Письма

От переводчика. Корпус сочинений блаженного Августина насчитывал 269 писем, к которым в прошлом веке прибавилось еще 29 новонайденных. В собрание дошедших до нас писем Августина включены и некоторые письма, отправителем которых он не был, но за их вычетом оно все равно остается грандиозным по своему значению как для истории (ибо отражает не только жизнь и дела Августина, но и события самого разного масштаба в римской Африке и других частях Империи), так и для богословия (многие письма — большие трактаты в форме посланий).

К сожалению, на русский язык переведено лишь несколько единиц этого большого собрания (если не считать трактатов в форме посланий). Оно все еще ждет переводчиков и комментаторов, которые займутся его систематическим изучением, изданием по-русски, источниковедческим освоением.

Ниже публикуется перевод четырех писем, первые два из которых относятся к пресвитерскому периоду церковного служения Августина. Каждое из писем по-своему связано с Писанием. Первое (28) важно для лучшего понимания отношения Августина к вопросу о достоверности повествования Писаний. Второе демонстрирует умение проповедника пользоваться Писанием для нужд назидания паствы в конкретной ситуации.

Перевод выполнен по изданию: St. Augustine. Selected Letters (= Loeb Classical Library 239). Cambridge (Mass.)–London, 1920, воспроизводящему латинский текст, подготовленный Алоисом Гольд­бахером для серии Corpus scriptorum ecclesiasticorum latino­rum.

Письмо 28

От переводчика. Это знаменитое письмо — первое, посланное Августином блаженному Иерониму. Иероним в это время (394–395 г.) уже находился в Вифлееме. С этого послания начинается их известная переписка, которая из-за задержки или утраты писем и кривотолков по поводу их содержания, а также в силу темперамента корреспондентов привела к временному взаимонепониманию и взаимным огорчениям. Последняя монография, посвященная истории и содержанию этой переписки: Hen­nings R. Der Briefwechsel zwischen Augustinus und Hieronymus und ihr Streit um den Kanon des Alten Testaments und die Auslegung von Gal. 1, 11–14. Leiden, 1994.

Данное письмо важно в том отношении, что существенно дополняет общее представление об экзегетических взглядах Августина: оно недвусмысленно настаивает на неприемлемости такого подхода к Писанию, который допускал бы возможность того, что в Писании что-то сказано не по правде, а по лжи во спасение.

Возлюбленнейшему господину Иерониму, достойному иск­реннейшего почтения и любви, дорогому брату и сослужителю — Августин.

I.1¹. Никогда никто не узнавал столь же хорошо кого-либо в лицо, как я узнал тихую радость твоих ученых занятий о Господе и твое поистине благородное в них прилежание. Поэтому хотя я и желаю в высшей степени твоего знакомства, мне недостает лишь малой части тебя, то есть телесного твоего присутствия. Впрочем, не могу не признать, что после того как блаженнейший ныне епископ, а тогда достойный епископства Алипий² видел тебя и после того был увиден мной, даже и само это присутствие в большой мере запечатлелось в моей душе от его рассказа, а значит, когда видел тебя он — видел и я, только его глазами. Ибо всякий, кто только узнает нас, может сказать, что нас двое не духом, а только телом, — то есть если смотреть по нашему согласию и самой верной дружбе, а не по достоинствам, которыми он меня превосходит. И коль скоро ты уже имеешь ко мне расположение, во-первых, из-за общности духа, который побуждает нас стремиться к одному, а затем и от его речей, — то никак не будет с моей стороны дерзостью вверить твоей братской заботе брата Профутура, который, как я надеюсь, благодаря нашим усилиям, а к тому же твоей помощи, действительно принесет великую пользу³, — а впрочем, качества его такие, что скорее он служит ручательством за меня, нежели я за него.

Пожалуй, мне не нужно было бы писать далее этого места, если бы я хотел удовольствоваться обычаем должностных писем. Но дух мой бурлит мыслями, которыми бы хотелось поделиться с тобой в связи с нашими учеными занятиями о Господе нашем Иисусе Христе, Который изволит доставлять нам также и через твою милость немало пособий и, так сказать, дорожных средств на указанном Им пути.

II.2. Итак, мы просим тебя, и с нами просит все ученое сообщество африканских церквей, чтобы ты не отказался приложить старание к переводу книг тех писателей, которые наилучшим образом толковали наши Писания по-гречески. Ибо ты можешь сделать так, чтобы мы тоже располагали сочинениями этих прославленных мужей, в особенности одного из них, имя которого ты особенно часто заставляешь звучать в написанном тобою⁴.

