По вере вашей будет вам…

Блажени изгнани правды ради,
яко тех есть Царствие Небесное.

Мф 5:10

Предисловие

Только в конце жизни я стала понимать, что самое большое и, может быть, единственное истинное счастье в жизни и величайшая милость Божия — быть православным человеком с детства, родиться и жить всегда в вере, всегда с Богом. Многое видишь совсем иными глазами, говоришь и чувствуешь все по-иному, чем люди, не знавшие веры. Им гораздо труднее, надо “открывать Америку” в каждом “странном” случае, сомневаться, ничему не доверять, снова уходить мыслью в пустоту, так ничего и не поняв, ибо веру и чудо в пробирке не проверишь.

Эти записки появились, к сожалению, поздно, но причины в основном две. Первая — та, что очень многие люди (верующие и неверующие), когда случайно слышали наши рассказы (уст­ные) о чудесных явлениях, бывших в наших семьях, с удивлением спрашивали, почему же мы не записываем всех этих чудес, и говорили, что это необходимо записать, это и интересно, и может быть полезно неверующим: когда что-то таинственное, необъяснимое, “чудесное” происходит где-то, с кем-то неизвестным, это может и не задеть людское воображение — мало ли что говорят, все сказки. А когда ты знаешь людей, существующих, живых, уважаемых и любимых, и вдруг с ними реально были такие события, и им не верить ты не можешь, то чудеса становятся более понятными, зримыми, задевающими душу.

Вторая причина, заставившая писать, — наше удивительное время, когда стали открывать и восстанавливать из руин храмы и все “тайное” становится “явным”.

Так случилось и с нашим дедом Владимиром Николаевичем Максимовым, многие годы гонимым, неизвестным, сидевшим в лагерях и тюрьмах за приверженность православной вере, вынужденным скрываться, умершим в изгнании. Работы талантливого архитектора тоже были в неизвестности, выполнялись под чужими фамилиями, были разрушены и недостроены. Теперь же все стало по-иному. В Детском селе (б. Царское село) восстановлен собор, строившийся им в соавторстве с Покровским; идет служба и в пещерном храме, где весь интерьер и отделка принадлежат дедушке; восстанавливается и храм под Ялтой (в Массандре), построенный во имя святителя Николая (по заказу императрицы Александры Федоровны).

Из Ялты приезжал к нам священник (отец Валерий), назначенный туда настоятелем, которому удалось увидеть проекты дедушки в музее Детского села, где он и получил наш адрес. Кстати, в музее дедушке отведен целый зал, и неподалеку идет восстановление и реставрация разрушенных за годы советской власти казарм царских войск — последнее место архитектурных трудов дедушки, любимого архитектора Николая II, который убегал от своей охраны, чтобы побеседовать и пофилософствовать с Владимиром Николаевичем.

Отец Валерий, услышав некоторые наши рассказы, тоже просил обязательно их записать — и чудеса от святителя Николая, и о помощи от дедушки, бывшей после его кончины, — это ведь строитель его храма.

Уж раз обещала — надо писать, хотя “писатель” я очень плохой, в чем и прошу прощения у читающих. Несомненно, все можно было бы написать полнее, интереснее, но у меня не хватит на это ни сил, ни времени, может быть это сделает сестра Наталья Константиновна, у нее получится несомненно лучше¹.

1. “Последний урок”

Наш прадед, Николай Андреевич Максимов, был человеком глубоко и всесторонне образованным, окончил три факультета Казанского университета и среди своих друзей был известен под именем Сократа.

Но прежде всего он был глубоко верующим православным христианином.

Ко времени революции он переехал в г. Белибей, где преподавал в мужской гимназии. Дома он занимался со своей внучкой, нашей мамой Ириной Владимировной, давая ей возможность ускоренным темпом завершить гимназическое образование, так как по обстоятельствам семья его сына Владимира Николаевича вынуждена была уезжать из Белибея.

Завершив курс наук, Николай Андреевич сказал маме (своей внучке), что наступает непредсказуемое и страшное время отступления от веры и поэтому он хочет, чтобы она запомнила самый важный последний урок: никогда не сомневаться в бытии Божием. А чтобы утвердить ее в этом, он обещал ей, что придет к ней, когда умрет!

