Деду было 20 лет и он шел на Берлин. Дневники взахлеб читала вся семья. Есть известная цитата Ильи Эренбурга: «Война … не похожа на ее описания, она и проще, и сложнее. Ее чувствуют, но не всегда понимают ее участники. Ее понимают, но не чувствуют позднейшие исследователи».
Читая дедовы дневники, мы буквально прожили этот последний военный год. К юбилею деда и 70-летию Победы, я решила начать выкладывать дневники. Это мой подарок деду, он был бы рад узнать, что эти дневники обнародованы, он готовил их к публикации.
Всех читателей прошу помолиться о дедушке и обо всех ветеранах, которые при жизни не пришли к Богу…
Краткая информация о дедушке:
Ильин Борис Адрианович родился 23 апреля 1925 года в Чувашии, в семье учителей. Школу закончил уже во время войны, до призыва в армию успел поработать сельским учителем.
В 1943 году призван в армию. Демобилизовался в 1945 году в чине сержанта. Награжден медалями «За боевые заслуги», «За отвагу», «За победу». Воевал на Украине, в Польше, Силезии, Германии. После войны несколько месяцев служил в Чехословакии.
После армии поступил в Ленинградский государственный университет на факультет географии. Большую часть жизни проработал преподавателем в Горьковском инженерно-строительном институте. Умер 19 марта 1999 года.
События, предшествующие 1945 году:
17 января 1943 года восемнадцатилетний Борис Ильин призван на сборный пункт в Шихазанах (7 км от ст. Канаш). Оттуда в составе группы до 100 человек отбыл в город Уральск, в Ленинградское военное училище связи. В Уральске он провел около двух месяцев, был занят на хозработах.
В начале апреля был переведен в 13-ю запасную стрелковую бригаду, 61-й запасной стрелковый полк и направлен в учебный лагерь под Нижним Павловском (Павловский лагерь) в 1-й учебный батальон. Пробыл там до начала октября.
В начале октября включен в состав маршевой роты. Через Харьков они направляются в деревню Староверовку, куда прибывают 23 октября. Теперь Борис Ильин входит в состав 399-го стрелкового полка, 3-й стрелковой дивизии, 2-й батальон, 5-я рота. Звание «рядовой», должность «пулеметчик 1-й номер».
Из Староверовки переправляются за Днепр и движутся в сторону фронта, чтобы принять участие в боях.
Первый его бой за деревню Сурган и деревню Березовка, а позднее – 6 декабря у станицы Александрия. Там у него обостряется малярия, и он попадает в армейский госпиталь легкораненых №5113 пятой гвардейской армии, где находится до 25 августа 1944 года – сначала лечится, потом состоит писарем при штабе госпиталя, осуществляет документооборот. При этом продолжает рваться на фронт, на передовую.
25 августа по настоятельным просьбам он получает распределение, но попадает в тыловые войска Девятой гвардейской полтавской воздушно-десантной дивизии, в передвижную хлебопекарню, где продолжает писать рапорты с просьбой о переводе на передовую.
В октябре 1944 года получает перевод в 1-ю отдельную роту 26-го гвардейского висленского воздушно-десантного стрелкового полка. Почти тут же попадает в штаб роты на должность писаря. В первых числах октября приказом командира полка гвардии подполковника Ороховатского переведен в штаб полка на должность писаря и картографа.
С этого времени Б.А. Ильин участвует в наступлении на Берлин.
Татьяна Фалина
Военный дневник и мемуары
Январь
1 января
– Многоуважаемые граждане! Разрешите поздравить вас с наступающим Новым 1945 годом!
Такими словами начал свою новогоднюю речь почтенный Петр Яковлевич Семенов, которого мы все – его друзья – сокращенно называли СМНК.
… Вчера, после обеда, я испросил у капитана Сабанова разрешения сходить в АГЛР 5113 навестить друзей и встретить Новый год. К моему большому удивлению, он ни слова не сказал, не возразил – разрешил. Сердце мое радостно забилось.
Взяв письма гв. майора Мальцева, который лежал в этом госпитале, я вышел из нашего штабного домика на краю Волицы и направил свои стопы (одетые, кстати сказать, в незаурядные ботинки американского производства) к полотну железной дороги – узкоколейки – а затем, пройдя по ней, свернул на юго-восток, прошел Колонку Здзецм, затем Здзеци.
