Пианистка Мария Юдина: Какую силу духа надо иметь, чтобы так играть!
По материалам радио «Радонеж»
«Какой же опыт надо иметь, чтобы так играть. Какую силу оригинальных интуиций духа и какую уверенность в их объективной реальности надо ощущать, чтобы создавать такое впечатление простой игрой на фортепиано», — восклицает вместе с героем своего романа «Женщина-мыслитель» Алексей Фёдорович Лосев, потрясённый игрой пианистки Радиной, прототипом которой была Мария Вениаминовна Юдина.
Для тех, кто знал гениальную пианистку, слушал её игру в зале или по радио, это имя навсегда осталось в сердце, настолько мощнозахватывающей была эта игра, по мнению критики не имеющая себе равной в нашем столетии.
Магия грандиозной личности присутствует всегда, особенно в творчестве. Об этом пишет и Лосев: «Она ворвалась насильственно, если не в жизнь мою, то в мой духовный опыт. Она внесла своей личностью целую бурю в мое сознание. Она мне вдруг доказала, что сейчас, вот сейчас, в этой нашей теперешней обстановке, есть что-то такое, чего я не знал, чему я должен удивляться, перед чем страшиться. Она заново открыла то, что я считал для себя давно открытым. Она мне, мне, мыслителю, преподнесла это открытие; мне, философу, утёрла, можно сказать, нос».
Мало кого оставляло равнодушным исполнительское искусство Марии Вениаминовны Юдиной.
В 1921 году она блестяще окончила Петроградскую консерваторию. Вместе с Софроницким стала последней обладательницей старинного звания «лауреат Петербургской консерватории».
Человек, глубоко верующий, Мария Вениаминовна открыто демонстрировала своё православие в безбожном советском обществе. Много претерпела от этого: была изгнана из Московской и Ленинградской консерваторий, лишена концертной деятельности, преподавательской работы.
«Я знаю лишь один путь к Богу – через искусство», — пишет Юдина в дневнике. Она понимала свой музыкальный дар как долг, который нужно вернуть. На восторженную хвалу в свой адрес Мария Вениаминовна отвечала: «А вот это уже не от меня». Это значит, что она отводила себе роль лишь посредника, проводника.
Юдина много играла Баха. Их связь была двухсторонняя: исполнительница искала Баха и нашла его, но во многом оказалась сотворена им, и прожила едва ли не большую часть жизни своей, неся его духовные черты.
Миром в руинах была послеоктябрьская Россия, подобно Германии после 30-летней войны. И если Бах облегчал своим современникам психологический груз военных бедствий, если творчество его стало словом утешения, то он мог утешить также и людей послеоктябрьской России, искавших примирения с жизнью и ощущавших щемящую близость русского 20-го и немецкого 17-го веков. Эта близость не уменьшалась, кажется, ни разу за всё время существования Юдиной-бахианки и, может быть, особенно заметной стала после опустошения Второй Мировой войны. Во всяком случае, Мария Вениаминовна играла Баха поистине пронизывающе в своих концертах 50-х годов.
Об ответственности искусства перед жизнью говорит вся совокупность баховского творчества или баховское послание. А услышать и принять его Юдина сподобилась более всех отечественных музыкантов-исполнителей своего поколения, ибо была готова это сделать.
Разделяла ли пианистка мысль Михаила Бахтина: «Не только понести взаимную ответственность должны жизнь и искусство, но и вину друг за друга»? Полагаю, что разделяла, ибо она была человеком веры. А также, как деятельница христианской культуры, человеком вины. Вина перед страждущими буквально гнала Юдину в блокадный Ленинград, куда попасть было не просто без особых санкций. Попала, наконец, с артистической бригадой в феврале 1943 года. А потом, с июня, пребывала в Ленинграде четыре месяца. Выступала в концертах, играла на радио.
Очищающим и жизнесозидающим переживанием стала для Юдиной блокада. Чувство вины утолилось в реальной помощи блокадникам. И, просветлённая, обрела Мария Вениаминовна силы для поддержания самоё себя в последующие, поздние годы, которые испытывали её жестоко.
«Такая артистка, как Юдина, есть пророк. И место её не на ступенях, а скорее на плоскости, на плоту, где рядом стоят творящие музыку и внимающие ей», — считает музыковед, профессор Леонид Гаккель.
Внимающих Юдина ставит высоко. К слушателю она идет с доверием и любовью, ибо слушатель достоин их. Юдина невиртуозна. Дело не в каких-либо изъянах мастерства, — оно было без изъянов, — а в нежелании отчуждаться от публики, оберегать себя от неё посредством профессионального совершенства.
«Нисхождение было желанным для Юдиной как человека веры: служение малым сим», — продолжает Леонид Гаккель.
И, кажется, только в России музыканты-исполнители искали нисхождения, будучи великими мастерами. Только в России не радели о виртуозности, подымаясь на вершины своей профессии.
