Другую точку зрения на жизнь и творчество Л.Н.Толстого, во многом корректирующую, во многом противоречащую высказанной выше, представляет священник Георгий ОРЕХАНОВ, клирик храма святителя Николая в Кузнецкой слободе, кандидат исторических наук, доктор церковной истории, автор книг «Жестокий суд России: В.Г. Чертков в жизни Л.Н. Толстого», «Русская Православная Церковь и Лев Николаевич Толстой: конфликт глазами современников».
Cвященник Георгий ОРЕХАНОВ, клирик храма святителя Николая в Кузнецкой слободе, кандидат исторических наук, доктор церковной истории
Насчет веры Толстого нужна некоторая ясность. Мировоззрение Л. Н. Толстого — сложный конгломерат, который образовался под влиянием многих факторов. В первую очередь следует говорить о влиянии идей Просвещения во французском варианте — это Руссо. То есть речь идет о стойкой просвещенческой закваске, в значительной степени превратившей писателя в человека, который, выражаясь языком древних церковных канонов, «гнушался плотью», причем в разных вариантах: не верил в Воскресение, не принимал церковных обрядов над умершими, наконец, всегда (а в конце жизни особенно) ожесточенно относился к Евхаристии. Конечно, в том эпизоде, о котором упоминает П. Басинский (речь идет об апреле 1878 года), священник ничего от писателя не требовал, а просто читал известную молитву «Верую, Господи, и исповедую» перед причащением.
«Вся интеллигенция, все просвещенное дворянство было насквозь неверующим!» — пишет Басинский. Это довольно расхожий аргумент, но в такой форме он не соответствует действительности. Писатель упрощает ситуацию, и, чтобы в этом убедиться, я сошлюсь на очень интересное высказывание В. В. Розанова, относящееся к самому началу ХХ века. Он утверждал определенно, что интеллигенция, в которой действительно был повсеместно развит атеизм, шумно приветствовала антицерковную проповедь Л. Н. Толстого именно потому, что вообразила, что она что-то разрушает, но «на нее совершенно не обратила никакого внимания вся масса серьезно образованного русского общества, которая знает существо своей Церкви и знает ее корни» (Розанов В. В. Л. Н.Толстой и Русская Церковь // Л. Н.Толстой: pro et contra: Личность и творчество Льва Толстого в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. СПб., 2000. С. 434). Эту важную мысль нужно иметь в виду просто потому, что в конце 1870-х — начале 1880-х годов под влиянием различных факторов в образованной части русского общества пробуждается большой интерес к религиозной проблематике — обратим внимание на то обстоятельство, что огромной популярностью в указанное время пользуется не только «Исповедь» Л. Н. Толстого, но и «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского, и «Чтения о Богочеловечестве» В. С. Соловьева. Так что ситуацию упрощать не стоит: неверующим было не все просвещенное дворянство.
Про формализованность Церкви П. Басинский снова выражается несколько неаккуратно. Что значит «Церковь была формализована»? Можно говорить о том, что многие стороны церковной жизни были формализованы, например, отношение к Евхаристии. Но всякий, кто этого бы пожелал, имел возможность общаться с оптинскими старцами и другими подвижниками, серьезно готовиться к исповеди, причащаться. Так что не следует слишком переоценивать этот фактор (формализация церковной жизни). Повторяю: в силу своего воспитания, взглядов, особенностей психической организации писатель все равно разошелся бы с Церковью, даже если бы она переживала расцвет. Ведь он неоднократно встречался с такими замечательными подвижниками, как преподобный Амвросий или преподобный Иосиф, но с определенного момента перестал к ним прислушиваться.
Безусловно, русские иерархи проявляли большой интерес к судьбе Л. Н. Толстого. Следует иметь в виду, что до приезда владыки Парфения в Ясную Поляну к нему в дом часто наведывался с визитами священник тульской тюрьмы Д. Троицкий. Примечательно, что со своим первым письмом к писателю отец Дмитрий обратился по благословению своего епархиального архиерея еще в сентябре 1897 года. Эти контакты продолжились и после издания синодального акта в феврале 1901 года. Таким образом, тульский священник готовил почву для приезда епархиального архиерея. Ведь было совершенно непонятно, как писатель встретит православного епископа.