Это было в 1919 году, когда мама наша с отцом Владимиром Николаевичем и матерью Анной Александровной уехали из Сибири и поселились под Клином (Сарпово). Прошло несколько лет, семьи жили далеко друг от друга и переписка была очень затруднена из-за сложного времени. Ирине было лет 17, когда произошло событие, запомнившееся ей на всю жизнь.

Недавно было письмо от деда, из которого явствовало, что Николай Андреевич здоров. Мама очень не любила свою внешность и старалась не глядеть в зеркало, мимо которого часто приходилось проходить в доме в Сарпове, так что она старалась быстро проскочить мимо него. Но в какой-то день что-то заставило ее поглядеть в зеркало, где к величайшему удивлению она увидела Николая Андреевича, любимого деда своего, на приезд которого, судя по письму, никакой надежды не было. Радуясь встрече, Ирина быстро обернулась, но сзади никого не было. Снова посмотрев в зеркало, увидела деда, но изображение уже таяло и не было таким ясным, как в первый раз.

Тут она вспомнила его обещание и запомнила день и час его появления. Когда через месяц пришло из Белибея письмо о кончине Николая Андреевича, день и час смерти точно совпали с видением.

Какова же должна быть сила веры и дерзновение в молитве праведника, чтобы быть уверенным в исполнении прошения, чтобы не обмануть ребенка².

2. “Мама будет жить!”

Наш дед, Владимир Николаевич Максимов, родился в 1882 году, был архитектором-художником и, как и его отец — Николай Андреевич, глубоко верующим православным христианином. Женился он на Анне Александровне Смирновой, внучатой племяннице Д. И. Менделеева, тоже художнице. Бабушка происходила из многодетной интеллигентной семьи, и многие из ее братьев были первооткрывателями в авиации, кораблестроении, биологии. Но, к великому огорчению Владимира Николаевича, семья жены была далека от веры, и он старался хотя бы своих детей воспитать в Православии и, конечно, молился о жене.

В период гражданской войны Анна Александровна тяжело заболела тифом, и врачи не давали надежды на ее выздоровление. Она была уже при смерти, а в это время старшей Ирине было 13 лет, младшей Злате — 1 год.

Всю страшную ночь борьбы врачей за жизнь жены Владимир Николаевич провел в дерзновенной молитве, прося Господа сохранить ей жизнь, не для себя или детей, но чтобы она обрела веру и ушла из жизни православным человеком. Под утро он разбудил маму нашу Ирину и сказал: “Иленька, мама будет жить, мне было отвечено”.

Действительно, бабушка прожила еще сорок лет и скончалась глубоко верующим человеком. И мы, внуки, на слух постигали славянский язык, слушая ее чтение вечерних и утренних молитв и жития святых.

3. Арест. Кемь. 1931–32

Владимир Николаевич был арестован в 1931 г. по доносу, попав в так называемый “Пасхальный набор”, когда Светлое Христово Воскресение совпало с 1 мая.

Была объявлена пятилетка безбожия, и комсомольцев призывали выявлять “врагов народа” — верующих, платя за каждую “го­лову” иудины 30 сребреников — 30 рублей и месячную зарплату.

В тот страшный год попало под арест множество священнослужителей, епископов и просто верующих мирян вроде деда. С обвинением в принадлежности к “истинно православной церкви” Владимира Николаевича продержали на Лубянке несколько месяцев, пытая круглосуточными допросами, заставляя подписывать не им составленные “документы” и доносы на других людей, пытаясь создать “дело”, — обвинить “церковников” в заговоре против советской власти. Но никто из православных не подписал ложных доносов и обвинений, так что “заговора” и “дела” не получилось. Всех разослали по разным лагерям, и дедушка попал в г. Кемь (недалеко от Соловков) на лесоповал.

Владимир Николаевич был поставлен истопником в теплицу, а при северных морозах топить надо целые сутки. В качестве дров доставляли с лесоповала огромные пни, которые надо было в одиночку разбивать двуручной ржавой пилой и колуном! Здоровье деда и так не было мощным, но на такой работе при полуголодном существовании совсем было подорвано.

Начальство лагеря скоро поняло, что прибывшие православные арестанты слишком честные люди и не побегут, так что летом и осенью их выпускали в лес за ягодами и грибами, приказывая являться к определенному часу, что все и исполняли, неся на общую трапезу все, что удалось собрать.

