказала, что боится, что нашу свадьбу придется отложить до весны – это как раз то, чего ты так хотела и что я до нынешнего времени так безуспешно пытался организовать.

Дорогой Отец, как говорят доктора, не должен возвращаться домой зимой, а должен провести ее, скажем, на Корфу. Мама также сказала, что мы вдвоем могли бы поехать туда с коротким визитом во время их пребывания на этом чудесном острове, а ты знаешь, что туда нужно ехать через Италию! (хм! хм! и т.д.)… Не могу сказать, как долго я могу пробыть в Крыму, но предполагаю, если Бог даст, и все пройдет хорошо, тогда я, возможно, смогу приехать повидать тебя во второй половине октября. Не унывай, Солнышко родное, каждый прожитый день приближает нас ко дню нашей встречи. О! Как божественно покажется мне тогда, когда в сердце моем будет мир, видеть тебя и жить возле тебя, моя драгоценная! Ты знаешь, я глубоко тебя люблю, южное солнце еще больше воспламенит мою любовь, и однажды ты увидишь, как перед тобой появится туземец и будет домогаться твоей любви… Я живу только надеждой, сейчас еще больше, чем прежде, что терпение поможет нам ждать и полностью доверять друг другу. Да, я должен снова это повторять: терпение – наш девиз…

Моя любимая, наше маленькое разочарование – ничто в сравнении с тем, через что должны проходить другие. В конце концов, октябрь уже совсем близко, и после всех лет, через которые мы прошли, короткое время до нашей новой встречи – сущий пустяк. Мой ангел, с каждым новым днем моей жизни я чувствую, что моя любовь становится сильнее, глубже и чище, и в такой же мере растет мое восхищение моим Солнышком. Завтра напишу больше и в прежней манере, а не о таких серьезных и скучных делах.

Да благословит тебя Бог, моя невеста, моя дорогая, и пусть в моих последних словах прозвучит прежнее: “Я люблю тебя, я люблю тебя, это все, что я могу сказать. Это мой ночной сон, видение, за которое я молюсь” (сколько раз я за тебя молюсь!). Вечно, моя самая дорогая, твой глубоко любящий и искренне преданный,
Ники.

Вольфсгартен,
29 сентября 1894 года,
письмо А-120.

Мой родной, дорогой, любимый Ники,

Катаясь с Даки, мы повстречали почтальона, и я торопливо проглотила твое милое письмо (№ 111) в поисках искры надежды – но сейчас с этим покончено… Я еще больше люблю тебя и уважаю за твой шаг. Да, ты поступил как честный и преданный сын, и Бог благословит тебя за это, как делает это и твое Солнышко, хотя сердце ее, кажется, вот-вот разорвется от невозможности увидеть тебя. Это так жестоко, но сознание того, что ты действовал не как эгоист, будет утешением, хотя после этого письма я чувствую себя совсем несчастной и не знаю, как продержаться. Это ужасно, какая долгая разлука, и мне стыдно, что я такая слабая, но сейчас, когда я одна, я не могу сдержать слез. Пишу тебе, а сама представляю все, что могло бы быть. Ники, ты честный, ты ангел, а не человек, никогда не было лучшего сына, и я горжусь, что ты выбрал меня себе в жены – и честной, верной и любящей будет твоя Пелли! Как они должны любить тебя за твою заботу и каким утешением ты можешь быть для бедной дорогой Мамы. Благословляю тебя за твою борьбу, она была ради благой цели. И когда-нибудь ты будешь за это вознагражден.

Ты говоришь, что я обрадуюсь, что наша свадьба будет возможна только весной. Это слово не подходит – обрадуюсь – нет, я слишком хочу уже быть твоей, только так будет лучше. О, этот день, когда я, наконец, смогу быть единственно твоей и буду иметь право всегда быть рядом с тобой, утешать тебя и ободрять, и целовать!

…О, чадо, как сильно я люблю тебя за твою любовь к родителям, как редко в наши дни можно найти такую любовь. Они никогда не забудут, и я тоже, бесценный мой, как ты все же любишь и свою невесту. Вот именно этим я восхищаюсь, что даже эта великая любовь не может изменить твое отношение к родителям. Ты гораздо лучше меня. Все доказывает это, и я на коленях молю Бога, чтобы Он смог сделать меня достойной твоей любви.

Ты не представляешь, как была тронута бабушка тем, что ты послал ей альбом о Петергофе с фотографиями, и особенно то, что сам сделал к ним подписи… Я собираюсь завтра написать ей, что ты не приедешь и по какой причине, так как она захочет ее узнать. Газеты все преувеличивают, и сейчас, когда ты не приехал, они вообразят, что дорогой Отец опасно болен.

Одна из дам была нездорова, и мне пришлось сбегать к ней, и я заставила ее выпить горячего кларета, и отдала ей свою грелку с горячей водой для ног. Слава Богу, сейчас я чувствую себя вполне хорошо, только нога болит, просто не знаю, что делать. Увы, здесь так сыро и холодно, нужно топить. У меня есть камин только в западной комнате. Я оставляю открытыми и дверь, и окно, так что воздух приятный – не слишком холодный и не слишком жаркий. Сейчас я должна уходить… мой мужественный Ники, и молю Господа тебя благословить и утешить, и хранить. Крепко с любовью много раз целую и передаю привет твоим дорогим родителям.

Всегда твое, глубоко преданное чадо,
Аликс.

Спала,
16/28 сентября 1894 года,
письмо Н-112.

Мое родное, бесценное, дорогое Солнышко,

Трудно переносить разлуку, но еще хуже не знать, когда возможна встреча. Мне кажется жестоким не получить от тебя никакого письма, любимое мое чадо – это второй случай, когда солнце уже опустилось за лес, а я не получил привычного конверта с милым почерком, который всегда заставляет мое сердце подпрыгивать от радости, когда я вижу его лежащим на моем столе. Я не знаю, что за напасть на нашу Семью – сегодня утром дорогая Мама проснулась с таким ужасным приступом люмбаго в спине, что закричала от боли и весь день должна была пролежать в постели. После того, как мы вернулись с охоты, я сидел рядом с ее кроватью, она все еще чувствовала себя нехорошо, она очень сильно страдала! Я просто теряю свою глупую голову и не имею ни малейшего представления, как ухаживать за больными. Будет, в самом деле, очень плохо, если завтра мы не сможем выбраться отсюда и уехать в Крым. Я надеюсь, что у нее ночью пройдет. Так печально видеть обоих родителей одновременно больными.

…Я действительно ненавижу большие расстояния, и, живя там на юге, я буду себя чувствовать так ужасно одиноко, таким оторванным от моей дорогой. Но, любимая моя, будь вполне уверена, что “ничто не сможет отнять у тебя мою любовь, даже если бы бесконечность легла между нами”. Да, каждый день, который приближает момент нашей встречи, делает мою любовь еще глубже, сильнее, чище. Я уверен, что у меня такой меланхоличный вид, что этого достаточно, чтобы всех вогнать в тоску…

Солнышко родное, скажи, пожалуйста, милым Эрни и Даки, как я сожалею, что не увижусь с ними в скором будущем… До свидания и да благословит тебя Бог, мой ангел. Я рад, что ты снова здорова. Вечно моя дорогая, мое милое чадо, твой навсегда и вечно любящий, преданный, надеющийся и доверяющий,
Ники.

Спала,
17/29 сентября 1894 года,
письмо Н-113.

Мое родное, милое Солнышко,

Только что принесли вторую телеграмму от тебя. Большое спасибо за нее. Если бы ты знала, моя дорогая, как мне не хватает твоих милых писем; только сейчас могу я оценить, чем они для меня являются! Я перечитал старые письма, и они так утешили меня, эти строчки глубокой и верной любви! Не говори о разочаровании, я испытываю полное отчаяние, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы попытаться его скрыть. Бедной Маме немного лучше. Она встала с постели и весь день сидела в кресле, боясь лишний раз двинуться, чтобы снова не вернулась та ужасная боль, которая мучила ее вчера и прошедшей ночью. Невозможно выразить, милая моя, какое печальное у меня было впечатление, когда я вошел в спальню к Папе и Маме побыть с ними, а они сидели друг против друга и не произносили ни слова. У меня комок подступил к горлу, и я быстро сказал какую-то ерунду, пытаясь рассмешить их. Доктора говорят, что Мамина болезнь несомненно от нервов, она переволновалась до крайности, беспокоясь о Папином здоровье. Даже и сейчас она думала о нас с тобой и сказала написать тебе, что она нам очень сочувствует из-за того, что мы не смогли встретиться в один из этих дней. Подумай, дорогая, как она добра, и дорогой Папа тоже. Он был изумлен, когда услышал, что я сегодня не уезжаю в Вольфсгартен, и даже хотел настоять, чтобы я не сопровождал его в Крым!

В своей телеграмме ты спрашиваешь, когда я, наконец, смогу приехать к тебе. Милая моя, я просто не знаю. Если Папа быстро поправится в Ливадии, я уверен, что приеду через две-три недели. Но оставить его в таком состоянии, как сейчас, при том, что Мама тоже нездорова, было бы преступлением на моей совести. Ах! Если бы мы поженились год назад, было бы легче переносить все эти несчастья, потому что тогда у нас не было бы этой доводящей до отчаяния разлуки…

Мама вчера предложила, что, может быть, ты сможешь приехать ненадолго в Ливадию, но Папа сказал, что ему не хотелось бы, чтобы ты видела его в таком состоянии, но, может быть, позже, на Корфу, когда он окрепнет и будет лучше выглядеть. Я тоже так думаю, моя дорогая, потому что если бы ты сейчас его увидела, такого слабого и изменившегося, на тебя это произвело бы ужасно тяжелое впечатление, несомненно, горазд худшее, чем на нас, поскольку мы находимся с ним постоянно. Я глубоко надеюсь и горячо молюсь Всемогущему Богу, чтобы Он развеял все наши печали и страхи, и чтобы Папа снова почувствовал себя здоровым и сильным, каким он был еще в прошлом году…

Мне слишком грустно, чтобы выразить словами мою печаль от того, что мы не смогли встретиться сейчас. Все мои воздушные замки упали и исчезли, как после землетрясения! Я постараюсь больше их не строить – но как можно жить без этого? Но, конечно, жизнь в этом мире – не одно сплошное несчастье. Должны быть, и уже были, проблески яркой и незабываемой радости и счастья грядущих лет! О, мое дорогое, милое, любимое чадо, я должен перечитать твою “проповедь” в одном из твоих последних писем. Это принесет моей душе мир и будет поддерживать мое мужество. Да благословит тебя Бог, моя родная Алики. Я так глубоко молюсь за твое счастье и благополучие! Ты для меня все.

До свидания, ангел мой. Вечно твой любящий и искренно преданный старина,
Ники.

Вольфсгартен,
2 октября 1894 года,
письмо А-124.

Мой дорогой, любимый,

Спешу тебя поблагодарить за твое дорогое письмо (№ 113). Бедняжка, как бы я хотела быть с тобой и утешать тебя, когда ты грустишь. Мне слишком хорошо знакомо несчастье находиться с больными людьми и не иметь возможности помочь им. Но их утешает уже то, что они видят рядом своих близких, пытающихся облегчить их страдания и делающих все, чтобы они чувствовали себя уютнее и приободрились. Они не должны унывать, это очень важно. Нужно делать все, что в ваших силах, чтобы отвлечь их, чтобы они не замыкались в себе. Я хорошо могу себе представить, как из-за нервов разыгралось люмбаго у Мамы. Как трогательно, что она о нас подумала, и дорогой Папа тоже, который, я уверена, хочет все время держать тебя при себе. Милый, спасибо за твою бескорыстность.

Вынуждена ждать еще две-три недели, и не уверена, что ты приедешь даже тогда – о, это слишком тяжело. Да, действительно, лучше бы мы были женаты – быть в разлуке, когда я знаю, в какой ты тревоге за своих родителей и не могу утешить тебя – это ужасно и это заставляет мое сердце пылать новой силой и любовью… Разве ты не понимаешь, в каком я состоянии – я горю, томлюсь по тебе, хочу быть твоей и иметь право поехать к тебе и разделить твое горе и печали, а не оставаться беспомощной и вынужденной только ждать.

“Не отчаивайся. Спокойно вверь себя Божией воле, и что тебе ни выпадет, переноси это во имя Иисуса Христа; так как после зимы следует лето, после ночи день, а после бури спокойствие”.

Старайся думать об этих строчках, хотя трудно им следовать в таком состоянии.

“Поэтому истинное спокойствие в сердце достигается сопротивлением нашим страстям, а не подчинением им”.

“Когда утешение отнимают у тебя, не впадай немедленно в отчаяние, а смиренно и терпеливо жди небесной милости, потому что Бог может дать тебе взамен более полное утешение”.

“Без борьбы не можешь достичь вершины терпения”.

“Вот моя надежда, одно мое единственное утешение – полететь к Тебе со всеми моими горестями, довериться Тебе, призвать Тебя из глубины сердца и терпеливо ждать Твоего утешения”.

Да благословит тебя Бог. Люблю, нежно целую, остаюсь твоя вечно и глубоко любящая и преданная невеста,
Аликс.

Ливадия,
25 сентября/7 октября 1894 года,
письмо Н-117.

Мое родное, бесценное Солнышко,

Твое дорогое письмо (№ 120) пришло вчера вечером… как глубоко меня тронули твои добрые слова. Я постоянно молюсь милосердному Богу, чтобы Он в течение всей моей жизни давал мне силу и волю, чтобы я мог сделать тебя как можно счастливее и мог показать тебе, как сильно и непрестанно я тебя люблю, и чтобы Он сделал меня более достойным моей дорогой невесты! Я молю Его сейчас об одном, чтобы мы могли скоро снова встретиться, потому что я чувствую, что мое терпение и мои душевные силы истощаются. Сегодня воскресенье, и мы ходили в красивую маленькую церковь, где я молился за твое здоровье и благополучие, а также за дорогого Отца. Он был в соседней комнате, через которую можно пройти в алтарь, так что, приоткрыв дверь, он слышал всю службу, оставаясь незамеченным. Также устраивали и для бабушки, когда она болела. Ее вкатывали в кресле прямо из ее комнат, и оттуда она могла следить за службой…

Наши комнаты очень светлые – по обеим сторонам дома идет большой балкон с прекрасным видом на море. Вечером мы обычно играем в игры. Как это напоминает мне милый Уолтон. Помнишь, любовь моя, эти первые вечера, когда мы играли во все эти игры и даже жульничали с картами (ты, по крайней мере, ни разу не попалась, шалунья!).

