Людмила Петрановская — педагог-психолог, специалист по семейному устройству, лауреат Премии Президента РФ в области образования, автор книги «К вам пришёл приёмный ребёнок».
Проблема выбора
— Людмила Владимировна, в начале этого года многих потрясла история семьи Дель, откуда были изъяты дети. Эта история снова заставила задуматься над тем, как должна в нашей стране строиться работа с кровной и приемной семьей. Какая проблема тут главная, на ваш взгляд?
— Если говорить широко, это проблема выбора между автономией семьи и правами индивидуальности. Она существует везде, во всем мире.
Один полюс проблемы — права человека, ребенка или взрослого, которые нужно защитить. Но если делать это любой ценой, уничтожается автономия семьи, проламываются ее границы. Туда можно в любой момент влезть, проконтролировать, поставить видеокамеры в домах, отнять детей у родителей, которых кто-то счел «плохими».
Семью формируют именно границы между ее членами и всеми остальными, между образом жизни в этой семье, ее укладом, ее представлением о том, как правильно и удобно, и представлениями всех остальных людей. Само явление семьи основано на том, что такие границы существуют. Если они размываются, семья становится проходным двором, «ячейкой общества», перестает быть семьей.
Закрытость семьи, ее автономия важна для детей. Инстинкт привязанности, который лежит в основе развития ребенка, предполагает, что родители находятся в положении доминантно-заботливой особи. Если ребенок понимает, что родители — не хозяева в своей семье, что существуют более крупные фигуры — чиновники, общественные или религиозные деятели, которые могут родителей оценивать, контролировать, угрожать им забрать детей — для него это станет фактором тревоги. Если родитель – не доминантная особь, если он сам боится и оправдывается, как тогда на него рассчитывать, как быть спокойным?
С другой стороны, если мы объявим семью абсолютно неподконтрольной зоной, то человек, прежде всего ребенок, может оказаться абсолютно беззащитен. Родители — далеко не всегда благополучные люди в силу своих особенностей или наличествующих проблем, в том числе психических. Абсолютная власть развращает. А власть родителя над ребенком абсолютна — никакому диктатору такая и не снилась. Там, где ни общество, ни государство семью вообще не контролируют, где внутрисемейные разборки фактически выведены за пределы права, начинают расцветать чудовищные практики, прежде всего в отношении женщин и детей.
За стенами «дома-крепости» могут разворачиваться трагедии, о которых никто никогда и не узнает.
Так что здесь нет простого решения «руки прочь от семьи» или «все семьи под контроль». Конечно, российская ситуация тут отягощена отдельно как исторически сильной ролью государства, так и плохой проработкой законодательной базы и отсутствием развитой системы помощи семье.
Выключить истерику, включить сознание
— Что же делать?
— Между этими двумя полюсами нужно тонко и осмысленно выверять баланс, постоянно пересматривать и корректировать, потому что смещение в ту или в другую сторону ничем хорошим не обернется.
Работа эта должны вестись с включенным сознанием, а не с включенной истерикой. К сожалению, обычно тема семьи и ее границ выходит в публичное поле с помощью скандала, как это было с семьей Дель. Это вызывает большой резонанс, а также желание многих использовать ситуацию в своих целях. Каждый человек боится потерять своего ребенка, ему страшно оказаться «плохим» родителем. Когда мы думаем о других семьях, мы тревожимся о том, что если детей там будут обижать, им никто не поможет. Тема незащищенности — детской, семейной, человеческой, — цинично говоря, отлично продается. Говорите с людьми о том, чего они боятся — они охотно будут это слушать.
Но когда тема становится мотивом постоянной спекуляции, постоянного запугивания людей, в результате закрываются все возможности для серьезного и аккуратного осмысления, о котором я говорила.
Антиювенальная антиюстиция
— Многие российские родители страшно боятся словосочетания «ювенальная юстиция»…
— На самом деле, многие российские родители вкладывают в это понятие то содержание, которого там нет.
