По лестнице

Эта книга Ксении Куряковой — дневник. Ксения прожила короткую (1969-2001гг) и очень непростую жизнь, но оставила после себя существенный след – троих детей и книгу. Ее книга полна света! Она придает силы жить дальше и радоваться каждому новому дню. Хотя самой Ксении радоваться было нелегко: отношения с мужем сложны, у дочки инвалидность из-за генетического дефекта, в 22 года ей ставят диагноз: рак груди. Ксения переносит тяжелую операцию, химиотерапию, но спустя 10 лет болезнь все же вернулась к ней в виде множественных метастаз. Но все это мы узнаем из вторых рук. Первые руки, руки Ксении пишут о муже, о детях, радостях и печалях, о любви. И только чуть слышным мотивом в повествовании идет легкая грусть. Прочтите ее, и она не раз поможет вам выстоять в такой непростой нашей жизни. Юлия Баграмова, ведущая рубрики.

Папа возвращается поздно. Усталый, разбитый. Его ожидает родная однокомнатная «холупа». В комнате свет погашен. Дети спят. Он слоняется между совмещенным санузлом и кухней. Ужин крайне примитивен, жена неласкова, долго не находится чистое белье. Глава семьи авторитетно интересуется успехами сына в школе.

— А музыкой сегодня занимались?

— Немного.

— Что значит немного?

— Немного поиграл.

— А по врачам побегать не забыли, наверное?

Мама молчит с каменным лицом.

— Кто так сдвинул контрабас?

— Как?

— Он был у стиральной машины, а теперь по нему все дверью хлопают. Это нормально!?

— Не знаю.

— Я разве многого прошу?

«Нет», — думает про себя мама.

Хитрый бес греет руки на огне папиного раздражения и маминой обиды и, в конце концов, подливает немного масла. Достаточно, чтобы произошла вспышка.

Громко захлопывается дверь туалета. Сыпется штукатурка. Теперь папа натруженными пальцами пытается взять несколько нот на своем любимом, огромном, басовом инструменте. Это уже не то, что в былые времена, когда музыка была его основным занятием, а контрабас не был вытеснен из комнаты разрастающейся семьей.

Потрясенная, немытая мама забирается под одеяло. Как всегда, в случае отчаянной обиды, она вспоминает все, что натворила в своей жизни, свои собственные безумные приступы гнева с битьем посуды. «Сама виновата», — твердит она себе и крестится под одеялом дрожащей рукой.

Вечера бывают разные…

x x x

Утро. Темно. Конец декабря. Мама со Степой на цыпочках выходят из комнаты. На кухне одеваются. Застегнув не на ту пуговицу рубашку, сын начинает разговор:

— Батюшка сказал, чтоб я старался не есть сосиски.

— А ты?

— Угу.

— Что «угу»?

— Постараюсь.

Мама роется в большом полиэтиленовом пакете.

— Еще оставалась тебе груша.

— Я ее съел вечером.

— Что же тебе дать?

— Конфету.

— Мы же решили не есть в пост конфеты.

— Но ведь груши нет.

— Есть клюква.

— Не хочу.

— Ой, мы опаздываем!

Из школы Степан плетется усталый, в сопровождении мамы и коляски. Машинально задает вопросы.

— А где Маша?

— У соседей.

— А где папа?

— На работе.

— А где Володя?

— С нами… Что вам давали на завтрак?

— Сосиски.

— Ты смог воздержаться?

— Там много лишних было. Я еще вторую попросил.

— Да-а-а… Тебя по математике спрашивали?

— Не помню.

— Как обычно.

— Да, кажется, спросили, но я в этот момент очень в туалет хотел.

— Ну и что?

— Отпустили.

— Да-а-а…

Дома.

— Мам, ты так хорошо выглядишь в этом пальто, прямо, как женщина.

— Спасибо, Марьюшка… Степан, где ты? — бросая на тумбу пальто, кричит мама. — Почему твоя одежда опять валяется на моей кровати?

Очень скоро наступает длинный декабрьский вечер. В комнате орудуют Степан с Машей. Из досок, подушек, стульев, одеял они возводят некое сооружение. Мама с Володей вытеснены из игрового пространства.

В обширной ванной комнате мама закидывает в стиральную машину грязную одежду. Под контрабасом на кафельном полу сидит Володя. Его очень занимает найденный тюбик с зубной пастой.

Не отрываясь от своего занятия, мама эмоционально изливает душу в зажатую между ухом и плечом телефонную трубку. Главный герой ее монолога — муж. Иногда мелькают отрывистые реплики подруги Симы, но они, в целом, не могут придать диалогический характер этому телефонному разговору. Симка — одна из немногих, кто посвящается в мамины семейные дела. Она никогда не реагирует согласно-жалостливо. «Да, да, мол, все они таковы. Какой ужас. Какой кошмар.» Мама ведь и не хочет, чтобы кто-либо осуждал ее мужа, жалел ее или интересовался бы, почему все-таки она не разводится с ним. Однако, язык ее не знает никаких тормозов.

Оставив, наконец, в покое подругу, мама обнаруживает, что юбка ее сильно преобразилась. Малыш ладошками размазывает по ней зубную пасту. Юбку туда же, в машину. Теперь пора купать детей.

— Мам, а когда ужин?

— Мы же ужинали уже.

— Чай не пили.

— Ну, тогда скорее пейте. В девять чтоб все спали!

На кухне, пока мама грохочет в раковине немытыми кастрюлями, Маша методично опустошает сахарницу. Степан кромсает на тарелке лимон. Отхлебнув немного своего до невозможности переслащенного чая, дочь просит:

— Мам, высморкай мне лимон.

Снабдив детей всем необходимым для чаепития, мама удаляется в ванную. До нее доносится детская беседа:

— Папа вечером придет, и тебе завтра влетит.

— Сейчас как дам тебе, Машка, этой палкой!

— Нельзя мне палкой! Что же я летом на дачу вся израненная поеду?!

— Да тебя бабулечка не возьмет. Ты маму не слушаешь.

— Бабулечка сказала, что мы должны беречь ее дочку.

— Дура ты!.. Ну, Володя!!! Куда ты лезешь?!

Мама входит с тазом в руках и начинает раскидывать по батарее мокрую одежду.

— Что же мне с тобой делать, Степан?

— Ну, запрети мне машину в комнате строить.

— Уже запретила.

— Ну, не покупай мне мороженое.

— Мы не едим его в пост.

— Ну, папе скажи.

— Что-то это не действует. Ты только папы и боишься. А нам с Машей хамишь все время.

— Ну, не знаю… Может, тебе записывать в тетрадку мое поведение?… А что это?

— Ты о чем?

— Что это с твоей курткой? Она же белая была.

— Я ее с твоими спортивными штанами постирала.

— Ты бы ее еще с ботинками постирала.

— Марш все спать!

Дети наперегонки устремляются в комнату. Мама слышит, как Степан громогласно объявляет:

— А теперь — шпионаж мира по прыжкам с двухъярусной кровати!

Далее слышится грохот и различные возгласы.

— На старт! Внимание! Марш! Ура!!!

«Как хорошо, что мы на первом этаже», — в очередной раз думает мама, отправляясь в комнату.

Гаснет свет.

— Степан, скажи мне что-нибудь приятное, — просит мама.

Молчание. Наконец, сын произносит:

— А помнишь, я как-то пятерку по письму получил?

— Уже забыла. Спокойной ночи.

— Ой, мам. Я сегодня стих сочинил.

— Ну?!

— Да. Там, в портфеле, в красных прописях.

— Как, в прописях?

— Ну, я на обложке сзади написал.

— Ну и ну…

— Я карандашом.

Вскоре появляется папа. Скидывает свою ветхую куртяшку, снимает отсыревшие потрескавшиеся ботинки.

Опять гречневая каша.