Через год-полтора лагерное начальство потребовало заменить немощных “стариков”, неспособных работать на лесоповале. Так в 1933 году Владимир Николаевич был освобожден из лагеря и отправлен на поселение — минус 100 км от Москвы. Дедушка скитался и работал по разным городам и несколько лет прожил в Муроме, зарабатывая чем и как сможет.

4. Последние годы.
Кончина Владимира Николаевича. Похороны

К началу войны Владимир Николаевич уже очень ослаб и нуждался в помощи, не имея возможности зарабатывать своим трудом. Дочери перевезли его домой, в Кратово, где он тайно жил, о чем знали только самые ближайшие друзья-соседи — священник, врач, и сосед-строитель, православный человек, помогавший дедушке строить поселок еще в 27–28 году Алексей Григорьевич Коньков.

Старшая дочь Ирина с мужем (К. В. Смирновым, будущим священником, и детьми Наталией и Марией) вынуждены были уехать в эвакуацию на Волгу под Сталинград, куда по приказу был отправлен институт, в котором работал отец. Когда под Сталинградом стали разворачиваться бои, наш папа Константин Васильевич был отправлен на фронт (по состоянию здоровья и возрасту попал не в действующую армию, а на трудфронт). Институт на последних баржах бежал из Сталинграда, но доехали только до Вольска, где были сплошные цементные заводы. Там мама работала кладовщиком института, жила с нами в землянке и подрабатывала на буханку, нося через Волгу для института пуд хлеба.

Поздней осенью (ноябрь) в темную и ненастную пору мама шла домой. Небо было затянуто темными, плотными облаками. Что-то заставило ее взглянуть на небо — неожиданно раздвинулись облака, и мама увидела в прорыве огромную падающую звезду; маму поразила мысль: “папа умер”. Она знала, что Владимир Николаевич болел очень тяжело, ибо он, любя ее и жалея, писал, что “приполз бы к ней, если бы мог”. Она запомнила день — действительно, тогда, 16 ноября 1942 года отец ее скончался.

В Кратове в то время оставались жена его Анна Александровна, средняя дочь Елена Владимировна и хрупкая болезненная Злата, младшая, а также две престарелые родственницы — Мария Антоновна и София Антоновна, две ветхих старушки, скончавшиеся буквально через несколько дней. Никого из знакомых, знавших о живущем в тайнике Владимире Николаевиче и его болезни, не было — ни врача, ни священника. Дома был только сосед Алексей Григорьевич, да и тот тяжело болел и помочь не мог.

Лошадь с телегой удалось сговорить, но надо было снести гроб по узкой лестнице со второго этажа. Неожиданно поблизости оказался отряд солдат, и начальник отпустил нескольких ребят на помощь. Гроб поставили на телегу, и “тронулась” процессия — возчик и идущие за гробом жена и двое дочерей. Больной Алексей Григорьевич, глубоко верующий человек, очень любивший и уважавший Владимира Николаевича, вышел к своей калитке, чтобы поклоном проводить покойного, — поклонился, проводил взглядом и ушел. Только через несколько дней, когда он смог дойти к ним сам, он с удивлением спросил, откуда же в такое время собралось столько народу, чтобы проводить покойного: “ведь за гробом шли епископ и священники, и еще масса народа!”.

Только тогда, когда Алексей Григорьевич рассказал о виденной процессии, сопровождавшей гроб, объяснился еще один эпизод этой печальной поездки, — было получено подтверждение, что так и было. Дело в том, что когда телега с гробом проезжала через мост в Раменском, где было кладбище, встретился им один православный мужичок, который перекрестился, снял шапку и поклонился гробу, но к удивлению шедших за гробом трех женщин сказал: “Народу-то, народу-то сколько!”.

И поведение православного человека, встретившего похоронную процессию, и удивленно-серьезное его восклицание говорило лишь о том, что он реально видит то, что его поразило. Очевидно, действительно Владимира Николаевича провожали души усопших его друзей, среди которых были и епископ, и много священников, за которых он молился. Трудно объяснить это теперь слабым нашим разумом, но зачем-то дано было это видение двум православным людям в один и тот же день…

И еще маленькая деталь, касающаяся этого же дня похорон. На кладбище в Раменском, от ворот его и до могилы идти достаточно далеко, но нести гроб пришлось возчику и Елене Владимировне, — больше было некому, — вдова и Злата слишком слабы, да и проход узок. Гроб был большой, так как Владимир Николаевич отличался высоким ростом и хотя был истощен болезнью — ноша эта не для двоих. Но Елена Владимировна говорила, что веса у гроба совсем не было и идти было необыкновенно легко.