В России словосочетание «ювенальная юстиция» стали использовать для случаев нарушения автономии семьи. Это безграмотность. Ювенальная юстиция — это система, при которой для несовершеннолетних правонарушителей начинает работать отдельный юридический процесс. Он основан на том, что правонарушителя скорее не наказывают, а понимая, что он еще незрелый человек, у которого вся жизнь впереди, стараются реабилитировать, дать ему шанс, бережно с ним обойтись. Это больше педагогический процесс, чем судебный.
Например, скандальный случай с грубым задержанием мальчика, читавшего стихи на Арбате, при наличии ювенальной юстиции был бы невозможен. В этой системе обращение полицейских с несовершеннолетним оговорено множеством правил и предписаний, призванных не допустить нанесение ребенку травмы или использование его незрелости.
— В России нет ювенальных судов, правильно?
— На федеральном уровне нет, но ставились эксперименты в некоторых регионах. Насколько мне известно, они везде были достаточно удачными. В Пермском крае, в котором острая криминальная ситуация, потому что там много зон и молодежь часто нарушает закон, хорошие результаты по снижению количества рецидивов.
Хорошо бы, чтобы ювенальная юстиция была у нас в реальном смысле этого слова, как система защиты несовершеннолетних, оказавшихся в неладах с законом. Это перспективно, это гуманно, это правильно. Но путаница терминов закрывает это полезное дело, которое при хорошо поставленной работе могло бы детей вытаскивать из тяжелых ситуаций.
— Сейчас ювенальной юстицией называют, с одной стороны, незаконное изъятие детей из семей, а с другой, возможные доносы детей на родителей из-за того, что ребенку мороженого не купили или уроки делать заставили.
— К сожалению, постоянная истерика на тему несуществующей ювенальной юстиции, сознательно или нет, отвлекает внимание российских родителей от того, что без всякой ЮЮ они в сегодняшней России достаточно бесправны.
Нам говорят: это все Запад, у нас, слава Богу, такого нет, не то, что они там у себя в загнивающей Европе, где чуть что и детей отбирают.
Но такой подход закрывает от общественного сознания неприятный факт: современное российское законодательство позволяет в рамках закона абсолютно у каждого из нас в любой день забрать детей.
— Это органы опеки могут сделать?
— Сотрудники полиции могут.
Закон сформулирован так, что детей можно объявить безнадзорными, если сотруднику полиции покажется, что ребенок находится в опасной ситуации. В законе не прописаны никакие критерии и параметры определения опасной ситуации. Он может усмотреть угрозу в чем угодно, как он сам решит. И если этого не происходит направо и налево, то только потому, что это никому не нужно. Но если вдруг понадобится – счеты ли свести, бизнес ли отнять, на политического оппонента надавить, или просто за работу отчитаться – это можно сделать без проблем. Правда заключается в том, что изъять ребенка из семьи легко, а вернуть его очень сложно — и ювенальная юстиция здесь не причем.
Скандальная подача темы ювенальной юстиции закрывает от общественного сознания грозную истину, которую нужно обсуждать: нигде, ни в какой Европе, нет столь непрописанных, непродуманных, широких полномочий для того, чтобы забрать ребенка из семьи, как в России.
Этим надо возмущаться, это надо требовать изменить, но никто этого не делает, потому что нам рассказывают о том, что сейчас у нас все хорошо, а если придет злая ЮЮ, то будет плохо. По глупости или по умыслу это делается – не знаю.
Конфликт цивилизаций
— В России часто рассказывают о случаях, когда в случае развода европейцев с россиянами детей не отдают нашим соотечественникам.
— Там бывают довольно сложные истории. Когда начинаешь погружаться в каждую конкретную ситуацию, понимаешь, что все нельзя сводить к гражданству. Часто люди ведут себя действительно не вполне адекватно в пылу развода.
Если в Европе семья попадает в поле зрения социальных служб, то это не значит, что из нее заберут ребенка, тем более навсегда. Даже если в экстренной ситуации забирают, то стараются вернуть. Показатели эффективности европейских соцслужб зависят от того, сколько детей остается в семьях, но там всегда смотрят, в том числе, на то, идет ли семья на контакт, сотрудничает ли. В любой непонятной ситуации, — например, невозможно понять, бьют ребенка или нет, — социальные службы склонны будут не забирать ребенка из семьи, если семья останется на связи.
