Год назад 9 мая утром мне пришло сообщение: «Владыка Зосима умер». Поверить в эти слова было категорически невозможно… потому что еще молодой, потому что такой замечательный…
Епископ Якутский и Ленский Зосима – один из немногих архиереев, чей номер был записан у меня в мобильном телефоне. И я знала, что ему, случись что, можно позвонить. Даже мне. Хотя и совсем мало была с ним знакома. Всего три встречи.
Первая – на «Рождественских чтениях» в Москве в 2007 году. Запись интервью с уже уставшим после секции владыкой. Удивительное чувство общения с подлинным монахом, мыслящим человеком и любящим христианином. С глубоким переживанием он вспоминал Пасху в Иерусалиме. Интервью не записалось – техника подвела.
Владыка пришел к нам в студию. Вот встреча вторая. Меня поразило его трепетное отношение к богослужению: до начала прямого эфира шли передачи, в которых преждевременно прозвучало особо нравившееся мне тогда песнопение «Объятия Отча». Услышав его, владыка огорчился: «Ведь это песнопение особое и имеет свое литургическое место, в Неделю о Блудном Сыне».
Вскоре я потеряла любимую работу. Владыка узнал об этом и из Якутии позвонил утешить, после прислал письмо, которое кончалось словами: «Александра, миром управляет Господь, твердо положись на волю Его. А если хочешь, приезжай к нам в Якутию, будем спасаться вместе».
В январе 2008 года скончались бабушка на Рождество, на Крещение – дедушка. На очередных «Рождественских чтениях» мы столкнулись с владыкой в гардеробе (третья наша встреча!), и первые его слова были: «Я молюсь за новопреставленных Ирину и Валентина».
В общем-то, обычные встречи. Их на пути епископа Зосимы были сотни! Но какое необычное внимательное отношение к ближнему, дар сердечного и молитвенного соучастия в его жизни!
В тот день год назад меня не покидала мысль – это человек не наш, но Божий. Наверное, Господь посылает нам таких, Своих, людей ради укрепления нашей веры и вдохновения, ради того, чтобы мы знали крепко-крепко, что христианство осуществимо на земле. Вечная и очень светлая память сохранится на сердце о владыке! А духовно близкие владыке люди скажут о нем лучше и глубже.
Мы беседуем с протоиереем Федором Бородиным, настоятелем храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке:
Протоиерей Федор Бородин
— Отец Фёдор, сегодня часто говорят о том, что христиане теряют христианское лицо. Наверное, важно рассказывать о владыке тем, кто никогда настоящих христиан не встречал. То, что я слышала о епископе Зосиме от самых разных людей, было единодушно: идеальный человек, ни пятнышка! Каким Вам вспоминается владыка?
— Спасибо большое за вопрос, он – по самому существу. Я знаком с владыкой по периоду обучения в семинарии. Я – из нецерковной семьи, как и большинство людей, которые сегодня составляют Русскую Православную Церковь.
Когда я после армии, уже в семинарии, стал воцерковляться, то искал, кому подражать, потому что нас всех, неофитов, часто кидает из стороны в сторону. Игорь Давыдов меня поразил своей цельностью и строгостью в церковной и духовной жизни. При этом он всегда был необыкновенно весел (но весел целомудренно!), чист и светел. Вы говорите: «ни пятнышка». Я не могу припомнить ни одного.
Так получилось, что мы с ним работали в 1989-1990 годы на росписи Покровского храма Московской Духовной Академии. Игорь, будучи левшой, прекрасно дополнял нас, и там, где правше трудно писать из-за конструкции лесов, из-за углов, из-за особенностей архитектуры, он был незаменим.
Во время работы с ним всем было легко. Часто мы, воцерковляясь, ставим перед собой большие задачи, забывая о том, что на самом деле есть одна, основная, задача, которую необходимо решить: с нами должно быть просто, светло и радостно каждому. У Игоря это получалось…
— Но ведь и он тогда был неофитом?!
