Протоиерей Игорь Прекуп
Двадцатый год как священник, а только сейчас подумалось: почему «Петров»?
Если это пост, приготовительный к дню свв. Первоверховных апостолов Петра и Павла, то ему бы Петро-Павловским надо называться?..
Да, я в курсе, что другое его название «Апостольский», но если уж по именам… Не знаю, то ли влияние латинского богословия, с точки зрения которого апостолу Петру вменяется исключительная миссия и особый статус, то ли еще что повлияло («Петров», конечно же, удобопроизносимей, чем «Петро-Павловский»), но я не в курсе.
Почему-то имена Первоверховных Апостолов визуально ассоциируются у меня с известной картиной Эль Греко. Не знаю, почему. Скорее всего, потому что живопись очень хорошая. Сама по себе. Безотносительно к самим Апостолам.
Доменико Эль Греко. Апостолы Петр и Павел. 1587–1592
Безотносительно, потому что великий мастер не передал, по-моему, парадоксальности их единства.
Единство чувствуется, и это, безусловно, самое главное, но если бы ему удалось показать их «разность», в сочетании с единством, то не только художественное, но и духовное достоинство картины было бы совсем иного уровня.
Немудрено быть единым с тем, кто с тобой не только одной крови, но и того же уровня социального, интеллектуального, того же психологического типа, возраста, наконец…
А у них, разве что, кровь. В остальном абсолютно разные люди: и по возрасту (Савл, будучи юношей, стерег одежды тех, кто побивал камнями прмч. архидиакона Стефана, а Петр уже был зрелым мужчиной), и социальному и интеллектуальному уровням (Петр – простой рыбак, Павел – наследственный римский гражданин, потомственный фарисей, получивший блестящее образование), по своему религиозному пути (Петр, будучи призван Христом, становится Его учеником раз и навсегда, хотя по малодушию и отрекается, но тут же раскаивается и горько стыдится этого поступка всю жизнь; Павел призывается Христом, «будучи неумеренным ревнителем отеческих преданий» (Гал. 1; 14), направляясь в Дамаск с целью «гнать Церковь Божию и опустошать ее» (13)).
Жаль, что у Эль Греко эта «разность» не отражена, потому что единство Первоверховных Апостолов – свидетельство типично церковного единства, характеризующегося гармоничным сочетанием не уничтожаемых, а преодолеваемых противоречивых «особенностей». Все то, что не относится к сущности человека (возраст, пол, расовое, национальное и сословное происхождение, социальный статус, характер, внешние данные, развитие духовное, интеллектуальное, физическое и т.п.) – это хотя и не «безразличное», как у стоиков, но, все же, не более чем «особенности», которые, однако, часто становятся непреодолимыми препятствиями в отношениях между людьми, не объединяемых любовью во Христе.
«Все мне позволительно, – рассуждает апостол Павел, – но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6; 12), – уточняет он, как бы давая нам некий алгоритм поста.
Все эти биохимические классификации да кулинарные хитросплетения, которыми забиты стеллажи православных лавок, как-то не о том… Можно на одной растительной пище захлебнуться гурманством, а можно и, формально нарушая пост, не согрешить – все зависит от внутреннего состояния.
Гортанобесие, например, как, впрочем, и чревоугодие, не так уж зависят от мясо-молочного компонента. Бывает, что человек вынужден есть мясо, независимо от того, какое время на дворе: пост – не пост, а у него режим и диета. Если он относится к уставному послаблению по немощи, как к поводу с чистой совестью стряхнуть с себя «бремена неудобоносимые» – это одно. Если же сознает, что, вынужденно отказываясь от соблюдения поста в пище, он лишается важного средства духовного оздоровления, и старается сводить это, хотя бы и не вменяемое в грех, отступление от церковной нормы до минимума, по возможности не увлекаясь ликованием плоти (лучше сказать, не давая себя увлечь) – это совсем другое.
Все позволительно, потому что все чисто. Другое дело – полезно ли? А вот на этот вопрос каждый должен к своей совести прислушаться. Полезно ли пренебрегать церковными установлениями? Вопрос риторический.
Фото: MikaV, orthphoto.net
Но можно и с противоположной стороны посмотреть. Позволительно ли мне брать на себя большие нагрузки, не сообразуясь ни с физическими возможностями, ни с проблемами, которые у нас уже есть со здоровьем, ни со своей страстной натурой, которую чрезмерно злить не надо (и не только потому, что страсти в нас глубоко укоренены, а еще и потому, что чрезмерность от гордости, а из-за гордости благодать отступает и не только дополнительных сил нет, но и те, которые раньше были, куда-то делись…), ни с мнением духовника?
Позволительно-то оно, позволительно, только вряд ли полезно. Стоит рассудительно подойти с этой точки зрения и никаких рискованных и душепагубных «подвигов» не будет.
Отдельный вопрос – наша зависимость от того, что становится для нас значимым по мере «вхождения во вкус». Ничто, – заметьте, – «ничто не должно обладать мною».