Мария Вениаминовна недаром любила русскую фортепианную музыку, отказавшуюся от виртуозности ради эмоционального сближения со своим слушателем.
Искусство Юдиной занимает место в ряду духовных величин. Всё у неё следует единому, избранному ею для себя закону, всё в ней принадлежит символическому типу культуры. Иначе и не может быть у христианского художника, если христианское учение гласит: «да будет всё едино». И чем крупнее музыкант, тем охотнее и полнее мыслит он об одновременном существовании эпох, культур, стилей, о Великом Едином.
Мария Вениаминовна Юдина отдавала невероятно много жизненных сил музыке 20-го века.
«Этот век, как и другие века, находится в непосредственном отношении к Богу», и что «нужно принимать на себя ответственность за всё, что происходит в современной музыкальной культуре, не перекладывая эту ответственность на прошлое», — говорила она.
Общение с музыкой Дмитрия Шостаковича значило сходство судеб, единство морали. Отсюда гениальное исполнительское воплощение его сочинений.
В 1933-1938 годах Юдина выступала со 2-ым фортепианным концертом Прокофьева. Слышавшие свидетельствуют, что это было событие. Исполняла она произведения запрещенного тогда Стравинского, западных композиторов: Бартока, Хиндемита, Мессиана.
В ритме, дыхании, интонациях её игры часто присутствует русское поэтическое слово, по крайней мере, его дыхание и ритм.
«Пламенно любя и боготворя русскую поэзию всех веков, включая нетленную красоту церковнославянских песнопений, я хочу слышать у Шуберта, Брамса, Малера, а также у Иоганна Себастьяна Баха русское слово. Этот русский текст и даёт вокальной литературе её зримую, ощутимую, слышимую всемирность и вечность», — говорила она.
Когда Юдина во время своих концертов читала с эстрады стихи русских поэтов-современников, это не было расточительством и тем более тщеславием начитанного музыканта. Не было это и сознательной культурно-политической демонстрацией. Слово сотрудничало со звуком в поисках смысла вещей, и, кроме того, Юдина обретала себя в воспроизведении слова и звука. И цель общения достигалась при этом вернее: мы читаем вместе, как в музыке, как в искусстве поэзии.
Среди пианистов Юдина выделялась тем, что всю жизнь находила новые откровения в сочинениях классиков. Многое она играла не так как принято, вызывая удивление даже у таких крупных музыкантов, как Нейгауз и Рихтер.
Любое музыкальное произведение она осмысливала с позиций собственного философского прочтения. И творение композитора выходило из-под её рук с отпечатком, так сказать, личностного отношения.
«Об игре Марии Вениаминовны писали, и ещё будут писать специалисты, — говорит её сестра Вера Вениаминовна. – Я приведу только одно её шутливое высказывание. Когда муж спросил, как она играет своим неправильно сросшимся пальцем, Мария Вениаминовна иронически ответила: «Неужели вы думаете, что играют руками? Играют вот чем», — и она постучала себе по лбу».
«Слушание музыки не есть удовольствие, — говорила Мария Вениаминовна. – Оно является ответом на грандиозный труд композитора и чрезвычайно ответственный труд художника-исполнителя. Слушание музыки есть познавательный процесс высокого уровня».
Она возвращала высокую цену искусству музыки. Да, впрочем, во все времена это было задачей выдающихся исполнителей – возвращать музыке её цену. Ибо любая музыка рано или поздно начинает приобретать привкус общего места. Любая музыка: и Бах, и Моцарт, и Шопен нуждается в прибыли жизненных сил, а такую прибыль могут доставить только исполнители. Юдина доставляла её.
Моральная обязанность нашей выдающейся артистки служила славе и достоинству музыки, но также и достоинству слушателя.
Вот что рассказывает о Марии Вениаминовне её ученица Артоболевская: «Она считала, что и законы искусства подчинены стремлению к истине и добру, как бы пребывают в тайной связи с нравственными нормами и законами духа».
Некоторые произведения в её исполнении не только восхищали и представали исполнительскими шедеврами, но являлись как бы окнами в глубины её личности, буквально учили жить. Так исполняла она «32-е вариации» Бетховена, а, наряду с этим крупномасштабным произведением, «Вещая птица» Шумана буквально осталась на всю жизнь в ушах и сердце никогда не забываемой колдовской загадкой по воздействию на её душу.
Что бы она ни играла, её исполнение всегда было естественно, свободно, бескомпромиссно. Она не заискивала перед слушателями, не поступалась ни на йоту своими убеждениями ради того, чтобы угодить публике или облегчить себе достижение признания. Она не отказывалась от самых сложных идей, трактовок ради понятности, так как глубоко верила в то, что истинно прекрасное понятно, что оно может быть доступно всем, кто стремится его постигнуть.
Великие люди, а к ним мы причисляем и Марию Вениаминовну Юдину, с рождением своим приходят в мир людей с тем, чтобы уже не покидать его. Они преображают этот мир силой своего духа, своего гения, своего сострадания.