Шел в Рущу и довольно быстро: ведь за три часа мне нужно было прийти и назад – такой был установлен срок капитаном Сабановым. Он, очевидно, просто решил поиздеваться надо мной: ведь от Волицы до Рущи было порядка восьми километров. Но я, по правде сказать, решил плевать на все его сроки еще тогда, когда получал разрешение…
И вот я «топал». Было тихо, пасмурно. С неба хлопьями летел снег, автомат, который мне кто-то дал на всякий случай, давил плечо. Шагал я бодро, напевал песенки – было радостно на душе: вот я вырвался из надоевшей до смерти оперативной части, что вот сейчас я встречусь с самыми близкими, какие у меня есть, друзьями, увижу столь дорогой госпиталь АГЛР 5113. И он мне почему-то казался и кажется родным домом. Ведь я прожил в нем восемь месяцев и мне сейчас почему-то очень хочется побыть там.
Но вот и Руща, а вот и госпиталь! Из-за угла выходят майор Зуев со своей постоянной спутницей – медсестрой Асей. Веселые глаза сияют из-под очков. Лицо, украшенное седой бородкой клинышком, в улыбке:
– Ильин, откуда?
Здороваюсь с ними, вкратце рассказываю о себе и двигаюсь дальше «без пересадки» в офицерский корпус. Но майора Мальцева там нет, и я захожу в штаб. Опять шум и гам. И громче всех орет Рябов:
– Здорово, – мол.
Сашки Смирнова я тут не вижу. Нахожу его на квартире. Они с СМНК собираются в баню. Иду в баню вместе с ними. Оттуда, вместе с Мальцевым, возвращаюсь в офицерский корпус…
Уже вечер, и я решаю остаться ночевать в госпитале – страшно идти одному лесом в Волицу. Еще напорешься на каких-нибудь немцев-разведчиков, окажешься в роли «языка».
Сказано-сделано. Коль так уж получилось – решаю заодно навестить всех знакомых. Захожу в четвертое отделение, к старшей сестре Ане Даниловой. Она, как всегда, приветлива, улыбается. Поговорив с ней, собираюсь уходить.
– Заходи еще. Теперь ты знаешь, где я живу, – говорит она при прощании.
– Не знаю, смогу ли? Как судьба сложится… Может быть, помру еще… – говорю я.
– Умирать тебе не стоит. Живи… Ты еще молодой. Ну, прощай, не забывай!..
– Да что вы!.. Разве можно забыть вас? Я никогда не забуду госпиталя и вас – особенно…
Я задержался у двери. Опустил голову. И так мучительно захотелось остаться здесь, у нее. … А уж если не остаться, так сказать ей что-то значительное – значительное, но слова такие не шли на ум, да если б они и пришли, я бы не смог их сказать ей. … Я только взглянул на нее, махнул рукой и вышел…
Вечером пошел с Сашкой в клуб. Там художественная самодеятельность показывала «Наталку-Полтавку», а потом вернулись домой.
В 24:00 31.12.1944 вышли на крыльцо и произвели салют из автоматов в честь Нового года. Стояли, долго прислушиваясь к треску и грохоту выстрелов. Над головой скрещивались огненные трассы снарядов – зенитки салютовали; кругом были слышны крики, песни.
… Мы зашли в комнату. Хозяйственный СМНК откуда-то вытащил водки, разлил ее по стаканам.
– Милостивые государи! – начал он свою торжественную речь. – Милостивые государи и многоуважаемая публика! Поздравляю вас с наступившим Новым годом!..
После этих слов громом бы грянуть музыке, подняться бы шуму, крикам «Уррра!», но мы молчали, сидели чинно и благородно за столом и продолжали внимать гласу СМНК, который продолжал:
– Истекший год был для нас годом унижения, горя… Будем надеется, что новый год будет годом конца войны и годом встречи с нашими дорогими родными. Прошлый год был не очень важным годом, а поэтому, – он неожиданно закончил, – ну его к херам!..
