Первое поражение немцев

«Что может враг? Разрушить и убить… А я? А я могу любить, а мне не счесть души моей богатства, а я затем хочу и буду жить, чтоб всю ее, как дань людскому братству, на жертвенник всемирный положить». Эти строки «блокадной» поэтессы Ольги Берггольц прекрасно ложатся на жизненную канву Юрия Георгиевича Алексеева, профессора СПбГУ, представителя того поколения огненных людей, которые после войны составили славу отечественной науки.

Двадцать второго июня, ровно в четыре часа

Война вторглась в мою жизнь в первые же минуты — с речи товарища Молотова. Было воскресенье, 12 часов дня, когда вдруг по радио сказали: «Товарищи, не выключайте радиоприемники: через несколько минут прозвучит важное правительственное сообщение».

Матушка моя после завтрака легла отдохнуть, а мы с отцом сидим — слушаем. И действительно, через несколько минут мы услышали голос Левитана: «Работает радиостанция имени Коминтерна. Одновременно работают все радиостанции Советского Союза. У микрофона — заместитель председателя Совета Народных Комиссаров, народный комиссар иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов». И батюшка мой на это сказал: «Ну, это значит война».

Молотов слегка заикался. «Граждане и гражданки Советского Союза, советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к советскому правительству, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек». Это была очень сильная и хорошая речь.

С этого времени началась война. В Ленинграде первоначально бомбардировок не было, хотя воздушные тревоги объявлялись почти ежедневно. Я вел дневник, куда записывал все воздушные тревоги. Так вот, до начала сентября их было больше ста пятидесяти.
На следующий день после речи Молотова мы пошли в школу, на углу 10‑й линии и набережной (я ходил в восьмой класс). Стали готовить школу к обороне: таскали песок на чердак. До сих пор помню запах песка! Раскаленная, как очаг, крыша, и отовсюду запах песка. Нам выдали пожарную форму: пояс, топорик, пожарные каски. Как мы ими гордились! Тогда мы уже знали, что есть разные виды бомб: электронно-термитные, зажигательные и другие. На крыше стояли большие бочки с водой и большие объемы с песком: надо было в одних случаях бомбы совать в воду, а в других — в песок. Дежурили мы все лето и днем, и ночью. Это делали парни, конечно. А девочки сидели в учительской — изображали медсестер.

Так проходили день за днем. Бомбежек не было. Началась эвакуация маленьких детей, формирование добровольного народного ополчения. Мой батюшка записывался, но его не взяли, потому что он работал на оборонном заводе и должен был быть на работе. 18 июля объявили о введении карточек: в день на рабочую норму вначале выдавалось 800 г хлеба. Постепенно атмосфера в городе становилась мрачной. Известия с фронта были все хуже и хуже.

20 августа было опубликовано обращение Ленинградского областного комитета партии, оно повторяло знаменитое выступление Сталина 3 июля на радио. А 4 сентября была первая бомбардировка. Были разрушены Бадаевские склады на юго-западной окраине Ленинграда. Дым от пожаров был тяжелым и черным. (Потом говорили: вот, там все сгорело, из-за этого был голод. Чепуха! Конечно, сгорело много, но не это было причиной голода.) Вот тут жизнь сразу резко изменилась. Только что бегали трамваи, работали магазины. А 8 сентября немцы сомкнули кольцо вокруг города. Начались артобстрелы, снаряды падали в самом центре города. Начались очереди за продуктами, резко снизилось снабжение по карточкам. С каждым днем становилось все хуже.

Как сейчас выяснилось, у немцев было два варианта: начальник генерального штаба Франц Гальдер предлагал город не штурмовать, а главнокомандующий германской группой армий «Север» фон Лееб, наоборот, готовился к штурму. Танковая группа Эриха Гёпнера должна была выйти к Неве напротив Васильевского острова. Но ее отозвали на Москву. Немцы приняли вариант Гальдера, то есть решили уморить нас голодом. Они знали, сколько в Ленинграде жителей, сколько в городе продовольствия, а также знали, сколько нужно человеку калорий в день, чтобы не умереть. Они все рассчитали со свойственной немцам аккуратностью: через столько-то месяцев город падет без боя, все друг друга съедят. Но, как показывает история, всякий расчет может быть ошибочным.

Дуранда и хряпа — блокадные деликатесы

Школа начала работать с 1 ноября, но посещение не было обязательным. Я походил, но скоро перестал — уже не до того было. На крышу, конечно, мы вылезали все. Ночь (а в сентябре темные ночи!) — и ты стоишь там, полная тьма, не слыхать ни голоса, ни звука от самолета (мы умели отличать звук нашего самолета от немецкого). И вдруг с воем бомбы взрываются на том берегу Невы. Потом раздается стрельба из зениток по самолетам. В воздухе разноцветные снаряды: синие, красные, зеленые трассирующие снаряды. Это было очень красиво!

Рисунки из «Ленинградского альбома» архитектора А.С. Никольского: Пожар Бадаевских складов

Я очень хорошо помню 12 декабря, день, когда по радио объявили о провале плана окружения и взятия Москвы. Это был настоящий праздник!

Также был праздник, когда 7 ноября Сталин выступил на Красной площади. Мы сидели в маленьком коридорчике дома, потому что там не было стекол (стекла могли запросто вылететь при бомбежке), сидели и слушали, как тихим голосом говорил Сталин.
Третий праздник был 25 декабря. Можно просто узнать, был ли человек в Ленинграде в это самое время, или он был где-нибудь в Ташкенте. Все блокадники знают, что в этот день прибавили хлеба — впервые с начала блокады. Люди на улицах обнимались и целовались. К нам пришел наш дворник Егор Иваныч и говорит: «Товарищи, вот, хлеб прибавили». А прибавка-то была маленькая: со 125 г до 200 г. Кроме того, качество хлеба было низкое: там почти не было муки. Кусочек был черным-черным!