В переводе же на латинский язык канонических Священных книг я хотел бы, чтобы ты трудился не иначе, нежели как перевел ты книгу Иова, то есть показывая посредством знаков, в каких местах (в чем) этот перевод расходится с Семьюдесятью, чей авторитет наиболее весом. Однако я несказанно удивлюсь, если в еврейских списках найдется что-либо, что ускользнуло от внимания столь многих опытнейших знатоков этого языка. Не говорю о Семидесяти: о согласности их мнений и духа, большем, нежели если бы то был единый человек, я не смею вынести какого-либо иного определенного суждения, кроме одного: считаю, что в этом деле нужно признать превосходство их авторитета. Более меня заботят те, кто хотя переводили позже и, как говорят, более цепко сохраняли ход и строй еврейских выражений, не только не согласны между собой, но и оставили без внимания много неясного, что ожидало еще обнаружения и разъяснения. Ибо если эти места темны, то, надо полагать, и ты можешь ошибиться в их понимании, а если ясны, то нельзя поверить, что те могли ошибиться в них. Итак, заклинаю тебя по любви твоей изложить мне причины такого положения вещей и внести в них ясность для меня.

III.3. Кроме того, я прочел некоторые сочинения, написанные (как говорят) тобой, о Посланиях апостола Павла. Здесь, желая разрешить трудности в Послании к Галатам, ты повстречал и то место, где описано, как апостола Петра удержали от опасного притворства. Попытка защитить правомерность такого обмана, предпринятая столь выдающимся мужем, как ты, или кем-то другим (если это написал кто-то другой), причинила мне немалую печаль, и победить ее можно только опровергнув то, что вызвало мою тревогу, если только можно это опровергнуть. Ибо мне представляется в высшей степени пагубным считать что-либо написанное в Священных книгах обманом, то есть полагать, что люди, посредством которых это Писание доставлено и записано, в чем-то солгали в своих книгах⁵. Один вопрос — можно ли когда-либо лгать праведному человеку, иной же вопрос — позволительно ли было солгать писателю Священных книг, — впрочем, это не иной вопрос, а вовсе тут нет никакого вопроса. Достаточно допустить возможность хотя бы одного благонамеренного обмана на такой высоте авторитета — и не останется ни одной частицы этих книг, которая из-за того что она покажется кому-то либо трудной для исполнения либо неудобной для принятия на веру, не будет объяснена им по тому же самому вреднейшему правилу желанием автора прибегнуть к благонамеренному обману.

4. Если апостол Павел притворялся в то время, когда порицал апостола Петра и говорил: Если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?(см. Гал 2:11–14), и если на самом деле действия Петра казались ему правильными, притом что он и сказал, и написал, что действия эти неправильны, как бы для того чтобы задобрить тех, кто этим возмущался, — то что мы ответим, когда восстанут злые люди и начнут запрещать брак (как и предвидел сам Апостол [см. 1 Тим 4:1–3]), и скажут, что все, говоренное Апостолом во утверждение брачного закона, говорено им притворно ради тех людей, которые могли бы возмутиться из-за любви к супругам; иными словами, что Апостол сказал это не потому, что так считал, но чтобы умирить их противостояние. Нет необходимости приводить много примеров: даже похвалы Богу могут показаться благонамеренным притворством, направленным на то, чтобы воспламенять любовь в ленивых людях. Да и нигде во всем Священном Писании при таком подходе нельзя будет ясно видеть авторитета чистой истины. Не внемлем ли мы тому же Апостолу, когда он с величайшей заботой отстаивает важность истины: Если Христос не воскрес, тщетна наша проповедь, тщетна и наша вера. И мы оказываемся ложными свидетелями Бога, потому что мы лжесвидетельствовали о Боге, что Он воскресил Христа, Которого Он не воскресил(1 Кор 15:14–15)⁶. Если бы кто-нибудь сказал Апостолу: “Что так ужасает тебя в этом обмане? Ведь ты сказал то, что, даже будучи ложным, служило бы во славу Божию?”, — то разве не отверг бы Апостол безумие такого человека и не постарался всеми возможными словами и знаками изложить сокровенное в глубине его сердца, объявляя, что хвалить в Боге ложь — не меньшее, но даже еще большее преступление, чем порочить истину.