Мы выпили…
… Утром проснулся рано. Надо было идти к себе. Я тихо оделся и долго стоял у окна, ждал, пока кто-нибудь проснется… Но никто не просыпался – все крепко спали. Не хотелось уходить, но…
Я написал в небольшой записке:
«Ну ладно! Пока. Ухожу. Не хотелось будить вас. Спасибо за все. Живы будем – увидимся. Бывайте здоровы. С приветом – Борис».
Оставил записку на столе, сам ушел…
Грустно было. Сердце сжималось. Увидимся ли мы еще? Один Аллах ведает!
Итак, Новый год. … Что он мне готовит? Куда я попаду? В Наркомзем или Наркомздрав? – как вчера изволил пошутить СМНК.
Невеселое настроение. Скучное…
…Въедливый капитан Сабанов портит мне всю жизнь. Как не хочется мне быть здесь, в этом оперотделе. Но что я могу сделать? Меня не выпускают отсюда. Нет больше мочи. Сегодня или завтра попрошусь у начальника штаба, полка чтобы меня отправили в боевые порядки…
2 января
Не решаюсь я обратиться к Сочневу… Пора бы давно уйти отсюда, хоть мне это и не на пользу, хотя все друзья советуют пережить, остаться здесь… Ершов, а позавчера вон и Сашка Смирнов:
– Ну, куда ты рвешься? Не лезь вперед! Пусть немного «браты» повоюют!
Но я не могу мириться с этими словами! Нет… Более тут сидеть невозможно и не стоит. Нужно уйти… Но я себе не хозяин, что прикажут, то и приходится делать. Держат меня чего-то, не пускают на порядок, вот, черти рыжие! Какая тут польза от меня? Разве только та, что капитан Собакин развлекается, ругая на чем свет стоит, меня. Но и польза эта – бестолковая, никому – разве только кроме капитана Сабанова – не нужная. …Отправили бы в боевые порядки, не томили бы…
Что-то ни на что смотреть не охота. Надоела эта писанина, схемы и пр. И война не кончается, и меня не пускают ее кончать…
3 января
По всей вероятности, завтра или послезавтра, наконец, двинемся вперед. По всему видать, по всему чувствуется… Подобно тому, как весна начинает чувствоваться с пригреванием солнца, так и у нас, чувствуется приближение срока наступления. Уже перечерчено столько схем, переписано столько бумаг! Уже мимо Волицы завершена постройка дороги – гати. Где ее начало? – не видно, а кончается – на передовой.
Сегодня с утра бешеный день: беспрерывные телефонные звонки с требованием собрать всех людей, карты с нанесенной обстановкой на нашем участке фронта, над которой мы, по образному выражению кого-то из штабников, «мудохались» до вечера, и даже жест старшего лейтенанта Цымбалова пальцами – он только что пришел из штадива, где получил новый шифр – убеждает в том, что что-то такое назревает. Все зашевелились, и даже с ВАД (военная автомобильная дорога), о которой я упоминал, сняты все шлагбаумы.
Дай бы Бог! Пойдем в наступление, может быть, и я уйду поскорее из штаба. Ибо тут для меня не жизнь, а каторга… До чего неохота коптеть здесь! Натворить бы, что ли, нечто такое, чтобы взяли за «жэ» и в «шуру» послали. Добром отсюда не вырвешься… Как хорошо было в роте! Собакина там не было…
Крайний справа — Борис Ильин
4 января
Вчера получил письма от папы и Володи (младшего брата – прим.).
Володя пишет восторженно: «Ялта хамар хуса» – «мы в деревне хозяева». Сообщает о друзьях – Логигн прислал письмо; Тарасов Нил и Санька Макаров – убиты. Ульяна Магаева и Вастикова – служат все там же, на старом месте.
