Петровна
Идея хотя бы частично пройти с ней тот путь, который она проходит с ранеными детьми с Украины, отправляющимися в Москву на лечение, родилась почти сразу, когда мы обсуждали в редакции эти репортажи. Речи о том, чтобы я поехала с Елизаветой Петровной непосредственно в Донецкую область, не шло, но мы решили, что я сяду с ней на поезд в Ростове-на-Дону и доеду до Москвы. Я связалась с МОО «Справедливая помощь», рассказала Наталье Авиловой, пресс-секретарю «Справедливой помощи», о нашей идее, всячески подчеркивая, чтобы меня учитывали как дополнительные рабочие руки. Мы быстро и легко договорились, я купила билет на самолет и на поезд, которым Доктор Лиза с детьми должна была возвращаться в Москву, и вылетела в Ростов.
К этому моменту Елизавета Петровна многократно возила в Москву детей из Донецкой области — этот рейс был для нее тридцатым. Это были дети, которым, в силу проблем с оборудованием, персоналом и медикаментами, не могла быть оказана помощь дома. И каждый рейс, несмотря на то, что технология к тому моменту уже была отработана, был непростым и, как я понимаю, непредсказуемым.
Мы встретились утром возле вокзала в Ростове, под проливным дождем, перед посадкой группы МОО «Справедливая помощь» в поезд.
Первое, что меня поразило, - это то, что Доктор Лиза такая маленькая.
Она спрыгнула с подножки автобуса — прямая, энергичная, оглядела быстрым хозяйским взором привокзальную площадь, где, как оказалось, несколько небольших групп людей ждали, так же, как и я, их автобус, и на площади как будто заработал отлаженный механизм.
Оказалось, что встречающие (они же провожающие) — это волонтеры, которые приехали специально, чтобы посадить Елизавету Петровну с детьми, мамами и сотрудниками на поезд и снабдить их едой в дорогу. Помню маму с мальчиком лет двенадцати, помогавших носить вещи. Помню еще одного волонтера — он представился как «ополченец Юра». Коротко рассказал о себе: боец казачьей национальной гвардии, принимал участие, два ранения, контузия. И добавил:
— Тем, кто участвовал, не надо объяснять, кто такая Доктор Лиза. Неделю назад мне позвонили друзья оттуда, сказали: едет Лиза, везет детей. И я сказал своим работодателям: все, в четверг я не работаю.
Кроме того, к подъехавшему автобусу и машине скорой помощи, на которой везли лежачего, сразу подошли вокзальные служащие, и было видно, что они давно знают Доктора Лизу и ее коллег, что они рады ее видеть и готовы сделать все что угодно, чтобы помочь ей сесть в поезд. Волонтеры получили жилетки и косынки «Справедливой помощи», благодаря которым легко и без досмотра проходили на перрон с вещами.
Таская вместе со всеми на перрон сумки, я думала о том, что Доктор Лиза дает возможность людям делать добро, принимать участие в чем-то, что они считают важным, чтобы не было этого убийственного ощущения «вокруг происходит что-то плохое, а я ничего не могу с этим сделать». И сама она принимает эту помощь как нечто естественное, потому что для нее самой помогать — неотъемлемая часть жизни, потребность, ее смысл.
Волонтеры привезли коробки с едой, которой сразу заполнили крошечное проводницкое купе, где должен был ехать Андрей Пруцких, представитель МОО «Справедливая помощь» в Донецкой области, бывший министр здравоохранения ДНР. Эта еда была приготовлена в полном соответствии с детскими больничными нормами, расфасована по контейнерам и превосходила необходимое количество раза в три. И все равно Елизавета Петровна переживала, что всем не хватит, и отказывалась есть, пока Андрей с Николаем Беляковым, еще одним сопровождающим из «Справедливой помощи», не поклялись, что все накормлены.
Когда все были устроены, всех осмотрели, накормили и раздали инструкции, я взяла диктофон и пошла к ней в купе:
— Елизавета Петровна, с вами сейчас можно поговорить?