Следовательно, надо прилагать усилия к тому, чтобы к познанию Писания приступал человек с таким почтительным и уважительным к правде мнением о Священных книгах, чтобы ни в одной их части не был бы он рад видеть благонамеренный обман, но скорее чтобы он был готов пропустить то, чего не понимает, чем предпочесть истине Писания свое разумение. Ибо настаивая на своем, он тем самым настаивает на возможности доверия к себе и недоверия к авторитету божественных Писаний.

5. Что до меня, я бы даже приложил всяческие данные мне от Господа силы, чтобы показать, что все свидетельства, которые Писание приводит для подкрепления пользы обмана, должно принимать в ином смысле, чтобы везде была явной их неколебимая правдивость. Ибо поскольку эти свидетельства не должны быть ложны, постольку они не должны поощрять ложь. Но оставлю это твоему собственному разумению. Возможно, поразмыслив более тщательно над прочитанным, ты увидишь это гораздо скорее, чем я. И к такому рассуждению побуждает тебя благочестие, которое помогает тебе понять, что авторитет божественных Писаний будет зыбким и каждый будет верить в них, чему хочет, и не верить, чему не хочет, если хоть раз допустить, что те мужи, которые предали нам эти Писания, могли в них прибегнуть к какому-либо благонамеренному обману, — разве только ты предложишь некие правила, по которым мы сможем узнать, где следует прибегать к обману, а где не следует. Если это возможно, прошу тебя изложить мне эти правила с неложными и несомнительными доводами и не считать мою просьбу обременительной или бесцеремонной во имя истиннейшего человеколюбия Господа нашего. Ибо мое заблуждение, которое выступает за истину, если и не совершенно не содержит в себе вины, во всяком случае, не содержит большой вины, если у тебя истина может оправдывать обман.

IV.6. О многом бы я еще хотел поговорить с твоим столь близким сердцем и многое обсудить относительно христианских занятий, но никакого письма не достало бы для исполнения этого моего желания. Я надеюсь, что достигну более полного его осуществления благодаря тому брату, которого я рад был послать к тебе для того, чтобы он присоединился к вам и напитался сладостными и полезными беседами. И однако, пожалуй, даже он не сможет (да не прогневается он на меня) вместить всего, что хотелось бы мне вместить. Впрочем, мне не хотелось в чем-то считать себя лучше него, и хотя я признаю, что могу более вместить от тебя, вижу, что он более наполняется от тебя, чем, несомненно, и превосходит меня. И после того как он вернется, что, я надеюсь, ему с Божией помощью благополучно удастся, и когда я разделю его мысль, накопленную от тебя, он не сможет наполнить всего того, что будет во мне еще пусто, и будет жаждать твоих мыслей и суждений. И выйдет, что я окажусь тогда беднее, а он богаче.

Тот же брат, однако, принесет с собою некоторые из наших писаний. Если ты пожелаешь прочесть их, прошу тебя, изволь и подойти к ним с искренней братской строгостью. Ибо в таком смысле понимаю я сказанное: Исправит меня в праведности милосердный и обличит меня, елей же грешного да не умастит главы моей(Пс 140:5)⁷, — то есть что больше любви выказывает тот, кто порицает для исцеления, чем тот, кто льстит, умащая главу. Когда же сам я читаю, что написал, мне трудно быть хорошим судьей, и я оказываюсь либо чересчур осторожным, либо чересчур решительным. Иногда я вижу недостатки написанного мною, но хочу лучше услышать о них от лучших людей; иначе, упрекнув себя иной раз справедливо, я могу снова польстить себе и подумать, что вынес о себе скорее робкое, чем справедливое суждение.

Письмо 29

От переводчика. Это знаменитое письмо 395 г. — живое свидетельство о том, с каким трудом преодолевались языческие привычки североафриканских христиан, в частности, празднование “Летиций”, приуроченных к дню памяти местного святого мученика Леонтия. Кроме того, это бесценный документ о деятельности Августина как проповедника в тот период, когда он был еще только пресвитером, которому гиппонский епископ Валерий доверил служение слова в своей церкви. Этот отчет о трех трудных днях особенно интересен потому, что дает представление о том, как проповедник готовился к выступлению, как подбирал чтения, как вел себя при произнесении проповеди и какой отклик находил у слушателей.

Письмо пресвитера Гиппона Регия к Алипию, епископу Тагасты, о дне памяти Леонтия, некогда епископа Гиппонского.

