– Сегодня фигура Солженицына, как кажется, переосмысляется: с одной стороны, готовится масштабная госпрограмма столетнего юбилея, с другой стороны, главред «Литературной газеты» Юрий Поляков и его единомышленники пытаются Солженицына «девальвировать». С третьей стороны, Захар Прилепин пишет «не отдадим либералам», а до этого сам же летом говорил, что, мол, в «Архипелаге» про Соловки ложь.
– Не соглашусь я тут с Вами совсем. Не будет фигура Солженицына переосмыслена ни в ближайшее время, ни в отдаленное. Те, кто его любят – а я себя отношу к их числу – тех ничто не заставит их от этой любви отказаться. Те, кто не любят, вряд ли полюбят. Разделение уже произошло, Александру Исаевичу не суждено было стать консолидирующей фигурой при жизни, не для него это предназначение и сегодня. Может это и нехорошо, но это так.
Но как бы кто к нему ни относился, для всех очевиден масштаб этой личности, ее неотменимость в русской литературе, ее неизбежность, а также роль, сыгранная Солженицыным в нашей истории. Эту роль можно по-разному оценивать, но невозможно отрицать либо замолчать. И потому ни о какой «девальвации» речи быть не может.
– Не кажется ли вам, что представители различных общественно-политических позиций пытаются сейчас сделать Солженицына «своим», как-то использовать?
– Он не тот человек, которого можно использовать. Ни коммунистам это не удалось, ни их нынешним наследникам. Ни либералам, ни националистам, никому. Он внепартиен. В этом его сила. Меня в этой истории другое удивляет. Почему-то сегодняшние противники Солженицына, точно так же, как и их предшественники в советские времена, не могут, не умеют ненавидеть его честно, бороться с ним без шулерства. Почему-то опять, как и в годы советской травли, все строится на лжи, на клевете. А ложь – это прежде всего признак бессилия. С таким подходом ни Солженицына не свалить, ни советскую литературу не защитить.
Думаю, нечто подобное и почувствовал сильный Прилепин, которого Солженицын искренне раздражает, злит, но в то же время Захар его и либералам не отдаст, не позволит, чтобы Сванидзе Солженицына защищал, и это честное, молодое, горячее, ревнивое чувство, а вот про нынешнего главреда «Литературки» такого не скажешь. Тут что-то беспомощное…
– Какое место, на Ваш взгляд, должен занимать Солженицын в русском литературном пантеоне? На своем ли он месте сейчас?
– Ну а кто эти места распределяет? Литгазета? Союз писателей? Какой? У нас их много. Вот попробуйте представить русскую литературу без Солженицына. Скучно же будет. Пресно. Сейчас я пишу книгу о Шукшине, и меня поразило – я этого раньше не знал – как ценил, как уважал Василий Макарович Александра Исаевича. А ведь у Шукшина был невероятно жесткий счет к писателям-современникам. Другое дело, что сам он не пошел солженицынским путем, но он внимательно следил за Солженицыным, читал его, в том числе, в самиздате, обсуждал с Василием Беловым постоянно.
Василий Шукшин
– Солженицын как мост между русским зарубежьем и Россией – насколько эта его роль теперь актуальна, или она тоже пересматривается?
– Мне интереснее его «внутренняя политика». Интересно солженицынское отношение к русским писателям. Вот я говорил про Шукшина. Но ведь и Александр Исаевич его невероятно ценил. А еще Белова, Астафьева, Абрамова, Распутина, Воробьева, Казакова – тех, кого потом назвали деревенщиками. Вот это узнавание прекрасно! Здесь находится русская сердцевина, русская линия сопротивления.
Мы как-то привыкли связывать советское инакомыслие исключительно с интеллигенций, с западничеством, а ведь это совсем не так. Солженицын – прежде всего корневой, национальный писатель, но – открытый миру, сумевший этот мир заинтересовать, увлечь, ошеломить своими книгами и поступками. И конечно, для русской эмиграции он стал откровением – многим казалось, что из Советской России, из-под глыб ничего не произрастет. Ан-нет!
Но лично для меня больше всего поразительно и поучительно в солженицынской судьбе то, что когда на рубеже 60-х-70-х его травили, когда в любую минуту могли бросить в тюрьму, отправить в вечную ссылку, да просто убить могли, он не только книги писал, не только Нобелевскую премию получал, он – рожал сыновей.
И тут, конечно, нельзя не сказать про Наталью Дмитриевну, его тогда еще формально даже не жену, которой ведь никто не обещал дом в Вермонте или в Троице-Лыкове, но которая шла на этот риск и тем выражала любовь к мужу самым верным, высшим для женщины образом, а бессильная власть бесилась и не знала, что с этими людьми делать. Вот что такое Солженицын! Его жизнь – главное его произведение.
– Недавно вышел ваш роман «Мысленный волк» про 1914–18 годы. Солженицын осмысляет этот период в «Красном колесе». Есть ли между этими произведениями полемика, диалог? В чём Солженицын помог в работе, а в чём вы с ним полемизируете?
– Да нет, никакой сознательной полемики с Солженицыным у меня нет, и не думаю, что здесь можно говорить о каком-то влиянии. Мне скорее «Красное колесо» сильно помогло, когда я писал биографию Григория Распутина, потому что солженицынские оценки той эпохи и ее героев, царских министров, генералов, депутатов, Столыпина, Государя Николая Александровича, Государыни, да и самого Григория Ефимовича – вот это невероятно увлекательно. И пожалуй, именно историческая часть «Красного колеса», то, что Александр Исаевич набрал мелким шрифтом, захватила больше всего.
Не могу сказать, что я со всем был согласен, но то, что ключ русской истории ХХ века, а точнее та отмычка, с помощью которой наша история была взломана, находится там, в той эпохе – для меня несомненно. Я про это и роман свой написал, но здесь настолько необъятная тема, что ее не исчерпаешь.