Что такое русская проза? Как пишут книги православные священники? Что дала будущему пастырю работа на БАМе и журналистом? Предлагаем вашему вниманию беседу с писателем протоиереем Владимиром Гофманом, сборник рассказов которого — «Персиковый сад» — недавно вышел в издательстве «Никея».
— Отец Владимир, только что вышел ваш сборник «Персиковый сад». Очень проникновенные рассказы, живые люди… Есть ли реальные прототипы у ваших героев? Пользуетесь ли вы своим священническим опытом, ведь вам рассказывают свои судьбы сотни людей?
— Православный писатель (за редким исключением) – писатель реалистический, поэтому его герои в той или иной степени всегда имеют прототипы в жизни. Это, разумеется, не абсолютно точно списанный с натуры персонаж, но черты реально существующего или существовавшего человека в нем присутствуют.
Что касается моих героев, то многие из них живут и сейчас, не зная того, что послужили образцом для литературного персонажа. Кого-то из них я знаю лично, как, например, персонажей из цикла рассказов про иеромонаха Иннокентия, кого-то нет уже в живых («Рассказы бабушки Маши»), о ком-то мне рассказали устно прихожане («Надюхина жизнь», «Одинокая птица на зеленой ветке»), а историю с персиковым садом мне рассказали в письме, как соведущему православной телепередачи — так родился рассказ «Персиковый сад».
— Как создавались рассказы для сборника? Писались на одном дыхании или, наоборот, «вымучивались»?
— Все пишут по-разному. Очень точно когда-то сказал Булат Окуджава: «…Каждый пишет, как он слышит, Каждый слышит, как он дышит. Как он дышит, так и пишет». У меня рассказы пишутся, как и стихи – на одном дыхании. Это вовсе не значит, что нет никакой работы. Совсем напротив. Идея повествования порой долго носится в голове, потом вступает в соработничество сердце, а уж после – все оформляется, если можно так сказать, на бумаге.
Думаю, что все так пишут, отличие лишь в деталях. Но бывает, правда, хотя и нечасто, что приходится кое-что перерабатывать, причем эта переработка так увлекает, что иногда результат значительно отличается от замысла. Так было, например, с рассказом «Per crucem ad lucem». Оба сюжета, составившие рассказ, из моей личной священнической практики, но героями (и женщина-лютеранка, и женщина, убившая своего ребенка) были разные люди – в рассказе они, как-то само собой, объединились в одно лицо.
И только один раз случилось так, что весь рассказ мне «продиктовали» во сне. Это очень удивительное состояние, когда ты слышишь готовые фразы. Я их слышал, но не могу сказать, какой это был голос – мужской или женский. Перед служением ранней литургии я ночевал в комнате отдыха священников кафедрального собора и когда проснулся, рассказ «Вечная сказка» о непростых отношениях отца и дочери был готов, оставалось только перенести его на бумагу. Это было лет пятнадцать назад. Больше такого не повторялось.
— Вы работали журналистом, работали на литейном производстве, Вы писали и пишите и, наконец, вы священник. Что вам дали эти разные социальные роли?
— До сорока лет я работал в светской сфере – и литейщиком, и журналистом, и завлитом в театре, довелось строить БАМ… Едва ли я назвал бы это социальными ролями, потому что это была моя жизнь и в то время, да и потом я не думал, что она мне дала. Когда живешь, думать об этом некогда.
В 90-е годы многие были рукоположены, скажем так, «от сохи», ну а я, наверно, от авторучки. Церковные двери распахнулись, а священнослужителей остро не хватало. И вот мы, тогда еще не имеющие семинарских дипломов, мало сведущие в догматическом богословии, становясь к престолу, старались закрыть эту брешь. Возможно, не всегда это получалось качественно, но мы искренне старались.
Теперь, когда с тех пор прошло уже два десятка лет, я вижу, что тот житейский опыт, который мы имели, выручал нас. Мы служили Богу и людям как могли, и нам, на мой взгляд, было легче понимать прихожан и помогать им, чем тем священникам, которые пришли к престолу сразу после семинарии.
Некоторый житейский опыт был и у меня. Например, я знал, что не имею права осуждать человека, какой бы грех он ни совершил. Позже учебники по нравственному и пастырскому богословию сказали мне о том же: я могу осуждать грех, но не грешника. Помните у классика: грешник более несчастен, чем виновен?
— Нижегородский писатель Валерий Шамшурин о вашей книге «След облака» сказал – «Это очень русская книга». Как Вы сами оцениваете свое творчество – «как очень русское»? А книга «Персиковый сад»?
— Только как русское я и хотел бы его оценивать. Спасибо Валерию Анатольевичу, он очень точно выразил то, что мне хотелось сказать своими рассказами: радуйся, русский человек, ты живешь на русской земле! Я горжусь (не побоюсь этого слова в данном контексте), что родился в русской семье и меня вскормила молоком русская женщина. И все, что я на сегодня написал, это своего рода благодарность Господу Богу. Я очень люблю с детства стихотворение Константина Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?..» До боли точно там сказано:
…По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
— Что вообще значит этот критерий « русскости» применительно к творчеству?
— Я едва ли смогу определить его словами, но я его чувствую, как, думаю, чувствуют все, кто любит литературу. Откройте Ивана Шмелева «Крест с поля Куликова», или известное всем «Лето Господне», пропойте стихи Кольцова, Никитина:
Жгуч мороз трескучий,
На дворе темно;
Серебристый иней
Запушил окно.
Тяжело и скучно,
Тишина в избе;
Только ветер воет
Жалобно в трубе…
Почитайте строгую прозу Зайцева и даже анти-утопию Замятина, и вы поймете, что есть критерий «русскости». Мне кажется, что ни одна литература в мире не выразила с такой силой как русская любовь к родной земле – от Нестора до Толстого.
— «Персиковый сад» — далеко не первый Ваш сборник. Какие вспоминаются случаи наиболее интересной читательской реакции?
— Много добрых слов я слышал о своих книгах. Немало и замечаний, с которыми и соглашался, и нет. А запомнился мне случай, когда одна женщина на презентации моей книжки «Полынья» в белом зале областной библиотеки попросила автограф на отксеренном сборнике моих стихов. Это был сборник «Между тьмой и светом». Меня это очень тронуло – значит, и стихи еще читают на Руси, если книжки на ксероксе копируют!
— Есть кое-что, что сразу задело меня и не давало покоя несколько недель. В рассказе «Персиковый сад» вы писали, что чудеса случаются, но не с нами и не с нашими близкими. Это ваше мнение или мнение ваших героев?
— Разумеется, это говорит персонаж — девушка, которая рассказывает всю историю с персиковым садом своему другу. Мое же мнение такое: чудеса случаются с нами, причем так часто, что просто перестали их замечать.
Читайте также рассказ из книги автора:
Per crucem ad lucem: Через крест к свету