1. О деле, которое не может меня не заботить, не могу написать ничего определенного в отсутствие брата Макария. Говорят, он скоро вернется, и тогда мы осуществим то, что с Божией помощью может быть осуществлено. Что до нашей ревности о братьях согражданах, те из них, кто были у вас, могли бы уверить вас о ней; впрочем, Господь даровал нам нечто достойное того письменного собеседования, которое служит нам ко взаимному утешению. Мы уверены, что в снискании Его милости помогло нам ваше о нас беспокойство, которое, конечно, не обошлось и без молитв о нас.

2. Итак, не могу преминуть рассказать тебе, возлюбленный брат, что произошло у нас, чтобы и вы вместе с нами могли возблагодарить Бога за то, что мы получили от Него благодеяние, о получении которого вы вместе с нами проливали моления.

После твоего ухода нам было донесено, что народ волнуется и говорит, что не снесет запрещения того праздника, который именуют “Весельем”, тщетно пытаясь скрыть под этим именем его подлинное имя — попойка (об этом то и дело приходили известия и при тебе).

Тут как нельзя более кстати по тайному замыслу всемогущего Бога на четвертый день седмицы попадает мне толковать в порядке церковных чтений известное Евангельское зачало: Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями(Мф 7:6). О псах и свиньях стал я толковать так, чтобы вызвать стыд в тех, кто с упрямым лаем кидается против Божиих заповедей и предается грязи плотских удовольствий. А заключил я так, чтобы они увидели, сколь преступно в стенах церкви под именем благочестивого обряда заниматься тем, за что их подобало бы не допускать к церковной святыне и жемчужинам, даже если бы они продолжали это делать только в своих домах.

3. Хотя сказанное мною было принято с пониманием, собравшихся было мало и для улаживания такого дела было еще не довольно предпринятого. А когда проповедь мою присутствовавшие на ней разнесли по миру, каждый в меру возможности и сообразно склонности своей, то немало нашлось ей противников. После же того, как занялся праздничный четыредесятый день, и великое множество стеклось ко времени проповеди на Евангелие, из Евангелия было прочитано то место, где Господь, выгнав из храма торговцев животными и опрокинув столы менял, сказал, что дом Отца Его превращен из дома молитвы в вертеп разбойников (Мф 21:12–13). Привлекши внимание слушателей вопросом о пьянстве, я прочел это зачало также и сам, а к нему присовокупил рассуждение о том, насколько с большим негодованием и ревностью наш Господь изгнал бы из храма пьяные застолья, которые везде отвратительны, коль скоро Он с такой яростью изринул оттуда даже дозволенную торговлю необходимыми принадлежностями законных в то время жертвоприношений. И затем я спросил, что больше, по их мнению, походит на разбойничий вертеп: торговцы необходимыми товарами или пьющие без меры люди?

4. И так как у меня были заготовлены места из Священного Писания, которые можно было привести, то прибавил я, что даже и плотской еще иудейский народ еще в том храме, где не приносились в жертву тело и кровь Господа, никогда не устраивал не то что пьяных, но даже и трезвых пиршеств, и во всей Священной истории никого из них нельзя найти напившимся прилюдно под именем благочестивого обряда, разве что только когда они справляли праздник изготовленному идолу (Исх 32:6). Сказав это, я взял книгу и прочел все это место. В продолжение тому я еще сказал со всей доступной мне скорбью, что коль скоро апостол Павел, желая показать отличие христианского народа от жестокосердия иудеев, назвал свое письмо написанным не на каменных скрижалях, но на плотяных скрижалях сердца (2 Кор 3:3), а раб Божий Моисей разбил из-за начальников своего народа обе каменные скрижали (Исх 32:19), — то как же нам не решиться разбить сердца этих людей, которые, будучи людьми Нового Завета, готовы публично во имя празднования дней святых явить то, что народ ветхозаветный справил единожды и во имя идола?