— Ты бы хоть лука в нее поджарила, что ли… На скрипке играли?

— Немного.

— Когда ты сходишь в музыкальную школу?

— Мне некогда. Пусть занимается пока в студии.

— Это не занятия, сколько раз нужно еще тебе говорить!

— Но уже поздно в декабре в музыкальную школу соваться.

— Ты делай что тебе говорят!

Молчание. Все идет по вчерашнему сценарию.

— Слушай, какое сегодня Степа стихотворение сочинил.

Папа пьет чай.

— И откуда у него такие мысли? — спрашивает он удивленно.

Семейная сцена окрашивается светлыми тонами. Папа зажигает лампадку.

— Дети читали молитвы?

Мама смущенно молчит. Может, сейчас опять начнется все сначала?

— А по телефону, наверное, нашла время поболтать?

Молитвенное правило. После него папа опять благодушен. Мама припадает к его плечу.

— А Степан боится вечности.

— То есть?

— Говорит: «Лучше бы я не рождался».

— Почему?

— Уверен, что попадет в ад.

— Правда?

— Да, я спрашивала у него, навсегда ли людей разлучает смерть. Он сказал, что в раю, конечно, встречаются. Но если в ад попадешь, то там не до встреч. На этом месте он даже всплакнул.

— Ты перепиши без ошибок его стихотворение.

— Сейчас.

Мама записывает в свой дневник:

Сильные морозы,

Малые угрозы.

Надо, надо листьям умирать.

Жили они лето,

Жили они осень.

Надо, надо листьям

Поскорее улетать.

Но они не могут,

Но они не могут никогда.

Но они боятся улетать.

x x x

— Ну, вставай же! Мне пора на работу, — взывает папа субботним утром.

— Мама, мы с папой уже чайник тебе закипели, — добавляет дочка.

— Мам, этот ножик будет мой. Ладно? — спрашивает Степа.

— Что? — едва выдавливает из своего сонного существа мама.

— У меня же нет перочинного ножа. Давай играть, что я его потерял, и ты подарила мне этот.

— Ой!!! — Володя так больно дернул за волосы, что сон несколько отодвинулся.

Мама высвобождается из объятий мокрого малыша.

— Мне нужен чистый носовой платок, — требует папа из прихожей.

Мама, пошатываясь, на ходу схватывает нечесаные волосы заколкой.

Лихорадочно соображает, где бы найти носовой платок.

— Я дам тебе чистую тряпочку.

Быстро рвет старую пеленку.

— Сегодня чтобы не меньше часа занимался музыкой, — приказывает на прощанье папа.

Какая мрачная сырая погода. Мама вяло перелистывает странички молитвослова.

— Мы с папой молитвы уже читали, — сообщает сын.

— А-а, — говорит мама, закрывая молитвослов.

«Как, должно быть, хочется в субботу остаться дома и отдохнуть, — размышляет мама. — Хоть бы на обувь нормальную себе заработал».

— Мам! Смотри, что Володя наделал.

На кухне в куче рассыпанного на полу сахара сидит счастливый малыш. Такого вкусного завтрака в его годовалой жизни еще не было.

Сборы на прогулку. Долгие, суетные. Выкатив на улицу коляску, мама наклоняется, чтобы застегнуть молнию на сапогах. Тут только замечает, что Степан вышел в тонких демисезонных ботиночках.

— Ты с ума сошел? У тебя насморк!

Возвращаясь с детской площадки, дети застывают перед затормозившей рядом машиной. Из нее, прихватив длинные полы, выскакивает с сигаретой в зубах Дед Мороз. Направляется к магазинчику.

— Так значит, Дед Мороз все-таки существует, — произносит пораженный Степа.

— Да, тебя обманули. Пойдем скорее домой.

— Мне ноги мешают ходить, — устало говорит Маша.

Дома Степа напоминает о ножике.

— Можно мне получить на Новый год перочинный нож?

Мама молча раздевает малыша, ставит на плиту кастрюлю.

— Мойте руки.

— Ну, так можно?

Мама чистит луковицу.

— Люблю, когда не отвечают, — говорит Степа. — Значит, могут еще разрешить…Смотри, мам, пена из кастрюли лезет!

Мама бросается к плите.

После обеда Степа засыпает у себя на втором ярусе. Маша красит гуашью альбомный лист.

— Мама, это у меня фон такой.

— Нарисуй что-нибудь на этом фоне.

Маша выводит круг.

— Это все?

— Да. Это цирк, где разные звери выступают. Они сейчас все спят.

Характерное объяснение. Когда не получалось сделать на аппликации солнце, дочь сказала, что оно «высоко-о-о в небе».

— Мама, включи мне кассету «Хрустальная туфелька».

— А что ты поняла в этой сказке?

— М-м-м… У хрустальной туфельки было две дочки.

— Понятно. Может, тогда лучше что-нибудь попроще включить? «Красную шапочку», например?

Вечером оказывается, что у Степы высокая температура.

— Машка меня заразила гриппом.

Дочь, действительно, только что оправилась от болезни.

— Теперь я новогодний праздник пропущу из-за нее, — злобно сокрушается брат.

— Успокойся. Тебе передадут подарок.

Степа несколько оживляется.

— А Дедом Морозом будет наш физрук. Мне Сашка сказал… Интересно, какой будет подарок?

Наверное, что-нибудь физкультурное. Мячик, может.

Весь вечер мама лечит Степу. Он принимает теплую ванну. Пьет клюквенный чай. Категорически отказывается от очистительной клизмы. Кое-как смиряется с холодным обтиранием. Температура все равно очень высокая.

Мама достает из холодильника жаропонижающие свечи. Маша, увидев это, вслух размышляет:

— Сначала эти свечи вставляли мне, а теперь я подросла, и их вставляют Степашке.

В комнате больной с мокрой тряпкой на лбу тихо постанывает.

— Мам, Маша сегодня хорошая, она за мной ухаживает, огрызки мои таскает… Почитай что-нибудь.

— Сейчас. Володю покормлю только.

— Мам, я тоже голодная. Свари ужин… Свари жареную картошку.

Когда все уже распределились по своим кроваткам, мама берет в руки книгу «Сказки и легенды».

— Не-е-ет, я это не хочу. Эта книга какая-то языческая.

— Ты что? Это старинная народная культура. Люди ведь и до Христа кое-что понимали.

— А что они понимали?

— Понимали, что с ними беда, что Бога они потеряли и сами найти не смогут. Ждали, что он придет к ним… Ты слушаешь?

— Угу.

— Ты все про Новый год твердишь. А настоящий праздник — Рождество. День рожденья Бога на земле. Его к нам возвращение.

— И почему все-таки эта жизнь так устроена? Пожить бы, да и все. Без рая и ада.

— Ну как же жить, если Бога и вечности нет? Пока все хорошо, еще можно терпеть. А когда что-то плохо, то жизнь становится нестерпимой, если ты не веришь в Бога и вечность. Как тогда нам выносить все наши болезни, недостатки, ссоры?

— Мне бы ножик перочинный, — слабым голосом говорит засыпающий Степа.

x x x

День солнечный. Легкий морозец. Дети резвятся на горке. Мама бродит вокруг коляски, листая журнал. Останавливается на статье о молодой художнице. Привлекательны не столько репродукции картин, сколько фото героини этой публикации. Красивая, одухотворенная, в окружении столь же красивых троих детей. Мама пробегает глазами печатный текст. Спотыкается на рассуждении о том, что художница эта как бы разрушает своим положительным примером сложившееся представление о том, что многодетная мать обычно бывает нищенкой с протянутой рукой и бледными болезненными детьми или же, вообще, алкоголичкой. Озябшими руками мама сует журнал под бок спящему Володе и начинает подозрительно приглядываться к Степе с Машей.

— Степа, у тебя варежки уже мокрые?

Степа, остановившись, разглядывает руки.