Я с нетерпением жду прибытия старого священника и полагаю, что он мог бы быть здесь в воскресенье или понедельник. Я его забросаю вопросами о моем Солнышке, ведь он видел мою дорогую всего несколько дней назад! Теперь даже это для меня радость, которая стала такой редкой. Вчера, готовясь сделать записи в своем дневнике, я с удовольствием обнаружил, что на новой странице, которую я начал, ты записала несколько приятных маленьких стихотворений, строчки которых, можешь быть уверена, я много-много раз прижал к моим губам! Милая моя, какая это была хорошая идея: сделать во всем дневнике разные милые записи!

Сегодня у нас была очень долгая поездка. Мы ездили в прелестное скалистое место, где весной и осенью прямо из середины холма бьет водопад. Мы там карабкались, как кошки, и весело провели время. Но сейчас, дорогая моя девочка, я должен заканчивать это послание.

Да благословит тебя Бог, мое драгоценное Солнышко. С нежнейшими поцелуями остаюсь, дорогая Алики, твой вечно любящий и верно преданный,
Ники.

Вольфсгартен,
3 октября 1894 года,
письмо А-125.

Мой родной, бесценный,

…Старый (священник – ред.) очень смеялся вчера, так как я активно выступала против монастырей. А как ты считаешь, разве правильно, что люди заточают себя там, вместо того, чтобы делать в мире добрые дела? Для чего Бог нас создал? Ясно, что не для того, чтобы спрятаться и эгоистично жить только для себя. Я прекрасно понимаю людей, которые уходят в монастырь, но вместе с тем я не считаю это правильным. Он говорил, что у некоторых это единственный способ избежать искушения, которому они не в силах противостоять иначе, чем уходом в обитель, чтобы вести там святую жизнь. Я называю это трусостью. Вокруг нас в мире всюду искушения, и мы должны научиться стать сильными и преодолевать их. Если нас одолевают искушения, это не причина, чтобы прятаться. Я уверена, Богу более угодно, чтобы мы продолжали жить в обычном мире, борясь с искушениями и с Божией помощью одерживали над ними победу. Мы должны помогать друг другу и делать добро. Я не говорю, что всем следует вступать в брак – нет, но помогать заблудшим, утешать печальных и одиноких, молиться со скорбящими и делать добро везде, где можно, но не запирать себя. Нет никакой добродетели в избегании искушений. Нет, я уверена, мы здесь не для этого. Если бы я совершила грех, я думаю, что скорее бы успокоила свою совесть, работая и помогая другим, чем просто молясь и каясь. Это может быть хорошо на несколько месяцев, но не дольше. Молодые девушки, надежды которых разбиты жизненными несчастьями, бегут в монастырь (я понимаю это), но не лучше ли было бы повернуться лицом к жизни, какой бы трудной она ни была, и с твердостью бороться, например, ухаживая за больными, тогда будешь полезным людям. Но я заболталась, зачем я тебя мучаю своими рассуждениями, только старый (священник – ред.) зря посмеялся надо мной.

Но сейчас я должна попрощаться. Да благословит тебя Бог, мой любимый, бесценный, вечно дорогой Ники. Твое вечно преданное и любящее,
Солнышко.

Всем самый нежный привет. “Чтобы Его мир пребывал с тобой, и Его любовь успокаивала тебя – вот желание, которое я посылаю тебе в словах: да благословит тебя Бог”.

Ливадия,
28 сентября/10 октября 1894 года,
письмо Н-120.

Мое родное, бесценное Солнышко,

Самая сердечная благодарность за твое дорогое письмо (№ 125), в котором ты рассуждаешь о людях, уходящих в монастыри и таким образом закрывающихся от мира. Действительно забавно, моя дорогая, что мы так единодушны в этом вопросе. Я помню, когда мы путешествовали по Либерии три года назад, я слышал, как многие люди жаловались, что у них недостаточно монастырей, только два на такую большую страну. Я очень удивился этому всеобщему мнению и потом сказал, что думаю об этом, и это было примерно то же самое, что моя милая сейчас написала мне! В старые времена они были очень полезны, особенно в России во время нашествия татар и во времена других подобных бедствий. Ты это увидишь, Солнышко мое, когда будешь читать нашу историю. Мне особенно нравятся три монастыря, которые делают исключительно много хорошего для населения, живущего рядом с ними. Это Лавра преподобного Сергия рядом с Москвой, другой, далеко на севере, на Белом море – Соловецкий монастырь, а третий – здесь, на восточном берегу Черного моря (на Кавказе) – Новый Афон. Но достаточно, иначе я могу продолжать до бесконечности, начав объяснять что-то, связанное с историей!

Прости меня, моя девочка, за то, что я скажу, но вчера, быстро пожирая глазами твое письмо, должен сознаться, что почувствовал небольшое разочарование и в тот момент пожелал, чтобы все монастыри и обители в мире “провалились” сквозь землю. Потому что, когда ты так далеко от меня, и я получаю письмо от Солнышка, я хочу, чтобы оно было полно только любви и описаний того, чем занята моя невеста! Ты понимаешь меня, моя драгоценная, и ты не обидишься на то, что я сказал? После того, как мы встретимся и какое-то время проведем вместе, тогда, если хочешь, спрашивай меня или говори о чем хочешь! Но сейчас, в разлуке, я хочу от тебя только милых писем, какие ты единственная умеешь писать! Вот видишь, Солнышко, я уже превращаюсь в ворчуна, с которым тяжело будет жить рядом! Это тебя не пугает, милая? Ну и мужа ты себе выбрала, и каким несчастьем может быть твоя жизнь с ним. Ты, конечно, не представляешь, какое количество поцелуев и любви этот тиран потребует от тебя. Бедняжечка, я глубоко сочувствую тебе, когда думаю о твоем будущем…

Но здесь я должен закончить. До свидания, моя родная, обожаемая Алики, которую я люблю все отчаяннее с бесконечной верной преданностью…

Всегда твой глубоко преданный и искренне любящий,
Ники.

[С годами взгляды Николая Александровича и Александры Феодоровны на монашество стали более зрелыми. В 1903 году Царь Николай II Александрович всячески способствовал канонизации преподобного Серафима Саровского и сам помогал нести мощи святого на своих плечах для прославления их в собор. К тому времени и Аликс – Александра Феодоровна также пришла к глубокому почитанию многих святых монахов – Угодников Божиих и верила, что именно по молитвам преподобного Серафима Саровского она смогла, наконец, родить сына. В своих письмах после замужества она часто упоминает о поездках по монастырям. Изменению ее взглядов, несомненно, способствовали и ее отношения с отцами Иоанном Кронштадтским и Феофаном (Быстровым), духовником Царской Семьи. В одной, особенно горькой строчке ее письма, написанного в Тобольске, будучи в заключении, Императрица грустно замечает: “О, как сильно я желаю поехать в Саров”.]

Ливадия,
27 сентября/9 октября 1894 года.

Стихотворение от Николая Александровича.

Для моего дорогого, бесценного Солнышка в память о печальной и долгой, более чем 3-х месячной разлуке от ее обожающего, страдающего и нежно любящего, навсегда верно преданного,
Ники.

Будь стойкой.

Два любящих сердца могут разлучаться,
Но любовь никогда не оставит их.
Любовь – ярчайший луч в ночи печали,
Любовь – это жизни свет.

Два любящих сердца могут разлучаться,
Но надежда никогда не оставит их.
Надежда – звезда в ночи печали,
Незабудка света.

Два любящих сердца могут разлучаться,
Но вера никогда не оставит их.
Верь в ночи печали.
Вера – любви и надежды свет.

Два любящих сердца могут разлучаться,
И печаль никогда не оставит их.
Кто не знает любви в ночи печали,
Тот не знает любви и света.

Дармштадт,
12 октября 1894 года,
письмо А-133.

Мой родной, дорогой, бесценный,

Нет ничего хуже, чем видеть, как страдают близкие тебе люди и быть не в состоянии помочь им, разве только старанием ободрить их и не дать унывать. Но как это трудно, когда сам в унынии…

Пусть Всемогущий Бог утешит тебя и даст тебе силы, и поможет в любой беде и в выполнении твоего трудного долга. Бедный дорогой Отец! Хорошая теплая погода, наверняка, пойдет ему на пользу, только это не может быть так быстро, как ему, настрадавшемуся, хочется. Но знать, что он может положиться на тебя, видеть твою любовь, твое чувство долга, конечно, это для него большая поддержка. Я больше не буду просить тебя приехать… так как ты выполняешь свой главный долг, оставаясь с родителями, и было бы жестоко и безнравственно требовать твоего приезда. Здесь у тебя не было бы ни минуты душевного спокойствия от незнания того, что происходит дома, и ты бы очень волновался за родителей. Когда-нибудь придет наш черед, и мы будем всецело принадлежать друг другу, но сейчас мы не должны думать только о себе, а должны заботиться в первую очередь о других и делать все, что в наших силах, чтобы помочь им. Мы должны быть терпеливы, надеяться на помощь Божию и не противиться Его воле. Можно утешиться тем, что ты нужен, что ты можешь помочь и утешить, и твои дорогие родители благословят тебя…

Но твой дорогой Отец такой сильный, что его слабость более заметна, чем у хрупкого человека.

…твоя глубоко любящая и преданная невеста,
Аликс.

Ливадия,
3/15 октября 1894 года,
письмо Н-124.

Родное мое, дорогое и любимое Солнышко,

Благодарю тебя от всего сердца за два твоих дорогих письма (№ 130 и 131), а также за милую подушечку (я видел, как ты над ней работала), и книжечку, в которую ты записала так много прекрасных стихов! Не представляешь, как я обрадовался и разволновался вчера, когда мне сказали о приезде старого священника. Я помчался его встречать и увидел, как он входит с большим пакетом под мышкой. Мы с ним проговорили долгое время, мне хотелось узнать, как ты выглядишь, моя любимая, и он мне все обстоятельно рассказал. Если бы ты только могла слышать, какие он пел тебе дифирамбы, как он доволен уроками с тобой и твоими успехами в русском языке. Ты можешь догадаться, милое чадо, о моих чувствах, когда он так расхваливал мою невестушку. Он особенно просил, чтобы я передал тебе, любовь моя, как он доволен и благодарен тебе и Эрни за вашу доброту к нему во время его пребывания там со всеми вами. Он добавил, что в Дармштадте чувствовал себя, как дома, и был очень тронут дружелюбием ваших мужчин!

Сейчас, моя бесценная девочка, позволь мне выразить тебе все, что может чувствовать честное любящее сердце, когда оно полно сильного обожания и глубокой благодарности! Эта миленькая подушечка очень мне нравится. Днем она лежит на подушке на моей кровати. Конечно, я много раз прижимал ее к губам, и каким же было мое удивление, когда я уловил приятный запах духов моего Солнышка! Ничто не напоминает о счастливом прошлом лучше, чем музыка или духи! Для меня блаженство иметь эту подушечку, не могу выразить, как она мне нравится! Я то и дело забегаю в свою комнату, чтобы зарыться носом в подушечку и с наслаждением чувствовать каждую ниточку, так сладко пахнущую любимыми пальчиками, которые над ней трудились…

Не называй меня счастливцем, милая, из-за того, что мы, как ты думаешь, купаемся в море. Мы не купались ни разу, так как вода слишком холодная. Что касается верховой езды, то да, мы выезжаем каждый день на этих симпатичных маленьких татарских лошадках, которые так красиво бегут иноходью!..

Милая, я понимаю, как ты огорчаешься, что Даки иногда ведет себя, как ребенок, но я думаю, что скоро она привыкнет к своему новому положению и будет обращать больше внимания на те мелочи, которые зачастую серьезнее, чем можно предположить! Не забывай, моя дорогая, что они еще и году не женаты. А мы, бедные старички, оба боремся за свое будущее, но пока не можем даже быть рядом, чтобы помогать друг другу… Я уверен, что у нас больше жизненного опыта, чем у них, а? И поэтому мы продолжаем ждать и ждать, пока, наконец, не придет день, когда мы уже больше никогда не будем разлучаться!

Мое всегда любимое Солнышко, да благословит тебя Бог, моя обожаемая невеста!.. твой нежно любящий и глубоко преданный старина,
Ники.

Ливадия,

5/17 октября 1894 года,
письмо Н-127.
Моя дорогая, бесценная,

В тот момент, когда я сел писать это письмо, Мама прислала за мной, и я побежал к ним в дом, и услышал приятную новость: они очень хотят, чтобы ты приехала сюда и отдохнула в Ливадии! Какая это будет радость и блаженство – увидеть здесь вскоре мою милую. Дай-то Бог! Папа был уже в постели, и он так по-доброму сказал мне, что ему жаль, что из-за своего нездоровья он невольно разлучил нас с тобой. Я не могу тебе выразить, моя любимая девочка, как глубоко я был тронут этими его любящими словами – в его глазах стояли слезы! Моя дорогая, моя драгоценная невеста, радость и счастье внезапно обрушились на меня, и я чувствую себя совершенно безумным при одной только мысли, что снова увижу твое любимое лицо – такое утешение… Если бы ты знала, какую глубокую благодарность я испытываю моим дорогим родителям за их предложение, за то, что мы спокойно вдали от всех будем общаться здесь с тобой несколько недель! Что скажет бабушка? Ты, возможно, повидаешься с ней зимой, поэтому она действительно не должна иметь ничего против твоего приезда сюда. Сейчас я с нетерпением жду твоего ответа на мою телеграмму – не бойся долгого путешествия, моя дорогая. Счастье, которое ты привезешь с собой сюда – разве это не награда?.. Я посылаю тебе несколько фиалок, может быть, они заставят мое Солнышко быстрее приехать ко мне, я здесь с распростертыми объятиями жду тебя, чтобы обнять и прижать к своему колотящемуся сердцу…

Неожиданно пришла телеграмма от Сергея и Эллы с известием, что они хотят ехать прямо сюда. Но Мама ответила им, что, как ты уже знаешь, было предложено дорогим Папой и ею, поехать им в Дармштадт и привезти с собой мою милую! Ах, Солнышко, Солнышко, ты приедешь…

Я думаю, это мое последнее письмо, да, они ведь долго идут. Как странно, наши роли переменились – ты приезжаешь ко мне вместо того, чтобы я летел к тебе. Да благословит тебя Бог, моя милая Аликс, и пусть Он поможет благополучно доставить тебя к нам, к твоему вечно любящему и полностью преданному, страстно обожающему

Ники.

