Пару дней назад в интернете промелькнула вот такая новость: «Труппа Челябинского театра присудила Леонардо Ди Каприо должность „Почетного актера“». Знаете, какая была реакция в этом самом интернете? Хотите, расскажу?
Ну, вкратце вот такая: «ну и козлы, совсем уже мозгов нет» и «ну, понятно, хоть так попиарятся».
Послушайте, говорю я в одной из дискуссий на эту (важнейшую, ага) тему, но ведь это просто трогательный жест. Ну, любимому актеру в очередной раз не дали премию «Оскар», и люди в Челябинске решили вот такую объявить штуку, мне кажется, это мило, это вполне с самоиронией — и с самоиронией, что важно, доброй. «Варь, ты чего, — отвечали мне, — да просто совсем уже все с ума посходили».
Сегодня я увидела в фейсбуке фотографию афиши Театра Комиссаржевской в Питере, на этой афише под названием спектакля написана фраза: «В спектакле содержатся бранные слова». Знаете, какое обсуждение под этой афишей? Ну, вкратце: «Ну и козлы, совсем уже мозгов нет». Я не стала даже пытаться поспорить, поговорить. Потому что иногда это, правда, совсем-совсем бесполезно.
Вы замечали? Всем вокруг все не нравится. Нет, я не про политическую обстановку (которая не нравится и мне самой) и не про тяжелейшие беды, болезни и горести. Ну, чего скрывать, у нас, и правда, не так уж много поводов для радости. Но я сейчас не об этом. Я не в смысле бед и горя, я в простом бытовом — музыка не та, спектакли не те, актеры не те, афиши не те. Или, вот, недавно в одном тексте про макияж (ну, простите) я прочитала фразу: «И еще хочется обратиться к руководству ЦУМа — сделайте что-нибудь с музыкальной политикой магазина. В магазине, претендующем на статус самого модного, фоном играет песня „Paroles Paroles“». Ну да, недостаточно модно, очевидно. Музыка не та, я же говорю.
Все вокруг полны иронии, сарказма, ехидства и высокомерия, ледяной уверенности в том, как надо. Как правильно. Как должно быть. Эта уверенность носит совершенно теоретический характер. Она никак не влияет на собственную жизнь своего обладателя. В его жизни есть место любви, нежности, отчаянию, безумию, горю, радости. Но все это скрывается за толстенным слоем вот этой идиотской ироничности.
Моя мама часто говорит: «Что означает фраза „будьте как дети“? Ведь дети бывают ужасно неприятными. Но она же не зря сказана. Как бы исхитриться и посмотреть на мир вокруг открытыми глазами?» Так, будто ничего о нем не слыхал прежде — как бы так сделать, так зажить, чтобы каждую минуту открывать его заново? Маленькие дети, как правило, не способны иронизировать, они даже не распознают иронию, у них не заложена эта программа изначально. В нас она не заложена. Мы где-то по ходу дела ею заражаемся.
Я расту, я становлюсь старше, я обрастаю так называемым жизненным так называемым опытом, я прекрасно умею держать себя в руках (хотя умение брать себя на ручки теперь кажется мне гораздо более ценным и недостижимым), у меня есть такие, знаете, бортики, как у бильярдного стола, и происходящее со мной я часто воспринимаю не прямолинейно, а от бортов. Что-то происходит, а я такая: «А ну это вот это, потому что оно похоже на вот то». Иногда мне кажется, ничего не стоит этот опыт, это якобы умение.
В мире, в котором я живу, впрочем, ничто не обладает такой привлекательностью, как остроумие, и ничто не ценится так высоко, как ирония. Мне иногда кажется, что это самый главный грех. Мне кажется, в иронии, как в химической формуле, сконцентрировано все самое неприятное, на что способен человек. Даже когда она остроумна, даже когда выглядит невинной. На химическом уровне — в ней заложен ген разрушения.
Да, кстати. Меня саму всю жизнь зовут язвой, ехидной, я всю жизнь над всеми подшучиваю, и вроде иногда выходит даже смешно. Поэтому, конечно, абсурд, что я тут эдак свысока разглагольствую на тему «ах как бы было хорошо, если бы все были добрыми», не будучи доброй самой. Мне нечего на это ответить.
Я расту, и теперь мне больше хочется быть доброй, чем остроумной. Если уж обязательно надо выбирать.