— Они насквозь… сухие.

Убегает. Маша, видимо, устала и замерзла. Пора домой.

Мимо проходит знакомая семья. Небольшой дежурный разговор двух мам.

— Вы откуда?

В ответ — рассказ о каких-то замечательных местах в центре столицы, где весело резвятся дети и отдыхают их родители, про елку на Красной площади, народные гулянья на Тверской.

— А что это? — спрашивает мама, услышав незнакомое слово.

— Ресторан такой, — приятельница заметно удивлена.

«Ничего. Подумаешь, Новый год! Настоящий праздник впереди». Эту мысль мама старается внушить детям. Маша соглашается и с восторгом ждет, когда наступит «настоящий праздник». Степа же, подобно древнеримской толпе, требует «хлеба и зрелищ» и поскорее.

— Да что это Рождество! Ничего в нем особенного. Ну, в храм пойдем. Ну и что?

— У нас будут приглашения на рождественскую елку.

— Ну и что? Все веселятся, а я тут с этой малышней возись. Лучше бы я не рождался.

Вечером мама развешивает новые занавески к празднику и слышит, как Степка громко объявляет «малышне»:

— Я буду президент, а вы — простые населенные жители.

Младший из «населенных жителей» сносит со стула коробку и все, что на ней лежало. Это была трибуна. Мама спешно спрыгивает со стула на стол, со стола на пол, чтобы предотвратить расправу над младшим ребенком.

— Устраивай трибуны у себя на втором этаже! Понял?!

Степа продолжает истерично и злобно настаивать на своей правоте. Мама носится по квартире в поисках ремня. В конце концов хватает папину тапочку. Ловит уворачивающегося, орущего Степана. Подошва довольно толстая. Бьет больно. Младшие кричат громче самого наказуемого.

Двадцать капель корвалола. «Вот из-за таких, как мы, и пишут всякую ересь про многодетность», — вспоминает мама о журнальной публикации.

На глаза попадается футляр со скрипкой.

— Степан! — истошно орет эта создательница неправильных стереотипов. — Почему скрипка на кухне валяется?! Это музыкальный инструмент! Он дорого стоит!

— Мам, давай этот день хорошо проведем.

— И это говоришь ты?! Ты способен испортить настроение всей семье. И день-то уже кончается.

— Давай я тебе сыграю «На заре ты ее не буди».

— Ну, давай… Скоро ведь папа придет.

Степан вдохновенно пилит смычком бедные струны и при этом совершенно правильно поет известный романс. Его громким пением заглушается скрипучее музыкальное сопровождение. Мама, накрывая на стол, тоскливо думает, что музыкальной школы не избежать, а она сама нотной грамоты не знает, а папа всегда занят, а Степа… и так далее и тому подобное. Длинный ряд отягчающих ситуацию обстоятельств.

Поздний вечер. Мама за чашкой чая обсуждает с папой непростую жизненную ситуацию в семье одной знакомой.

— Муж где-то пропадает неделями. Пьет. Детей нечем кормить. Дома агрессивен бывает. Посуду бьет.

— И ты говоришь, что я алкоголик. Ты еще не знаешь, как люди пьют.

Мама не сразу находит, что ответить.

— Так ты, значит, опять передумал?

— Что я передумал? — папа заметно накаляется.

— Бросить пить окончательно. Ты уже себя алкоголиком не считаешь?

— Понятно! Праздник приближается. Ты готов «развязать».

Сыпется штукатурка над хлопнувшей дверью. Еще двадцать капель корвалола. «Мы должны беречь бабулечкину дочку». С горечью вспоминается это Машино высказывание, а также обстоятельства, при которых несколько месяцев назад их папа перестал пить совершенно.

Они возвращались в Москву после летнего отдыха. Ночью не спалось. Мама под стук колес задумывалась, как говорится, о завтрашнем дне. На душе кошки скребли. Папин голос по телефону был бодрым, но «из трубки пахло».

Утром соседи по купе помогли им выйти на перрон. Багаж немалый. «Диван, чемодан, саквояж…», — уныло оглядываясь, вспоминал Степан стихи Маршака. Папа так и не появился. «Развод», — это все, что ясно осознавалось тогда маминым горестным сознанием. Десятка в кармане. Как опрометчиво. Хватило только на то, чтобы упросить носильщика доставить их к такси.

Прибыв домой, мама бегала по соседям, собирая деньги. В суете она даже не задумывалась над вопросом: «А где же все-таки он?» Дома-то никого.

Стук в дверь. Папа. Но на кого он похож?! Господи, помилуй!

— Из больницы. Машина сбила… когда на вокзал… опаздывал…

Хорошее это было вразумление. Хотя виноват был водитель, через пьяницу легко переступили. То есть папа не получил никакой компенсации. Но кое-как за две недели оправился. И опять долги.

Мама постепенно успокаивается. «Крест, говорят, такой. А что если одни кресты вокруг? Не жизнь, а кладбище… Неужели сегодня все так и закончится?»

Папа заунывно басит что-то в ванной. Мама робко стучится.

— Зубы почистить можно?

На стиральной машине какие-то нотные листы. Папа совсем затосковал. Все молотки да рубанки. Да злые контролеры в трамваях. Да маленькая зарплата. Да охота хоть как-то расслабиться, оттянуться. Да душа как-то неопределенно болит. И тело, впрочем, тоже. Кресты, кресты.

Тихо готовятся ко сну. Худой мир лучше доброй ссоры.

x x x

В сочельник мама со Степой попеременно выбегают на улицу. Встречать Рождественскую звезду.

— Штой-то ты? — удивляется соседка тетя Шура, увидев мамины голые ноги в шлепанцах.

— Звезду караулю, — радостно отвечает мама.

— Какая звезда? — еще больше удивляется тетя Шура. — Облака только сегодня.

— Обязательно будет, тетя Шура!

— Ой, бедовая твоя головушка, — сокрушенно качает головой соседка.

— Ну, Вы — Фома Неверующий, тетя Шура.

— Што-о?

Ночью в храме. Мама и Степа пробираются через толпу. Столько знакомых лиц, так интересно. Мама переглядывается, улыбается, раскланивается. Краем уха слышит: «Яко с нами Бог». Сосредоточиться трудно.

Толпа редеет. Праздничное богослужение идет своим чередом. Степа, скрючившись, засыпает на лавке. Мама берет его к себе на колени, обнимает, укачивает; как обычно, сомневается: «Может, зря ребенка притащила?»

Нет, не зря. Дети, только что неудобно спавшие по разным углам, теперь тихонечко отходят от Святой Чаши со скрещенными на груди ручками (»Не забудь, правая сверху»). Гуськом шествуют к столику с просфорами. Ни следа сна, ни тени скуки или усталости. Поют Рождественский тропарь. Начинаются взаимные поздравления и обмен подарочками.

Первый утренний поезд метро. Людей неожиданно много. Степа достает из кармана пластиковый цилиндрик с мыльными пузырями. Чей-то подарок. Летят радужные шарики.

Дома мама обнаруживает наполовину выпитую бутылку вина. Папа встал их поздравить. Но разговор выходит отнюдь не праздничный.

— Ты опять скатишься в запой!

— Да ты за собой следи! Тебя побить бы хорошенько!!!

Мама пугается. Из комнаты слышен Володин плач. «И чего разоралась? Всего-навсего кагор», — думает она. Наливает себе стакан. Стучится в дверь санузла.

— Ребенка помыть надо.

Папа открывает.

— Здесь накурено. Подождите.

— Ладно. Убери фигуру.

Мама протискивается мимо папы и контрабаса к крану. Потом заворачивает мокрого малыша в пеленку. Тот весело гулит, машет ручками. Родители с ним ласково воркуют. Этот младшенький часто сглаживает их супружеские противоречия. Оба про себя задаются вопросом: «Почему черные тучи так властно накрывают нас порой?»