Колокольчики трамвая

Помню встречу нового, 1942‑го, года. Сидели и слушали, что говорят по радио. Под Новый год выдали по карточкам ряд праздничных вещей — в том числе, представьте себе, вино. Хотели, чтобы мы Новый год встретили радостно.

Матушка моя тогда напекла лепешек из дуранды. Даже как-то кашу рисовую ухитрилась сварить — сэкономила. Но мы уже изнемогали. Особенно батюшка мой. Была такая закономерность: чем человек крепче физически, тем он быстрее умирает, потому что ему нужно больше есть. Вот батюшка мой первый из нас умер.

На мне лежала доставка хлеба и доставка воды. Мы ходили за водой на Неву: брали ее напротив памятника адмиралу Крузенштерну. Трудность была в том, что ступеньки ледяные: по ним трудно было спускаться и еще труднее — подыматься. Ты знал, что если упадешь и не встанешь — тебя никто не поднимет. Не потому что плохие люди, просто сил ни у кого не было. Каждый раз спускаешься и не знаешь, поднимешься наверх или нет. Потом подымаешься, ставишь ведра на саночки и идешь по 12‑й линии домой.

Рисунки из «Ленинградского альбома» архитектора А.С. Никольского: Пожар американских гор

Внутри булочной — дама в перчатках со срезанными пальцами. Печурка стоит. Даешь ей карточку, она тебе отваливает хлеба. Хлеб давали на сегодня и на завтра. А вчерашний не давали: если вчера не получил, так тебе его и не дадут. Когда получал кусочек, это было счастье, и это была жизнь! Но стоять в очереди было физически очень трудно.

В феврале стало легче: опять прибавили хлеба и стали давать больше продуктов в магазине. К тому же население сильно уменьшилось (говорят, что зимой в день умирало по 10–20 тысяч человек). Кроме того, начали через Ладогу доставлять продовольствие. Но народ все равно умирал. Умирал даже больше, потому что все были уже истощены.

Зима была исключительно суровой: никаких оттепелей. А в апреле внезапно наступила весна, стали чистить улицы. 15 апреля пошел трамвай. Эти колокольчики трамвая… Какая была радость! Зато усилились бомбежки. Зимой немцы почти не бомбили — говорят, потому что, якобы, немецкое топливо замерзало на морозе. Думаю, что это неправда.

В мае восстановили хлебный завод на 19‑й линии. Помню, пригласили людей — кто хочет поработать. Не за деньги, за хлеб. Я, конечно, хотел. Целый день мы пилили дерево со взрослым мужчиной — адвокатом. Потом нам выдали по большому караваю белого хлеба. Для моей матушки этот хлеб был спасением, потому что от плохого хлеба у нее начались неприятности с желудком.

Неленинградская жизнь

В июне мы уехали из Ленинграда в эвакуацию в Тбилиси: нам пришел вызов от родственников.

Ехали мы сперва на барже через Ладогу до поселка под названием Кобона. По Ладоге проехали нормально. Над нами все время летел немецкий самолет, но не бомбил. На поезде тихо-спокойно проехали до Куйбышева, потом — по Волге на пароходе до Астрахани. По Волге немцы бросали мины, и один пароход, из тех, что мы видели, погиб. Наш назывался «Михаил Калинин». Это был старый колесный пароход, но работал он честно. Плыли мы по ночам, а днем стояли.

В Сталинграде мы были 23 июля — ровно за месяц до того, как немцы провели массовый налет на город. Я помню фонтанчик на площади перед пристанью — тот самый, который обошел потом все газеты мира.

В Астрахани мы ждали парохода: как раз в это время был прорван наш фронт на Дону. Астрахань была забита беженцами. В Астрахани я впервые увидел верблюда: они там запросто ходят по улицам. Перед пристанью был парк, где люди ждали парохода в огромном количестве. А немцы в это время бомбили город! Пять дней прошло, пока мы смогли сесть на небольшой пароходик «Мары», чтобы плыть через Каспийское море на Махачкалу. В Махачкале тоже все было забито — город беженцев. Там ждали 16 дней, а потом добрались до Тбилиси на поезде. И началась уже другая жизнь, совсем на ленинградскую не похожая.

Второго Парижа немцы здесь не получили

Под Ленинградом мы одержали первую победу в оборонительном сражении (это, конечно, нисколько не преуменьшает значения битвы под Москвой). Ленинград был первым городом, который немцы взять не смогли. В этом гигантская психологическая и моральная роль Ленинграда в ходе всей Второй мировой войны.

Кроме того, под Ленинградом немцы потерпели стратегическое поражение: их левый фланг оказался висящим в воздухе, на что они явно не рассчитывали. Мы же смогли обеспечить надежное прикрытие всего нашего правого крыла.

В общеисторическом плане блокада Ленинграда — уникальное явление. В истории не было случаев, чтобы город с таким большим населением в течение столь длительного времени выдерживал блокаду. Были случаи, когда города долго сопротивлялись осаждающим. Например, Сарагоса сопротивлялась войскам Наполеона. Но по масштабам и по напряжению сил это никак нельзя сравнить с Ленинградом: это все равно, что сравнивать детское ружье с танком.

Я иногда задумываюсь, а что было бы, если бы Ленинград все-таки решились штурмовать в 1941 году? Думаю, город оборонялся бы, как Сталинград. Были бы бои, вероятно, много недель, но второго Парижа немцы не получили бы. Потому что за спиной Ленинграда стояла вся Россия.