Наши же соотечественники не умеют, к сожалению, общаться с социальными службами. Их опыт общения с госслужбами таков, что они не верят ни в добрые намерения, ни в закон. Они сразу пугаются до смерти, начинают врать, прятаться, менять место жительства. А для социальных служб в европейских странах все это — как сигнал сирены. Если семья закрывается от сотрудничества, значит, ей есть что скрывать, сразу мерещится что-то совсем ужасное.
Сейчас в некоторых странах русские эмигранты на общественных началах вновь прибывшим из России родителям объясняют, что подобные панические реакции могут нанести больший вред, чем внимание к ним социальных служб. Рассказывают и местным социальным работникам, почему наши так реагируют — потому что напуганы государством и не верят ему, что с нашими нужно быть еще более бережными, нужно им подробнее объяснять правила игры.
Мандаринный критерий
— В нашей стране что-то предусмотрено для сохранения ребенка в семье?
— В России система сохранения ребенка в семье не выстроена.
У нас или сотрудники полиции забирают ребенка и потом сообщают в опеку, либо опека принимает решение и забирает детей. Закон очень четко и жестко регламентирует: через трое суток сотрудники опеки должны написать заявление в прокуратуру, через 7 дней — на лишение родительских прав. Но в большинстве ситуаций этого времени недостаточно для того, чтобы разобраться в ситуации, потому что простыми они, как правило, не бывают.
Да, есть ситуации, где все очевидно: соседи вызвали полицию, она приехала, увидела поножовщину, притон, голого и голодного ребенка, который плачет под столом. Но статистически у нас лишение родительских прав из-за жесткого обращения — не более 15-20%. В подавляющем большинстве случаев подобного ужаса не происходит. И они требуют более внимательной оценки, потому что тогда сложнее понять: можно ли ребенка оставить или нельзя, справятся ли его родители или нет, может что-то измениться в лучшую сторону? Для того, чтобы это понять, как раз обычно не надо забирать ребенка – как узнать, смогут ли родители заботиться о нем лучше, если его с ними нет? Нужно многое оценить и выяснить, прежде чем принимать решения.
— Есть мандарины в холодильнике или нет?
— Мандарины в холодильнике — это страшилки истеричной публики. Я не знаю ни одного случая, когда ребенка забрали из-за отсутствия мандаринов в холодильнике. А вот отсутствие у взрослого какого-то документа вполне может стать причиной больших неприятностей. Но я не припомню, чтобы общественность, которая воюет с мифическими отобраниями за отсутствие мандаринов, горой вставала на защиту семей, у которых отбирают детей из-за просроченной регистрации.
Забрать нельзя оставить
— Но часто, когда сотрудники опеки проверяют условия в семье, то они смотрят на содержимое холодильника.
— Это другой вопрос. У сотрудников опеки нет никакого механизма оценки состояния семьи. Никто их этому не учил. Оценивать тонкие и сложные вещи: ответственность родителей или привязанность ребенка — они не в состоянии.
У них нет регламентов и технологий, нет профессиональных навыков. Свою интуицию, которая подсказывает им, что что-то неладно, и которая может ошибаться, они никак не могут формализовать. И поэтому они формализуют то, что можно: чистоту постельного белья или наличие мандаринов. Отсюда — дикие акты осмотра холодильников или платяных шкафов.
Кроме того, у сотрудников опеки очень ограничено время для оценки и диагностики кризисной семьи. Чтобы оценить ее ресурсы и слабые стороны, нужно несколько встреч, наблюдение за динамикой — осознает ли семья, что происходит, идет ли на контакт, стремится ли сотрудничать. Делать это некому.
Остаются жесткие рамки закона. В итоге получается, что забрать ребенка из семьи по закону можно на основании мнения сотрудника полиции, а как отдать — непонятно. Если уже есть обращение в прокуратуру, заявление о лишении родительских прав — куда отдавать? Как ребенка могут забрать родители, которых лишают права его воспитывать?