[Царь Александр III Александрович, Отец Николая Александровича, умер через две недели после того, как было написано это письмо, 20 октября/1 ноября, в окружении своей Cемьи и Аликс, которая прибыла за несколько дней до этого. Рядом с ним был также святой праведный отец Иоанн Кронштадтский. На следующий день Аликс была принята в лоно Православной Церкви с наречением имени Александра.] 4-22

Царское Село,
12/24 ноября 1894 года.
Утренняя записка Аликс от Николая Александровича.

Мое дорогое Солнышко,

Я проснулся с твоим именем на устах, и глубоко и горячо помолился о твоем благополучии, здоровье и счастье. Моя родная малышка, любовь моя к тебе невыразима словами, она заполняет меня целиком и делает мрак этих дней светлее…

Моя Алики, да благословит тебя Бог.

Ники.

Почему мы поженились?

Зачем женились, я и ты?
Еще в давнишние года
Тебе признался я в любви,
Безмолвный твой ответ был “да”.
Сейчас любовь, как песня, льется,
Но тих, как вздох, был первый ее глас,
Она была дитя, что позже разовьется
И станет целый мир она для нас.
Нет в мире лучшего, походит все на Рай,
Когда гляжу я в глубь любимых глаз.
Когда тебя я к сердцу прижимаю,
Я забываю целый мир в тот час.
Родная, утоли мои печали,
Любовь свою раскрой мне до конца,
И если б не было любви вначале,
То наши верили б в нее сердца.

[Из-за внезапной смерти Государя Александра III и восшествия Николая Александровича на Престол, Александра Феодоровна и Николай Александрович поженились 14/26 ноября 1894 года.]

После свадьбы Александра Феодоровна записала в дневнике мужа:

“Я никогда не верила, что в мире может быть такое полное счастье – такое чувство общности между двумя смертными. Больше не будет разлук. Соединившись, наконец, мы связаны на всю жизнь, а когда эта жизнь закончится, мы встретимся снова в другом мире и навечно останемся вместе”.

Царь Николай II Александрович и Царица Александра Феодоровна, 1898-1914 годы.

Перевод с английского.

Составитель монахиня Нектария (Мак Лиз).

Русский текст Вячеслава Марченко.

Консультант перевода Ричард (Фома) Бэттс.

В течение этих лет – с 1898 по 1914 гг. переписка Царя Николая Александровича и Царицы Александры Феодоровны насчитывает гораздо меньше писем, чем в период их помолвки или Первой Мировой Войны, просто потому, что они редко разлучались. Когда они все-таки расставались, разлука была для них тяжела, и они писали друг другу ежедневно, как и до своей женитьбы. Эти письма характеризуют большую часть их семейной жизни, когда Александра Феодоровна занималась детьми, мужем и многочисленными благотворительными делами. Ее первенец, Ольга, появилась на свет в 1895 году, за ней, в 1897 году, родилась Татьяна, в 1899 – Мария, в 1901 Анастасия и в 1904 году – Алексей. Несмотря на частые беременности, осложняемые ее давней болезнью, Александра Феодоровна сама вынянчила всех своих пятерых детей, что для женщины ее положения было весьма необычным. После 1904 года ее беспокойство из-за гемофилии Алексея привело к болезни сердца, которая осложнялась еще постоянными попытками выполнять свои официальные и общественные обязанности. Тем не менее, семейная жизнь этой Четы была необычно счастливой.

Анна Вырубова, близкая подруга Императрицы, вспоминает:

“Какой бы монотонной ни казалась жизнь Императора и его Семьи, она была полна безоблачного счастья. Никогда, за все двенадцать лет моего общения с ними, между Императором и Императрицей не приходилось мне слышать ни одного сказанного с раздражением слова, видеть ни одного сердитого взгляда. Для него она всегда была “Солнышко“ или “Родная“, и он входил в ее комнату, задрапированную розовато-лиловым, как входят в обитель отдыха и покоя. Все заботы и политические дела оставлялись за порогом, и нам никогда не разрешалось говорить на эти темы, Императрица же держала свои тревоги при себе. Она никогда не поддавалась искушению поделиться с ним своими треволнениями, рассказать о глупых и злобных интригах ее фрейлин или даже о более мелких заботах, касающихся образования и воспитания детей. “Ему надо думать обо всем народе,» – часто говорила мне она“.

Благотворительная деятельность Александры Феодоровны была чрезмерна даже и для здоровой женщины. По собственной инициативе она устраивала для бедных мастерские по всей стране, основала школу сестер милосердия и ортопедическую больницу для детей. Школа Народного Искусства была попыткой возродить и развить старые народные промыслы, вводя образцы и технику, уже забытые и вышедшие из употребления. В течение двухлетнего курса крестьянские девушки и монахини обучались ремеслам, которые они могли преподавать, в свою очередь, в деревнях и монастырских школах.

С первых лет замужества Императрица проявила интерес ко многим туберкулезным санаториям рядом с Ливадией – крымским поместьем Царской Семьи. Неудовлетворенная условиями содержания в них, Александра Феодоровна стала их поддерживать за счет собственных средств и организовывать и проводить каждое лето благотворительные базары рядом с Ливадией. Выручка шла для тех, кто был слишком беден, чтобы платить за лечение. Каждое лето Императрица продавала в своем киоске прекрасное шитье и вышивки, собственноручно ею сработанные. Когда подросли дочери, Александра Феодоровна и их подключила к своей благотворительной деятельности. Она посещала дома многих больных туберкулезом, совершая визиты неожиданно, но ненавязчиво. Когда не могла пойти сама, то посылала дочерей. Ей часто говорили, что для девочек опасно сидеть у постели больных из-за туберкулезных бацилл, но она отметала эти возражения, и Великие княжны посещали многих тяжелейших пациентов. Она сказала как-то, что дети должны знать, что “кроме красоты, в мире много печали”.

Собственное состояние Императрицы было небольшим, и для проведения своих благотворительных акций ей приходилось урезать личные расходы. Во время голода 1898 года она дала на борьбу с ним из личных средств 50 тысяч рублей – восьмую часть годового дохода Семьи. Это сверх и помимо обычных благотворительных дел.

Софи Буксгевден, ее фрейлина и близкая подруга, вспоминала:

“Императрица живо интересовалась этой работой. Она была настоящей подвижницей благотворительности. Ей нравилось придумывать какие-то новые проекты и воплощать их в жизнь. Каждую деталь она тщательно продумывала, и во все вносила что-то свое. При обсуждениях всегда схватывала непосредственную суть вещей, выделяла наиболее практичные предложения, и самые лучшие и существенные поправки, как правило, исходили от нее. Все, кто соприкасался с нею в этих делах, не могли не оценить ясность ее мышления и здравый смысл. Она самозабвенно говорила об интересующих ее вещах и зажигала энтузиазмом единомышленников“.

Но ее благотворительная работа не ограничивалась только административными обязанностями.

“Бесчисленное количество раз, сама часто недомогая, Императрица ездила из Царского Села в Санкт-Петербург навещать больных. Будучи сама доброй матерью, она особенно сочувствовала горестям других матерей. Люди, которых она хорошо знала, и те, которые едва знали ее, все были уверены, что найдут со стороны Александры Феодоровны теплое сочувствие своим бедам”.

Когда разразилась I Мировая Война, Александра Феодоровна приложила все усилия, чтобы как можно больше дворцов приспособить под госпитали. К концу года под ее патронажем были 85 госпиталей и 10 санитарных поездов. Во дворцовом госпитале она сама с дочерьми начала учиться на сестер милосердия, и они ежедневно ухаживали за привезенными с поля боя солдатами.

Анна Вырубова в своих мемуарах описывает такую сцену:

“…Помню, что тогда мы только учились на сестер милосердия. Прибыв в госпиталь в десятом часу, после Божественной литургии, мы шли прямо в приемные палаты, куда приносили людей, которым была оказана только первая помощь в траншеях и полевых госпиталях. Они, проделав долгий путь, были обычно отталкивающе грязные, в крови, и страдали. Очистив руки в антисептических растворах, мы начинали работу – мыть, чистить, перевязывать искалеченные тела, изуродованные лица, слепые глаза, все неописуемые увечья, нанесенные так называемой цивилизованной войной… Я видела Русскую Императрицу в операционной госпиталя, держащей склянки с эфиром, подающей простерилизованные инструменты, помогающей при самых трудных операциях, принимающей из рук хирургов ампутированные конечности, убирающей пропитанные кровью и даже кишащие паразитами бинты, выносящей все эти запахи, зрелище и агонию в самом ужасном на земле месте – военном госпитале во время войны. Она делала свою работу с тихим смирением и неутомимостью человека, которому Бог предназначил это служение. (17-летняя – ред.) Татьяна была почти такой же опытной и такой же верной, как и ее Мать, и жаловалась только, что из-за молодости ее освобождают от самой трудной работы. Императрицу ни от чего не освобождали, и она сама этого не желала… Бывало, когда хирурги говорили солдату, что ему предстоит ампутация или операция, исход которой может быть фатальным, несчастный со страхом и болью призывал ее:

“Царица! Стой со мной рядом, держи меня за руку, чтобы я не боялся”. Был ли это офицер или простой крестьянский парень, она всегда откликалась на такой призыв. Положив страдающему на голову руку, она говорила ему слова утешения, подбадривала, молилась вместе с ним, пока шла подготовка к операции, самим прикосновением рук своих облегчая боль. Люди ее обожествляли, ждали ее прихода, протягивали забинтованные руки, чтобы коснуться ее, когда она проходила мимо них, улыбались, когда она склонялась над их кроватями, шепча слова молитвы и утешения”.11

Письма, в которых Александра Феодоровна рассказывает мужу о физических и духовных надобностях людей, о которых она заботилась, относятся к числу самых запоминающихся, написанных ею в ее замужний период. В конце 1914 года она ревностно пишет о необходимости того, чтобы церковные таинства были доступны солдатам и раненым и просит Царя обеспечить их всем необходимым для этого. Позднее она с негодованием писала о случае пренебрежительного отношения к раненым австрийским и немецким военнопленным на Русской Земле. В отсутствие Мужа она отменила решение Синода запретить рождественские елки, замечая, что решение было принято “только потому, что этот (обычай – ред.) пришел из Германии. Какая примитивность мышления…”

Ее жизнь была наполнена великодушной и жертвенной любовью, которую она считала своим идеалом.

1898 ГОД

[Письма за 1898 год были написаны во время путешествия Царя Николая Александровича в Данию на похороны своей бабушки по материнской линии, Датской Королевы Луизы, которую в Семье любовно звали “Амама”.]

Бернсторф Слот, Дания.
26 сентября/8 октября 1898 года
28 сентября/10 октября 1898 года
1 октября/10 октября
4 октября/16 октября
Письма Н-129, Н-130, Н-131, Н-133.

Моя родная, любимая, дорогая женушка,

Наконец-то я прибыл сюда после бесконечного путешествия по железной дороге и по морю и сижу за тем же самым столом, что и два года назад, в большой комнате посередине, которая в 1896 году была нашей гостиной. Сейчас это моя комната. А. Тира – мой сосед справа (в старой комнате Мамы), и тетя Алиса – слева от нашей спальни. Так больно было оставлять мою милую женушку, что я чуть не плакал, зная, что она так далеко, далеко от меня. Но я должен начать с рассказа о том, как я сюда добрался. Два дня назад я послал тебе мое первое письмо с “Полярной Звезды”, конечно, не предполагая, что через 3 часа снова окажусь в Либане и проведу там сутки. День казался прекрасным, дул очень сильный северный ветер. Как только мы вышли в море, яхту начало качать, и чем дальше мы двигались, тем сильнее была килевая качка, так же, как было между Портсмутом и Чербургом. Весь наш завтрак был испорчен, по каютам летали вещи – не было надежды, что море успокоится, поэтому Ломанд предложил вернуться обратно, и, раскачиваясь и танцуя по волнам, как торпедоносец, мы вернулись в гавань Либана через три часа после того, как вышли из нее… Вчера мы, наконец, отбыли, 25-го в два часа дня, и прибыли сюда сегодня ровно в 12. В целом, для этого времени года погода была самой благоприятной, но, конечно, нас качало, так как волнение на море не улеглось, по крайней мере, не было ветра…

…Очень хорошо пообедал внизу в маленьком камбузе, после чего сидел с офицерами в их кают-компании. Обе ночи я прекрасно спал в середине, в детской каюте, в настоящей кровати, что было очень приятно после тряской железной дороги…

…яхта бросила якорь в местечке рядом с Копенгагеном, в Бельвью, там маленький причал и несколько домов. Я был изумлен, когда после высадки меня встретили дорогой Апапа, Мама и вся Семья. Они все выглядели более бодрыми и не такими измученными, как я ожидал. Как только мы подъехали к дому, меня провели в спальню, где стоял закрытый гроб, окруженный множеством венков, которые выглядели очень красиво. Все же я должен сказать, что мне было грустно при мысли, что тело не стоит в соседней церкви – я думаю, что во всех отношениях это было бы лучше. Бедный Апапа выглядит хорошо; он постоянно заходит в ту комнату, а потом выходит на длительные прогулки, в которых, конечно, его сопровождает Семья.