5. Затем я отдал книгу Исхода, чтобы распространиться о преступности пьянства, насколько позволяло время: взяв послание апостола Павла, я показал, в числе каких грехов поставлено пьянство, прочитав следующее место: С тем, кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником;с таким даже и не есть вместе (1 Кор 5:11), — и со стенанием напомнил им, как опасно нам пировать с теми, кто упивается, пусть даже и дома. Прочитал я еще и то, что сказано немного далее: Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют. И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего (1 Кор 6:9–11). По прочтении этих слов я попросил их поразмыслить, как могут слушать слова “вы омыты” те верные, кто до сих пор терпит в своем сердце, то есть во внутреннейшем храме Божием, нечистоту такого похотения, против которой затворяется Небесное Царство. От сего перешел я к другому зачалу: вы собираетесь, так, что это не значит вкушать вечерю Господню; ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается. Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию? (1 Кор 11:20–22). Прочитав это, я еще более настойчиво показал, что даже скромные и трезвые пиры не должны происходить в церкви, потому что Апостол не сказал: “Разве нет у вас домов, чтобы упиваться?” (как если бы упиваться нельзя было только в церкви), но сказал: “чтобы есть и пить” — это ведь не зазорно делать, только вне церкви, тем, у кого есть дом, где они могут подкреплять силы необходимой пищей. И однако же мы дошли до такого измельчания растленных времен и разлагающихся нравов, что не требуем уже скромных пиршеств, но надеемся хотя бы ограничить царство пьянства домом. Припомнил я также и Евангельское зачало, которое толковал накануне, где о лжепророках сказано: По плодам их узнаете их(Мф 7:16). Затем напомнил, что плодами в этом месте названо не что иное, как дела. Тогда я спросил: к каким плодам причислить пьянство, и прочел из Послания к Галатам: Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное. Предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют (Гал 5:19–21). После всех этих слов я вопросил их: каким это образом по пьянству можно узнать христиан, которых Господь велел распознавать по плодам? К тому присоединил и следующее чтение: Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание(Гал 5:22–23), — и призвал поразмыслить, сколь стыдно и прискорбно то, что они желают своими “плодами” не только “украсить” свою частную жизнь, но и “почтить” Церковь, а дай им волю, все пространство церковного здания они бы наполнили толпами пирующих и пьяных; а от духовных плодов, к которым призывает их и власть Священного Писания, и наши вопли, не хотят они принести Богу дары и не желают отпраздновать этими плодами торжество святых.

7. По завершении всего этого я отдал книгу и, по просьбе о назидании, представил их взорам (насколько смог и насколько понуждала меня к тому нависшая опасность и Господь подавал сил в помощь) общую беду, грозящую, во-первых, им самим, которые нам вверены, а затем и нам, которые дадут отчет о них Пастыреначальнику. Его невиданным унижением и поруганием, биением и заплеваниями и заушениями, терновым венцом, крестом и кровью я заклинал их, чтобы, если они захотели почему-либо надругаться над самими собою, то пусть сжалятся хоть над нами и подумают о несказанной любви ко мне почтенного старца Валерия, который ради них не усомнился возложить на меня столь опасное бремя истолкования слов истины и часто говаривал, что мой приход был ответом на его молитвы — но радовался-то он моему приходу уж конечно не потому, что мы пришли разделить их смерть или зрелище смерти, но тому, что мы пришли предпринять с ними общее усилие к достижению жизни. И наконец я еще сказал, что я твердо уверен и доверяю Тому, Кто не может лгать и Кто устами пророка Своего дал обещание о Христе, сказав: Если сыновья его оставят закон Мой и не будут ходить по заповедям Моим; если нарушат уставы Мои и повелений Моих не сохранят: посещу жезлом беззаконие их, и ударами — неправду их; милости же Моей не отниму от него (Пс 88:31–34), — а потому я уповаю на Него, что если они презрят все множество прочитанного и сказанного Им, то Он посетит их жезлом и бичом и не позволит подпасть под осуждение вместе с миром сим. Всю эту негодующую речь я произнес столь выразительно, сколь Блюститель и Управитель душ наших давал силы и способности. Не я вызвал их слезы своими слезами, но, произнося подобное, предваренный их плачем, признаюсь, и сам не смог сдержаться. И после того как мы вместе поплакали, выражением надежды на их исправление я завершил свое слово.