5. Чудеса после кончины Владимира Николаевича

После кончины Владимира Николаевича стали случаться чудеса, — явная и зримая помощь детям от него при мысленном молитвенном к нему обращении в экстремальных случаях.

Война, 42–43 годы, жизнь все сложнее и труднее. Стало необходимо ездить менять вещи на продукты. Это сложное дело досталось Злате, так как Елена работала, а Ирина вынуждена была по приказу уехать с мужем и детьми в эвакуацию. Злата ездила менять вещи не однажды — и со знакомой, и одна. Ездили незаконно, без билетов, на крышах и подножках, гонимые милицией и проводниками. Вскакивать на подножки приходилось в последний момент, когда поезд уже трогался и милиция уже не могла задержать или сбросить незаконного пассажира. На остановках и полустанках надо снова соскакивать и прятаться от милиции и опять ловить момент, когда можно будет вскочить обратно на тот же поезд, ибо когда будет следующий и сможешь ли на него попасть — неизвестно. Особенно тяжело было ездить менять, конечно, зимой, так как в мороз все было еще сложнее.

Злата Владимировна ездила обычно вдвоем со знакомой женщиной Ксенией и девочкой Зоей, которые знали и какие-то “хлебные” места, и где можно было переночевать в деревнях, оставить у кого-то свои вещи.

Во время одной из таких зимних поездок, после “удачного” похода, с тяжелыми мешками намененного добра, случилась беда, — Зоя стала замерзать, сказала, что ей совсем плохо, что она не может уже держаться на подножке и на ближайшем полустанке сойдет, а “ты поезжай домой одна”. Злата, конечно, ужаснулась — оставить замерзающую подругу одну невозможно, тем более что было известно, что следующий поезд — через несколько часов, это верная гибель на морозе.

Злата постаралась успокоить Зою, говоря, что полустанок уже совсем близко и она ее одну не оставит, а сама из глубины сердца стала молиться и обратилась к горячо любимому умершему отцу: “Папа, помоги!”.

Когда подъехали к полустанку, Злата с трепетом спрашивает Зою: “Ну как, слезаем?”. Но в удивлении слышит ответ: “Что ты, мне так жарко, никуда не слезаем, едем дальше!”. Так, молитвенной помощью Владимира Николаевича “меняльщицы” благополучно добрались домой.

В другой раз в подобной поездке Злата сама стала замерзать и поняла, что руки коченеют и она вот-вот упадет, так как не может держаться за поручни лесенки около вагонной двери. Она снова горячо взмолилась, обращаясь за помощью к Отцу Небесному молитвами умершего своего земного отца. (Кстати, Владимир Николаевич разрешил ей в экстремальных случаях жизни просить у Господа помощи молитвами “раба Твоего Владимира”).

И после молитвы Злата ясно ощутила тепло и спокойствие и увидела, что сзади нее на той же подножке, держась обеими руками за поручни, стоит папа! Вот она, сила молитвы и скорое услышание святых!

Злата Владимировна хорошо знает силу молитвенной помощи отца — в сложных и тяжелых обстоятельствах она ездила на могилу Владимира Николаевича в Раменском, просила его молитв и получала помощь.

В действенности этой помощи убедилась и племянница Златы Владимировны Наталия Константиновна. Муж ее умирал от рака, боли временами становились нечеловеческими, и хотя он переносил их с великим терпением без единого стона, но от боли терял сознание, а в какой-то момент интоксикация сказалась так, что его стали мучить галлюцинации. Наташа была в ужасе: было невозможно пережить, что такой разумный, четкий, терпеливый и твердый в православных устоях Юрочка теряет рассудок! В этот день приехала к ним Злата навестить больного. Наташа пожаловалась ей на эту беду, и Злата сказала: “Надо съездить к папе”. Съездила на могилу Владимира Николаевича, попросила, и разум не замутился у Юры больше ни разу до самой его кончины.