Причина отсрочки похорон в том, что все необходимое для погребения – траурные одежды из черной ткани, катафалк и т.д. – сгорело несколько лет назад во время пожара и церемонию невозможно провести. Апапа хочет, чтобы похороны были проведены как государственная церемония, и поэтому им нужно такое долгое время, чтобы все подготовить. Когда вернусь, я расскажу все, что слышал от Мамы и остальных о последних днях бедной Амамы; так печально и трогательно!

Сейчас как раз мне принесли твое милое маленькое письмо, первое от тебя. От всего сердца благодарю тебя за каждую твою строчку и за цветок…

Я снова в кругу Семьи. Они меня все расспрашивают о тебе и детях и очень сожалеют, что ты не приехала. Дорогая Мама и Апапа особенно, потому что они не слышали о долгом путешествии Ирэн в Китай. Конечно, я им объяснил, что в первые дни после смерти Амамы мы не могли решить, вдвоем нам ехать в Данию или мне одному. Мама сказала мне, что Апапа выразил желание, чтобы я приехал, и из-за этого она мне телеграфировала. Я чувствую, что исполнил свой долг, и в этом смысле доволен, что нахожусь среди них. В целом, здесь собралось 36 членов Семьи, и некоторые еще в городе. Мы всей толпой завтракаем, обедаем и гуляем… Любой, кто увидел бы Семью за столом, не поверил бы, что умерла бабушка, и все собрались здесь на ее похороны: целый день смех, болтовня и суета. Тетя Ольга сказала мне, что Апапа с ней поделился, что он чувствует себя счастливым и успокоенным, видя вокруг себя шумную молодежь – все идет по закону природы, которые ничто не в силах изменить… Нас всех изумило, сколько Апапа каждый день выхаживает пешком. Ему никак не дашь его 80 лет.

Надеюсь, что с Божией помощью, моя милая, я встречусь с тобой 9 октября утром в Севастополе, на том месте, где мы расстались… бесценная моя женушка, я по тебе ужасно скучаю… здесь я сплю в моей старой походной кровати… когда вижу другие молодые пары вместе, чувствую себя таким одиноким и выхожу, чтобы их не видеть. Но я совершенно уверен, что ни один из этих мужей не любит свою жену так сильно и верно, как я люблю мою Аликс. Да благословит тебя Бог, моя любимая женушка, я всегда буду молиться за тебя и наших милых дочурок и каждую ночь в своей кровати я посылаю вам троим мои нежнейшие поцелуи и благословения…

…В 3.30 вся Семья собралась вокруг гроба. Была прочитана молитва, спета песня, пастор произнес проповедь и благословил останки, все мы вынесли гроб и поставили его в машину; затем вся Семья пешком проследовала на станцию Глентофте. Сотня молодых девушек шла впереди и разбрасывала по дороге цветы. Гроб поставили в черный железнодорожный вагон, мы сели в тот же поезд и отправились прямо в Роскильде, что отсюда примерно в часе езды. Прибыли туда в 6 часов, когда уже было темно, и таким же образом проследовали через город к собору. Там сняли гроб и внесли его внутрь, и он будет оставаться в церкви у входа до завтра, когда мы снова вернемся на финальную церемонию. Вернулись сюда в 8, все довольно уставшие, и после обеда быстро разошлись по постелям…

…Воскресенье, мы собираемся в город в церковь, наши горячие молитвы встретятся, не так ли, любовь моя? Мне снова предстоит долгое путешествие, но как я сейчас бесконечно счастлив, чувствуя, что каждый час приближает меня к моей родной обожаемой Алики, к тому же, со мной будет Миша! Ну, сейчас я должен рассказать тебе о вчерашней последней и печальной церемонии. Семья выехала из Бернсторфа в 12.45 после раннего обеда с Королем Швеции. Все другие – Принцы и зарубежные гости – выехали из города и прибыли в Роскильде раньше. Мы видели их всех там во дворце перед церемонией. Среди них был адмирал Гервайс. Похоронная служба была прекрасной, был и орган, и пение, но почти не было молитв, только проповедь. Это кажется таким тяжелым и грустным – отсутствие морального и религиозного утешения для тех, кто в этом больше всего нуждается. Греческие кузены думают так же, как мы, им тоже очень грустно после смерти дорогой Амамы. Собор прекрасен, тебе бы он понравился, строго в готическом стиле, высокий и внутри чрезвычайно просто… День был солнечный, и лучи солнца падали сверху через высокие окна прямо на гроб. В конце гроб вынесли армейские полковники и морские капитаны к месту ее последнего упокоения, в хорошенькую белую часовню рядом с собором. Последнее прощание было мучительно грустным; мне было больно смотреть на лицо бедного дорогого Апапы, такое скорбное выражение! После этого все вернулись в старый дом, из которого вышли, и попрощались с иностранными Принцами. В Бернсторф вернулись в 5 часов.

В городе, в одном из магазинов, я нашел хорошенькую зеленую, покрытую эмалью, рамочку в форме сердца с портретом дорогой Амамы и подарил ее Апапе, когда вернулись с похорон домой. Я был счастлив, что доставил ему удовольствие, и был тронут тем, как он благодарил за нее. Я передал ему твою записку, которая его тоже растрогала. Он такой мужественный и стойкий, не выказывает своей скорби. Дай Бог, чтобы потом, когда вся Семья разъедется, горе не обрушилось на него с новой силой! Эта мысль всех пугает.

…Итак, завтра утром мы с Мишей уезжаем, мое сердце прыгает от радости при мысли о нашей встрече, надеюсь, на том же месте, где мы расстались!.. О, любовь моя, моя дорогая женушка, можем ли мы, в самом деле, на это надеяться? Тогда наша встреча будет вдвойне счастливой. Будь осторожна, мой ангел, с этим нельзя шутить! Моя Алики, любимая моя, милая жена – я люблю тебя сильно, до сумасшествия, моя родная. Да благословит Бог тебя и наших деток.

Навечно твой, искренне любящий…
Ники.

1899 ГОД

[В 1899 году умер от туберкулеза младший брат Государя Великий князь Георгий Александрович, болевший до того несколько лет. Следующие письма написаны во время похорон в Москве.]

Петергоф,
10/22 июля 1899 года,
письмо Н-134.

Моя милая, родная женушка,

Кажется странным писать тебе, когда я сижу внизу в своей комнате, а ты, я знаю, на балконе. Но завтра я буду далеко, и не хочу, чтобы даже один день прошел у тебя без весточки от твоего супруга, без слов – сказанных или написанных – о том, как он тебя любит, тебя и троих малышек! Моя дорогая, на этот раз мы разлучаемся ненадолго, так что не унывай, спокойно занимайся детишками…

Вечером ты тет-а-тет увидишься с Вальдемаром. Пусть при ваших трапезах присутствует мой старый пес, и не забывайте кормить птичек во дворе! Я страшусь встречи в Москве, ужасно, что после четырех лет разлуки увижу своего брата, находящимся в гробе. Боюсь, что все это так расстроит бедную Маму! Что ж, ничего не поделаешь, мы должны, как обычно, собрать свое мужество и терпеливо нести свой крест, как велит нам Иисус Христос. Но иногда это слишком трудно! Я не осмеливаюсь жаловаться на свою судьбу, ведь мне на земле выпало такое счастье… я обладаю таким сокровищем, как ты, моя любимая Аликс, и у меня уже трое маленьких херувимов. От всего своего сердца благодарю Бога за то, что по милости своей он дал мне все это и сделал мою жизнь легкой и счастливой. Труд и приходящие печали для меня ничто, раз ты со мною рядом. Может быть, не могу выразить, но я глубоко это чувствую. По вечерам наши молитвы будут встречаться (только две ночи), особенно завтра, в день именин Ольги. Не можешь себе представить, моя дорогая, какое это странное чувство – сидеть рядом с тобой и в то же время писать тебе. Я признаюсь, что сказал тебе неправду, что собираюсь написать Виктории, но я думаю, что ты такая же добрая душечка. Жаль, что мы не смогли выйти в море, но все к лучшему – был ветер и довольно свежо, кроме того, мы смогли на несколько часов больше провести вместе. Я пишу очень плохо, не знаю, писать ли мне в прошедшем или в настоящем времени…

Да благословит тебя Бог, моя дорогая жена! Будь уверена, что я постоянно думаю о тебе и молюсь за тебя. Сейчас я должен заканчивать, так как мы собрались поиграть в карты. Доброй ночи, моя милая Аликс, моя родная жена, моя радость, мое счастье, вся моя жизнь! Да благословит Бог тебя и наших дорогих дочурок!

Всегда твой искренне преданный и глубоко любящий муж,
Ники.

Петергоф,
11/23 июля 1899 года,
письмо А-154.

Мой родной, дорогой,

Не могу найти слов, чтобы описать тебе радость, которую я испытала, когда Орчи принесла мне твое письмо. Это был такой приятный сюрприз, и я от всего сердца благодарю тебя за него – ты такой молодец, что подумал обо мне, а у меня в этот раз не было для тебя письма. Стыд и срам! Представляю, как ты сидел рядом со мной и писал письмо, а я и не подумала, что это для меня. Я только удивлялась, как быстро ты пишешь Виктории. Ночью мне было так одиноко, и каждый раз, когда я просыпалась и протягивала руку, я касалась холодной подушки вместо дорогой теплой руки – и никого рядом, чтобы потрясти и растолкать, и разбудить. Когда ты уезжал, я смотрела, как и утром, из окна коридора, когда ты ехал. Мне страшно не хватает твоих поцелуев, и мне было так тяжело видеть, как ты уезжаешь один в это грустное путешествие – каждый раз, когда мы расстаемся, это бывает по какому-то печальному поводу, и поэтому вдвойне тяжело отпускать тебя одного. Ни на одно мгновение я не перестаю думать о тебе, представляя, с какими чувствами ты приближаешься к Москве. Да поможет тебе Бог, да даст силы мужественно перенести все, как и прежде. Только Он в состоянии утешить тебя – ведь потеря так велика. У меня сердце болит за тебя, и я знаю, как тяжело тебе будет ночью – если бы я могла, я полетела бы к тебе, обняла, покрыла поцелуями и говорила тебе о моей великой любви, которая возрастает с каждым днем и наполняет всю мою жизнь. Если бы я могла оградить тебя от всех печалей – но на все Божия воля, и мы должны склониться перед ней, но не сломаться. У тебя так много других забот, а сейчас еще и это – в самом деле тяжело. Но он, дорогой мальчик, сейчас почивает в мире, оставив все горести жизни и освободившись ото всех страданий. Невозможно пожелать ему вернуться обратно и снова вести свою одинокую жизнь. Я уверена, что он и твой дорогой Отец сейчас ближе к тебе, чем когда-либо раньше, и они сокрушаются, видя все ваши страдания. Но подумай, какой опорой и утешением ты являешься для бедной дорогой Мамы, и то, что ты будешь с ней рядом, тоже ей поможет. Если моя любовь может хоть сколько-нибудь тебя утешить, позволь мне высказать ее снова и снова… Я люблю тебя, я люблю тебя всем сердцем, и душой, и разумом, сильно и нежно. Наши малышки здесь – как жаль, что ты не можешь видеть Ольгу в день ее именин… как она говорит, “мой праздник”. Дети Ксении будут с ними пить чай, а потом я принесу вниз ребенка. Больше писать не могу, идет Стана. Прошел сильный дождь, вода поднялась высоко, светит солнце, но стало холоднее – на балконе быть нельзя. До свидания и да благословит тебя Бог…

Твоя верная женушка,
Аликс.

1990 ГОД

Петергоф,
23 июня/6 июля 1900 года,
письмо А-155.

Бесценный мой,

Я должна уже сегодня послать тебе письмо, чтобы ты хоть одно его получил… Ужасно, что тебе пришлось уехать одному, и, возвращаясь со станции, я чувствовала комок в горле и подозрительную влагу в глазах. Поэтому я поехала прямо в маленькую церковь и мне стало намного спокойнее, когда я помолилась за моего дорогого. Служба длилась только 3/4 часа. Если бы ты был со мной, я думаю, мы бы умерли от такого пения: пели только три человека, кажется, садовник и фонарщик, и пели они на разные голоса. Это терзало слух, а у дьякона был невозможный голос, так что я не поняла ни слова из Библии, кроме “Марфа…” У священников были слишком короткие рясы, а из-под них виднелись огромные черные ботинки – но мне было не смешно. Я со всем жаром молилась за тебя и чувствовала себя вполне серьезной. Возвращаясь домой, встретила детей, и мы с ними шли домой. Потом ко мне пришла дочь бедного Муравьева – бедняжка, она такая мужественная. Потом я рисовала, со мной была Шнайдерляйн, и мы вместе пообедали на балконе. Я не расстаюсь с Иванном (старый пес Николая Александровича – ред.). О, мой милый, как я по тебе скучаю, по твоим глазам, в которые можно глядеть, как в озера. “Я люблю тебя, я люблю тебя – это все, что я могу сказать”. Быть без тебя действительно ужасно, мой любимый Ники! Мое единственное утешение – наши дорогие малышки. Но Иванн тоже тоскует, а у Альмелы печальные глаза…

Я ездила с Лили в моем экипаже повидать на часок Стану… В целом, она чувствует себя лучше. Она показала мне их маленькую церковь, которую я прежде не видела. Потом я завезла Лили домой и поехала к Наденьке – бедненькая, она все твердит, что ее хотят куда-то забрать, и она так боится. Бедняжка, трудно видеть ее в таком состоянии, она просила меня приезжать еще…

Я была так счастлива получить твою телеграмму, крепко целую тебя за нее. Каждое слово от тебя – такое утешение для одинокого сердца… я так привыкла быть со своим мужем рядом, что просто не переношу разлуку с ним. Если бы ты мог видеть мой чайный стол! Стол плетеный, на нем стакан молока, клубника, немного бисквитов. Сейчас я должна позвать детей, а потом, перед тем, как придет дантист, закончу это послание.