Нужно учитывать, что, хотя действительно в чем-то Л. Н. Толстой смягчился к концу жизни, в вопросах принципиального характера — отношение к Церкви, к Таинствам, к причащению — он был непоколебим. Простите, я человек очень упрямый и верю только надежным свидетельствам: у меня нет фактов, что Л. Толстой «был счастлив» от прихода тульского владыки, хотя, действительно, он и члены его семьи, особенно гр. С. А. Толстая, приняли архиерея очень любезно, а их разговор действительно имел задушевный характер. Но примечательно, что одну из самых страшных записей в своем дневнике Л. Н. Толстой сделал именно после этого визита. Вот она: «Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я «покаялся» перед смертью. И потому заявляю, что возвратиться к Церкви, причаститься перед смертью я так же не могу, как не могу говорить перед смертью похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении, — ложь. Говорю это потому, что есть люди, для которых по их религиозному пониманию причащение есть некоторый религиозный акт, т. е. проявление стремления к Богу, для меня всякое такое внешнее действие, как причастие, было бы отречением от души, от добра, от учения Христа, от Бога. Повторяю при этом случае и то, что похоронить меня прошу также без так называемого богослужения, а зарыть тело в землю, чтобы оно не воняло» (ПСС. Т. 57. С. 16-17).
Если возвращаться к вопросу об отношении к писателю русских архиереев, то следует учитывать, что многие из них тяжело переживали его душевную и религиозную трагедию. Первенствующий член Священного синода митрополит Антоний (Вадковский) отправил писателю следующую телеграмму: «С самого первого момента Вашего разрыва с Церковью я непрестанно молился и молюсь, чтобы Господь возвратил Вас к Церкви. Быть может, Он скоро позовет Вас на суд свой, и я Вас больного теперь умоляю: примиритесь с Церковью и православным русским народом. Благослови и храни Вас Господь». Подобную пастырскую ревность о состоянии души умирающего Л. Н. Толстого проявлял не только владыка Антоний, но и его бывший викарий, епископ Кирилл (Смирнов), в тот момент епископ Тамбовский, который прислал в Астапово телеграмму сходного содержания и даже сам изъявлял желание прибыть на станцию.
Насчет отлучения Толстого уточню: хотя синодальный акт 20-22 февраля 1901 года действительно был сформулирован в достаточно мягкой форме, церковно-канонические его последствия имели совершенно определенный характер — до своего покаяния писатель лишался христианского погребения и заупокойной молитвы.
Не совсем понимаю, о ком говорит П. Басинский в том месте, где описывает его приход в Оптину. Если о старце Иосифе, то он был в этот момент, т. е. в конце октября 1910 года, очень слаб и из кельи не выходил. Нам вообще неизвестно доподлинно, знал ли он о приезде Л. Толстого в Оптину. Но когда он об этом узнал, а также узнал о болезни самого писателя в Астапове, то немедленно отправил (через послушника) телеграмму родным Л. Толстого с предложением к нему приехать для беседы.
Павел Басинский хочет с помощью чисто публицистических приемов уверить читателей, что во всем виноваты оптинские старцы и их послушники, которые просто «не позвали». Но это какая-то фантазия, сам писатель эту ситуацию так не воспринимал. Ведь сохранился текст его беседы с сестрой, М. Н. Толстой, уже в Шамордине, в этом разговоре Л. Толстой ни слова не говорит о какой-то обиде, он ведь сам прекрасно понимал, в каком трудном положении оказывались насельники скита. Но, повторяю, у нас нет определенных данных, свидетельствующих о том, что в момент прихода писателя в скит старец Иосиф знал об этом визите.
К сожалению, в вопросе о том, что у Толстого советские дети могли научиться вере, все обстоит несколько сложнее. Если вы более внимательно ознакомитесь с материалами дневника Л. Толстого, то обнаружите, что писатель не верил в бессмертие души, во всяком случае, не верил так, как в него верит Церковь. Это очень хорошо видно по материалам его дневника трех последних лет жизни. И связано это был с тем, что всю жизнь писатель настойчиво доказывал (мне кажется, в первую очередь самому себе), что вера в Личного Бога есть нелепица. Вот характерная запись от 5 мая 1890 года: «Обращение к Богу как к личности нужно, когда сам себя чувствуешь слабым — личностью; когда силен — не чувствуешь себя личностью и живешь, когда слаб — только просишь. Лицо — прости, помоги мне, лицу» (ПСС. Т. 50. С. 40). Именно поэтому, по очень меткому замечанию Н. А. Бердяева, религия Л. Н. Толстого представляет собой поклонение «безличной божественности среднего рода», именно поэтому в конце жизни писатель проявлял такой большой интерес к восточным культам.
И в этом, как мне кажется, заключается главная проблема: вера Л. Толстого не была «верой Церкви». Многие его произведения действительно во времена тотального безбожия могли нести читателям элементы веры и религиозности, но сейчас, в условиях религиозной свободы, мы обязаны осознанно отнестись к этой толстовской религиозности и засвидетельствовать, что она, в сущности, не имеет никакого отношения к Православию. Я сам, относясь к «нынешним церковным людям», не хочу винить в этом писателя, это главная трагедия его жизни, но замалчивать данное обстоятельство считаю неправильным.
ОБ АВТОРЕ
Священник Георгий ОРЕХАНОВ род. в 1962 г . Доктор церковной истории, кандидат исторических наук. Проректор ПСТГУ по качеству образования.