8. Однако назавтра, когда занялся тот день, к которому привыкли уготовляться гортани и утробы, извещают меня, что даже из тех, кто присутствовал накануне на проповеди, кое-кто не прекратил ропота, и настолько сильна в них сквернейшая привычка, что только ее голос и говорил в них: “Почему теперь только? — возмущались они. — Разве те, кто раньше этому не препятствовал, не были христиане?”. Услышав это, я совершенно не мог решить, к чему прибегнуть в качестве еще более сильного орудия для воздействия на них; впрочем, я намеревался в случае их упорствования прочесть известные слова из пророка Иезекииля: Разведчик освобождается от ответственности, если объявит об опасности — даже если те, кому он объявляет, не захотят предостеречься(Иез 33:9)⁸, — и, отряхнув свои одежды, уйти. Но тут Господь показал, что Он не оставляет нас, и явил, как Он побуждает нас полагаться на Него, ибо пред самым часом, когда мне подобало взойти на экседру, вошли ко мне те самые, о ком я слышал, что они более всех жаловались на мое противление старому обычаю. Приняв их ласково, я немногими словами склонил их к здравому мнению. А когда пришло время начать рассуждение, я оставил приготовленное чтение (так как в нем, очевидно, не было более надобности) и сделал несколько замечаний об их вопросе: именно, что тем, кто говорит: “Почему теперь только?”, — мы можем лучше всего ответить краткими и истинными словами: “Хотя бы теперь только!”.

9. Однако чтобы не показалось, что мы обижаем злословием тех, кто прежде нас попускал или не смел противиться столь явным преступлениям невежественной толпы, я изложил им, по какой необходимости в Церкви возник этот обычай. Когда после столь многочисленных и столь яростных гонений воцарился мир, толпам язычников, желающих принять имя христиан, не возбранялось это из-за того, что они имели обыкновение проводить праздники со своими идолами в избыточестве еды и пьянстве, и нелегко было им воздержаться от этих пагубнейших, хотя и старейших удовольствий. Поэтому сочли за благо наши предшественники до времени отчасти оказать снисхождение и позволить вместо оставляемых ими празднеств справлять другие, в честь мучеников, хотя бы с меньшим нечестием, хотя и не с меньшим избыточеством. Теперь же им, собранным во имя Христово и подчинившимся игу столь великого авторитета, преподаются спасительные заповеди (наставления трезвости), которым они теперь уже не могут противиться в силу страха и почтения к Тому, Кто их устанавливает. Посему пора сейчас тем, кто не смеет отречься от имени христианина, начать жить согласно воле Христа и, став христианами, отвергнуть то, что им позволено было для того, чтобы они стали христианами.

10. Затем призвал я к подражанию заморским Церквам, в которых эти обычаи частью никогда не допускались, а частью были уже исправлены добрыми правителями при подчинении народа. И так как в качестве обратного примера выдвигался обычай каждодневного винопития в базилике блаженного Петра, я на это сказал, что, во-первых, я слышал, это часто запрещалось, но из-за удаленности этого места от епископского надзора и множества плотских людей в столь большом городе, особенно же из-за того, что постоянно прибывающие паломники удерживают этот обычай с ревностью, соразмерной их невежеству, эту столь огромную пагубу еще невозможно унять. При всем же том, если мы почитаем апостола Петра, должно слушать его наставления и гораздо более уделять ревностного внимания его Посланиям, из которых явствует его воля, нежели базилике, из которой она не явствует. И тотчас взяв книгу, я прочел то место, где Апостол говорит: Как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслью; ибо страдающий плотию перестает грешить, чтобы остальное во плоти время жить уже не по человеческим похотям, но по воле Божией. Ибо довольно, что вы в прошедшее время жизни поступали по воле языческой, предаваясь нечистотам, похотям <…> пьянству, излишеству в пище и питии и нелепому идолослужению (1 Пет 4:1–3). По совершении всего этого, так как я видел уже, что все единодушно обращались к доброй воле, презрев дурной обычай, я призвал их присутствовать на полуденных Божественных чтениях и псалмопении: таким образом (сказал я) нам угодно было отпраздновать этот день в большей чистоте и пристойности, и по множеству собравшихся легко будет понять, кто идет вслед за духом, а кто вслед за брюхом. И так, прочитав все, я завершил свою речь.