Все то, что дано нам в качестве средства, не должно превращаться в самоцель, не должно становиться нашим идолом и источником наслаждения. Банальные слова?.. Быть может.
Если иметь в виду «пищу и питие», которые неважны для Царства Божия, тогда, конечно, все это жевано-пережевано. А если взглянуть с другой точки зрения?
Ведь «подсесть» можно и на что-то отнюдь не низменное: не на тупые развлечения, не на всякие животные удовольствия, нет… Можно стать пленником своего дара (поэтического, музыкального, художественного – далее можете продолжить по своему усмотрению), а можно стать «невольником чести» (всё видя сквозь призму людских мнений, бытующих представлений о почетном и постыдном, будучи не в состоянии мыслить в категориях Евангелия, не боясь, «что люди скажут»), или, обоснованно восхитившись прекрасной идеей, позволить ей захватить душу и стать фанатиком, плодами деятельности которого, согласно непреложному закону революции, будут пользоваться негодяи.
Впрочем, есть и более тонкие варианты: «подсесть» можно и на благодатные переживания… благодатные без всяких кавычек! Не надо обольщаться, думая, что истинные религиозные переживания для бесов – что для человека нервно-паралитический газ. Благодать для них смрад, но тут и степень «смрада» разная, и «устойчивость» к благодати разная у них. В прелесть ведь тоже не сразу люди впадали. Этому предшествовал какой-никакой реальный духовный опыт.
Так вот один из опаснейших моментов аскетической жизни – искушение «духовным сладострастием». На самом деле очень непросто определить, когда человек уже не столько заботится о чистоте своей души, о ее богоугодности, сколько о переживаниях, свидетельствующих об этом, вернее, о переживаниях, которые, по идее, указывают на душевную чистоту и духовное здоровье, хотя, на самом деле, это вовсе необязательно так.
Нравится человеку молиться, например. Вот, как определить, в какой момент он уже не столько к Богу стремится, сколько к упоительным состояниям мира, глубокой приобщенности истинной реальности? А ведь это всё так хрупко… Так легко замутить эту гладь! А вокруг столько искушений… Причем, что интересно: нынешнее поколение прельщенных – начитанное!
Если в XIX веке наивный душевный сластолюбец пускался в подражания западным образцам, впадая в сентиментальные состояния, «фантазируя под канарейками в зимнем саду», то нынешний – грамотный, он знает признаки прелести, он эту симптоматику изучил «от и до», и не позволит ей проявляться, давая повод (в первую очередь, самому себе) подозревать у себя духовную болезнь.
Зная, например, что прелесть проявляется в восторженности, резкости суждений, в осуждении всех и вся, раздражительности и встревании повсюду со своим мнением, он постарается этого всего избегать не только на уровне внешних проявлений, но так, чтобы самому за собой не замечать ничего подобного. Он будет мыслить и вести себя так, чтобы себе же не дать повода усомниться в истинности собственного духовного пути, не выбора, не конфессиональной принадлежности – об этом речи нет, в данном случае, а именно своего пути своего внутреннего состояния.
По виду, и не только со стороны, но и со своей же точки зрения, он мирен и смирен, молитвен и кроток; он настолько уверен в чистоте своих намерений, в сверхценности своих «духовных» переживаний (никаких восторгов, а то как бы не распознать примесь чуждую! – все сдержанно, приглушенно, размеренно и… тем более упоительно, как любая сдерживаемая страсть!!!..), что с легкостью сделает подлость, слицемерит, пройдет мимо чужой беды – а как же?.. Он ведь мудрый: не попадается на дьявольские уловки, из-за которых может потерять «мирное устроение духа». Его не обманешь соблазнами «падшего добра»!
И подлость свою он оправдает и обоснует выдержками из Писания и Отцов. Да так виртуозно, что и в самом деле получается, никакая это не подлость и не лицемерие, а самая что ни на есть дистиллированная праведность, помышляющая о горнем, руководствующаяся высшими соображениями о благе Церкви, а потому недоступная одержимым плотским мудрованием.
Согласно такой «мудрости», в притче о милосердном самарянине нет отрицательных героев (впрочем, вряд ли он себе в этом признается; из святоотеческих толкований ему известно, кто есть кто). Каждый хорош по-своему, каждый поступил правильно: священник и левит не уклонились от своих путей, не осквернились ни контактом с иноверцем (да еще и врагом), ни кровью его не перепачкались, и вообще, эти самаряне: с паршивой овцы – хоть шерсти клок, как говорится. Если остановился, погрузил и отвез в гостиницу, значит, в отличие от священника и левита, никуда не торопился, да и терять ему нечего было, он же не связан правилами ритуальной чистоты, да и бесы их, неверных, не искушают, потому они и творят добро с легкостью… Вот так, пожалуй.
Да, несколько гиперболизировано, только от этого не менее правдиво. К сожалению, такова реальность. Если человеком начинает обладать что-то, он маму родную продаст, чтобы не лишиться того, что им, как это ни странно звучит, обладает.