— Вот это-то и удивительно! Он по воцерковлению старше меня. Но ту внутреннюю работу, которую он успел проделать, люди обычно проделывают лет за 20.
Именно поэтому, думаю, Господь столько и доверил ему в жизни. Самое тяжелое на духовном пути – научиться смирению. И человек, который успешно проходит научение смирению, он в остальном своем церковном бытии тоже достигает многого.
Подвиг внутреннего смирения был в Игоре очень силен! Он никогда при мне ни на кого не повысил голоса, никогда не сказал колкого, обидного слова (хотя мог пошутить, и очень удачно).
Он в хорошем смысле слова очаровывал своей личностью: богатством познаний, умом, талантом рассказчика. Соприкасаясь с ним, я понимал, что такое человек дореволюционный. Владыка происходил из дворянского рода, и в нем эта масть, стать, внутренний вес, без гонора, без навязчивости, сразу ощущались каждым. Именно это уничтожили в нашей стране. Сегодня слово «элита» испоганено. А ведь «подлинную элиту», т.е. подлинный аристократизм, сыграть нельзя! А если его начинают играть, это выглядит пошло.
Во владыке аристократизм был врожденным: широта его души, его благородство сочетались с удивительным видом, улыбкой, лаской. Он сразу «западал» в сердце и с ним хотелось дружить, общаться, разговаривать на глубокие темы.
— Эти качества Вы связываете с происхождением или с внутренним деланием?
— Христианин принимает дары Божии и старается преобразить их для Царствия небесного. Ведь эти же дары можно обратить и в снобизм, и в пренебрежение к людям.
Во владыке ничего подобного не было. Даже когда он стал архиереем, то нисколько не изменился.
При этом он всегда хорошо умел назидать. Я помню такой эпизод. Когда он узнал, что я назначен настоятелем храма святых Космы и Дамиана на Маросейке (а он тогда состоял в братии Данилова монастыря), он предложил помочь. По благословению отца-наместника он хранил монастырские мощи, в том числе мощи из старых антиминсов, и предложил отделить нам частицы мощей наших святых.
Я несказанно обрадовался, тем более, что тогда нам пожертвовали древнюю икону Космы и Дамиана в рост (сейчас это храмовая икона). Помчался в Данилов монастырь. И, конечно, когда видишь старого друга, соученика, то хочется с ним поболтать, что-то повспоминать, посидеть, попить чаю. Увидев мою словоохотливость, он сказал: «Так Федь, давай, все. На тебе Евангелие, читай вслух!» Сам облачился в епитрахиль, надел поручи. Да, я чувствовал, что он тоже рад меня видеть, и ему тоже хочется со мной поговорить, но он умел расставлять приоритеты, что есть свидетельство глубокой внутренней культуры. Мы исполнили Божие дело с молитвой, с благоговением, со страхом Божиим, а потом посидели и попили чаю.
Другой случай. Когда он только принял постриг, и стал братом Зосимой, он жил в семинарии. И вот как-то я забегаю к нему в комнату и спрашиваю: «А где Игорь?» И слышу из-за шкафа: «Игорь умер». «Как?» Сначала я испугался очень. Потом понимаю, что это его голос. Он выходит и повторяет: «Игорь умер. Нет теперь Игоря Давыдова. Есть брат Зосима». И эти слова отец Зосима произнес не ради шутки или формального приветствия, но серьезно, с доброй улыбкой. Для него монашеский постриг был действительно умиранием прежнего человека, Игоря, и рождением нового, Зосимы. И вот так глубоко, до самого дна, он относился ко всему, что совершается в Церкви.
— Для вас, соучеников — семинаристов, принятие Игорем Давыдовым монашества стало неожиданностью?
— Конечно, он обговаривал свое решение с духовником, отцом Алексием (Поликарповым). Но для нас его постриг был неожиданностью.
Хотя он и не воспринимался как нечто невероятное – Игорь вел себя так, словно готовился к монашеству. Существует выражение – «монах от чрева матери». Так вот, когда владыка еще учился в семинарии, дух избрания монашества в нем явным образом ощущался.