— Слушай, а звезду мы так и не увидели. Все затянуто наверху… Не заслужили, видно.

x x x

Дни идут. Святки. На елку попасть не получилось. Мама категорически отказалась везти всех детей без папы. Однако, что же это такое? В воскресный день Маша, съев конфету, просит еще.

— Больше пока нельзя, — отвечает строгая мама.

— Хорошо, — легко соглашается дочь. — Остальные конфеты — на Рождество. — Маша, Рождество уже наступило. Я тебе говорю, рассказываю, а ты все никак не поймешь.

Дочь задумывается.

— А когда же будет настоящий праздник?

В этот момент возвращаются из студии Степа с папой, и на маму обрушивается неожиданная новость.

— Я договорился со скрипачкой. Она будет приходить к нам домой заниматься по четвергам. Всего за пять долларов в час.

После некоторой заминки, вновь обретается дар речи, мама вступает в разговор:

— Пять долларов?!… А я куда денусь с младшими?!… У тебя с головой не все в порядке!

Ты хоть брось пить сначала, а потом будет тебе пять долларов!!!

— Как ты разговариваешь?!

— У нас рядом музыкальная школа! В следующем году он будет туда ходить! И без всяких пяти долларов!!!

— Ты в этом ничего не понимаешь! Все очень быстро теряется!

Двадцать капель корвалола. Нет, десять. Пузырек опустел.

— Едем в гости! — радостно-истерично объявляет мама детям.

Конечно, не следует принимать решения «на горячую голову». Дорога не очень долгая, но и не короткая. Войдя в метро, мама чувствует усталость, испарину. Володя — в детском рюкзачке за спиной. «И куда меня несет? Мне же нельзя переутомляться, потеть. Господи, прости мои прегрешения!»

Мама предъявляет пенсионное удостоверение.

— Что это за документ? — укоризненно спрашивает дежурная, преградив путь. Она открывает красную книжечку, листает.

— И не стыдно Вам? Вторая группа инвалидности! Хоть бы делали себе документы нормально! Платите!

— А в чем дело?

— Ну, вы совсем!!! У вас ребенок грудной висит, и вам не совестно предъявлять такие документы!

— Но он же подлинный!

— Со второй группой не рожают столько детей! — уже кричит.

Мама находит деньги. Степа плачет.

В гостях детям хорошо. Наконец-то, настоящий праздник. Нарядная елка. Все поют Рождественский тропарь.

Маленький человек отходчив, все быстро прощает и забывает. Мама же — другое дело. Она лежит на диване, ничего не может есть. Только все говорит, говорит…

А то, что происходит вокруг, действительно, можно назвать детским праздником. У старших детей — игра в рифмы, потом фанты. Смех, призы. Маленькие водят хоровод вокруг елки, отгадывают загадки. Один из присутствующих пап с завязанными глазами отгадывает на ощупь, где чей ребенок. Взрослые весело и увлеченно занимаются с детьми. Нет, не занимаются, а просто вместе с ними радуются. Вместе, а не отдельно, за своим взрослым столом.

Степка, качаясь на канате, спрашивает у Симиной мамы:

— А сколько Вам лет?

— А как ты думаешь?

— Ну-у-у… Сорок?

— Сорок пять.

— Ого-о-о!

На самом деле шестьдесят пять. Все смеются.

— А нам на Рождество мама подарит сестричку, — сообщает один из Симиных мальчиков.

— На Рождество уже не успею, — замечает Сима.

— У вас нет девочки, — говорит Маша. — Вам нужна дочка. А нам никто не нужен.

— Ну почему же, — нерешительно сомневается мама. — Хорошо, что у нас дети есть. Что бы мы без них делали?

Все опять весело смеются.

На прощанье их грузят подарками, провожают до метро, даже до самого «опасного» места с дежурной. Это, конечно, не обязательно. Крайне редко бывают такие дикие случаи.

Протискиваются в вагон. Как-то внезапно находятся свободные места, у детей в руках неизвестно откуда — яблоки. Они весело жуют. Тут же рядом стоящая женщина подает маме какой-то пакет:

— Вам передали.

Там банка варенья. Мама смущенно озирается, не зная кого благодарить.

Вагон пустеет. Привязывается с разговором подвыпивший мужик. Сует десятку. Как отвертеться? К тому же рядом останавливается и пристально смотрит неизвестная девушка с ребенком на руках. Дать ей что ли десятку?

— Это она думает, что ты тоже работаешь на линии, — поясняет пьяный спутник. — Без спроса.

Конкурент.

Наконец, их станция. Сопровождаемые взглядами всех неспящих пассажиров этого вагона, они выходят.

Маше опять «ноги мешают ходить». Конечно, день был трудный. Сначала храм, потом гости.

— Возьми меня на ручки, — жалобно просит дочка.

Папа!!! Встречает их! Какое счастье! Как обессиленная мама его любит, несмотря на алкогольный запах, пять долларов, закончившийся корвалол и все такое прочее. Он берет Володю, Машу, сумку с подарками. Только маму уже не может взять.

Повеселевшая Маша говорит маме:

— Я у нас еще маленькая. Скрипки у меня нет. А ты уже подросла.

Дома. Постелить постель. Уложить детей. Редко все это родители делают так дружно, вместе. Папино соучастие вдохновляет и бодрит маму, которой недавно казалось, что она уже «живой труп». Вытирает дочку, надевает на нее ночную рубашечку. Володя шумит на кухне.

— Воткни ему пробочку! — кричит мама папе.

Сразу становится тихо. Значит, Володя получил пустышку.

— Володя у нас неумытый трубачист, — говорит Маша.

— А кто такие трубачисты?

— Это такие мойдодыры.

— Кто-кто?

— Ну, грязнули.

Мама замечает, что Степан уже безмятежно спит, весь обложившись подарками. Теперь возятся с Володей. Это, пожалуй, самые светлые минуты в их семейной жизни. Купают. Потом медлят с одеванием и укладыванием.

— Ах ты карапуз наш любимый.

В комнате темно. Двое спят. И еще трое — на кухне. Какими бесчувственными «чурбанами» были они, когда рождались старшие дети. Что их беспокоило и заботило тогда? Это ведь, и правда, великое утешение — иметь потомство. Только сейчас они это понимают, хотя стало так трудно жить.

x x x

А почему это у нас свет настежь включен, — спрашивает сверху проснувшийся позже всех Степа.

— Уже утро, — отвечает снизу Маша.

— Неохота вставать. Я очень часто плохо себя чувствую. Даже каждый день, по-моему.

— А каково папе, ты подумал? — отзывается мама, раздвигая занавески. — Он уже на работе.

— Папа целый день в этой дурацкой парикмахерской, — произносит Маша.

— В мастерской, — поправляет мама.

Ба-бах!!! Это Степан спрыгнул на пол. День начинается.

Святки позади. Крещенский сочельник. Мама, едва успев сварить суп, несется по направлению к детской поликлинике. Впереди нее летит в коляске младший сын. Он проходит курс общеукрепляющего массажа.

«И зачем я бегаю сюда? Делала б сама по книжке,» — как обычно, опаздывая, думает мама. Папа эту беготню не одобряет.

После поликлиники мама заскакивает заплатить за квартиру. Получает «нагоняй» от незнакомой бабушки за оставленную без присмотра коляску. Возвращается домой. Теперь нужно доставить Машу на занятие к логопеду.

— Большое спасибо, тетя Шура, — забирая дочку, говорит мама.

— А что ты хочешь мне дать — яблоко или пирожок? — спрашивает Марья.

— Мы по дороге что-нибудь купим, — застегивая дочкино пальтишко, отвечает мама.

— Ой, пропали вы, девки, — сокрушенно качает головой соседка.

Они выбегают на улицу. Володя опять летит впереди.

Детская студия. Теперь надо раздеть, переобуть, причесать. Володя за дверью раздевалки ревет. Потом смолкает. Наверное, кто-нибудь подошел покачать. Маша, нарядная, причесанная, топает по лестнице.

— Не забудь поздороваться, — напутствует снизу мама.

«И что же это я, как лошадь, ношусь? Мешок овса привязывать надо. Может, прав папа, надо и с Машкой дома заниматься? По книжке?»

Теперь она держит путь в школу. Встречать сына.

— А откуда взялось выражение «крещенские морозы»? — спрашивает Степа, хлюпая по лужам.

— Постой тут с коляской. Я зайду за скрипкой. На, съешь пока бананчик.

Они снова идут в студию. Мама на ходу кормит своих мальчиков фруктами.

Маша заниматься закончила. Степа начинает. Педагог по скрипке спрашивает у мамы:

— А зачем вам частные занятия? Вы же все-таки материально не очень обеспечены.

— Да-да! — радостно отвечает мама. — Давайте пока отложим.

Ох, какая гора с плеч свалилась!

Возвращаются домой без Степы. Ждут его к обеду.

После обеда дети категорически отказываются гулять.

— Ну, как хотите! А я на час выйду с Володей. Для профилактики рахита. Буду рядом. Если что, зовите.

Сразу же начинаются разнообразные «если что».

— М-а-а-м!

— Что? — она отрывается от журнала.

— Можно я не буду делать сейчас математику?

Через пятнадцать минут опять раздетый Степа выглядывает на улицу.

— Мам! Нам скучно.

— Порисуйте.

Еще через некоторое время они появляются оба.

— Мам! Я говорю ей, что голубой — это холодный цвет, а она не верит.

— Домой! Вы простудитесь.

Подойдя к подъездной двери, мама громко напутствует детей:

— Теплые цвета — зеленый, желтый, оранжевый. А кто вам разрешил без меня гуашь брать?

Еще пятнадцать минут.

— Мам! Ну что ты такая ненагульная?

— Уйдите! Вы как бледные поганки. Дети подземелья.

— Мы не Емели, — неправильно понимает Маша.

— Мы включили «По щучьему велению».

— Вот и бегите, слушайте.

— Ну, ты скоро?…

Еще полчаса. Высовывается сын:

— Мам, мы тут так весело играем. Давай, ты будешь наша мама?

— О, это трудно себе представить, — говорит мама, поворачивая коляску в сторону дома. — По-моему, холодает. Может, ты еще и поймешь, откуда взялось выражение «крещенские морозы».

Дома сразу просыпается Володя и громко требует, чтобы его выпустили изколяски. Старшие осаждают маму каждый со своими проблемами. Стараются перекричать друг друга, сердятся.

«По одному, пожалуйста, говорите,» — требует мама и тоже сердится. Она судорожно срывает с себя одежду. Достает малыша. Тот все еще шумит.

— Володя, ты — дурацкий, — ругает его сестра. — Мамочка, вот, что я нарисовала.

— Это что?

— Пейзаж.

— Молодец. А почему облако желтое?

— Это теплое облако.

— А-а… А что это?! — строго спрашивает мама, указывая на горку печенья в углу комнаты?

— Это наши запасы на зиму. Мы бельчата, — радостно сообщает Степа.

— Немедленно это убери. Еще тараканов тут разведете.

— Мама, мы это печенье на дачу возьмем, — вмешивается Маша. — Это на лето запасы. бабулечке.

Маме вдруг очень-очень захотелось посмотреть летние фотографии. Скорей бы все переделать. И сесть. Смотреть. Вспоминать.

Вот на этом снимке Маша в расщелине старой сосны, вся в солнечных бликах. Какая хорошенькая!

Вот Степан несется в речку с широко разинутым ртом и горящими глазами.

А здесь они все вместе. Мама такая лирическая, в лиловых тонах, изящная соломенная шляпка, меланхолическое выражение лица. Сидит на лесном пне. На руках ребенок. Можно подумать, что его только что принесли ей какие-нибудь няни. А где-то за кадром усадьба, фонтан, гувернеры. А над ними облако. Желтое. Очень солнечный день.

Мама засыпает, размышляя о том, как трудно представить себе то блаженство, которое ожидает праведников в раю. «Если даже на нашей грешной земле бывает так хорошо».

— Ты спишь? — папа шепотом.

— А что?

— Как что? Мы же собирались в прорубь. Крещенье же!

— Какая прорубь? Наверное, лед весь растаял.

— Да уже мороз. Пошли.

— О-о-о… Это очень холодный цвет.

— Что?

— Ты получил зарплату?

— А что?

— Где твои космы?

— Был в парикмахерской. Могу же я себе хоть раз в год позволить. Так идем?

И правда, похолодало.

— А можно кое о чем тебя попросить?

— Проси.

— Пройтись с тобой под руку.

Папина левая рука сгибается в локте. Мама выпрямляется и поднимает подбородок. Вот это да! Без детей. С мужем. На улице. «Жаль, что никого знакомых нет,» — сокрушается мамино тщеславие.

Ныряют. Раз. Два. Три. Обратно трусцой, держась за руки.

Дома.

— Значит, водка?

— Ну, в честь праздника.

— Тогда и мне налей.

Мама согревается и веселеет. И может быть, действительно, он начнет нормально, как все, выпивать немного по праздникам. И не стоит беспокоиться, ругаться.

x x x

Мама, румяная, вбегает в квартиру с мешком продуктов. Папа спешно одевается, чтобы уйти.

— Февраль… достать чернил и плакать.

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

Мама, декламируя, обматывает шарфом папину шею.

— Это ты сама сочинила? — высовывается из комнаты Степа.

— Спасибо за доверие. Это Пастернак.

— Что-что?

— Так ты в субботу придешь пораньше?

— Постараюсь.

— Трезвый?

— Постараюсь. Пока.

Мама строит планы на субботний вечер. Надо бы в гости. Без детей. Ну, со Степой. Может быть, и с Машей. Но без Володи.

— Ты что не знаешь, что маленьким надо уступать? — слышится между тем Машин голос.

— Ты у нас вредная, как Шапокляк, — говорит Степа.

— Шапокляк мальчики бывают. А я девочка… Шапоклякша…

Маша выходит из кухни.

— Мам, дай каши. Ну что это такая за хозяйка — кашей никого не кормит!

Следом за ней появляется Степа с обмотанной шарфом головой и лыжной палкой в руках:

— Я вызываю тебя на Троянскую войну!

— Не хочу я войну, — сопротивляется «миролюбивая» сестра.

На кухне грохот. Мама под звуки разгорающейся ссоры бежит туда. Володя с опрокинутой табуреткой «в обнимку» валяется на полу, весь присыпанный сахаром. Видно, лез на стол за сладеньким.

Успокаивая малыша, мама вдруг «вспоминает», что субботним вечером надо ведь быть в храме на всенощной. Давненько ей не предоставлялась такая возможность. А когда последний раз причащалась? Пытается сообразить, подметая пол. Смотрит на часы.

— Степан, собирайся на гимнастику.

— Не хочу-у-у!!! — несется из прихожей вопль возмущенного «воина».

Врывается на кухню еще более возмущенная дочь:

— А почему он первый на гимнастику?!

— Сегодня школьная группа раньше, чем ваша, — объясняет мама, спешно перемывая тарелки.

— Я хочу сначала!

— Степан, ты собираешься?

— Не хочу!

— Две крайности! Я вас обоих сейчас выпорю! Я вас, таких невоспитанных, на дачу к бабулечке больше не повезу!

Маша замирает. Что это? Ей послышалось? Ее не возьмут на дачу?

— Мамулечка! А что тебе помочь? — сладким голоском спрашивает дочь, ласкаясь.

— То-то же. — говорит мама. — Посуду вот учись мыть.

Маша с готовностью забирается на стул возле раковины и начинает полоскать тарелки под струей воды. Через минуту спрашивает, указывая на себя мыльной рукой:

— Мам, ты возьмешь эту крайность к бабулечке?

— Еще подумаю.

День идет к вечеру. Мама ведет Машу с занятий. Володя, как всегда, впереди. У подъезда останавливаются поговорить с тетей Шурой.

— А мои-то обои отличники были. Растила их, молоком поила.

Мама смущенно молчит. Горькая тема. «Что-то меня ожидает?… Может, мне все-таки говеть, а не в гости собираться? Гневаюсь что-то часто, с детьми не лажу… Но к Симке-то я ведь тоже не скоро еще смогу попасть. Она так звала…»

Допоздна мама размышляет, как провести этот предстоящий, драгоценный субботний вечер. Папа будет дома. Какая редкость! Что-то он задерживается сегодня. Дети уже спят. Ужин стынет. Мама разбирает недавно поступившую «гуманитарную помощь». Неплохая куртка для Степы. Зимняя. На будущий год. А это Маше комбинезон. Тоже «на вырост». Все это мама запихивает в большой мешок. Надо отправить пока на антресоли. Вместо того, чтобы воспользоваться стремянкой, мама закидывает мешок наверх, как баскетбольный мяч в корзину. Он, правда, получился тяжеленький. Скорее всего, не получится все так просто, без лесенки.

Так и есть. Мешок не удерживается на антресолях и валится назад, по пути задевая велосипед «Орленок». Мама успевает сделать шаг в сторону. Но удара не миновать. По голове. Железным велосипедом. С высоты почти три метра. Потолки высокие.

Обхватив руками голову, мама ковыляет в ванную. Полощет голову под холодной струей. Кровь течет. Хорошо, что дети спят. Вот бы испугались.

С мокрым полотенцем на голове она плачет в постели. Хорошо также, что папа задерживается. От него бы влетело. Столько раз говорил, что так делать нельзя.

«Говеть», — думает мама, засыпая.

x x x

— Ура! Папа решил починить мне велосипед к весне!

Это Степа утром обнаруживает в прихожей свой «Орленок».

— А где он? На работе?

— Не знаю.

Мама берет трубку телефона. Глухая тишина.

— И телефон сломался, — говорит мама задумчиво. — Надо мне говеть.

— А где все-таки папа?

— Не пришел ночевать.

— Почему?

— Работает, наверное. Чтобы в субботу освободиться!

В этот момент открывается дверь. Появляется глава семьи. Ничего не говоря, раздевается. Следует в комнату. Ложится на диван.

— Что случилось? — допытывается встревоженная мама. — Где ты был?

— В вытрезвителе, — глухо отвечает папа. — Казенные деньги были с собой…

— Та-а-ак… Мало тебе было под машину попасть.

— Спасай меня. Я сегодня должен станок купить.

— Ты намекаешь на дедушкины деньги? Они присланы детям. Мы купим на них спортивный комплекс. А ты иди без станка! Кайся!

Молчание.

— Ну, конечно! — распаляется мама. — Ты думаешь, сейчас купишь станок и на работу. Как ни в чем не бывало. А пострадают только дети.

— Сейчас будут звонить, искать…

— Не беспокойся. Телефон сломан.

Папа лежит. По всему видно, что это надолго.

Так проходит день. Мама бодра духом. Не имея собеседников, она сама с собой рассуждает о том, что в данный момент особенно чувствуется Божье присутствие в их жизни. Промысел. «В конце концов, все эти неурядицы должны же убедить его, что надо бросить пить».

Дети, каждый занят своим делом. Володя делает «ревизию» в кухонном столе. Маша выкладывает мозаичный узор по образцу. Степан рисует подвиги греческих басилевсов.

— Мам, водка — это Троянский конь.

— Ох! Точнее не скажешь, — поражается мама. — Подождите минутку, я от тети Шуры позвоню.

— Алло! Сим? Я не приду… Ну, да, случилось кое-что… Телефон сломан. Я от соседей.

Из родной квартиры слышится отчаянный степкин рев. На кухне маминым глазам представляется следующая картина: сын обливается слезами рядом с растерянным папой, который держит в руках то, что было недавно скрипкой.

— Я хотел позаниматься, а папа сел…

— Ну и что?

— На скрипку.

— Сколько раз я говорила, что инструмент не должен валяться где попало!

Мама уничтожающим взглядом смотрит на убитого папу.

— Логичнее было бы, если б села на нее я, а не ты.

Ах, если бы был в исправности телефон! Сейчас возбужденная мама обзванивала бы друзей. «Вы подумайте! — говорила бы она. — Чем закончилась наша музыкальная «эпопея». Папа сам сломал скрипку. Теперь не только частные, всякие вообще занятия отменяются».

Но она обречена на молчание. Смотрят с детьми диафильмы. Вычитывают все вечернее правило. Как сегодня все замечательно идет! Дети хорошо себя ведут. Мама «на пять» выполняет свои обязанности. И не «трещит» в трубку о своих проблемах. Занимается детьми.

Ночью не спится. Строчит в своем дневнике. «Может, «писать» — это лекарство от «говорить»? И как это раньше в голову не приходило? Чем празднословить, писала бы! Бумага-то не человек, ее не жалко».

Проходит несколько дней. Состояние папы ухудшается. Мама постепенно теряет терпение и, кроме того, не может вспомнить, куда спрятала присланные дедушкой деньги. Перебирает в уме свои «тайнички». «Может, я их уже истратила и забыла об этом?»

Завтра праздник. Сретение. Мама листает книгу «Русская икона». Находит то, что искала. Мария, Иосиф принесли в храм Младенца. Симеон и Анна встречают.

— От лица всего человечества. Сретение — это встреча на церковном языке.

Дети заинтересованно слушают рассказ о старце Симеоне. За окном метель.

— А в народе считали, что это встреча зимы с весной.

От порыва ветра звенят стекла.

— Дерутся, — ухмыляется Степа, глядя в окно.

— Садись за математику. Уже скоро спать.

— Не хочу! Как мне все это надоело!

«Все-таки надо мне самой брать его в «ежевые рукавицы». На папу надеяться нечего», — думает мама.

— Если ты не будешь сидеть за уроками, когда я в следующий раз зайду в комнату, пеняй на себя, —

ледяным тоном говорит она. И удаляется на кухню. Там есть, как всегда, чем заняться. Следом бежит Маша.

— Мам, дай мне задание!

— Садись писать в прописях.

— Я букву «З» буду писать.

— Хорошо.

— «З» — это зайкина буква?

— Да.

Маша разглядывает картинку.

— Этого зайки?

— Да.

— А другие зайки что без буквы?

— Маш, подожди пока… Так сколько у тебя получилось яблок, Степа?

— Не знаю. Я устал.

— Ты сам тянул время до вечера.

— Ой, лучше бы и не жить, чем такие мучения… Хоть бы лето скорей наступило, что ли…

— Без зимы нет лета.

— Ну, в Африке же нет зимы.

— В их языке и слов таких нет — «зима», «лето». Они не знают, что у них лето… Степа, дорогой, ну когда я смогу тебя убедить, что наша жизнь прекрасна?

— Да чего в ней прекрасного?! — сын отшвыривает тетрадку. — Перочинного ножика у меня нет.

— Наша земная жизнь — это… ну, как бы, зима, без которой не будет лета.

— Какого еще лета? — тревожно настораживается Степа.

— Я имею в виду вечность.

— Ну, понятно, — Степа совсем расстраивается. — Я-то в рай не попаду.

Мама стоит между двумя письменными столами. Дочь вся ушла в свою работу. Она испещряет тетрадные листы мелкими загадочными рисунками. Какие-то извилины, спирали, геометрические фигуры. Разноцветные. Красиво. А Степан всегда рисовал что-нибудь определенное — домик, человек, машина. Сейчас он уставился в потолок.

— Две крайности, — вздыхает мама. Переводит взгляд на диван. Там лежит третья… Опять слезы…

— Мам, ну не плачь. А ты не будешь опять выливать на папу холодную воду из тазика?

— Я уже не в том возрасте, чтобы устраивать такие сцены. И матрасы портятся.

Звонок в дверь. То есть стук. Звонок давно сломан. Мама следует в прихожую. По пути отбирает у Володи сапожный крем. Малыша придется основательно помыть.

Дверь открыта. Сколько народа. Вот это встреча! Папа выползает из комнаты и смущенно встречает гостей. Теперь количество детей в комнате увеличивается втрое, а на кухне заседает нечто вроде семейного совета.

— На сотню баксов можно купить и станок, и подержанный спорткомплекс, — заявляет симин муж.

— Да какой нам теперь спорткомплекс, — горестно вопрошает мама.

— Одни наши знакомые продают за очень умеренную цену, — говорит Сима, выкладывая из рюкзака продукты.

Мужская часть компании собирается уходить.

— Да вы что, ребята? Я не могу, — бормочет помятый папа.

— Переночуешь у нас. Чтоб сменить обстановку. А завтра на работу. Со станком. Деньги отдадите, когда найдутся.

Папа растерянно обувается.

— Я все-таки возьму пива. А то сердце…

— У нас нитроглицерин есть.

Поздно. Дети укладываются. Мама у магнитофона.

— Что бы вам включить?

— Включи про суету и томленье духа.

— Это что?

— Ну этот… Который сказал: «Суета сует».

— А… Экклесиаст.

Мама долго роется в коробке с кассетами.

— Не нахожу. Вот «Нагорная проповедь». Хочешь?

— Давай лучше про Валерика. Вон она сверху.

Дети слушают, лежа в постели.

«Ожесточился я сердцем. Во всех людях врагов стал видеть», — рассказывает одинокий несчастный старик Валерику.

— Как я…, — задумчиво размышляет Степа, лежа в постели.

В комнату входит Володя. В его руках потерянный мамой кошелек с дедушкиными деньгами.

— Где это он взял?

Никто ничего не знает.

x x x

Дни летят. Папа опять ходит на работу. Скрипку отремонтировал.

У мамы обычные проблемы с сыном.

— Не хочу!

Уже не первый раз она слышит это сегодня.

Заходит тетя Шура. За луковицей. Мама полощет под краном Володю. Маша просит поскорее налить ей воды в банку, чтобы порисовать красками.

— Там в мешочке, в углу, — кричит из ванной мама. Это о луке.

Тетя Шура на кухне охает.

— У тебя тут горит!

Забытая на огне каша. Тетя Шура качает головой. Помогает Маше.

— И чего ты к матери не уедешь, бедолага?

И правда, почему?

— Потому что у нас семья. Мужа люблю.

Тетя Шура опять качает головой.

— Степан, берись же ты, наконец, за скрипку!

— Отстань.

Тетя Шура в дверях.

— У папы научился, наверное, — говорит она на прощанье.

Мама поочередно краснеет и бледнеет. Опять порка.

— Мам, извини, — ревет побитый Степан.

Он уже совсем другой. Кладет перед собой горку кубиков.

— Буду «Отче наш» читать.

После каждого раза он убирает кубик в коробку. Потом начинает по несколько отбрасывать, и горка быстро исчезает.

Вечером мама бежит из магазина. Тетя Шура удивленно спрашивает:

— Одних оставила?

Дома Степа сидит со скрипкой в руках. Плачет.

— Что опять случилось?

Плачет.

— Ну, что случилось?

— Ничего.

Мама долго не может добиться ответа. В конце концов сын выдавливает из себя:

— Музыку сочинил… к своим стихам… грустную…

— А… Про умирающие листья.

В кухню прибегают младшие. Степа сидит с потерянным видом.

— Где мне побыть одному?

— В ванной, — вздыхая, отвечает мама.

Музыкант удаляется в положенное место. Возвращается папа.

— Что с ним?

— Музыку сочинил.

Степа хочет остаться с папой один на один. Они вместе запираются.

Перед сном мама рассказывает папе, как прошел день.

— Он так разговаривает с тобой, потому что ты сама непослушная. Отвечаешь мне с гонором.

— Как ты можешь так говорить? Это он твоему примеру следует. Ты меня на каждом шагу пинаешь.

— Тебе все по двадцать раз нужно повторять. А ты для меня то же, что и дети.

— Я с детьми на одной планке?! Чему же тут удивляться?!

Ссора. Одна из самых болезненных точек их семейной жизни. Папа обвиняет маму в непослушании и самоуправстве, мама папу — в грубости и хамстве. Каждый твердо стоит на своем. Папа в гневе.

— Можешь брать детей и ехать к маме. И живи там как хочешь!

Как закончится этот день? Они оба устали. И хотят какого-нибудь выхода из тупика.

— Но ведь наш брак не складывался изначально, как православный, правильный. Мы не можем требовать друг от друга слишком многого.

— Это верно, — задумчиво соглашается отвернувшийся к стене папа.

Не спится. Папа отправляется музицировать. Мама садится за свой дневник.

x x x

Воскресный день. Пришла в гости знакомая семья.

Дети в комнате. Их общение приходится контролировать из-за частых размолвок. На кухню прибегает семилетняя Танечка, вся в слезах.

— Мам, Степа начал нашего Колю душить.

Взрослые хотят поговорить о своем, пытаются предоставить детей самим себе. Не получается ничего хорошего.

— Какая безысходность, — уныло говорит мама, вернувшись из комнаты после «разборки» со Степой. — Мы с мужем ругаемся при детях. Никакими красивыми словами я не могу научить Степку добру… И исправиться никак не можем.

— Да, на исправление нужна целая жизнь, — говорит задушевная мамина подруга.

— Дети не ждут, когда мы исправимся. Они уже сейчас непрерывно растут. Во всем этом безобразии.

— Я дам почитать тебе мою любимую книжку о детях. Там есть «золотая» мысль. Плохой родительский пример — это еще никакая не безысходность. Главное взаимное доверие и искренность в отношениях с детьми. И они сами разберутся. Возьмут у вас все хорошее, а плохое отбросят. Научить бы их отличать черное от белого…

Мама достает из холодильника еду.

— Скоро опять пост.

— Я, кажется, буду иметь послабление.

— То есть? Вы ждете четвертого?

— Да.

— И Симка тоже беременна.

Две мамы отправляются в комнату, где дети тренируются на новом спортивном комплексе. Не все. Кое-кто занят с новой развивающей настольной игрой, принесенной гостями в подарок.

— И где вы все это берете? — удивляется мама, разглядывая разноцветные деревянные детали.

— Мы любим что-нибудь такое покупать. С каждой зарплаты. И самим интересно.

— Какие вы творческие люди.

— Ну конечно это творчество — растить детей.

— Ой! — мама хватается за голову. Ударилась. — Ты представляешь: после удара велосипедом я ежедневно

обо что-нибудь бьюсь головой.

— У мамы землетрясение мозга, — вставляет Маша.

— Дура ты! — говорит Степан. — Это мозготрясение.

— Ну, полюбуйтесь вы на этого грубияна! — восклицает мама.

Вечером заглядывает тетя Шура.

— Пойдем «Спокойной ночи, малыши» смотреть.

— Степан еще на скрипке не играл.

— Да отпусти. Они ж у тебя ничего не видят.

— Мам, я потом позанимаюсь.

— Ну, идите.

Скоро возвращаются. Мама, сразу принимая воинственный тон, приказывает:

— А теперь — за скрипку! Скоро папа придет.