…Я ходила в твою комнату посмотреть, не пришли ли какие-нибудь бумаги, и нашла дверь запертой, но ключ был там, и в комнате было так уныло. Я велела принести какие-нибудь рассортированные бумаги и хочу аккуратно положить их на стул рядом с твоим письменным столом. Правильно? С большим трудом и со слезами я выпроводила детей из комнаты, так как им очень хотелось посмотреть, как дантист будет работать над моими зубами, а Ольга хотела спать со мной. Но я должна положить ручку и отправляться. Доброй ночи, мой дорогой, милый муж. Да благословит и да хранит тебя Бог, и пусть святые ангелы охраняют тебя. Я покрываю поцелуями твое милое лицо – лоб, глаза, рот – и остаюсь вечно твоя нежно любящая женушка.
Аликс.

1902 ГОД

31 августа 1902 года,
письмо А-169.
Мой любимый,

Какую глубокую радость сегодня утром доставило мне твое письмо. От всего сердца благодарю тебя за него. Да, милый, действительно, это расставание было одним из самых тяжелых, но каждый день снова приближает нашу встречу. Должно быть, было очень тяжело во время речей…

Твои дорогие письмо и телеграммы я положила на твою кровать, так что, когда я ночью просыпаюсь, могу потрогать что-то твое. Только подумайте, как говорит эта замужняя старушка – как выразились бы многие, “старомодно”. Но чем бы была жизнь без любви, что бы стало с твоей женушкой без тебя? Ты мой любимый, мое сокровище, радость моего сердца. Чтобы дети не шумели, я с ними играю: они что-то задумывают, а я отгадываю. Ольга всегда думает о солнце, облаках, небе, дожде или о чем-нибудь небесном, объясняя мне, что она счастлива, когда думает об этом…

Сейчас до свидания. Да благословит и хранит тебя Бог. Крепко целую, милый, твоя нежно любящая и преданная женушка,
Аликс.

В поезде,
1 сентября 1902 года,
письмо Н-143.

Моя дорогая,

Большое спасибо за твое дорогое письмо (№ 168). Оно лежало на столе в моем купе, когда мы вернулись после успешного визита в Курск. Мы выехали из города в 9.30 и вернулись к обеду, в 3 часа. Видишь, какое было насыщенное воскресное утро. Мы проехали через город к собору, где была очень хорошая служба. После службы мы все прикладывались к образу Богородицы (икона Божией Матери Курская-Коренная – ред.). Собор был полон школьников, девочек и мальчиков, я их всех видел. Оттуда мы пошли в другую прекрасную старинную церковь, построенную Растрелли, потом посетили госпиталь Красного Креста, который прекрасно содержится. После этого поехали во дворец Епископа. В величественном зале Епископ поставил копию Папиного бюста в положении стоя, довольно хорошая фигура. Мы все ужасно проголодались и с благодарностью приняли предложение выпить чашку чая с бутербродами. Все сидели за круглым столом, и высокая Мария Барянская была хозяйкой за трапезой. Было довольно много дам, некоторые весьма симпатичные, с роковыми глазами, и они упорно смотрели прямо на меня и на Мишу, приятно улыбаясь, когда мы в их направлении поворачивали головы. В конце чая вокруг нас стояла такая стена из них, что это было невозможно больше выносить, и мы встали. Мария Барянская очень много расспрашивала о тебе. Наш последний визит был в дом губернатора, где я снова говорил речь. На этот раз – для крестьян пяти соседних губерний. Это прошло хорошо, потому что намного легче говорить с простыми людьми. Мы покинули Курск, полные наилучших впечатлений, и провели спокойный день в Ярославле. После прекрасной летней погоды, которая стояла последние дни, внезапно стало холодно. В 8 часов был большой обед в палатке для именитых людей Курска, примерно на 90 персон. Приезжал Сергей из своего лагеря, а потом сразу уехал. Он хочет ехать в Петергоф, чтобы привезти Эллу. Сейчас, до свидания, да благословит тебя Бог, моя милая женушка.

Нежно целую тебя и всех детей… Твой вечно любящий и преданный,
Ники.

Петербург,
3 сентября 1902 года,
письмо А-172.

Любовь моя,

Нежно тебя благодарю за интересное письмо о визите в Курск. В газетах я тоже читала детальное описание. Образ Божией Матери – это тот, который любил о. Серафим и который исцелил его в детском возрасте. Я вижу, как ты пьешь чай, окруженный толпой болтающих дам, и представляю выражение смущения на твоем лице, которое делает твои милые глаза еще более опасными. Я уверена, что тогда многие сердца забились сильнее, старый греховодник. Я заставлю тебя носить синие очки, чтобы отпугивать веселых бабочек от моего чересчур опасного мужа.

Каким впечатляющим и эмоциональным зрелищем была, должно быть, атака 80-ти батальонов, а потом этот колоссальный обед на лугу.

Дождь, дождь, очень высоко поднялась вода, но сегодня немного теплее…

Нужно отправляться в постель. Доброй ночи, да благословит и сохранит тебя Бог. Нежно целую моего любимого супруга, твоя родная женушка,
Аликс.

В поезде,
2 сентября 1902 года,
письмо Н-144.

Моя родная, бесценная,

С любовью благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое обрадовало меня гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Чем ближе дата нашей встречи, тем больше растет мое нетерпение. Я надеюсь вернуться 6-го числа в 10.45 вечера… К счастью, сегодня погода стала намного лучше, в голубом небе ни облачка и приятное теплое солнце. Мы не уехали очень далеко, так как войска подошли к нам со всех сторон. Сергей отходит по направлению к Курску за реку Семур, а (другой командир – ред.) сосредоточил всю свою армию на этой стороне реки. Завтра будет большая атака с переходом через реку Семур и отчаянная попытка отогнать Сергея с большой дороги на Москву. Это чрезвычайно трудная задача, так как позиция Сергея сейчас очень сильная, на заболоченной реке, на которой мало мостов, а длинные дороги, проложенные вдоль берегов, затопляются. Хотя в одном, самом отдаленном месте, куда я ездил сегодня утром, один корпус из одесских войск ухитрился перейти реку, не встретив войск противника. Проезжая через деревни, мы выходили из экипажа и заходили в две церкви. Люди бежали за нами километрами, какие у них прекрасные легкие! Я видел старых солдат, некоторые из них с крестами и медалями за прошлую войну. Я говорил со многими. Наши верховые лошади и тройки очень устали, потому что бедные животные во время маневров стояли в отдаленной от железной дороги деревне и должны были всегда приходить, забирать нас и везти туда, потом обратно, а потом возвращаться домой. Но никто не виноват, заранее нельзя вычислить, какое место в больших маневрах сыграет решающую роль.

Да благословит тебя Бог, моя дорогая маленькая Аликс. Нежно целую тебя, а также детей. Всегда преданный тебе муженек,
Ники.

1904 ГОД

Царское Село,
5 мая 1904 года,
письмо А-177.

Любовь моя,

Извини за то, что пишу карандашом, но я лежу на софе на спине, стараясь не двигаться. У меня были сильные боли, ночь прошла плохо, так как я просыпалась от каждого движения – удалось поспать один час на правом боку, потом утром, наконец, поспала побольше, лежа неподвижно на спине. Я проведу день на софе, не поеду ни на прогулку, ни даже в церковь, чего мне очень хотелось, но я не хочу покидать комнату, чтобы быть в лучшем состоянии, когда завтра приедут остальные.

[В 1904 году разразилась русско-японская война.]

Петербург,
26 июня 1904 года,
письмо А-182.

Ангел мой милый,

Ты уехал, и женушка твоя одна, и компанию ей составляет только ее крошечное семейство. Тяжело быть с тобой в разлуке, но мы должны благодарить Бога за то, что за 10 лет это случалось так редко. Я буду стойкой, и другие не увидят, как у меня болит сердце, – расстаться с тобой ради твоих солдат – это не то, чтобы отправить тебя в какое-нибудь другое путешествие. Это было бы хуже. Я люблю солдат и хочу, чтобы они видели тебя перед тем, как идти в бой за тебя и за свою страну. Им легче будет погибать, когда они только что видели Императора и слышали его голос – никакой представитель, даже Миша, не заменит тебя. Они оставили своих жен, поэтому и твоя не будет ворчать. Хорошо, что Миша с тобой. Ты там не один, а для него, чем больше он с тобой (что вполне естественно), тем лучше во всех отношениях; это отвлекает его от собственных проблем. Там он слышит разговоры серьезных мужчин, и это поможет ему сформировать собственные убеждения. Ему следовало бы больше помогать тебе, его единственному брату, которому так нужна помощь. Жена, как бы дорога она ни была, никогда не сможет стать таким помощником – у нее не так устроен мозг, хоть и хотелось бы, чтобы это было иначе. О, когда у нее такой муж, как у меня… Благодарю Бога за такого мужа. Большое, большое спасибо за твою милую записочку. Я прочитала ее, как только ты уехал, и она дала мне силы улыбнуться детям, когда они пришли к завтраку. Ольга снова повторила, что это из-за японцев ты должен был уехать. Я взяла с собой Татьяну на прогулку, ехали все вдоль моря… Все еще ветрено, но вполне тепло. Я ехала на тех же лошадях, что отвозили тебя на станцию, и они были совсем сонные…

Бэби (Анастасия – ред.) спросила меня: “Тебе грустно, что Папа уехал?”, и когда я сказала “да”, она ответила: “Не беспокойся – он скоро вернется”. Они все тебя целуют… Да благословит тебя Бог, дорогой мой.

Нежнейшие поцелуи от твоей глубоко преданной, вечно любящей,
Аликс.

[В 1904 году родился долгожданный Наследник Престола, Цесаревич Алексей Николаевич.]

Петербург,
август 1904 года,
письмо А-189.

Родной мой, дорогой ангел,

Вот и снова ты оставляешь свою старую женушку, но на этот раз с драгоценным маленьким сыном на руках, поэтому на сердце не так будет тяжело. Трудно снова расставаться, но, благодарение Богу, это ненадолго. Как счастливы будут видеть тебя казаки – больше, чем когда-либо, так как сейчас мой маленький драгоценный Малыш – это еще одна ниточка между ними и их бывшим атаманом. Я уверена, что когда ты будешь проезжать Москву, там будет волнующая встреча. Ночь будет такой долгой и унылой – я люблю смотреть на тебя, когда не могу уснуть, а в комнате начинает светать. Я уверена, что тебе было грустно покинуть свою маленькую Семью и новорожденного Сына – мы будем считать часы до твоего возвращения. Я постараюсь быть мужественной, но мои глупые нервы так расшатались, что я не в силах сдерживать слезы. О, как я тебя люблю! Один Бог знает, как сильно. Верю, что пока мы в разлуке, с востока не придут плохие новости. Я не люблю слышать все это, когда тебя нет рядом…

О, Господь Бог действительно щедр, послав нам сейчас этот солнечный лучик, когда он всем нам так нужен. Пусть Он даст нам силы воспитать хорошо ребенка, чтобы он был для тебя, когда вырастет, настоящим помощником и товарищем. Милый, до свидания, да благословит и хранит тебя Бог и вернет тебя домой в скором времени в полном благополучии. Я буду все время думать о тебе и сильно молиться за тебя. Покрываю твое лицо нежными любящими поцелуями – всегда твоя,
Женушка.

[Следующее письмо было написано после первого приступа гемофилии у Алексея Николаевича в возрасте четырех недель.]

Петербург,
15 сентября 1904 года.
письма А-193, А-194.

Мой родной, бесценный,

Тебя снова нет рядом, да благословит тебя Бог и да хранит, и вернет благополучно назад. Прости меня за то, что не сдержалась, но я не могу сдержать эти ужасные слезы, чувствуя себя такой измученной после такого испытания на прошлой неделе… О, такая боль, и нельзя, чтобы другие это видели… Слава Богу, сейчас он вполне здоров! Это похоже на то, как будто его нам снова вернули, хотя я и не верила, что он уйдет. Я знаю, что тебе не нравится уезжать от него, мне тоже лучше, когда он рядом – я уверена, что его маленькая душа молится за тебя. Мой милый Ники, я люблю тебя все глубже и глубже, мне кажется, что здесь осталось только мое тело, а душу мою ты забрал с собой. Я покрываю тебя поцелуями, мое сокровище, и вижу, что тебе больно расставаться. Я буду писать тебе ежедневно, утром и вечером, буду посылать телеграммы обо всех нас. Даст Бог, в понедельник мы снова будем вместе. Целую тебя, благословляю, молюсь о тебе больше, чем когда-либо. Твоя,
Женушка.

В поезде,
16 сентября 1904 года,
письмо Н-149.

Любимое мое Солнышко,

Какую радость мне доставило твое милое письмо. Мой “старик” положил его в моем купе на стол, где я и нашел его после обеда, а вечером перед тем, как лечь спать, такой приятный сюрприз от нашего Малыша. Крохотный башмачок и перчаточка так сладко им пахли, а фотография, которую я прежде не видел, очаровательна, и сходство большое. Много-много раз благодарю тебя, дорогая, за твою предусмотрительность, которая так меня тронула. Только женушка может придумать такое, чтобы доставить удовольствие муженьку, когда он в отъезде. Твои телеграммы меня очень успокаивают, чувствуешь себя ближе к вам, дважды в день получая от вас известия. Тяжело было вчера уезжать от вас. Я должен был собрать всю свою волю… Я был так изумлен и тронут поведением Ольги, я даже предположить не мог, что она плачет из-за меня, пока ты не объяснила мне причину. Я начинаю сейчас чувствовать себя без детей более одиноким, чем раньше – вот что значит опытный старый Папа!

Ночь была чрезвычайно холодной, и мы в поезде все это почувствовали. День солнечный и теплый, точно такая же прекрасная погода, как была дома. Я так рад, что она сохраняется, и надеюсь, так будет до моего приезда. Мы проезжаем мимо красивых лесов в очень болотистой местности.