То же и с «духовным» сладострастием: лишь бы не лишиться того, что обеспечивает упоительное состояние. Если этому угрожают муки совести, что проще: поступить по совести или обмануть ее? Поступить по ее подсказке – риск втянуться в длительные неприятности, которые точно мира и покоя лишат надолго.
И тут услужливая память вылавливает слова прп. Серафима: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся». О! Ja-ja! Я это делаю ради спасения других, не ради собственного комфорта, но исключительно заботясь о других, о тех, кому я не смогу помочь, если из-за одного человека, который оказался не в том месте и не в то время, потеряю мир, стану вместилищем страстей…
Быть может, в его сознании всплывет евангельский образ пастыря, оставляющего в горах девяносто девять овец и отправляющегося на поиски единственной заблудшей, но он феноменально легко отмахнется от этого явно искусительного помысла (он ведь тревогу вызывает, а всякое дерево, как известно…), объяснив его лишь тем, что Господу было угодно показать, как Он заботится о грешниках и радуется о каждой заблудшей душе… причем тут мы? Давайте тогда начнем бесов изгонять и мертвых воскрешать! Это что – тоже пример для подражания?! Мы что, сектанты какие?!..
Нет, мы не сектанты. Мы хуже. Мы нехристи. Ибо Христово учение толкуем по-фарисейски. Господь обличал фарисеев, что они своим преданием устранили заповедь Божию (Мф. 15; 3 – 9).
Дело не только в том, что это предание было не священным, что это было «их» предание, а в том, что им подменяли заповедь Божию. Не в том их грех был, что они руководствовались раввинистическими поучениями, а что пользовались ими вопреки букве и духу Закона и Пророков.
Фото: serg-alexander, orthphoto.net
Так ведь и у нас то же самое: предназначенное к истолкованию и укреплению заповедей мы используем, чтобы выскользнуть из-под их ярма.
Каноны, богослужебный устав, всевозможные чинопоследования и установления – все это предназначено для прочтения и осуществления в контексте евангельских заповедей, но нам удобнее наоборот.
Это «удобство» (именно оно, а не какие-нибудь целенаправленные сатанинские замыслы), вернее, страстное нежелание лишиться его, ослепило, в свое время, многих иудеев настолько, что они не узнали в избитом и оплеванном Иисусе предвозвещенного Пророками Мессию, в Котором не было «ни вида, ни величия…
Он был презрен и умален между людьми, – рассказывает о Нем Исаия, – муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его… Мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши» (Ис. 53; 2 – 5).
Пост – средство освобождения нашего естества от того, что пытается нами «обладать».
Но, благодаря свободной воле, мы всё, что угодно из данного нам Богом во благо, можем обратить себе на погибель. В том числе и пост, если его правила начинают нами обладать настолько, что мы теряем из поля зрения цель поста: свободу от страстей; от всех, не только плотских, но, в первую очередь, душевных, ибо, насколько душа важнее тела, настолько душевные грехи пагубнее плотских. Свободу, но не как самоцель, а как условие добродетели, из которой высшая – любовь. Высшая и раскрывающаяся в полноте как венец всех добродетелей, но с самого начала жизни по вере действующая как жизненный нерв и критерий истинности всех наших мотивов и целей.
«Какое приобретение от поста, молитвы, бдения, когда нет мира и любви и прочих плодов духовной благодати, какие перечисляет святой Апостол?» – риторически вопрошает прп. Макарий Египетский.
Этими словами нисколько не принижается достоинство поста и молитвы. Указывается лишь на их служебное, вспомогательное значение.
«Иоанн Богослов говорит: „Сего ради явися Сын Божий, да разрушит дела диаволя“ (1 Ин. 3; 8). Дела же диавола, – учит прп. Симеон Новый Богослов, – суть всякий грех – зависть, ложь, лукавство, ненависть, вражда, злопамятство, клевета, гнев, ярость, гордость, тщеславие, немилосердие, лихоимство, хищение, неправда, похоть злая, спорливость, бранчивость, задорность, пересмешки, клятьбы, богозабвение, бесчеловечие и всякое другое зло. Итак, тем, кои именуются христианами и делают такие дела диавола, что пользы от того, что они именуются христианами, когда явление Сына Божия не разрушило в них этих дел диавольских? Если кто скажет, что некоторые из таковых изъясняют Божественные Писания, богословствуют, проповедуют православные догматы, да ведает, что не в этом состоит дело Христово. Иоанн Богослов не говорит: «Сего ради явися Сын Божий», да богословствуют и да православствуют некоторые, но „да разрушит дела диаволя“».
Плод – цель любой деятельности, у каждой – свой. Соответственно и у поста должны быть, как сказано выше, «мир и любовь и прочие плоды духовной благодати». Пост, соблюдаемый жестко, может оказаться бесплодным; пост, смягченный по немощи (объективно, а не в угоду своим страстишкам), если он соблюдается со смирением и старанием хранить себя на путях заповедей, может принести сторичный плод.
Читайте также: