Ирина Богатырева родилась в 1982 году, выросла в Ульяновске, живет в Москве, учится в магистратуре РГГУ по курсу фольклористики и является членом Российского пен-клуба. Ее роман «Формула свободы» вошел в лонг-лист «Русского Букера» в 2017 году.
Роман адресован подросткам, номинировался на премию «Книгуру» и получал спецприз на премии Крапивина. Предыдущий роман «Кадын» в 2016 году вошел в лонг-лист «Русского Букера» и получил студенческий «Букер». А еще Ирина пересказала для детей алтайские народные сказки (сборник сказок «Рыжий пес», издательство «Фонд Марджани», 2012).
«Почему вы думаете, что ваша соседка была ведьмой?»
Сейчас народные песни по деревням практически не поются. Но в этом году мне повезло в отдаленной деревне в Архангельской области встретить 91-летнюю бабушку, которая пела песни своей молодости, не эстраду, а вполне аутентичные тексты, причем некоторые из них еще не фиксировались собирателями. Это – огромное везение, но такого уже почти не найдешь.
Мой опыт говорит о том, что деревню сейчас размывает, там очень много городских людей. Местных жителей, которые держат хозяйство, становится все меньше и меньше. Но когда приезжаешь на Алтай, видишь, что там традиции еще сохраняются, там люди еще скот держат, в отличие от севера, где это уже уходит.
Некоторые явления уходят и уже не возвращаются, потому что в какой-то момент они стали не нужны. Например, музыкальные инструменты полностью ушли из деревни. Максимум – гармошка какая-нибудь, балалайки уже не найдешь. Видимо, люди перестали в этом нуждаться.
Лаборатория фольклора от РГГУ, с которой я попала в экспедицию в этом году, более 15 лет ездит в один и тот же регион, в Архангельскую область. Планомерно проезжает по всем деревням и собирает фольклор в широком смысле: речь идет не только о песнях или частушках, опросная программа большая, с людьми беседуют обо всем – как за скотиной ухаживать, как детей лечить.
С бабушками проще, родственники с ними мало общаются, и они страшно рады возможности поговорить. Сложности начинаются с людьми среднего возраста, которые пытаются показать, что они вообще-то образованные, не лыком шиты: они начинают рассказывать из книжек или про «Битву экстрасенсов», но если переключить человека в разговоре, можно узнать много интересного.
Пытаешься их вывести, произносишь ключевые фразы: «А как ваша бабушка делала? Расскажите, а как ваша мама за скотиной ухаживала?» В этом году, когда мы работали в одной деревне, по интервью восстановили целое местное генеалогическое древо «колдовства». Жители рассказывали, кто от кого «перенял» колдовские способности. Начинают друг на друга наговаривать: «Та у этой взяла, а эта – вон у той». Это маркирует крайне замкнутую среду. То есть люди живут в таких взаимоотношениях, что из каких-то социальных неудач, передряг вырастают такие истории. Возможно, причина в замкнутости социума, у них нет хороших дорог, они там живут практически без связи.
Фольклор говорит о том, что есть в базовой психологии. В жизни от таких моментов отстраняешься, но в фольклоре видишь их как в зеркале. И не знаешь, что с этим делать – выходит, что человечество не меняется. Интересно, что фольклорист дает носителю возможность отрефлексировать свой опыт.
Они живут этим, абсолютно не задумываясь, это часть их личного опыта, часть их жизни. И когда они начинают это все рассказывать, то сами вдруг начинают это осознавать. Рассказывают: «Эта соседка была ведьмой». Спрашиваешь: «А почему вы считаете ее ведьмой?» Человек задумывается, начинает описывать. До этого – не задумывался, просто – ведьма, и все тут.
Интернет-тексты тоже становятся фольклором
Таких моментов, которые изумляют, очень много в фольклоре. В нашей экспедиции, на Русском Севере, были интересные мотивы с поиском людей и пропавшей скотины. Там люди верят, что есть некая колдовская травина, и если ее положить в определенном месте, где ты в последний раз видел пропавшую вещь или человека, то пропавшее появится. Они рассказывали истории о том, как терялись люди в лесу и находились с помощью этой травины. Травину эту, естественно, никто никогда не видел, она передается в газете, и последняя травина сгорела в пожаре 10 лет назад. Все это звучит наивно, но в этом есть своя, деревенская поэзия.
Они не то чтобы во все это верят или не верят, для них это – часть реальности. Колдовская травина, пастух, который получил «отпуск» – волшебный предмет или заговор, помогающий пасти скотину, соседка-ведьма, все это для них – часть мироустройства. При этом о других вещах они рассуждают вполне здраво.
Кстати, в городе такое тоже есть. Просто мы с вами, скорее всего, это не отслеживаем. Современные исследователи работают с мемами из интернета, с городским фольклором, слухами, легендами о страшных местах в городе, о пропавших людях, о нехороших районах, заброшенных домах. Все это также составляет часть нашей культуры, с которой мы соприкасаемся каждый день, но даже не думаем об этом.
Современный фольклор – это в том числе интернет-тексты, малые поэтические формы «пирожки», «порошки», ушедшие в народ, и так далее. Текст становится фольклором, когда уходит в среду и когда теряет авторство, а главное, когда он еще приобретает варианты. Например, моя однокурсница пишет магистерскую диссертацию по страшным картинкам, которые распространяются во «ВКонтакте». Актуальные исследования по фольклору – весьма востребованы.
Мои герои пытаются найти свой путь
Для меня Алтай – важное место, с ним много связано, в том числе мой первый интерес к фольклору. Живое существование эпических мотивов я почувствовала именно на Алтае. Эпические мотивы, как мне кажется, очень важны для литературы, ведь она появилась из звучащего слова.
Я несколько лет по библиотекам изучала пазырыкскую культуру. Получился роман «Кадын» – о девушке, которая становится царем. Ей приходится взять на себя власть, к которой она совершенно не готова. Мне интересно было описать момент искушения властью, было любопытно, как в процессе написания меняется характер персонажа.
Я начала писать роман от первого лица, но в какой-то момент поняла, что от него надо уходить, потому что это уже совершенно не тот персонаж, с которого все начиналось, и показать его изменения можно только со стороны. Последняя часть написана от третьего лица. Так получилось, потому что главный вопрос в тексте – власть, которая меняет человека, человек становится жестким, ему приходится принимать решения, у которых нет обратного хода.
«Формула свободы» – книга о том, как человек пытается определиться с тем, во что ему верить. В 17 лет ты обязательно должен точно понимать, что для тебя важно. Во-первых, хочется не быть таким, как родители, а во-вторых, хочется быть кем-то определенным. Подросток пытается из своей неопределенной массы сложить человека, на его пути появляются люди, которые оказывают на него влияние, ему надо просто выбирать между ними или искать свой, какой-то другой путь. Наверное, об этом и книга. Герои у меня пытаются найти свой путь.
Изначально у меня была идея написать именно подростковый текст, но я поняла, что современным подросткам глубоко «фиолетово» то, что происходило с нами в 90-е, и я перенесла действие в нынешнее время. Я сохранила всю историю, но изменила то, что связано с временем, постаралась обновить, во-первых, язык, во-вторых, стремления героев.
Своих детей у меня нет, но с подростками я довольно много общаюсь. Они – другие, чем мы были в их возрасте. Мне кажется, что они более свободные, чем мы. В этой книге герои попадают в секту. Эта история – переработка личного опыта преодоления какого-то авторитарного влияния.
Учитель, который стал прототипом Кэпа (Константина Павловича, учителя из этого романа), был воцерковленным человеком. И хотя он не навязывал нам своих взглядов, он оказал на весь наш класс очень большое влияние. Но я сознательно убрала из романа этот мотив, потому что получилось бы не то, чего мне хотелось, получилась бы простая оппозиция: тут – церковь, там – секта, белое – черное. Мир тоньше, и вопрос веры – один из самых сложных. Я и сама, наверное, еще не готова к такому разговору, а уж мои герои, которым по 17 лет, – тем более.
Признать, что у тебя нет твоей культуры, гораздо сложнее, чем ее выдумать
Фольклор – основа культуры, так же и генеалогия, которая является основой тебя самого. Отсутствие корней люди тяжело переживают, когда они их не находят, они уходят в иллюзорную реальность, которая дает чувство опоры. Потому что признать, что у тебя нет твоей культуры, для многих гораздо сложнее, чем ее выдумать.
Например, неоязычество тоже выглядит совершенно неестественно, оно пришло из головы людей, а не из глубин истории. Скорее я пойму бабку, которая говорит о своей соседке, что она ведьма, чем человека, который устраивает кремацию собственной плаценте, объясняя это древними языческими верованиями.
У меня есть уверенность, что без ощущения истории, не только социальной истории и истории общества, но и истории культуры, нет понимания исторического процесса как такового. А фольклор – это основа культуры. Если ребенка в это вовремя не окунуть, то у него не будет ощущения цельности.
У меня есть опыт общения с детьми в фольклорном ансамбле «Огородная слобода», его руководитель до того, как создал ансамбль, 20 лет изучал фольклор. В этот ансамбль приходят дети лет с полутора, занятия построены не как традиционное музыкальное образование, а как игра, дети осваивают русские народные инструменты, учат друг друга.
Это – удивительные дети, они очень отличаются от сверстников. Они по-другому относятся к музыке, все прекрасно поют и играют, но дело даже не в этом: у них есть какая-то культурная прививка. Конечно, если ребенку просто дать сказки почитать – это не то, этого мало, должно быть именно погружение в культуру, погружение в среду.
Фольклор дает понимание каких-то базовых вещей в человеке, в его психологии. Интересно понять, откуда берутся те или иные мотивы. Конечно, сталкиваешься и с весьма неприятными вещами, но понимаешь, что, видимо, человек именно таков. В фольклоре много жестокого, там всегда кто-то кого-то обижает, убивает, ест.
Фото: Ирина Богатырёва / Facebook
Жестокость ничем не мотивирована, она просто присутствует, заложена как база. И ты просто понимаешь, что в мире, в котором тебе придется функционировать – вот такие злые, жестокие вещи. Благородство и доброта, которые мы встречаем в сказках – это всегда признак того, что фольклор изрядно переработан.
Необработанный фольклор – угловатый, часто нелогичный, потому что многие элементы путешествуют в традиции, связь между ними теряется, а сохраняется что-то яркое. Когда сказка попадает обратно в литературу, в авторскую обработку, то приходится восстанавливать эти лакуны. Если ты видишь, что все такое гладенькое, аккуратное, скорее всего, это – литературный вариант. Но, конечно, автор может и стилизоваться под фольклор.
Ничему нас фольклор не учит, конечно. Фольклор нам нас самих показывает, это – зеркало, в которое мы глядим и понимаем, какие мы. И дальше ты можешь либо что-то с этим делать, либо ничего не делать. То есть ты не учишься, а осознаешь, как жить с тем, что ты из фольклора узнал.
Эстрада советского времени сделала все, чтобы человек фольклор не любил. В 30-х годах прошлого века или даже раньше появился так называемый фейклор. Народных исполнителей брали в ансамбли, в хоры, и оттуда пошел тот фольклор, который мы видим на эстраде. Когда все структурировано, когда все слишком ладно, складно и поется хором, значит, это – не фольклор. Элемент фольклора – он всегда будет непричесан.