Доктор Лиза сразу поскучнела, но согласилась. Я хорошо знаю эту скуку в глазах людей, которые занимаются чем-то действительно жизненно важным, при виде диктофона, поэтому начала с места в карьер:
— Андрей Пруцких рассказывал, как вы с ним познакомились. Он с такой нежностью говорил о том, как вы на него наорали…
Елизавета Петровна заулыбалась, завспоминала, и мы разговорились — о войне, об этих поездках с детьми, о том, что она нормальный человек и ей, конечно же, бывает страшно, — например, когда обстрел, — но особенно страшно, если их автобус с детьми обгоняет танк или машина с надписью «Разминирование»…
Запомнилось, как, пока мы общались с Андреем в купе, рядом с титаном появился ребенок со стаканом — его послали за кипятком, и Андрей подскочил — где мама? Мы развернули ребенка, я встала, чтобы отнести им чай, но Андрей посадил меня на место: мол, это дети больные, а мамы здоровые, а так они привыкают ездить на чужой шее и ноги свешивать, пусть сами ходят. В разговоре с Елизаветой Петровной я вспомнила этот эпизод и спросила: у вас есть ощущение, что они привыкают ездить на вашей шее? Она посмотрела на меня своими огромными глазами и ответила:
- Вы знаете, я полтора года бываю на войне, а они там живут. Я принесу им что угодно, если им от этого станет легче.
…Главное, что поразило — это то, как Андрей и Николай, два ее верных помощника, говорили о ней: нежно. Елизавета Петровна давно уже спала, а мы с ними сидели и говорили, точнее, они говорили, я слушала и думала только об одном: кем же надо быть, чтобы такие тяжелые, много повидавшие, немолодые, недоверчивые мужики так тебя обожали и служили, как верные псы, чтобы в голосе их была такая нежность и любовь? Я сидела и смотрела на это во все глаза, слушала, как «Лиза» то, «Петровна» се, и думала, что я такого до сих пор не видела. И, вероятно, больше не увижу.
После публикации я продолжала общаться с фондом по разным вопросам — мне передали, что Елизавета Петровна осталась очень довольна публикацией и ждет меня в гости на чай. Мы несколько раз обсуждали этот чай, я обещала привезти пирог, это стало уже почти ритуалом, когда я общалась с фондом, и в конце — «да-да, надо обязательно чай, и непременно с пирогом» — и этот несостоявшийся пирог — первое, о чем я подумала, когда узнала о произошедшей трагедии…
День, когда Елизаветы Петровны не стало… очень странно это писать, потому что я до сих пор, если честно, этого еще не осознала… так вот, это был очень длинный день, когда меня разбудили звонком с вопросом, нет ли у меня новостей о Докторе Лизе, и когда я тупо спросила — а что случилось? — мне задали ответный вопрос, который я ненавижу:
— Ты что, ничего не знаешь?
Ненавижу, потому что это всегда значит, что через секунду ты узнаешь что-то ужасное, после чего твоя жизнь станет немного другой…
Мы все с утра надеялись, что она полетела другим самолетом, что вышла на дозаправке, что спит где-то в гостинице и отключила все телефоны. Созванивались, списывались, молчали. Я зашла в ее фейсбук и прочитала последнюю запись — короткий текст о Вере Васильевне Миллионщиковой, основательнице Первого московского хосписа, текст, который она повесила 21 декабря. Прочитала и поняла, что это было прощание:
«Сегодня шесть лет со смерти Веры. Этой конференции — 10 лет. Как сильно изменился мир с тех пор. Как много людей перешло в категорию «бывшие», как много новых друзей появилось из ниоткуда. Спасибо всем, кто с нами рядом. Я жду и верю, что война закончится, что все мы перестанем делать и писать друг другу напрасные, злые слова. И что хосписов будет много. И не будет раненых и голодных детей. До встречи, Вера!»
К вечеру я зачем-то поехала в фонд — знала, что там ремонт, что никого нет, и все равно поехала, не могла сидеть дома. Там, в узком проулке, уже шли толпы людей, там свалившиеся с неба дворники спешно ломали лед, долбили и шаркали по мозгам, там несли охапки цветов, там стеной стояли телевизионщики с микрофонами и камерами, туда без предварительной договоренности приходили люди, среди них вдруг оказывались родные…
Несколько дней после трагедии я не могла работать, не могла писать. И я знаю людей, которые не были близко знакомы с Доктором Лизой или вовсе не знали ее лично, но переживали что-то примерно то же самое — ощущение некоего предела, грани, после которой все пойдет не так. У многих опустились руки.
Нужно время, чтобы прийти в себя, снова поверить в то, что все не зря.
Ведь тысячи накормленных, спасенных, вылеченных, обогретых, утешенных — это колоссальный результат.
Но пока очень тяжело. Очень.
Фото автора