Этот насос работает в одну сторону. Либо нужно закрывать глаза на кризис в семье и не забирать до последнего, либо забирать, но при этом чиновнику нужно хорошо понимать, что отдать обратно ребенка потом очень сложно. Это болезненная проблема, которую надо решать, но как только кто-то пытается это обсудить, все вокруг начинают кричать о мандаринах в холодильнике и ювенальной юстиции.
Когда логика рождает хаос
— Но ведь не может же быть, чтобы никто не думал о балансе между автономией семьи и правами человека?
— Не может. Но пока решение проблемы баланса носит у нас характер случайный и кампанейский.
Во-первых, изъятие детей может быть отдельной акцией против конкретной семьи по политическим, экономическим или еще каким-то мотивам. Такие случаи есть, они не массовые — не так много негодяев, которые готовы использовать столь низкие аргументы, — но ужас в том, что закон этому не препятствует, а напротив, делает возможным.
Любой человек может написать заявление в органы опеки и попечительства. С большой вероятностью это приведет семью к катастрофическим последствиям, особенно если родители испугаются, прогнутся под давлением, начнут совершать ошибки и быстро попадут в ситуацию, из которой потом очень трудно выбраться.
Во-вторых, кампанейщина набирает обороты после резонансных случаев. С ребенком случилась трагедия в семье — после этого начинается всплеск проверок всех семей без разбора. Или, например, в регионе нет денег на содержание детей в детских домах, поэтому дается указание по возможности не забирать детей из семей.
Это не имеет ни малейшего отношения к сущности той проблемы, о которой мы говорили.
— Получается, что на баланс автономии семьи и прав человека оказывают влияние причины, лежащие за пределами пути ее решения?
— Да, хаотичные внешние воздействия. Они сами по себе логичные, но систему повергают в хаос. Поскольку закон защиты для семьи не предусматривает, то она становится уязвимой перед кампанией, начатой, например, по инициативе губернатора. Вот он вспомнил свое тяжелое детство, когда его отец бил, и дал указание принимать меры каждый раз, когда родитель отшлепал ребенка. А меры принимаются так, как у нас умеют: это не разговор с родителями о других методах воспитания — это про угрозы, про вызовы на КДН, про отобрание детей.
В другом регионе губернатор, наоборот, ссылаясь на «Домострой», не разрешит забирать детей из семьи за телесные наказания. И какого-то ребенка в семье могут избивать как и сколько угодно, пока он в реанимацию не попадет и в СМИ информация не просочится.
Система держится не на принципах, а на хаотичных кампаниях. И на человеческом факторе, который чаще всего оказывается человеческой дурью.
Людмила Петрановская. Фото Евгения Раздобарина для «Спектра».
Постоцея
— Выходит, нет осмысленного отношения к той проблеме, о которой вы говорите?
К сожалению, нет, слоя осмысленности не существует. И его не прибавляют крики о ювенальной юстиции, о мандаринах. Очень грустно, что любая ситуация, которая могла бы сподвигнуть нас к серьезному разговору, тонет в истеричных воплях.
Вспомним болезненный зеленоградский кейс. Сначала все стороны пришли к консенсусу: произошедшее — недопустимо, так быть не должно. Появился подходящий момент поговорить о процедуре отобрания детей — где-то кто-то все-таки это начал делать. Но в общественном пространстве все утонуло в криках про ювенальную юстицию, во взаимных обвинениях.
Люди, которые пишут простыни в соцсетях про ювенальную юстицию, не имеют представления ни о том, как у нас все реально устроено, ни о том, как что называется, ни о том, какие законы реально действуют, ни о том, что реально угрожает нам и нашим детям. Навести резкость им неинтересно, у них времени нет — есть время только писать длинные пламенные посты.
Любая некомпетентность наказуема. Либо ты включаешь голову и вникаешь, либо попадешь в ловушку — так устроена жизнь.
Между полюсами
— Но как быть дальше? Мне кажется, сейчас уже поняли, что есть случаи, когда ребенка нельзя оставлять в семье, кровной или приемной. А есть случаи, когда работа с семьей, помощь ей многое может изменить, и ребенка можно будет там оставить. Но у нас до сих пор непонятная история вокруг семьи Дель. Или изъятие шести детей у глухонемой матери в Алапаевске. Нижегородская область, в которой детей не изымали, а надо было бы — и в итоге глава семьи зарубил всех топором.
— Нет взвешенной процедуры оценки того, что происходит в семье. Есть полюса: семьи, в которых точно все хорошо, и семьи, где все настолько плохо, что и так все видно. Все остальные семьи — между ними, и как оценивать их — непонятно.
Оценивают на глазок, интуитивно. А должен быть регламент оценки, технология. Нужно смотреть определенные факторы, причем в развитии, в динамике, и на их основании решать более осмысленно.
Что касается случая с Дель, то что там сделало общественную реакцию неэффективной? Та же самая истерика. Линия защиты была выбрана заведомо провальная: мол, семья Дель прекрасная, идеальная, там все пляшут и поют, и вот какие красивые фото, поэтому забирать детей таким образом нельзя. И поскольку всю защиту выстроили на этом тезисе, то у них легко выбили эту табуретку из-под ног, как только выяснилось, что в семье были проблемы.
Надо было говорить не о том, прекрасная или ужасная семья Дель, а о том, что так с детьми и с семьями – нельзя. Ни с идеальными, ни с проблемными – ни с какими. Надо было задавать вопрос, что это за закон, который позволяет увезти ребенка в незнакомое место из детского сада? Что это за правоприменение? Что за поведение сотрудников полиции и опеки? Жизнь всех российских семей не зависит от того, хорошая или плохая семья Дель — она зависит от того, хорошие или плохие законы защищают семью от произвола.
Вместо этого защитники Дель начали с пеной у рта доказывать, что семья прекрасная. СМИ и чиновники начали утверждать, что она ужасная, нарушая все мыслимые рамки и моральные нормы. Все потонуло в этом, вместо того, чтобы обсуждать процедуру. В результате и с семьей все невесело, и дети в приюте, и всему делу семейного устройства нанесен вред, поскольку все приемные родители перепуганы и дискредитированы.
Мысль «вы можете забирать детей у плохих семей, но вы не можете забирать у хороших» — это тупик. Нельзя проводить сегрегацию семей на плохих, которые могут быть бесправными, и хороших, которые имеют права – но только пока идеальны. Забирать детей таким диким образом нельзя ни у кого.
Вот и получается, что общественная сила, которая могла бы защищать семьи, требуя изменений практики и уменьшения произвола чиновников, откровенно вредит делу. Определение сильных и слабых сторон конкретной семьи — не тема для публичного обсуждения, для этого должна быть процедура оценки специалистами на условиях конфиденциальности. Что бы в семье ни происходило, родителям и детям еще жить дальше — и информация о них не должна разглашаться. Оценка семьи никогда не должна быть публичной ни в какой мере. Публичным должно быть обсуждение правил, принципов, законов, процедур.
— Возможно ли выработать внятные нормы для сотрудников опеки, по которым станет понятно, как действовать в той или иной ситуации?
— Совсем все понятно сотрудникам опеки не будет никогда — какие бы нормы не выработали. Семьи, отношения, люди – все это очень сложно. Но совершенно точно всю свою работу они могут делать более осмысленно и упорядоченно. Это то, что может быть сделано, — это делается в европейских соцслужбах, где сотрудников долго обучают, где их знакомят со всевозможными процедурами и протоколами, где доносят до них понимание, почему ими нельзя пренебрегать.
Договориться, а не погулять в белом пальто
— Что нужно поменять в законодательстве?
— Законодательство в семейной сфере у нас в принципе непродуманное и сырое, содержит грубые и слишком обобщенные утверждения. Оно требует очень серьезной доработки.
— Как эта доработка вообще должна происходить? Могут ли простые граждане требовать общественного обсуждения, изменений законов?
— Конечно, могут. И общественного обсуждения, и внесения изменений в Семейный кодекс и в другие законы. Жаль, что у нас нет никакой серьезной ответственности депутатов перед избирателями — многие важные законы годами могут не рассматриваться. Остается на уровне общественного обсуждения требовать их движения.
— Реально ли вообще договориться и изменить систему? Ведь будут люди, которые встанут на диаметрально противоположные позиции и начнут ругаться.