Молитвенную помощь от умерших отца Владимира Николаевича и деда Николая Андреевича имела и Ирина Владимировна, старшая дочь Владимира Николаевича, наша мама.

Наш отец, Константин Васильевич Смирнов, после возвращения с фронта поступил в Духовную академию (только что открывшуюся), стал священником и прослужил 19 лет в Сокольниках, в храме Воскресения Христова, построенном отцом Иоанном Кедровым.

В Сокольниках в течение многих лет был староста, поставленный райкомом, как часто было в те годы, который невзлюбил папу за его прямой и неподкупный нрав, не терпевший фальши, и за то, что не боялся говорить правду “начальству”. Было у папы и еще “неудобное” свойство — он, проработавший до службы в храме 25 лет бухгалтером (до войны был главным бухгалтером главка Наркомата стройматериалов), хорошо разбирался в сложных финансовых делах и всегда вел борьбу с финансовыми органами района, начислявшими неимоверные суммы неизвестно откуда взявшегося “подоходного” налога. Присылавшиеся к уплате налоги были такими фантастическими, что священнослужители не в состоянии были их платить, и им приходилось жаловаться в финорганы, в райком, вести постоянную борьбу с грабительскими поборами. У нас в доме было две “опи­си имущества” (за неуплату налога), хотя приходившие комиссии в удивлении спрашивали: “а что же описывать? — при таких доходах люди должны жить богато”.

Все эти столкновения с несправедливостью, постоянная борьба с клеветой и нечестным начислением налогов окончательно подтачивали здоровье отца, который пришел с фронта с “белым билетом” — полной нетрудоспособностью, и привели к тяжелым болезням: папа перенес два инсульта.

Во время одной из таких болезней, когда положение отца было очень тяжелым и он лежал без движения и речи, а мы, дети, были еще учащимися, мама была в большой тревоге: на ее плечи ложился непомерный груз моральных и финансовых проблем.

Обуреваемая всеми обстоятельствами, с мятущимися от горя мыслями, почти доходя до отчаяния, чувствуя одиночество и безвыходность, Ирина Владимировна шла от Сокольников по направлению к Красносельской и думала: “Не к кому обратиться, ни от кого нет помощи, — нет ни отца, ни деда в живых, некому посоветовать или помочь!”.

Была зима, мела пурга; мама подходила к железнодорожному мосту перед Красносельской. И вдруг она остановилась пораженная — она увидела совершенно ясно, что навстречу ей от моста идут быстрым и решительным шагом оба, дед и отец, — оба высокие, с развевающимися бородами, и ведут между собой серьезную беседу и очень спешат. Владимир Николаевич и Николай Андреевич поравнялись с мамой, обошли ее с двух сторон и, пройдя дальше, к Сокольникам, исчезли. Она стояла, пораженная видением, — осталось поразительное впечатление, что они шли над землей и поземка завивалась у них под ногами. Ирина стояла, потрясенная столь ясным видением, — настолько ясным, что не было ни единого сомнения, что она не одна со своими бедами, что дед и отец здесь, слышат и помнят, молятся за нее, и унывать и отчаиваться нельзя… На душе стало тепло и спокойно — все наладится.

Так и случилось; папа неожиданно скоро поправился и стал снова служить в храме, нестроения и нападки исчезли, налоги стали реальными, им назначили зарплату, а не фантастический “доход”, а староста, гнавший отца, скоро ушел в другое место.

Вот как удивительна близость и реальная помощь умерших наших родственников — праведников, в полной мере заслуживших звание это жизнью, глубокой верой, дерзновением в молитве.

Так и сказано в Евангелии — По вере вашей будет вам… И еще: Аще что просите в молитве с верою, будет вам от Отца вашего Небесного.

Многи скорби праведному,
и от всех их избавит я Господь.

Пс 33:20

6. Чудесная, зримая помощь святителя Николая

Во время войны папин институт был эвакуирован под Сталинград, откуда институту очень скоро пришлось срочно переезжать, но удалось доехать только до г. Вольска, где были цементные заводы, все засыпано толстым слоем цементной пыли, дышать нечем, растительности почти нет.

Тут у младшей дочери Марии, с младенчества страдавшей бронхитами, начались страшные приступы удушья; пробовала мама по совету местных жителей делать горячие ванны с горчицей (сажали в бочку), но ничего не помогало.

Только эвакуированный врач-бессарабец, плохо говоривший по-русски, сказал маме, что это бронхиальная астма и ребенок до весны здесь не доживет, надо любыми способами увозить отсюда.

Но как вырваться из мест, где рядом Сталинград, идут бои. Как уехать с двумя детьми из этого ада?

Директор института, где мама была кладовщиком после ухода мужа на трудфронт, посоветовал единственно возможный способ — завербоваться на военный завод в Воскресенске. Завод был страшный, делал какое-то химическое оружие, поэтому люди, производившие его, быстро умирали, и новые работники были нужны постоянно.

Но делать было нечего, и мама решила завербоваться, только бы хоть как-то уехать из-под Сталинграда и отдать детей сестрам, жившим в Кратове, сравнительно недалеко от Воскресенска. Директор помог маме оформить вербовку и дал еще бутылку спирта со склада, чтобы ставить банки и угощать людей, способных помочь в отъезде.

Уезжать надо было из г. Аткарска, откуда шли поезда на Москву. Вербовка действовала всего десять дней; через Аткарск шли поезда с боеприпасами и ранеными, и начальник вокзала выходил к каждому возможному поезду, чтобы посадить маму; но кому в такое время нужна женщина с двумя детьми? Уходили дни и поезда; был случай, когда начальник поднял старшую дочь Наташу, чтобы подсадить в вагон, но ее оттуда выпихнули! Он поймал девочку на лету.

Подошел последний день возможной посадки, мама стала доставать документы из-за пазухи, чтобы показывать их очередным проводникам подходящего поезда, но к ужасу своему обнаружила, что бумажника нет, пропало все сразу — и паспорт, и вербовка, и метрики детей! — а это уже гибель в военное время, — тюрьма или голодная смерть.

Мама очень чтила святителя Николая и в этот страшный момент воззвала к нему всей силой души: “Помоги, погибаем!”.

И тут неизвестно откуда появившийся старичок вдруг подал ей ее бумажник: “Возьми, это твой”.

От неожиданности и невероятной скорости “ответа” на ее воззвание мама растерялась. Как поблагодарить спасшего ее “ста­ричка”? Повернулась найти его — но никого нет! Зато бежит и очень торопит ее начальник: “Что стоишь?! Поезд подходит, скорее!”.

И снова чудо! Уже десять дней пытается он посадить мать с детьми, и десять дней бесполезные волнения и попытки — никто не берет, не открывают двери, некуда! А тут первый же проводник, к которому обратился начальник, спокойно говорит: “Садись, мать!”. Сам же проводник по очереди забирает детей, подсаживает маму и проводит в вагон. Последний день, последний поезд с ранеными, но мы уже в вагоне. Сразу кто-то из раненых внизу пододвигается и дает маме сесть, а нас забирает к себе на верхнюю полку молоденький солдатик с раненой рукой и кормит сахаром да еще чем-то вроде сухарей.

А мама снова молится. Чудом вернулись ей документы, чудом в последний момент посадили нас в поезд. Но есть и еще неразрешимые проблемы. Мама чувствует, что серьезно заболевает: у нее явный жар, сознание начинает мутиться, — не могут же не сказаться нечеловеческая усталость и напряжение всех этих дней, голод, возможность любой болезни после сидения на вокзале.

Что будет, если она потеряет сознание и болезнь ее станет явной для проводника — ее, конечно, снимут с поезда, а дети попадут в детские дома, и никто не сможет их найти, так как ни отец (сам неизвестно где находящийся на фронте), ни родные, — никто не знает, что мы выехали из Вольска.

Проводник должен высадить маму в Воскресенске — туда она едет по вербовке, и дальше права на проезд нет. Но следующая после Воскресенска остановка поезда — Раменское, внескольких километрах от Кратова, — а это дом, мама, сестры, —от Раменского даже Наташа доберется до дома, и это уже спасение.

Мама молится, молится о том, чтобы проводник забыл высадить ее в Воскресенске, а она не потеряла бы сознание, пока не выйдут из поезда.

Велико милосердие Божие к надеющимся на Него. Проводник Воскресенск проспал и в тревоге и с извинениями высадил нас в Раменском! А только о том и просила мама.