11. Пополудни собралось еще большее количество, чем до полудня, и до самого того времени, когда мы вышли с епископом, звучало попеременное чтение и пение. Затем против моей воли — так как я желал, чтобы этот столь опасный день поскорей уж окончился — старец велел мне сказать им что-нибудь. Я произнес краткое слово, а так как из базилики еретиков доносился шум справляемых там обычных пиршеств — они оставались за чашами даже до того времени, когда у нас все это происходило — то я сказал, что красота дня предстает еще более великолепной в сравнении с ночью и блеск белизны еще приятнее при соседстве с чернотой; так и наше собрание во время духовного празднования, пожалуй, было бы не столь отрадным, если бы не представилось его сопоставить с плотским чревонабиванием, и призвал их беспрестанно алкать таких вот духовных яств, коль скоро они вкусили, сколь сладостен Господь; а тем, кто считает важным то, что некогда будет разрушено, и ему отдает свои стремления, — тем нужно страшиться; ибо всякий разделит участь той вещи, которую он почитает, и Апостол насмехается над такими, говоря, что бог их — чрево (Флп 3:19) и прибавляя в другом месте: Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое(1 Кор 6:13). А потому нам должно следовать за тем, что не будет уничтожено и что удерживается освящением Духа от превратностей плоти. И когда по поводу этих слов было сказано к случаю то, что изволил внушить Господь, совершили мы обычную вечернюю службу, и при нашем уходе вместе с епископом братья там же воспели гимны, и немалое множество мужчин и женщин оставалось и пело до заката дня.

12. Рассказал (поведал я вам), сколь можно коротко, что вам, без всякого сомнения, было столь желательно услышать. Молитесь, чтобы Бог изволил отвратить от всех наших начинаний все соблазны и невзгоды. В немалой мере мы с гордым рвением разделяем с вами удовлетворение, ибо о столь многих дарах Тагастской церкви доходят до нас известия. Корабль с братьями еще не прибыл. У Асны, где пресвитером брат Аргенций, циркумцеллионы⁹ ворвались в наши базилики и повредили алтарь. Сейчас дело разбирается в суде, и мы весьма просим вас молиться, чтобы оно прошло мирно и так, как подобает вести дело Церкви для связывания языков неугомонной ереси. Мы послали письмо азиарху¹⁰. Всеблаженнейше пребывайте в Господе с памятью о нас. Аминь.

Письмо 246

Августин — Лампадию¹¹

1. О вопросе судьбы и удачи, который немало волнует твой ум, как я заметил при встрече с тобою и теперь с удовлетворением убедился по твоему письму, я должен написать тебе в ответ немалый свиток, и Господь сподобит меня разъяснить тебе все так, как будет полезно тебе и здравию твоей веры (по Его ведению). Ибо в том немалое зло, если ложные мнения не только приводят ласкательством похоти к совершению греха, но и отвращают от врачевания исповедью к оправданию совершенного.

2. Но вот что я должен тебе сказать и преподать как можно скорее и коротко: все законы и все установления, взыскания, похвалы, порицания, поощрения, устрашения, награды, кары и все прочее, при помощи чего руководят и управляют человеческим родом, будет сотрясено до основания и повержено, и не останется в том вовсе никакой правды, если не признать причиной греха волю. Поэтому легче и правильней нам отвергнуть заблуждения “математиков”, нежели пойти на то, чтобы осудить и отвергнуть Божественные законы или заботы о наших домах, — чего не делают и сами “математики”. Ибо как только кто-нибудь из них продаст толстосуму свои тупые предсказания, то, едва подняв взор от таблиц из слоновой кости к заботам по устроению собственного дома, он не только словами, но и побоями наставляет свою жену, если заметит, как она не то что открыто заигрывает с кем-то, но даже просто слишком часто выглядывает в окно. И если она скажет ему: “Что ты меня бьешь? Бей Венеру, если можешь: это она вынуждает меня так поступать”, — то тогда уж его заботит не то, какие пустые словеса придумать для обманывания чужих, но какие заслуженные удары нанести для исправления своих.

3. Итак, когда кто-либо в ответ на порицание сваливает вину на судьбу и не хочет принимать обвинение, потому что, по его словам, судьба вынудила его совершить то, в чем его обвиняют, — пусть вернется домой и соблюдает то же правило в отношении своих ближних: пусть не наказывает раба-вора, пусть не жалуется на сына-наглеца, пусть не грозит соседу-мошеннику. Ибо что из этого он может делать с полным правом, раз всех, от кого он терпит неправду, толкает к ней не их собственная вина, но судьба? Если же по присущему ему праву и по усердию домовладыки он всех людей, кто в известное время находится в его власти, побуждает к добру, удерживает от зла, велит повиноваться его воле, отличает тех, кто послушен его мановению, взыскивает с тех, кто пренебрегает им, воздает благодарностью тем, кто оказывает благодеяние, отвращается от неблагодарных — от такого человека нужно ли мне еще ожидать, что он будет вести спор против власти судьбы, коль скоро я вижу, что не словами, но делами он столь сильно высказывается, что, можно сказать, все таблицы “математиков” разбивает им об головы.