— Все реально, если будет цель договориться, а не погулять в белом пальто. Да, полемика может быть — но это должны быть осмысленные споры, обсуждение приоритетов и ценностей. Например, сложная дилемма, что важнее — привязанность к родителями или безопасность ребенка? Где тут грань?
Должны происходить разборы конкретных случаев по существу. Каждый кейс заставит глубже вникнуть в проблему, на основании этого внести какие-то уточнения.
Если дело разбирается на уровне принципов и подходов, то это возможность либо убедиться, что мы идем в правильном направлении, либо обратить внимание, что что-то еще не предусмотрели. В жизни так и происходит — пока ты с чем-то не столкнешься, не узнаешь, как действовать.
И так нужно возвращаться к обсуждению, пересмотру норм и протоколов каждый год. Конечно, это сложно и скучно, не так увлекательно, как перетирать семье кости в публичном пространстве.
Увидеть топор
— В каких случаях ребенка действительно надо забрать, а когда забирать не надо?
— В случае прямой угрозы жизни и здоровью ребенку его забирают из семьи. Когда ты видишь, что за ребенком кто-то бегает с топором — это и есть прямая угроза жизни и здоровью. Когда младенца одного запирают дома. Когда голодом морят. Когда избивают. Когда сексуально используют. Это не про простыни и мандарины точно.
— Вот мы с вами сидим и разговариваем, а я только что в окно видела, как отец посадил на переднее сиденье грузовика маленького ребенка и, не пристегнув его, уехал. Это прямая угроза жизни и здоровью? Мне лично кажется, что прямая.
— Тут вопрос в том, является ли эта ситуация основанием для того, чтобы забрать ребенка у отца?
Если сотрудники ГИБДД поймают папу в грузовике с непристегнутым ребенком на переднем сиденье, то оштрафуют. Возможно, сообщат в социальные службы и те проведут беседу. Папа сделает выводы и больше так поступать не будет, купит детское автокресло. Это одно развитие ситуации. Но если папа заявляет, что возил и будет возить, или от всех скрывается, или там, кроме отсутствия автокресла, отсутствует вообще забота о безопасности ребенка, и он может, например, на улице гулять один в ночи, это другая ситуация. Надо работать и выяснять.
Где учат на соцработника?
— Правильно ли я понимаю, что сегодня нет централизованной системы подготовки кадров для органов опеки, где часто работают люди без юридической, психологической, педагогической подготовки?
— В большинстве своем сотрудники опеки имеют либо педагогический, либо юридический диплом. Но проблема в том, что работать в органах опеки и попечительства не учат ни в юридических, ни в педагогических вузах.
Фото: Sputnik / Виталий Аньков
— А как люди с отсутствием понимания того, как работать с кризисными семьями, могут принимать верные решения? Как их надо готовить к такому?
— Органы опеки и попечительства контролируют исполнение законов. Как контролирующий орган, опека не может выполнять роль установления контакта, хелперской поддержки, тонкой диагностики – это просто невозможно ни по уровню подготовки, ни по времени.
Этим должны заниматься другие люди, которые умеют проводить оценку, у которых есть время установить с семьей контакт, у которых есть способы оказывать помощь.
Нужно, чтобы контролирующие и помогающие функции были разведены. Хелперское, помогающее начало сейчас представлено очень узко, только материальной помощью, всякими бесплатными путевками в детские лагеря и на елки. Правда, с подготовкой специалистов-хелперов все тоже слабо.
Есть еще странные структуры типа комиссий по делам несовершеннолетних, которые занимаются тем, что вызывают родителей и ругают их. Для Европы, кстати, это немыслимая ситуация — чтобы целая комиссия собралась для пропесочивания взрослого человека.
Любопытно, почему наши защитники автономии семьи не воюют с реально существующими и часто унижающими родителей КДН, а воюют с мифической ювенальной юстицией?
Создать альтернативную жизнь
— Какая может быть реальная и работающая альтернатива изъятию? Что подсказывает зарубежный опыт? Что делать, если не изымать ребенка из кризисной семьи?