Папа чувствует себя ничего. Пишет, что проводил Володю и настроение у него после этих проводов не очень важное. Пишет, что пусто и невесело на душе и сердце. В Хормалах – никого из парней, скучно. Дома – тоже. Без действия висит на стене гитара…
Сразу же ответил обоим. Папу утешил, успокоил; написал, чтобы не волновался особенно, что мы скоро вернемся с победой. А Володьке написал какую-то чепуху – он все равно моего письма не получит…
… Сегодня всю ночь готовили схемы, планы, карты прорыва фронта. Какого числа произойдет прорыв, точно еще не знаем. Скорее бы только настал тот день, когда мы двинемся вперед, на Запад…
Работа в оперативной части стала веселее, и мы чуть-чуть даже помирились с Сабановым. Во всяком случае, с его стороны в мой адрес меньше отпускается «ослот». По уровню своего развития он не далеко ушел от обезьяны, да вот беда – нацепили ему звездочек. Донесения диктует – писать, что ли, не умеет? Подписываться-то научился. А в картах разбирается с трудом. Чувствует, наверное, что я считаю его таким недотепой – вот и злится, платит мне тем же. Но ведь у меня нет власти над ним… И держит меня – потому как без меня ему не обойтись – и третирует всячески.
Но сейчас не до сведения всяких личных счетов, поэтому он немного утихомирился. Но я все равно не могу здесь с ним. Начнутся бои – уйду отсюда, выберу момент. Так же, как из госпиталя выписался, воспользовавшись отсутствием капитана Козодаева…
5 января
Хотя и писать-то особо не о чем, хотя и не случилось ничего из ряда вон выходящего, но от нечего делать запишу кое-чего.
В общем – все идет по-прежнему. В отношении планов тех – отписались и все снова заглохло. Снова не видно конца нашему стоянию в обороне. А надоело, черт его знает, как надоело, сидеть и сидеть здесь, особенно в тех условиях, в каких я нахожусь.
Здесь у меня нет близкого друга, с которым можно было бы обо всем поговорить, как в госпитале. Я всех ненавижу, а мне все тем же отвечают. Скоро ли конец всей этой музыке? Радость и утешение нахожу только в одном – это дневник. И посещение госпиталя, дорогих друзей. Но это случается так редко! А так – все неохота видеть. Надоела эта оперативная часть с ее начальником. Скоро ли выгонит меня отсюда или сам уйдет, на худой конец.
Тут у нас второй день гостит майор Мальцев, который выписался из госпиталя и который занимал это место до Сабанова. Ершов хвалит майора и убеждает меня, что при нем будет легче работать. Очевидно, майор Мальцев вернется на свою старую должность ПНШ-1. И я начинаю питать надежду, что, может быть, хоть это случится…
23:00 – На днях – вперед! Завтра на рекогносцировку едет командование полка – знакомится с участком, который нам выделяется для прорыва фронта. Я усиленными темпами пишу письма. Написал Ваське Терентьеву и Клаве Петровой – прощайте, мол, дорогие друзья, не поминайте лихом, если что со мной случится!… Эх и мудозвон же, забодай тебя комар!
… А майор Мальцев, кажется, остается здесь. А капитан Сабанов, кажется, отправляется… Ну и Бог с ним!..
Карта местности, в которой Борис Ильин находился на начало 1945 года
8 января
Позавчера получил письма от Павла Прокопьевича, Тани Чапышевой и Витьки Петрова. Последние два письма на меня произвели особенно сильное впечатление – хорошо написаны. Вчера ответил Паше, сегодня – Витьке, а завтра напишу, вероятно, Тане…
Сабанова выгнали. Теперь начальствует над нами майор Мальцев. Слава Богу, сразу стало легче дышать.
Пока все еще топчемся на старом месте, в Волице. Скоро ли пойдем вперед – неизвестно. Позавчера чуть было не ушли на передок. Или это была репетиция перед настоящим выходом?..
А сколько силы понаехало – мать честная!..
12 января
Кратко опишу события, которые произошли в последние дни.
10-го января вышли из Волицы с группой офицеров принимать участок переднего края для нашего полка восточнее г. Стопница 2 км. Проболтались всю ночь, но НП полка, который мы должны были сменить, так и не нашли.
Часа в два ночи 11.01.45 у села Печеноги встретили наши батальоны, которые шли на порядок, на свои участки. Уставшие от долгого хождения по полям, сугробам, канавам, присоединились к ним. Остатки ночи, каких-то три часа несчастных проспали, вернее, провалялись, в шалашах санроты. Домов в селе не было, ибо от Печеног не осталось камня на камне. Было пустое поле, на котором из-под снега торчало несколько заборных столбов и полуразвалившихся стен.