То, что ты показала нашего малыша (офицеру), произвело большой эффект не только на него, но и на тех, кого он после этого видел. Должен сказать, что путешествовать в комфортабельном поезде и целый день не видеть никого – это, в конце концов, отдых. Если бы только мы были вместе, это был бы и отдых, и счастье, но увы… дом, дом, ничего не поделаешь. Сейчас до свидания, благословляю тебя, любовь моя, мое Солнышко, и наших милых детей. Очень нежно поцелуй за меня нашего сына. Твой муженек,
Ники.

Петербург,
16 сентября 1904 года,
письмо А-195.

Мой дорогой, любимый Ники,

Горячо тебя благодарю за телеграмму, которую получила с такой радостью. Ну, я выезжала с Ольгой… мы ехали, 8 минут прошли пешком (больше бы я не выдержала) через английский парк мимо фонтанов к домику, где я оставила ее на чай и уроки танцев. Остальные присоединились к ней там. Я вернулась к Бэби и он, убаюканный мною, уснул у меня на коленях. У него была очень хорошая прогулка… В 5 часов я поспешила в коттедж на чай, в 6 пришла домой, поцеловала детишек, приняла ванну и нырнула в постель. Чувствую себя довольно усталой, морально и физически. Бэби лежал у меня на руках, не ел, спал. В 9 часов положила его в постельку, рядом с моей, и приготовилась на ночь; лампу унесли. В 11 часов он проснулся, и я его покормила. В 12 часов положила, спящего, в кроватку в его комнате. У него была хорошая ночь, и у женушки тоже, но она очень устала. Утром он был у меня с 8 часов до 10.30, потом кормилица его попоила и в 11 часов отнесла вниз в детскую и уложила спать. Горячо благодарю тебя за письма и телеграммы. Я рада, что вещички ребенка доставили тебе столько счастья. Я попросилась поехать с Мамой, если она будет выезжать в 10 часов. Я не знаю, как успею с нашим ангелом. Он так же мил, как всегда, и я уверена, думает о тебе; он был спокоен и, я надеюсь, в карете будет спать. Скучаю по тебе, в доме кажется так ужасно тихо, нет людей, не подъезжают кареты.

До свидания, и да благословит тебя Бог. Нежно целую. Твоя,
Аликс.

Петергоф,
18 сентября, 1904,
Письмо А-197.

Мой дорогой Ники,

Я пишу тебе карандашом, так как я все еще в постели. Милый малыш лежит у меня на коленях, не спит и слушает музыкальную шкатулку. После того, как я покормила его, он спал очень долго этой ночью, и я счастлива видеть это. Перед тем, как пить, он улыбался и ворковал… тебе бы это так понравилось. Слава Богу, что в Одессе все прошло так хорошо. Твоя телеграмма меня очень успокоила, и я благодаря этому спала прекрасно… Я выезжала на долгую прогулку одна, так как старшие катались верхом, а две младших в саду – на твоих пони. Наш сын за неделю набрал 200 граммов, очень хорошо.

Сейчас до свидания, мое сокровище, и да благословит тебя Бог – нежный поцелуй от твоего Солнышка,
Аликс.

1907 ГОД

На борту корабля,
20 июля 1907 года,
письмо Н-151.

Дорогая моя, родная,

Благодарю тебя от всего сердца за твое милое письмо. Оно меня глубоко тронуло, я прочел его с таким удовольствием перед тем, как лечь спать. Внизу в каютах я чувствую себя совершенно одиноким. Двери в твои (каюты) открыты, и я часто заглядываю в них, всегда ожидая, что найду там свою женушку. Я ужасно скучаю по тебе и детям, также и все офицеры! Вчера до ночи погода была прекрасной, море было, как зеркало… Примерно в 2 часа ночи мы вышли в Балтику, и нас там качало довольно сильно. Я не мог заснуть долго, это мне так напомнило ночь в Северном море перед Дюнкерком. В эти часы я был доволен, что тебя нет на борту. До утра, пока море не успокоилось, мы снизили скорость, потом снова пошли быстрее. Когда я вышел на палубу, увидел, что все мои господа в полном порядке и веселы. После обеда снова началось волнение, но сейчас все уже привыкли к качке. Много молодых матросов страдают от морской болезни, но не певцы. Я много хожу по палубе и с каждым отдельно долго беседую. За столом на твоем месте сидит Фредерикс, а Ивольский от меня слева. Этот последний рассказывает мне массу интересных вещей… Время от времени я подмигиваю ребятам на другом конце стола, а они в ответ широко улыбаются. Над морем с белыми барашками нависло серое небо. Я очень надеюсь, что к моменту нашей встречи погода будет прекрасной. Сегодня днем холоднее, чем было в наших внутренних водах.

Милая, дорогая, как я скучаю по тебе и детям…

1909 ГОД

Царское Село,
24 июня 1909 года,
письмо А-212.

Мой бесценный,

Ты прочитаешь эти строчки, когда поезд будет уже уносить тебя далеко от женушки и детей. Очень тяжело отпускать тебя ехать одного – первое путешествие по стране после всех этих волнений – но я знаю, что в Божиих руках ты в безопасности…

Пусть все пройдет хорошо и будет не слишком утомительно – ты порадуешься сердцем, увидев все войска на этом памятном поле битвы. С тобой будут все мысли и молитвы твоей женушки, родной мой, любимый муженек. Я буду внимательнейшим образом следить за твоими малышками и милым Бэби, зная, что тебе должно оставлять его, и как он будет скучать по своему дорогому Отцу – а кто же не будет?! Все будут ужасно. Сегодня вечером ты думай обо мне. Мы будем исповедываться после 9-ти в доме родителей Ани и приобщимся Святых Таин завтра утром в Дубвохо – служба начнется в 10. Сегодня вечером мы собираемся бодрствовать, потом от станции пойдем в церковь Ланцера, так чтобы перед этим великим моментом, к которому я так мало готовилась, быть на службе. В нашей разлуке это будет большим утешением, но я чувствую себя такой недостойной этого благословения, такой неготовой к нему – никогда не бываешь готовой. От всего сердца, милый мой, я прошу тебя простить меня, если я каким-либо образом причинила тебе боль или неудовольствие – ты знаешь, что никогда это не было сделано преднамеренно – я слишком люблю тебя для этого. Наша любовь и наша жизнь – это одно целое, мы настолько соединены, что нельзя сомневаться и в любви, и в верности – ничто не может разъединить нас или уменьшить нашу любовь. Что бы ни было на сердце женушки, в ее сердце ее муженек, всегда самый дорогой, самый близкий, лучший из всех – ты сам не знаешь, какой ты, любовь моя, мой родной. Ни у кого нет такого мужа, такого чистого, бескорыстного, доброго и верного – никогда ни слова упрека, если я капризничаю, всегда спокойный, хотя внутри, может быть, бушует буря. Пусть вновь и вновь благословит тебя Бог за все, и за твою любовь, пусть Он за все щедро наградит тебя. Так трудно расставаться с тобой. Мы так редко расстаемся – но наши сердца и души все равно вместе. Я буду ежедневно телеграфировать.

До свидания, мое сокровище, благословляю и целую снова и снова, и обнимаю тебя крепко. Всегда твоя верная старая,
Женушка.

1910 ГОД

Царское Село,
22 октября 1910 года,
письмо А-220

Мой дорогой, любимый,

Так печально и пусто без тебя в маленьком доме, я ужасно без тебя скучаю. После твоего отъезда я немного посидела в твоей комнате, стараясь быть мужественной, но безуспешно. После ванны молилась и прочитала акафист Казанской Божией Матери и тогда немного успокоилась. Целую вечность не могла заснуть. Наш малыш вошел в ночной рубашке будить меня и отдернул шторы.

…После массажа голове стало лучше, но все тело очень болит – видимо, еще из-за погоды. Как жаль, что тебя здесь нет, также грустно не слышать голосов твоих людей. Сегодня ночью была сильная буря, и время от времени шел проливной дождь. Надеюсь, что у вас там для охоты более подходящая погода – интересно, увидишься ли ты с Георгием, это было бы хорошо. Элла прислала мне доброе, нежное письмецо, зная, что сегодня утром я буду чувствовать себя одиноко. Пришел доктор, я должна пока закончить, допишу после…

…Сердцем он остался доволен, думает, что сильное падение (давления – ред.) вызвало боли в груди, ревматизм в плече и руках; почки в порядке, так что боли в спине из-за чего-то другого. Итак, нужно осторожно массировать только нижнюю часть ног или вообще прекратить на несколько дней, так как из-за нервов сильная боль. Он также доволен… Татьяной. У нее сегодня была головная боль, потому что она очень сильно плакала из-за тебя (уже прошла). Мы все плохо переносим разлуку с тобой.

Доброй ночи и да благословит тебя Бог.

Нежнейшие поцелуи от твоей верной маленькой,
Женушки.

1914 ГОД

[В июле 1914 года началась Первая Мировая война.]

Царское Село,
19 сентября 1914 года,
письмо А-234.

Мой родной, мой самый родной и милый,

Я очень счастлива за тебя, что, наконец, тебе удалось уехать, так как я знаю, как ты глубоко страдал все это время – даже спал беспокойно. Эту тему я преднамеренно не затрагивала, зная и хорошо представляя твои чувства и в то же время понимая, что для тебе лучше уехать и стать во главе армии. Эта поездка будет для тебя маленьким утешением, и я надеюсь, что тебе удастся увидеть многие войска. Я представляю себе их радость, когда они тебя увидят, и все твои чувства – увы, я не могу быть с тобой, чтобы все это видеть. Еще труднее, чем обычно, прощаться с тобой, мой ангел… такая пустота после твоего отъезда. Я знаю, что бы ты ни делал, ты будешь скучать по своей Семье и драгоценному Малышу. Он быстро поправится после того, как наш Друг его осмотрел, и это для тебя будет облегчением.

Ухаживать за ранеными – мое утешение, вот почему даже в прошлое утро я ходила в госпиталь, пока у тебя был прием, чтобы окончательно не упасть духом и не расстроить тебя. Пусть и немного уменьшится их страдание – это помогает тоскующему сердцу. Кроме всего, через то, что я прохожу с тобой и нашей любимой страной и людьми, я страдаю и за мою “старую маленькую родину”, за ее войска, за Эрни и Ирэн, и многих скорбящих там друзей – но сколько людей проходят через то же самое? И потом, стыд и унижение при мысли о том, что немцы могут так себя вести! Хочется зарыться в землю… Но достаточно об этом в письме. Я должна радоваться с тобой, что ты едешь, и я радуюсь – но все же я так ужасно страдаю от разлуки – мы не привыкли к ней, и я так сильно люблю моего родного… дорогого. Скоро 20 лет, как я принадлежу тебе, и каким блаженством быть твоей верной женушкой. Как хорошо, что ты увидишь милую Ольгу (сестра Государя; она была на фронте сестрой милосердия – ред.). Это и ее подбодрит, и тебе будет приятно. Я дам тебе для нее письмо с благодарностями для раненых.

Дорогой, любимый, мои телеграммы не могут быть очень теплыми, так как проходят через столько военных рук – но ты и между строчек прочтешь всю мою любовь и тоску… Самые искренние мои молитвы будут следовать за тобой день и ночь. Я вверяю тебя милости нашего Господа. Пусть Он хранит тебя, направляет тебя и вернет домой целым и невредимым.

Благословляю тебя †. Я люблю тебя так, как редко какой-либо мужчина был любим. Целую тебя и нежно прижимаю к сердцу.

Навеки твоя, старая,
Женушка.

Царское Село,
24 сентября 1914 года,
письмо А-238.

Мой дорогой, любимый,

От всего сердца благодарю тебя за твое милое письмо. Твои нежные слова глубоко тронули меня и согрели мое одинокое сердце. Я глубоко разочарована вместе с тобой, что тебе посоветовали не ездить в крепость – это была бы такая награда всем замечательным стойким людям… Ольга, повидав тебя, написала такую радостную телеграмму, милое дитя. Она так храбро делает свою работу, и сколько благодарных солдат встанут опять в строй, с ее светлым обликом в сердце, а другие, уезжая домой в свои деревни, с ее милым образом. И то, что она твоя сестра, еще сильнее укрепит связь между тобой и народом… В английской газете я вычитала хорошую статью – они хвалят наших солдат и говорят, что их глубокая религиозность и почитание своего миролюбивого Монарха помогает им хорошо сражаться за святое дело. Какой позор, что немцы заперли маленькую Великую княгиню Люксембурга в замке рядом с Нюрембергом – такое оскорбление!

Я выехала в госпиталь только в 11, привезла врача от Ани. Мы ассистировали при двух операциях – она делала их сидя, чтобы я, также сидя, могла подавать ей инструменты. Один мужчина был таким забавным, когда снова очнулся в своей кровати – он начал петь очень громким голосом и сам себе дирижировал рукой, из чего я заключила, что у него веселый характер, и так оно и было. Он был чрезвычайно оживлен, сказал, что надеется, что не ругался во время операции. Он настоящий герой и хочет вернуться на войну, как только заживет его нога. А другой с загадочной улыбкой говорил: “Я был далеко, далеко… шел, шел – там было хорошо… Бог Всемогущий… все были вместе… вы не знаете, где я был”, и благодарил Бога, и восхвалял Его – ему, должно быть, виделись чудесные картины, пока мы удаляли пулю из его плеча. Она (доктор – ред.) больше не разрешила мне заниматься перевязками, пока я не отдохну, и проверила у меня сердце и голову. После обеда я до 5 часов лежала в комнате Малыша. Я ему почитала и немного поспала. Алексей вслух, вполне прилично, прочитал пять строчек по-французски.

Я каждый день хотела посещать церковь, а была там только один раз. Как жаль, ведь это такое утешение, когда на сердце печаль. Мы всегда ставим свечи перед тем, как идти в госпиталь, и я с любовью молюсь Богу и Пресвятой Богородице, чтобы они благословили нашу работу и наши руки принесли исцеление больным.