Здесь мы уже дома! Рано утром появились перед удивленными взорами родных трое: сгорбленная “старушка”, в которой никто не узнавал Ирину, и двое закутанных чад. Нас всех сразу же вымыли, а мама действительно очень тяжело и долго болела, — но ведь это уже дома, у своих, все живые и чудом вырвавшиеся из военного ада! Эта тяжелая болезнь спасла маму и от работы на химзаводе, куда она завербовалась, благодаря чему вырвалась с детьми из-под Сталинграда. Чудны дела Твои, Господи!

Оправившись от болезни, мама стала работать в Москве, которая была еще затемненной, с заклеенными и плотно зашторенными окнами, работала на аэродроме вахтером, а возвращаясь домой, пила чай с засахарившейся горчицей, как с вареньем.

Наташа написала открытку на фронт папе, “в никуда”, где написала, что “мама работает на военном заводе то день, то ночь, вот и все”. Чудом открытка дошла до отца, и по штемпелю он понял, что мы в Москве!

Его удивлению и благодарности Господу Богу, наверное, не было конца. Но сам он вернулся гораздо позднее и совершенно больной.

Много скорбей и бед перенес отец, попавший по возрасту и здоровью на трудфронт, но от всех скорбей избавлял его Господь и много раз чудом отводил от смерти.

От голода на ногах открывались раны, перевязать было нечем; на одной из длительных стоянок, увидев вдали домик с красным крестом, отец попросил отпустить его за бинтом. Подойдя к домику, увидел на крыльце стоящую в белом халате женщину, попросил бинтик. Она посмотрела на отца, провела внутрь больницы, посмотрела раны и сказала:

— Я вас в таком состоянии отпустить не могу, вы должны остаться в больнице.

И вот оттуда отец писал маме: “лежу на белых простынях, кормят, лечат — как в Царствии Небесном!”. Снова чудо, снова великая милость Божия.

Отец лежал в том госпитале очень долго; врач, та самая женщина, которая положила папу в больницу, приезжала в Москву за медикаментами, заезжала к маме и сказала — вернется, но чуть живой, с белым билетом.

Он вернулся, и едва немного пришел в себя, заменил маму на вахтерской должности; сидя под самолетами, готовился в Духовную академию (стало слышно, что ее откроют!); поступил, окончил в первом выпуске и стал священником и милостию Божией прослужил 19 лет в Сокольниках, в храме Воскресения Христова, где прославляется и чтится Иверская икона Божией Матери и где была извлечена из подвала храма икона Державной Матери Божией, и сейчас находящаяся в храме.

Велика милость Божия к любящим Его, — когда-то удалось сменять небольшую комнату в центре, оставшуюся от большого церковного дома за Политехническим музеем, на комнату в Сокольниках, где папа стал служить священником через много лет. И если бы не эта близость к храму, у отца не было бы и сил ездить далеко, и не прослужил бы он до 1969 года!

7. Второе чудо святителя Николая

В 1944 году, когда папа уже вернулся, мама стала работать художником по росписи тканей. Из разорванных парашютов стали делать абажуры, и их надо было как-то расписывать и заделывать пятна на шелке; стали разрисовывать шелк для платьев. Мама была очень быстрой в работе, так что в какой-то период успевала выполнять план на шести фабриках!

Одна из абажурных фабрик была на платформе Новая по Рязанской железной дороге, и мама отвозила работу на электричке от Казанского вокзала. Абажуры складывались столбом, наверное, по десятку штук друг в друга — тюк получался громоздкий, тяжелый, — и таких она тащила по два столба!

В какую-то из таких поездок, готовясь к выходу на Новой, мама почувствовала что-то неладное, — какие-то парни все толкались около нее, подталкивали, мешались. А когда она уже вышла в тамбур со своим грузом, почувствовала, что сильная рука держит ее сзади и так сжимает шею, что она начинает терять сознание. Значит, они хотят отнять работу, сбросить с поезда. Мама опять обратилась к святителю Николаю: “Помоги, сохрани меня, отче святый!”.