День 11-го января провели в суете. Раз пять из деревни бегал с разными поручениями на КП и НП полка, расположенные на бугре, меня все волновало, возбуждало – все было ново и непохоже на наше наступление на Александрию в декабре 1943 года.
Весь передний край утыкан артиллерией; кругом стоят пушки, минометы – куда ни глянь. Нет ни одного свободного квадратика земли. Связисты тянут провода с катушек, подвешенных за плечами. На дороге валяются свежеубитые лошади, и движение идет по кюветам. Я тоже, пригнувшись, бегу туда или сюда; со свистом проносятся пули. Провизжит мина и лопается где-то неподалеку…
В ночь на 12-е долго не мог уснуть. Выпил выданные мне 200 грамм водки, и во мне бурлили чувства. Я не имел явного представления, что должно было случиться. По ночной дороге без включенного света бесконечной лентой идут «Катюши». Прибывает новая артиллерия и тут же, в деревне, устанавливается на ОП. Невдалеке слышен гул танков. Чувствуется приближение чего-то грозного.
В час 12.01.45 выходим на наше НП – вся оперативная группа – майор Мальцев, Ершов, я и другие. Ночь спать не пришлось. Было холодно, в землянке места мне не нашлось – её забили офицеры. Сидел в траншее. Прижимался ко дну ее, когда чувствовал приближающийся визг мины или шипенье снаряда. Вздрагивал от их разрывов, хотя и был готов к ним. Удивлялся связистам – как они бегают под таким огнем? А куда денешься? Сказали: «Давай связь!» – и бегут. А там уж – какая судьба кому уготована…
Немцы стреляют все сильнее и сильнее. Все небо наполосовано трассирующими пулями и снарядами. Запад то и дело озаряется вспышками ракет. Далеко что-то горит – багровый отблеск играет на низко нависших тучах. У немцев – слышно – работает «скрипун» – шестиствольный миномет.
С нашей стороны выстрелов не слышно; все замерло. И мы в траншеях говорили вполголоса – до немцев рукой подать: 300-500 метров…
В 5 утра началась наша разведка боем. По переднему краю немцев был сделан 30-минутный артналет. Я был приглушен и даже не мог сообразить, что творится на белом свете. Дрожь прошибала меня, по спине бегали мурашки. Мне такого не приходилось еще видеть. Вот оно!..
Немцы отвечали организованно. Они думали, что мы начали наступление. Вскрывали систему своего огня. Вокруг нас рвались снаряды и мины. Наше НП и траншею засыпали комья мерзлой земли, поверх траншей звенели осколки. Я был пришиблен. Я первый раз сидел под таким огнем. Я думал, что сейчас – капут. Но постепенно артобстрел прекратился и с нашей, и с немецкой стороны. Брезжил рассвет. Наступало утро. Я понемногу пришел в себя. Было около 9.30 утра…
Все вокруг молчало и было тихо-тихо… Но вдруг начался рёв. Ревела вся земля, все небо, весь мир. На западе земля с клубами дыма поднялась вверх. Стало трудно дышать – воняло порохом. Дрожал воздух, дрожал весь свет. Небо расчертилось тысячами огненных линий – это заиграли наши «Катюши». Прошедший в 5 утра артналет показался в сравнении с настоящим детской игрушкой.
«Катюшам» «подпевали» «Лука Мудищевы» – так солдаты звали 48-зарядную ракетную установку. Грохотали пушки и гаубицы 203, 152, 120 мм. Всё жалось к земле. Это началась наша настоящая артподготовка…
Весь свет бушевал два часа. Невозможно описать, что творилось…
Солдаты вылезли из траншей. Сидели на брустверах окопов. Курили. Молчали. Смотрели на запад. Вылез и я. Поднялся во весь рост. Смотрел на незабываемую картину. Запад был как бы в черном тумане – земля перемешалась с небом и не разобрать было, где находится граница между ними. Клубами вверх, вместе с кольями и завитками колючей проволоки, поднимался дым. Было черно и не видно было, что делается за этим дымом. Пасмурный и так день совсем потемнел.