— Вы вместе с владыкой расписывали храмы. Какой стиль иконописания был ему ближе: византийский или русский?
— Открытие византийской традиции случилось позднее. Тогда для всех стилистическим ориентиром служили фрески Дионисия. Игорь любил писать горки, архитектуру, деревья, одежды. У него все хорошо получалось.
Кроме того, он умудрялся заниматься и резьбой по дереву, вырезал по просьбам духовенства множество мощевиков, и получается, что уже тогда имел отношение к хранению святых мощей.
— А как владыка принял открытие византийской иконы?
— Не могу сказать, мы с ним об этом не разговаривали. После окончания семинарии мы встречались редко: он долго был на Святой земле, потом у него случился инфаркт… И, вообще, было не до того: 90-е годы – это время сплошного аврала, забег на десятилетнюю дистанцию!
— Молодому поколению уже трудно представить, какими были конец 80-х – начало 90-х. Расскажите, пожалуйста, об атмосфере тех лет!
— Это как второе детство! Владыка мог бы больше меня сказать. Он пришел в Церковь вместе со своим другом Костей Пашковым (впоследствии отцом Никоном), одним из первых в Данилов монастырь. И оттуда поступал в семинарию.
Когда весна приходит после зимы, мы ей радуемся. А представьте себе семьдесят зим, и вдруг все расцвело. В первый раз отслужили там, тут храм открыли. Такая радость! Сейчас мы уже не понимаем, какая это роскошь – нам все дано, мы привыкли. А тогда: – «Представляете, монастырь открыли!» – «Да что Вы?!» – «В Кремле, в Успенском, служили!» – «Не может быть!»
Кстати, думаю, впервые церковные песнопения раздались в Успенском соборе Московского Кремля в том числе и владыкиным голосом. Это было многолетие, пропетое после венчания одного из его однокурсников: они зашли в собор, как в музей, и запели «Многая лета». Их было много, и всех сразу выгнать не смогли…
— А что владыка ценил в жизни и в людях?
— Знаете, он был очень искренний человек. Он ценил искренность.
Можно за какими-то елейными церковными штампами вообще не пустить человека ни к себе в душу, ни к себе в сердце, сказав много, ничего не сказать. А он искренне говорил очень глубокие слова.
Он себя не щадил, не загораживался. И в людях это ценил. Когда мы с ним изредка встречались, то, конечно, не обсуждали пустяки, между нами не было трепа. Говорили о самом главном. С ним иначе было нельзя!
Такой он был человек, понимаете, действительно без изъяна во всех отношениях: христианин, искренний, радостный, с напряженным и постоянным внутренним духовным деланием.
Апостол Павел говорит, что есть люди, которые имеют только вид благочестия, силы же его отреклись (2 Тим. 3-5). Вот у владыки сила благочестия очень ощущалась. Он был аскетичный человек, много молился и знал сладость молитвы. И благодать Божия укрепляла его, помогала в его трудах.
Я помню такой диалог с одним насельником Данилова монастыря. Будущему владыке дали новое послушание, не снимая предыдущих. Я удивился: «Как же так!» А этот человек отвечает: «Отец Алексей смотрит, поручить больше некому. Отцу Зосиме поручит и знает, что все будет выполнено, даже если это сверх сил. Так и Господь смотрел на отца Зосиму и, видя, что он сможет, вручил ему епархию.
— Какой была Ваша последняя встреча с владыкой Зосимой?
— В последний раз мы с ним виделись, когда он, будучи в Москве, приезжал к нам в храм. Мы собирались издавать совместно книгу о святителе Иннокентии (Вениаминове) и обсуждали ее. Сидели, пили чай в трапезной нашего храма. Таким он мне и запомнился: мудрым, ласковым. Ну и конечно, с одной стороны это друг юности, а с другой – уже архиерей Божий. И это второе постепенно перевешивало (не в смысле дистанции или давления, но значимости внутренней). А так, Вы знаете, он вспоминается мне, как по-небесному красивый человек, во всем.