Если твоя алчба не удовлетворена сим немногим, сказанным мною, и ты желаешь получить от меня об этом предмете некую книгу, которую тебе пришлось бы читать дольше, то тебе следует подождать, когда у меня будет свободное время, и просить Бога, чтобы Он удостоил меня досуга и способности насытить твой ум рассуждениями об этом предмете. Однако я сделаю это с большей охотой, если и ты, возлюбленный, не будешь лениться часто напоминать мне об этом письмами и в своем ответе дашь мне знать, что думаешь об этом моем послании.

Письмо 210

Возлюбленнейшую и святейшую мать Фелицитату и брата Рустика и сестер, которые с вами, Августин и братья, которые с ним, — приветствуют в Господе.

1. Благ Господь (Плач 3:25) и повсюду разлито милосердие Его, которое утешает нас о вашей любви в Его благоутробии. Сколь много любит Он верующих и уповающих на Него и любящих Его и друг друга, и что Он сохраняет для них на будущее, — это Он являет прежде всего тем, что неверным и отчаянным, и злым, кому, если они будут упорствовать до конца, Он уготовал огонь вечный с диаволом (ср. Мф 25:41), в этом веке тем не менее расточает столькие блага, ибо повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф 5:45). Сказано это кратко, чтобы о многом тут поразмыслить, ибо кто может исчислить, сколько в сей жизни получают даров и благ нечестивые от Того, Кем пренебрегают? Среди этих даров особенно ценно то, что примерами временных скорбей, которые Он, как опытный врач, примешивает к сладости века сего, Он увещевает их, если они только захотят внимать, бежать от будущего гнева (Мф 3:7) и, пока они еще на пути, то есть в этой жизни, мириться со словом Божиим (Мф 5:25), которое они сделали себе противником своей дурной жизнью. Что же дарует Господь Бог людям не из милосердия, если даже скорбь посылает он во благодеяние? Ибо благополучие — дар Бога утешающего, а злополучие — дар Бога увещевающего. И если, как я сказал, это Он подает и злым, то что же уготовляет Он терпящим Его? И в числе их вы должны радоваться, что Он собрал вас, и терпеть друг друга в любви, стремясь сохранять единство духа в узах мира (Еф 4:2–3). Ибо не будет недостатка в том, что вам придется терпеть друг в друге до тех пор, пока Господь не возьмет вас отсюда, уничтожив смерть победой, и Бог будет все во всем (1 Кор 15:54,28).

2. Распри же мы никогда не должны любить. Но иногда они рождаются от любви или испытывают любовь. Разве легко найти такого человека, который захотел бы получить порицание? И где тот мудрец, о котором сказано: Обличай мудрого, и он возлюбит тебя(Притч 9:8)? И однако из-за этого разве не должны мы порицать и укорять брата, чтобы он не приближался к смерти своей в спокойном неведении? Ведь обычно бывает и часто случается так, что, услышав порицание, человек на время огорчается, противится и спорит, а потом обдумывает наедине с собой в тишине, где есть только Бог и сам он, и где не боится он быть неприятным людям оттого, что его укоряют, но боится не угодить Богу тем, что себя не исправляет, — и потом уже не делает того, в чем его справедливо обличили, но насколько ненавидит свой грех, настолько любит брата, в котором видит врага своему греху. Если же он из числа тех, о ком сказано: Обличай безумного и он начнет к тому же и ненавидеть тебя(Притч 9:8)¹², — то такая распря не от любви начинается, но закаляет и испытывает любовь того, кто высказывает нарекание, потому что он не платит за ненависть ненавистью, но любовь его, которая побудила его высказать порицание, невозмутимо претерпевает, даже если порицаемый им возненавидит его. Если же высказавший порицание человек желает воздать злом за зло тому, кто негодует на порицание, то, значит, и порицать он был недостоин, но скорее сам достоин порицания. Старайтесь, чтобы либо негодование среди вас не возникало, либо, возникнув, сразу угашалось как можно более скорым примирением. Больше стремитесь соблюдать единодушие, нежели искать повода к обличению, ибо как уксус разъедает сосуд, если дольше нужного в нем будет находиться, так гнев разъедает сердце, если задержится в нем до следующего дня. Так поступайте, и Бог мира будет с вами(Флп 4:9); молитесь также и о нас, чтобы то, что мы вам на благо советуем, сами бодро исполняли.

Перевод с латинского С. Степанцова