— Во многих странах шли более-менее по тому же пути, по которому идем сейчас мы. Сначала детей забирали, помещали в учреждения, потом осознали, что учреждения — это плохо. Потом начали перемещать детей из условно «плохих» семей в условно «хорошие». В конце концов пришли вот к чему: самое лучшее, что можно сделать для детей — не заменять им родителей, а восполнять родительский ресурс. Это проще, дешевле и лучше для ребенка и семьи: с одной стороны, работать с семьей на прокачку ресурса, с другой — добавлять ресурсности извне.
К примеру, в неблагополучном районе, где плохая социальная обстановка, где люди много пьют и плохо заботятся о потомстве, самое лучшее, что можно сделать — открыть там по-настоящему хорошую школу, которая не будет закрываться до позднего вечера. Нужно сделать так, чтобы в этой школе детям было чем заняться, чтобы хорошие учителя выстраивали с этими детьми доверительные отношения. Такая школа — своего рода оазис альтернативной жизни. Если школу сложно и дорого – хотя бы игровые центры, какие-то места, куда дети могли бы приходить и развиваться в безопасности, в интересной среде, где бы работали люди, которые могли бы рассказать родителям, какие у них интересные дети, как о них лучше заботиться, как растить без насилия.
Дети, растущие в «проблемных» семьях, не знают, что где-то может быть иначе, воспринимают свою семью и жизнь в ней как норму. Но если они окажутся, хотя бы на какое-то время, в другой среде, это даст им шанс, не разрывая связи с теми взрослыми, которых они любят, увидеть что-то еще.
Мы не взламываем семью, не нарушаем ее автономность, не травмируем людей потерей отношений, но при этом показываем ребенку альтернативу, даем ему ресурс выбраться из-под давления среды. Да, какие-то дети этим не воспользуются, а для каких-то — это будет шанс. Мы не имеем права ребенка запирать в его среде, отдавать его на заклание травмам или заболеваниям его родителей — у него должна быть возможность жить иначе. Но отнимать у него его жизнь и его семью мы тоже не имеем права.
Например, тут могут помочь дневные приюты для детей, типа продленки, где можно помыться, сделать уроки, поесть нормально, а вечером вернуться в свою семью и не расставаться со своими родителями. Или когда-то переночевать, если дома плохая обстановка. Это должно быть место с открытыми дверями, куда не нужны сотни справок. Это должно быть место, куда ребенок может прийти и восполнить ресурс, но также может и вернуться домой. А у нас пока все подобные учреждения закрыты, окружены забором, оттуда детей стараются не выпускать во внешний мир.
— Бывает, что родителям просто не хватает ресурса справиться с детьми, например, когда их много, а уровень доходов низкий и родственников нет. Как быть тут?
— Тут разумной мерой мог бы стать социальный патронат, или, говоря проще, государственная няня. Обученный человек, который мог бы приходить в семью на два-три часа, помогать с уроками, с организацией быта, с оформлением документов или походами к врачам. У нас же пока предлагался только социальный патронат как контроль под видом помощи. А это бессмысленная и даже вредная трата ресурса общества.
Если бы социальный патронат был хелперством в чистом виде, то это могло бы стать реальной помощью семье: покормить детей, организовать их на уборку, дать маме выспаться, поддержать ее психологически. Это на порядок дешевле, чем содержание ребенка в учреждении или приемной семье, и это намного гуманнее — не надо никого ни с кем разлучать.
Дети растут — и это хорошо, время работает на нас. Пока ребенок маленький и беззащитный, можно тактично войти в семью, поддержать его и родителей. У ребенка будет возможность более или менее нормально развиваться, учиться, лечиться. Он продержится, а потом вырастет, так или иначе воспользуется полученным ресурсом.
Но для того, чтобы это организовать, нужно мыслить в другой парадигме, без примитивного противопоставления: «хорошие — плохие семьи», «наши — не наши», «отобрать — оставить», «влезть в семью сапогами — оставить как есть, и гори все синим пламенем».
Тяжелее, чем смерть родителей
— Что происходит с ребенком, которого забирают из семьи? Как это на нем сказывается?
— Чем меньше ребенок, тем меньше для него разница между потерей родителя в результате смерти и потерей родителя в результате отобрания. Он переживает глубокое горе, и мысль, что мама где-то есть, не утешит младенца. Тем более общение часто не только не поддерживается, но и пресекается.