Я так рада, что ты чувствуешь себя лучше, такое путешествие благоприятно, так как ты ближе ко всем, можешь встретиться с командирами и все узнать прямо от них и высказать им свои соображения. Как смертельно устали, должно быть, английские и французские войска, сражаясь без перерыва 20 дней или больше. А против нас нацелены большие орудия из Кенигсберга. Сегодня Орлов не прислал сообщений, так что я полагаю, ничего особенного не произошло…

Я перечитала твое дорогое письмо всего в несколько строчек и стараюсь представить, что это любимый говорит со мной. Мы так мало видим друг друга, ты так занят и так устаешь, что не хочется беспокоить тебя вопросами, и мы никогда не бываем с тобой наедине. Но сейчас мне надо постараться заснуть, чтобы завтра чувствовать себя сильнее и принести больше пользы – я думала, что так много сделаю, когда ты уедешь, но Бекор (врач – ред.) испортил все мои планы и хорошие намерения.

Спи спокойно, дорогой, святые ангелы будут охранять твой сон, и любовь окружит тебя. С глубокой преданностью и любовью…

[Следующее утро]

…Бедный старый Фредерикс… как грустно, что нашему бедному старичку снова стало хуже – я так боялась, что это может снова случиться, когда он поедет с тобой. Было бы лучше, если бы он остался, но он так предан тебе, что даже мысль о том, чтобы ты был один, ему непереносима. Боюсь, что ему недолго осталось, что близок его конец. Какая это будет потеря – таких людей больше не найти, такого честного друга трудно кем-нибудь заменить.

…Эта несчастная война, когда она, наконец, кончится? Я чувствую, что Вильгельм (Кайзер Германии Вильгельм – ред.), должно быть, приходит в отчаяние, когда осознает, что именно он, его антирусская ориентация, стали причиной войны, и страна идет к краху. Все эти маленькие государства годами будут страдать от последствий. У меня сердце кровью обливается, когда я думаю, сколько труда вложили Папа и Эрни, чтобы привести нашу маленькую страну к ее нынешнему благополучному, со всех точек зрения, состоянию. Здесь, с Божией помощью, все будет хорошо, и война закончится славой, поднимет дух, прочистит многие застойные мозги, приведет к единению и, в моральном смысле, “оздоровит”. Только одного я желаю – чтобы наши войска вели себя во всех отношениях образцово, а не грабили и не разбойничали – пусть этот ужас останется на совести прусских войск. Это деморализует, и тогда теряется настоящий контроль над людьми. Когда они сражаются за свою добычу, а не за славу страны, тогда они становятся разбойниками с большой дороги. Незачем следовать плохим примерам. Тыловые части в этом деле просто наказание. Все говорят о них с отчаянием, никто не может держать их в руках. Всегда и во всем бывают темные и светлые стороны, так и здесь. Такой войне следовало бы очистить дух, а не осквернять его, не так ли? В некоторых полках, я знаю, дисциплина очень строгая, и они пытаются сохранить порядок – но не помешал бы и приказ свыше. Это моя собственная мысль, дорогой, потому что я хочу, чтобы впоследствии в других странах вспоминали о русских войсках с благоговением, уважением и восхищением. Люди здесь даже не всегда осознают, что собственность других людей священна, что ее нельзя трогать – победа не означает грабеж. Священники и определены во все полки, чтобы говорить с людьми на эту тему. Да, я досаждаю тебе вещами, которые меня не касаются, но это только из-за любви к нашим солдатам и их репутации.

Сокровище мое милое, сейчас мне нужно заканчивать. Все мои молитвы и самые нежные мысли будут с тобой. Пусть Бог даст тебе мужество, силу и терпение, а вера, еще большая, чем прежде, у тебя есть… и это она тебя поддерживает. Да, молитвы и беззаветная вера в милость Божию дают силы все вынести.

Благословляю тебя, целую… со всем пылом большого любящего сердца. Как хорошо, что ты скоро вернешься. Твоя,
Женушка.

Царское Село,
20 октября 1914 года,
письмо А-239.

Мой родной, самый-самый любимый,

Снова приближается час разлуки, и снова болит сердце, но я рада за тебя, что ты поедешь, все посмотришь и почувствуешь себя ближе к войскам. Я надеюсь, что в этот раз тебе удастся увидеть больше. Мы с нетерпением будем ждать твоих телеграмм…

Слава Богу, что ты можешь уехать, не беспокоясь о милом Бэби. Если случится что-нибудь, я все буду писать тебе уменьшительными словами и ты поймешь, что я пишу о Малыше…

Завтра 20 лет с того дня, как я обрадовала тебя, став православной! Как пролетели годы, как много мы вместе пережили. Прости, что я пишу карандашом, но я все еще на диване, а ты все еще на исповеди. Еще раз прости свое Солнышко, если каким-нибудь образом я огорчила или расстроила тебя – поверь, никогда не было этого преднамеренно. Славу Богу, что завтра мы вместе причастимся – это придаст силы и успокоит. Пусть Бог пошлет нам успех и на суше, и на море. Пусть Он благословит наш флот.

…О, любовь моя, если ты хочешь, чтобы я тебя встретила, пошли за мной, Ольгой и Татьяной. Мы ведь так мало видим друг друга, а так о многом хочется поговорить и спросить…

21 октября

…Как хорошо было сегодня утром вместе принять Святое Причастие – и такое великолепное солнце – пусть оно всегда сопровождает тебя в твоих путешествиях и в прямом, и в переносном смысле. На всем твоем пути тебя будут сопровождать мои молитвы, думы о тебе и моя нежная любовь. Любовь моя самая дорогая, да благословит и сохранит тебя Бог и пусть Пресвятая Богородица хранит тебя от всех напастей.

Мои самые нежные благословения. Без конца целую тебя, прижимаю к сердцу с безграничной любовью и нежностью. Мой Ники, навечно твоя верная,
Женушка.

Царское Село,
21 октября 1914 года,
письмо А-240.

Мой родной, любимый,

Такой неожиданной радостью было получить от тебя телеграмму, и я от всего сердца благодарю тебя за нее. Это хорошо, что вы с Н.П. прогулялись на одной из станций. Тебя это освежило. Мне так было грустно видеть твою одинокую фигуру, стоящую у двери, – казалось таким неестественным видеть, что ты отправляешься совершенно один. Без тебя все чужое – наш дом, наше солнце. Я проглотила слезы и заспешила в госпиталь, где усердно работала два часа. Тяжелораненые. Впервые одному солдату я брила ногу около раны и вокруг нее. Сегодня работала совершенно самостоятельно, без сестры или доктора – только Княгиня (главный хирург – ред.) приходила посмотреть каждого человека, что с ним. Я спрашивала ее, правильно ли я делаю. Потом мы отправились в другой госпиталь и в разных палатах сидели с офицерами…

Потом я отдохнула. Бэби прочитал здесь свои молитвы, так как я слишком устала, чтобы подниматься наверх. Ольга с Татьяной сейчас в ольгиной комнате – до этого Татьяна в течение получаса сама принимала Нейдхардта с его людьми. Это так хорошо для девочек… они приучаются к самостоятельности, и их это очень развивает – необходимо думать и говорить самим, без моей постоянной помощи.

Я с нетерпением жду новостей с Черного моря. Бог даст, флот будет иметь успех. Я полагаю, что они не сообщают ничего, чтобы враг по беспроволочному телеграфу не мог определить их местонахождение. Сегодня вечером опять очень холодно. Интересно, играешь ли ты в домино!

О, любовь моя, как мне без тебя одиноко… Какое счастье, что мы причастились перед тем, как ты уехал – это дало силы и успокоение. Какое великое дело, что в такой момент у нас есть возможность причащаться, и хочется, чтобы другие помнили, что Бог нас всех благословляет – это не то, что мы по необходимости делаем раз в году в Великий Пост, а когда душа жаждет этого, и ей нужны силы. Когда я общаюсь с одинокими людьми, которые, я знаю, много страдают, я всегда касаюсь этой темы, и, с Божией помощью, мне много раз удавалось убедить их, что это необходимо делать и что это приносит облегчение и умиротворение многим усталым сердцам.

С одним из наших офицеров я также говорила, и он согласился, и после этого стал таким радостным и мужественным и гораздо легче переносил боль. Мне кажется, что это одна из наших главных женских обязанностей – пытаться приблизить людей к Богу, заставить их понять, что Он нам близок и доступен и ждет, что мы с любовью и доверием обратимся к Нему. Застенчивость и ложная гордость многих удерживают – поэтому мы должны помочь им сломать эту стену. Я как раз прошлым вечером сказала священнику, что считаю, что духовенству следовало бы больше говорить с ранеными таким образом – совершенно просто и прямо, а не в форме поучений. Души их, как у детей, и только время от времени требуется наставлять их на путь истинный. С офицерами, как правило, это намного труднее.

22 октября

Доброе утро, сокровище мое. Я так много молилась за тебя сегодня утром в маленькой церкви… Я думала о том, как ты, должно быть, рад оказаться ближе к фронту, и с каким нетерпением ожидали сегодня утром раненые твоего приезда в Минск.

С 10 до 11 мы перевязывали раненых офицеров, потом пошли в большой госпиталь на три, довольно серьезные, операции. Были ампутированы три пальца, так как началось заражение крови, и они совершенно сгнили. У другого ранение шрапнелью и… ампутация, еще у одного из ноги вынули множество кусочков раздробленной кости…

Служба проходила в большой госпитальной церкви, и на верхнем балконе мы стояли, преклонив колени, во время чтения акафиста перед образом Казанской Божией Матери… Сейчас я должна отправляться в мой поезд N 4 Красного Креста.

До свидания, любимый Ники. Благословляю и снова, и снова тебя целую. Всегда твоя маленькая,
Женушка.

Всем кланяюсь и особенно Н.П., я рада, что он с тобой – тебе с ним будет легче.

Царское Село,
22 октября 1914 года,
письмо А- 241.

Мой родной, любимый,

Сейчас 7 часов, и пока никаких известий от тебя… Я все еще надеюсь, что ты пошлешь за нами, чтобы мы с тобой встретились. Будет тяжело оставлять Бэби, которого я никогда не оставляю надолго, но пока он здоров, с ним могут побыть Мария и Анастасия, а я бы могла уехать. Конечно, мне бы хотелось, чтобы поездка была полезной. Всего лучше было бы, если бы я смогла поехать до места назначения на поезде, на одном из санитарных поездов, чтобы посмотреть, как они принимают и отвозят раненых, как ухаживают за ними… или встретиться с тобой там, где есть госпитали. Но я оставляю все на твое усмотрение, и как тебе будет удобнее, ты скажешь, что мне делать, где и когда встретиться с тобой…

Я принимала (посетителей – ред.)… потом Княгиня прочитала нам лекцию. Мы закончили весь курс хирургии, причем в большем, чем обычно, объеме, и сейчас она пройдет с нами анатомию и внутренние болезни, так как для девочек хорошо все это будет знать. Я разбирала теплые вещи для раненых, возвращающихся домой или в армию.

Мы договорились завтра днем ехать в Лучу, в мою маленькую мастерскую наверху. Это был подарок Алексею, который я приняла и организовала там что-то вроде дополнения к моей школе народного искусства. Там работают девушки, делают коврики и учат этому деревенских женщин, потом они получат коров, домашнюю птицу, овощи и будут обучаться ведению домашнего хозяйства.

Какое злодейство – бросать с аэропланов бомбы на виллу Короля Альберта, который сейчас как раз там живет. Слава Богу, что все обошлось, но я никогда не представляла себе, что можно пытаться убить Монарха только потому, что он во время войны стал чьим-то врагом! Перед обедом мне нужно, закрыв глаза, отдохнуть с четверть часа, продолжу сегодня вечером…

…Во время обеда Малыш написал для меня на меню спряжение французского глагола, какой молодец; как ты, должно быть, по нему скучаешь! Как я счастлива, когда он здоров! На ночь я поцеловала твою подушку, и очень хочу, чтобы ты был рядом со мной – мысленно я представляю тебя лежащим в твоем купе и себя, наклоняющейся над тобой, благословляя и нежно целуя твое милое лицо. О, милый, как ты мне дорог. Если бы я могла помочь тебе нести твою тяжкую ношу. Но я уверена, что у тебя там все по-другому. Ты услышишь много интересного и наберешься новых сил…

Доброй ночи, солнце мое, мой родной. Спи хорошо, тебя хранят святые ангелы и Пресвятая Богородица. С тобой мои самые нежные мысли и молитвы. Я чувствую, как тебе одиноко, как тебе хочется быть здесь.
Целую, благословляю, люблю,
Женушка.

Царское Село,
27 октября 1914 года,
письмо А-246.

Мой родной, дорогой Ники,

Собираюсь пораньше лечь спать, я очень устала после такого трудного дня, и, когда девочки в 11 часов пошли спать, тоже попрощалась на ночь с Аней… Ах, эта проклятая война! Бывают моменты, когда больше невозможно выносить все эти несчастья, кровь. Поддерживают только надежда и вера в безграничную справедливость и милость Божию. Во Франции дела идут очень медленно, но тем не менее мы слышали об успехах и о том, что у немцев громадные потери. У меня так болит сердце, когда я думаю об Эрни и его войсках, о многих людях, которых я знаю… о потерях во всем мире! Ну, может, хоть что-то хорошее выйдет из всего этого, и вся эта кровь прольется не напрасно. Трудно разобраться во всем этом, остается только терпеть. Всем так нужна опять спокойная, счастливая жизнь! Но нам так долго еще придется ждать мира. Нельзя поддаваться отчаянию, но бывают мгновения, когда ноша так тяжела, а на тебе груз ответственности за всю страну. Я так хочу помочь тебе, облегчить твою ношу – погладить твой лоб, прижать тебя к себе. Когда мы бываем вместе, что случается так редко, мы скрываем свои чувства – мы оба страдаем молча, сдерживаемся, чтобы не огорчать друг друга… За эти 20 лет мы так много вместе пережили, что понимаем друг друга без слов. Я молюсь, чтобы Бог помог тебе, дал тебе силы и мудрость, и успех.