Очнулась мама уже на платформе. Она сидела на земле, вокруг никого, сыплет снег и устилает платформу, все, кто вышел из поезда, уже прошли. И только тут она замечает стоящего старичка, который держит ее работу — два “столба” с абажурами! Возвращается сознание и память — ведь ее хотели сбросить, отнять абажуры! Старичок спокойно говорит: “Возьми их”. И — исчезает. Мама вскакивает с мыслью: как же найти его, как поблагодарить? Но нигде никого и ничего — ни следочка! А ведь если бы человек только что ушел — следы бы еще не замело! “Так ведь я молилась святителю Николаю! Это он опять спас меня от смерти или тюрьмы!”. Вот и подтверждение написанному: все, чего ни попросите в молитве с верою, получите! Мф 21:22.

8. Чудесное возвращение долга

Во время служения отца в Сокольниках многие годы на священников накладывали такие налоги, что заплатить они не имели возможности (об этом уже упоминалось в рассказе о явлении маме отца ее и деда). Был и такой случай. Надо было заплатить налог за квартал в 13000 рублей (в то время это были огромные деньги). У папы было накоплено 3 тысячи, но где взять еще 10? Эти десять тысяч дали папины знакомые — православные люди, прилично в те времена зарабатывавшие, но имевшие семью, и, конечно, не бесконечно богатые. Папа, несомненно, очень переживал, что отдать эти деньги им будет невозможно.

Будучи до своего служения священником опытным бухгалтером, он имел дома несколько облигаций трехпроцентного займа (на всякий случай), которые никогда не выигрывали. Но вскоре после выплаты налога в 13 тысяч одна из облигаций неожиданно выиграла, и не сколько-нибудь, а 10 тысяч, — именно ту сумму, которую дали ему знакомые. Разве это не чудо, не великая милость? Это просто свыше отдан был долг добрым людям, а им в таком случае и отказаться нельзя — здесь все ясно.

9. Явление преподобного Серафима детям

Этот рассказ уже о временах маминого отрочества. Примерно в 20–21 году Владимир Николаевич и Анна Александровна снимали квартиру в Сарпове, у своих знакомых. Поселиться было больше негде, хотя место считалось “нечистым”, у дедушки спрашивали — как вы туда попали. Но родители были людьми православными и смелыми и прожили там до 25 года. Беда была в том, что жившая на другой половине мать их хозяина занималась чернокнижием, шила игрушки (и очень выразительные) с “лишними конечностями” — из преисподней, и, как говорили крестьяне, “вылетала в трубу”.

Этого они не видели, но хорошо знали, что в доме у нее и особенно на чердаке бывать было страшно. А уж если на их половину приходил священник — отец Николай, то Маргарите Александровне совсем было плохо; она выбегала на улицу и ела снег, чтобы “прохладиться”.

Вот в таком доме они жили несколько лет.

В храм в Покровское, где служил отец Николай, родители ходили с детьми пешком — это километра 4, а в Пешношский монастырь — километров 12 — уже надо с ночевкой ехать, и детей брали туда редко.

Однажды под праздник Владимир Николаевич с женой уехали в монастырь, и все четверо детей остались дома. Мама (Ирина), старшая — лет 14, Елена — 12 лет, Арсений — лет 7–8 (он уже иногда прислуживал в храме в Покровском) и младшая Злата — двух лет, на руках у Ирины.

На половине Маргариты Александровны никого не было, это было известно.

Во время вечерни (было уже темно) на той половине началось что-то страшное и непонятное — как будто бегали козы. Стучали копыта. Детям стало страшно, все поняли, что дело “нечисто”. Арсений решил “пугнуть” нечисть, разжег кадило и стал махать им под дверью соседей. И тут стало еще страшнее: звуки на той половине еще усилились, беготня там стала невообразимая, казалось, что все “это” вот-вот появится тут. Дети сгрудились вместе. Мама и Елена чувствовали и видели что-то страшное, и даже младенец Злата явно что-то видела, поворачиваясь туда, и ее трудно было отвернуть. Наверное, мама скомандовала — молитесь преподобному Серафиму (возможно, что это и происходило под праздник Преподобного), а может быть, нет. Было так страшно, что все дети замерли в ожидании чего-то ужасного. Но вдруг все прекратилось — и шабаш на той стороне дома, и страх, сковывавший сердца — в окне ясно виден был стоящий преподобный Серафим, — скорый на помощь призывающим его!

Вся нечисть улетучилась как дым, а сердца детей заполнила радость и благодарность святому за скорое услышание и спасение.