Вместо обычного «не хочу» Степан сообщает:

— А тетя Шура теперь смотрит «Спокойной ночи, взрослыши»… Может, и мы телевизор купим? Мне стыдно в школе говорить, что у нас нет телевизора.

— Тебе скучно живется?

— Да нет…

Степа берет скрипку. Направляется в ванную. Закрывается. Он теперь почувствовал вкус к такому уединенному общению с музыкальным инструментом.

— Наследственность, — вздыхает про себя мама.

— Мам, там, в ванной как будто кузнечики трещат. Откуда они? — спрашивает через четверть часа Степа.

— Ты что? Это летний звук. Тебе послышалось.

Сын опять лезет под потолок.

— Хватит физкультуры на сегодня. Спать пора.

— В воскресной школе рассказывали про лестницу этого… как его…

— Иакова?

— Да… Ему, кажется, приснилось…

— Тебе, наверное, тоже сегодня будет сниться лестница. Слезай, наконец.

— А куда он лез? На небо? А зачем?

— А ты думаешь, что жизнь — это мечты о перочинном ножике и телевизоре? Это лестница на небеса. Кто с этим не согласен, тот просто копается в навозной куче.

— А папа?

— Что папа?

— Он копается?

— С чего ты взял? Ну и что, что он пьет! Он все равно отчаянно хватается за жизненную лестницу и пытается лезть. Мы-то с папой только недавно узнали про это.

— Про что?

— Про то, что есть еще и небеса. И на них нужно стараться попасть. А ты с детства это знаешь. Ты должен взобраться выше нас и нам помочь. Мы только через вас, детей, и спасаемся.

Степка взволнован.

— А как Машка полезет? Она же может упасть?

— У нее еще все впереди.

x x x

Великий пост. Неделя, другая.

Мама гуляет с Володей за ручку. Многие из знакомых впервые видят его воочию. Реагируют радостно.

— Уже ходите?

— Ой, какой хорошенький!

— Из коляски выпрыгнул!

Под мышкой вместо журнала книга о. Иоанна Лествичника.

— Лествица — это лестница по-старославянски, — объясняет мама Степе и Маше.

— Смотри, мам, папа идет, — встревоженно говорит сын.

Есть от чего. Папа явно пошатывается. Середина дня. Значит, на работе не был.

— Мам, папа ведь всегда соблюдал Великий пост.

— А ты, что, соблюдаешь, сам-то? — вдруг взрывается мама. — Сосиски в школе трескаешь! А молиться за папу кто будет?!

Как обычно, мама в течение дня нервно обсуждает папино поведение со всеми друзьями. По телефону. С детьми отношения не складываются. На молитву сил не остается.

Следующий день — субботний. Мама пытается собраться с духом. Завтра дойти до самого ближнего храма. Попытаться попасть на исповедь.

Возвращаясь из студии, мама с детьми растерянно останавливается в подъезде. На ступеньках сидит какой-то очень-очень пьяный человек. Прохожие брезгливо обходят его.

— Кто это? Наш, кажется, дома лежит… Саша, это ты?

В ответ неопределенное мычание. Из пивной бутылки льется струйка. Сын тети Шуры.

— А вдруг она сейчас выйдет и увидит? — спрашивает Степа.

Человек, держась за стенку, встает и сразу падает вниз с лестницы. Воет от боли.

Мама заталкивает детей в квартиру.

— Смотри за ними! Я сейчас! — бросает Степе.

Тем временем человек уже поднялся на ноги и кружит по лестничной площадке, не находя выхода. Мама подталкивает его к подъездной двери. Выходят. Он падает на нее. Она его с трудом держит. Идти недалеко. В соседнем доме живет и его несчастная семья.

Теперь встречные знакомые реагируют нерадостно. Брезгливо-удивленно. Мама готова провалиться сквозь землю.

Доставив человека домой, стремглав бежит к себе. Дети расстроенные, плачут.

— Не вздумай проболтаться тете Шуре!

Вечером папа лежит, глядя в потолок. Никуда не идет.

— Почитай за меня правило, — просит он.

— Я буду читать Последование к причащению.

— Я с тобой, — с трудом встает папа.

x x x

Утро. Мама собирает детей. Папа тоже одевается.

— Неужели ты пойдешь с нами?

— Поедем к отцу Александру.

Мама радостно молчит.

Они не были здесь с Рождества. Столько знакомых лиц. Мама раскланивается со счастливой улыбкой. Подбегает знакомый мальчик.

— Степана в алтарь забрали!

— Что? — недоверчиво теряется мама.

А между тем папа приступает к исповеди. Мама плачет и прячется в угол.

День проходит. Такой знаменательный для их семьи. Вечером папа опять пьян. Обхватив руками голову, он говорит жене:

— Батюшка сказал «вшиваться». Срочно. Денег даст.

— Правда?.. А ты … послушаешься?

— А куда деваться?

x x x

— Мам, я стал алтарником, теперь надо поститься.

— Ты так решил?

— Сегодня у меня в школе кусок колбасы упал в какао… Но я выловил и съел. Давай мне что-нибудь из дома, постное.

Дома все, как обычно. Ничего, кажется, не изменилось. Степа с Марьей ругаются. Мама их наказывает. Уроки, правда, Степа делает самостоятельно. Маша в это время листает с мамой книгу с репродукциями икон.

— Икон Богородицы — великое множество. Вот эта «Нерушимая стена» называется. Она оградит тебя от бед и напастей.

— От Степана вредного, — говорит дочь.

Папа возвращается с работы. Мама обнимает его в прихожей. Опять пахнет. Взгляд падает на велосипед «Орленок».

Дети засыпают.

— Мам, а нам дадут когда-нибудь большую квартиру? — спрашивает сверху Степа.

— Не знаю.

— А на каком этаже?

Мама вздыхает.

— Спи. Пока мы только на первом этаже.

— Зато у нас спорткомплекс есть. А он ведь не подойдет для низких

потолков.

— Мы его продадим и купим новый.

— Что, на улице с ним стоять будем?

— Нет. Это легко сделать с помощью объявления в газете.

— Ха-ха… А на улице тоже весело. Мы его упрем в небо.

Засыпают.

x x x

— А почему это зимой только мы с мамой просыпались, а теперь все: и Маша, и Володя? — с этого вопроса начинается следующее утро.

На кухне мама оглядывает пустой холодильник.

— Не знаю, что тебе дать с собой в школу, — признается она. — Ешь там, что дадут.

— Давай этот день хорошо проведем.

— Давай.

Степа уходит. Теперь в школу и обратно он ходит сам. Раньше казалось, что только за лето дети сильно продвигаются вперед в своем развитии: вырастают, взрослеют, здоровеют. Оказывается, и зима не столь уж застойное время года.

Возвратившись домой, в семью, Степа говорит:

— Я сосиску сегодня не ел.

Счастливая мама наливает сыну тарелку нелюбимых им щей. Он безропотно ест.

— Можно я больше не буду?

Папа открывает ключом дверь. Стоит в прихожей.

— Потерпите меня еще два дня… Пойду сдаваться врачам.

Степан садится за домашнее задание. Старается.

Маша стягивает с папы куртку. Что же дальше? Вниз? Вверх?

— Мама иди скорей сюда!

В комнате Степан с Машей стоят около лестницы и наблюдают, как лезет по ней Володя. Забирается высоко. Веселится, глядя вниз. В конце концов ручкой не находит в воздухе очередную перекладину. Их больше нет.

— Какой шустрый оказался, — говорит мама.

— Никогда не оставляйте теперь его здесь без присмотра, — советует папа, ложась на диван.

Мама учит малыша слезать. Это получается у него хуже.

Старшие дети возвращаются к своим письменным столам. Степа решает примеры. Маша тоже занята чем-то своим. Теперь она даже не просит дать ей задание. Володя лезет опять вверх.

(Господи, помоги.)

Мама спокойна.

Ксения Курякова. 2000-2001гг.