Темп нашего огня нарастал. Гулко хлопали «самовары» – на языке нашего шифровальщика Цымбалова так назывались минометы – метались у пушек артиллеристы, почерневшие от копоти, со струящимся по лицу потом, без шинелей, с расстегнутыми воротами гимнастерок, с закатанными рукавами…
Но вот все сорвалось с места и двинулось вперед… В полный рост пошла пехота. Вырвавшись откуда-то сзади, ее обогнали танки и самоходки СУ-76, СУ-152. Над нами, низко, почти над землей, на бреющем полете, с ревом пронеслись «Илы». Начался прорыв…
Мы тоже пошли вперед…
Ничто не могло остановить движения наших подразделений. Точно весенний поток прорвал плотину. Подобно лавине все катилось вперед.
Артиллерия перемещалась на новые ОП; били танки. Орудия сопровождения почти на ходу стреляли в сторону противника. Быстрым шагом шла, бежала пехота. К часу дня были заняты деревни Фаленцин–Стары и Конты-Новы, находившиеся в 1,5-2 км от переднего края.
Я бежал вперед рядом с начальником штаба полка майором Сочневым. Бежал, перепрыгивая через ходы сообщения и траншеи; успевал поглядывать по сторонам. Поле изрыто воронками. Валяются трупы немцев – их очень много! Горят развалины домов.
Тетрадь дневников — в нее Борис Ильин переписал все после войны
Немец стреляет редко. Почти не стреляет. Безостановочно идем вперед. Уже есть пленные. Вот первая группа – человек восемь – стоит шеренгой. Вид у немцев растерянный, понурый и испуганный. Солдаты как-то с безразличием смотрят на них.
Но тут на танке подъезжает один из наших комбатов – капитан – всё лицо в крови. Он спрыгивает с танка, вытаскивает пистолет и идет вдоль трясущихся от страха немцев. Останавливается перед крайним, рослым немцем. Тот не успел побледнеть и проговорить «Майн киндер…», как капитан всадил ему в живот пулю. Тот осел на колени, а затем повалился на землю. Капитан всадил ему еще пулю в голову… Остальные немцы заверещали, закричали в ужасе, а капитан вложил пистолет в кобуру, повернулся и пошел прочь…
Это было сигналом для смотревших на эту сцену солдат – не всех, конечно, а некоторых. Они как звери кинулись на немцев, стали бить их касками, прикладами…
Я не мог смотреть на все это, меня такие картины мутят, и я был возмущен безобразным поступком капитана нашего… Жутко было смотреть на это зверство. Но что я – молодой солдатишко – мог поделать? Хорошо, что рядом оказался старший лейтенант Цымбалов. Пока капитан расправлялся с пленным, он тоже промолчал, но когда тот ушел, Цымбалов бросился в толпу солдат, бледный от бешенства с криком: «Что вы делаете? Назад, отставить!»…
Оттащил за шиворот одного, другого и всё быстро утихомирилось, и люди, совсем было потерявшие в своей злобе человеческий облик, снова превратились в людей… Велика сила офицера!.. И после этого моё уважение к Цымбалову возросло непомерно…
Остальных немцев увели в тыл…
А мы делаем несколько остановок, собираем сведения от батальонов, уточняем обстановку и снова идем, бежим вперед… Бесконечные траншеи, блиндажи – крепкие, добротно сделанные. Дощатые нары в землянках, кругом чистота и всё аккуратно – не то, что у нас. Брошено, оставлено немцами много боевой техники – пушки и пр. Мы не задерживаемся, идем и идем вперед. Видим, на горизонте загорелся наш «Ил»…
Уже вечер, быстро темнеет. Опергруппа штаба полка обосновывается в каком-то брошенном немцами блиндаже. Пишу донесение в штаб дивизии – его понесет Колька Багаев. Мы где-то рядом с Прусами – деревня так называется. Она горит. Метрах в 300 наши самоходки вышибают немцев с бугра.
Я страшно устал – не спал последние две ночи. Поэтому, едва успел сдать донесение и схему расположения полка на данный момент на подпись начальнику, уткнулся где-то и заснул мертвецким сном…
Продолжение следует