Если ребенок осознает, что его забрали, что его родители «плохие», он переживает потерю огромной силы, увеличенную стыдом и виной. Для него это может оказаться даже тяжелее, чем смерть родителей.
Ведь в случае смерти мамы или папы, у ребенка может остаться его дом, его бабушка, его собака, его кошка, его класс, его двор — и все это поддерживает, когда значимый человек уходит. Если ребенка забирают из семьи, он теряет все — весь свой мир полностью. Для взрослого человека это можно сравнить с попаданием в СИЗО. Ты лишаешься всего сразу: права на свои привычки, на свою одежду, на любимую еду, на любые контакты, но объятия близких. Ты полностью во власти чужих людей, и когда это кончится — непонятно.
В Европе, в большинстве случаев, если ребенок попадает в приют, на следующий день к нему могут прийти друзья, соседи, учителя — и это приветствуется. По европейским протоколам, ребенка не забирают без любимых игрушек, книжек, одеяла. Там это стараются сохранить, стараются, чтобы он продолжал ходить в ту же школу, чтобы мог общаться с друзьями. Если ребенок не боится родителей (а такие случаи все же единичны), то им будут разрешать с ним видеться ежедневно. Если уж вдруг в жизнь ребенка ворвалась беда, если ему нанесена травма, стараются сохранить его мир по максимуму.
У нас же после того, как ребенка забрали, с ним прекращаются все контакты, к нему часто невозможно попасть ни родителям, ни родственникам, ни друзьям. Его забирают без вещей из привычного мира — без игрушек, одежды, портфеля, книг.
Обратился за помощью — потерял ребенка
— Семья, которая чувствует, что ей не хватает ресурсов, мать, которая дошла до ручки, куда-то у нас может обратиться за помощью?
— Куда-то может, но осознавая, что такое обращение может быть чревато самыми непоправимыми последствиями, если только это не какая-то конкретная помощь — льгота или направление в детский сад. Но если у мамы, например, депрессия, зависимость, травма, то она рискует после того, как обратится за помощью в государственные службы, потерять детей.
В лучшем случае ответят: «Сходите к психологу». Может, мать и решилась бы пойти к психологу, но вдруг ей не с кем оставить ребенка? Или нет постоянной регистрации и страховки? Или она просто не знает, куда обращаться? Когда человек в беде, препятствием могут стать мелкие, технические вещи, которые человек в состоянии «дошел до ручки» сам вряд ли преодолеет. Специалиста, который мог бы вести его, составить вместе план выхода из кризиса и помогать на всех этапах, социального работника, у нас в системе не предусмотрено, не существует. У нас социальный работник — это тот, кто носит бабушкам хлеб и кефир. Это низкооплачиваемая работа, не требующая подготовки.
Западные социальные службы, наоборот, заточены на ведения случая. Там всегда есть специалист, отвечающий за процесс. Там социальных работников учат в университете устанавливать контакт, сохранять баланс между поддержкой и тем, чтобы человек не сел на шею. Это сложная работа, это искусство, этому необходимо учиться годами, а потом постоянно доучиваться.
Обойти грабли
— У нас получилась ужасно грустная картина. Понятно, что это — наша реальность. Но что с ситуацией делать, как ее менять? Как могут помочь в ее исправлении СМИ?
— СМИ могут писать об этом, фокусируясь на необходимости создания четких процедур, протоколов работы с семьей, на необходимости менять законы. Не надо обсуждать и осуждать семьи.
У нас сложилась очень сложная ситуация в публичном поле — главенствует антиевропейская, антиамериканская риторика. Внешнеполитические спекуляции переносятся в поле социальной работы, где как раз нам бы очень пригодился их опыт, их технологии: там уже наступили на многие грабли, осмыслили свои ошибки и создали работающую систему. Все это очень мешает процессу обучения специалистов, заставляет изобретать велосипеды и очень замедляет развитие всей сферы. А ведь ошибки и низкое качество решений в этих вопросах – это чьи-то жизни, чьи-то судьбы. Неужели «патриотическая» риторика важнее?