Пусть ангелы и молитвы женушки охраняют твой сон…

18 ноября 1914 года,
письмо Н-160.

Мое родное любимое Солнышко, дорогая Жена,

Мы закончили обед, и я перечитал твое милое, нежное письмо… Погода унылая, идет сильный дождь, осталось очень мало снега. Когда мы уезжали, я заглянул во все купе, со всеми попрощался… если бы только мы могли отправиться в это путешествие вместе, какой бы это было для меня радостью… Я постараюсь писать часто, к моему удивлению, я обнаружил, что могу писать во время движения поезда. Моя подвесная перекладина оказалась очень практичной! Я много на ней висел и подтягивался перед едой. В поезде это очень полезно, хорошо разгоняет кровь. Большой радостью было видеть тебя здоровой и так хорошо помогающей раненым. Как сказал наш Друг, в такое время Бог помогает нам многое вынести. Верь мне, любовь моя, не бойся и, когда ты одна, верь в свои силы, тогда все пойдет успешно.

Да благословит тебя Бог, родная моя. Нежно целую тебя и детей. Ну, держись и старайся не думать, что ты одна. Твой верный муженек,
Ники.

Царское Село,
20 ноября 1914 года,
письмо А-250.

Любимый, дорогой Ники,

…Я ходила в Большой дворец (в госпиталь – ред.) к тому бедному мальчику… мне все-таки кажется, что края этой большой… раны затвердели, Княгиня находит, что кожа не омертвела. Она посмотрела ногу Ройфла и считает, что пока еще не поздно, следует немедленно делать ампутацию, иначе придется резать очень высоко. Его семья… хочет, чтобы его проконсультировали какие-нибудь знаменитости, но все в отъезде, кроме Зейдлера, который сможет приехать только в пятницу.

Погода мягкая, Бэби катается в своем автомобильчике, а потом Ольга, которая сейчас гуляет с Аней, пойдет с ним в Большой дворец к офицерам, которым не терпится его повидать. Я слишком устала, чтобы идти с ними, а в 5 с четвертью в большом госпитале нам предстоит ампутация (вместо лекции). Сегодня утром мы присутствовали на нашей первой большой ампутации (я, как всегда, подавала инструмент, а Ольга вдевала нитки в иголки – была отрезана рука целиком). Потом мы все принимали раненых в маленьком госпитале (а самых тяжелых в большом). Я принимала искалеченных мужчин с ужасными ранами… даже было страшно смотреть, насколько они изранены… У меня болит сердце за них – я не буду больше описывать подробности, это так грустно. Я им особенно сочувствую, как жена и мать. Я выслала из комнаты молодую сестру (девушку), а мадемуазель Аннен – постарше, она молодой врач и такая добрая. Есть раны с отравленными пулями. Один из офицеров в Большом дворце показал мне пулю дум-дум, изготовленную в Германии. Она очень длинная, на конце узкая и похожа на красную медь…

Милый мой, до свидания. Да благословит и да хранит тебя Бог. Остаюсь навсегда глубоко преданная, любящая старая женушка,
Аликс.

Все дети тебя целуют.

Царское Село,
23 ноября 1914,
письмо А-253.

Мой родной, дорогой, любимый,

Мы благополучно вернулись сюда в 9 с четвертью. Младшие в порядке и в веселом настроении. Девочки пошли в церковь, а я отдыхаю, так как очень устала и очень плохо спала в поезде обе ночи… Ну, постараюсь рассказать все сначала. Мы отсюда выехали в 9, до 10 сидели и болтали, потом легли спать. В Пскове выглянули и увидели, что стоит какой-то санитарный поезд, позже в одном из городов проезжали мимо моего санитарного поезда, который должен приехать сюда сегодня в 12.30. Прибыли в Вильно, на станции были губернатор, представители от Красного Креста и военных. Я увидела два санитарных поезда и сразу прошла к ним. Все устроено вполне прилично, есть несколько тяжелых случаев, но все держатся молодцом – они прямо из боя. Посмотрела госпитальные кухни и пункты питания. Оттуда поехали в собор, где находятся мощи трех святых, а потом подошли к образу Божией Матери – чуть не умерла, когда поднималась. Образ в чудесном месте, жаль, что нельзя к нему приложиться. Потом – в польский госпиталь, огромный зал с кроватями, где самые тяжелые лежат на сцене, а на галерее вверху – офицеры. Очень много воздуха, и содержится чисто. Повсюду и в обоих городах меня любезно вели по лестницам, которые для меня слишком круты. Повсюду я раздаю образки, и девочки тоже. Потом, госпиталь Красного Креста в женской гимназии, это там, где ты нашел, что сестрички хорошенькие. Масса раненых… Когда там мы надевали свои плащи, сестры спели на прощание гимн (польские дамы руки не целуют). Потом – маленький госпиталь для офицеров… Там один офицер сказал Ане, что 20 лет назад он видел меня в Симферополе и ехал за нашей каретой на велосипеде, а я протянула ему яблоко. Я очень хорошо помню этот эпизод – какая жалость, что он не сказал это мне. Я помню его молодым, каким он был 20 лет назад, поэтому, конечно, не узнала. Оттуда вернулись на станцию, больше мы никуда не смогли съездить, так как два санитарных поезда заняли все наше время. Валуев хотел, чтобы я посмотрела госпиталь в лесу, но было слишком поздно. На станции появился Артесмович, полагая, что я поеду в госпиталь, где были сестры из его губернии. Я завтракала и обедала прямо на кровати… Снова мы летим в автомобиле вдоль улиц в собор (в Вильно мы предупреждали о приезде) – ковер на лестнице, деревья в кадках на улице, собор залит электрическим светом, и Епископ час говорил длинную речь. Короткий молебен, приложились к чудесному образу Богородицы, и он подарил мне икону святых апостолов Петра и Павла, в честь которых освящена церковь. Он трогательно говорил о нас как сестрах милосердия, а женушку твою назвал по-новому – “мать милосердия”. Потом – Красный Крест, простые сестры (няни), хлопчатобумажные платья нежно-голубого цвета. Старшая сестра – дама, которая туда только что приехала, говорила со мной по-английски, она была сестрой 10 лет назад, виделась со мной, так как мой старый друг Киреев просил меня принять ее. Потом – маленькое крыло другого госпиталя, на другой улице, и большой госпиталь, примерно 300 (пациентов – ред.) в помещении банка, и так было странно видеть раненых среди обстановки бывшего банка. Там был только один мой Ланцер. Потом мы поехали в большой военный госпиталь, коротенький молебен и маленькая речь… Огромное количество раненых, в двух палатах немцы, с некоторыми говорила. Комендант такой милый, несуетливый добрый человек. Просил меня прислать еще 3000 образков или Библию. Когда поезд отправлялся, он, такой трогательный, благословил нас. На станции в крепости нас приветствовали наши моряки. Они были одеты, как солдаты, мы, как сестры. И кто бы мог подумать несколько месяцев назад, что такое возможно. В 2 часа мы остановились на какой-то станции, я обнаружила там санитарный поезд, и мы помчались туда, вскарабкались в вагон-лазарет – 12 человек лежат удобно, пьют чай при свечах. Всех повидала, раздала образки – 400. Там был и больной священник… Я извинилась, что разбудила их, а они благодарили нас за наш приход и были польщены, оживились, заулыбались. Так что мы на час отстали и нагоняли потом ночью. Меня мотало взад-вперед, и я боялась, что мы опрокинемся. Сейчас я видела Трину, скоро должна встречать мой санитарный поезд. Завтра вечером приезжает Элла. Да благословит и да хранит тебя Бог. С пятницы от тебя нет никаких известий.

Самые нежные и горячие поцелуи от твоей верной женушки,
Солнышко.

Царское Село,
24 ноября 1914 года,
письмо А-254.

Мой родной, любимый,

Я так рада, что тебя в Харькове тепло приняли. Это должно было тебя очень ободрить. Какие тревожные известия поступают. Я не слушаю городские сплетни, иначе еще больше разнервничаюсь, а верю только тому, что сообщает нам Николаша (Великий князь Николай Николаевич – ред.). Тем не менее, я попросила А. телеграфировать нашему Другу, что дела очень серьезные и мы просим его помолиться. Да, против нас сильный и упорный враг… Сегодня утром в большом госпитале у нас было четыре операции… Почти ежедневно я принимаю офицеров, которые возвращаются в армию или едут продолжать лечение в своих семьях. Сейчас мы офицеров в Большом дворце поместили также и на противоположной стороне. Я ухожу, чтобы в 4 часа их навестить. Маленький бедняга с ужасной раной всегда просит меня придти. Погода серая и скучная. Удается ли вам размяться на станциях? Фредерикс два дня назад снова заболел и сплевывает кровью, поэтому лежит в постели. Бедный старик – ему так тяжело, и он морально ужасно страдает…

Дети здоровы и веселы – очень жаль, что сейчас я не могу поехать с санитарным поездом, я жажду быть рядом с фронтом, раз ты от него далеко, чтобы они почувствовали нашу близость, и это придало бы им мужества…

О, дорогой мой, я всегда с тобой душой и сердцем… Да благословит и укрепит тебя Бог, даст тебе утешение и веру. Навеки, мой родной Ники, твоя любящая женушка,
Аликс.

Царское Село,
25 ноября 1914 года,
письмо А-255.

Мой родной, любимый,

Пишу в страшной спешке несколько строк. Мы были заняты все утро, умер во время операции солдат – кровоизлияние. Всех это расстроило, у Княгини это случилось впервые, а она уже сделала тысячи операций. Все держались хорошо, никто не растерялся, и девочки были молодцами. Они и Аня еще никогда не видели смерть, но он умер мгновенно. Ты можешь себе представить, как это всех нас опечалило. Как близко всегда ходит смерть! Мы продолжаем другую операцию, а завтра снова такая же, и снова может быть летальный исход. Дай Бог, чтобы не так, нужно попытаться спасти человека.

Элла приехала на обед и остается до завтра. Должна заканчивать, ждет твой человек – остальные вокруг него пьют чай.

Благословения и самые нежные пожелания от твоего старого,
Солнышка.

Царское Село,
26 ноября 1914 года,
письмо А-256.

Бесценный мой,

Поздравляю тебя с праздником святого Георгия! Как у нас сейчас много новых кавалеров, героев. Но, ах, какие душераздирающие потери, если верить тому, что говорят в городе. Молюсь, чтобы это было не так. Мы все знали, что эта война будет самой кровавой и самой ужасной из всех войн, так оно и оказалось – и все оплакивают героических мучеников!

Утром мы ездили на раннюю службу, а оттуда Элла поехала в город до трех часов, а мы – в маленький госпиталь. Несложная операция, а потом надо было ухаживать за 19-ю ранеными, некоторые со множеством ранений… В 4 часа я собираюсь в Большой дворец, потому что они ежедневно ждут нашего приезда и бывают разочарованы, если мы не приезжаем, что случается редко, а тот маленький раненый просил меня сегодня приехать пораньше. Я чувствую, что мои письма очень скучны, но я так устаю, что в голову ничего не приходит. Сердце полно любви и безграничной нежности к тебе. Я с нетерпением ожидаю от тебя обещанное письмо, хочу больше знать о тебе, о том, как ты в поезде проводишь время после всех приемов и инспекций…

Ангел мой, до свидания и да благословит тебя Бог. Пусть святой Георгий принесет нашим войскам победу. Дети и я нежно тебя целуем.

Сейчас придет Пирот поговорить о рождественских подарках для армии…

Самые нежные поцелуи, любимый Ники, твоя родная
Женушка.

Царские Село,
14 декабря 1914 года,
письмо А-261.

Мой родной, любимый,

…Доктор уложил меня в постель, так как сердце у меня все еще увеличено, болит, а пить лекарства я не могу. Я все еще чувствую ужасную усталость и боль во всем теле. Вчера лежала на диване, только выходила к Марии и Бэби. Девочки после обеда ездили в госпиталь, а вечером катались на санках. Сегодня они снова пойдут, а завтра начнут там свою работу – я пока, увы, не могу и очень об этом сожалею. Это мне помогает морально…

Солнечный лучик только что выехал в своих саночках с осликом, он может ступать на ногу, но предпочитает осторожничать, чтобы поскорее снова поправиться. Он тебя целует.

…Ты знаешь, перед нашим прибытием в Москву три военных поезда с немецкими и австрийскими ранеными отправили с глаз подальше, в Казань – я читала донесение молодого господина (русского), который их принимал – многие, которых и трогать было нельзя, были еле живы и по дороге умерли, другие с ужасными зловонными ранами, которые несколько дней не перевязывали – так их мучили в убогих санитарных поездах как раз во время их праздника Рождества. Из одного госпиталя раненых послали даже без сопровождения доктора, только с санитарами! Я послала письмо Элле, чтобы она в этом разобралась и устроила хороший нагоняй. Это отвратительно и для меня совершенно непостижимо…

Дети целуют тебя много-много раз, и женушка тоже. Я надеюсь, сейчас ты чувствуешь себя спокойнее. Говорят, Церковный Собор издал указ не проводить рождественских елок – я собираюсь выяснить, правда ли это, и поднять шум. Это не их дело и не дело Церкви, и зачем лишать удовольствия раненых и детей только потому, что эта традиция пришла из Германии. Какая узость мышления…

Да благословит и хранит тебя Бог, мой родной, дорогой, бесценный Ники. Целую тебя и с любовью прижимаю к своему сердцу, и нежно глажу твой усталый лоб.

Всегда твоя женушка,
Аликс.

Попроси, пожалуйста, Шавельского послать полковым священникам больше Запасных Даров и вина, так, чтобы можно было причащаться. Сколько могу, я посылаю с нашим поездом, Элла тоже.

 Письма публикуются по изданию

ДИВНЫЙ СВЕТ дневниковые записи, переписка, жизнеописание Государыня Императрица Александра Федоровна Романова ; пер. с англ. [Лидия Васенина, Тамара Оводова] ; [сост., ред. и авт. жизнеописания монахиня Нектария (Мак Лиз) ; ред. рус. текста Вячеслав Марченко]