Почему мы кричим на детей без причины?

Почему родители по поводу и без проявляют агрессию к своим детям? Что вырастет из ребенка, которого все время дергают? Как быть с этой ситуацией? Отвечает психолог Людмила Петрановская.

«Как отличить советских (постсоветских) родителей? Если их ребенок спотыкается и падает, к нему никто не бросится на помощь, не станет успокаивать. На него для начала накричат. Потом могут пожалеть, но не обязательно. Вместо этого — отчитывание продолжится: „Сколько раз тебе говорили, чтоб ты под ноги смотрел? Говорили или нет?!“.

Так или иначе, первая, импульсивная реакция — рявкнуть, дернуть, зашипеть. И отряхивают потом так, как будто хотят побольнее ударить. Очень странно, если вдуматься. Ведь понятно же, что он не нарочно», — говорит психолог Людмила Петрановская.

Фото: vadira, photosight.ru

— Людмила Владимировна, это показатель нелюбви к ребенку?

— Я бы так не сказала. В другие моменты, в других ситуация видно, что родители любят ребенка. Моя мама, кстати, тоже так всегда делала, хотя очень любила меня, конечно, и в других случаях всегда была готова пожалеть. Помню, у меня в детстве подобное вызывало огромное удивление, я никак не могла понять логики.

Испугом по поводу того, что ребенок упал и больно ударился, раздражение и гнев родителей не объяснишь. Ведь часто сразу видно, что ничего страшного не произошло и урона нет не только ребенку, но и его коленкам.

Можно было бы хоть как-то объяснить происходящее, если родители спешат куда то, и вдруг — неожиданна заминка. Раздражение вполне объяснимо.

Но раздражение и крик появляются и проявляются, даже если никто никуда не спешит и семья просто гуляет.

Старший брат следит за тобой

— Тогда откуда эта агрессия по отношению к собственным детям, ничем не обоснованная?

— Есть постоянный третий в отношениях. То есть родитель оказывается не наедине с ребенком, а в компании этой некой третьей силы, которая следит за тем, насколько хорошо он справляется со своими родительскими обязанностями. Причем этот третий может быть как реальным, например, в виде строгих бабушек, которые норовят сделать замечание, или государством, опекой или учителем или кем-то еще, так и виртуальным. Таким «старшим братом» внутри, отзвуком мнения матери, считающей, что ее дочь — плохая мать.

Поэтому каждый раз, когда с ребенком что-то случается и сильна зависимость от этого «третьего», родителя накрывает сильная тревога. И человек в этот момент не очень способен думать о том, каково ребенку. Все его мысли сводятся лишь к тому, как ему оправдаться в глазах этого страшного грозного «третьего», который может отменить его, как родителя, сказав, например: «Ты посмотри, как все у тебя ужасно: ребенок упал, коленки испачканы в грязи. Какой ты после этого родитель?!»

То есть реакция — совершенно иррациональная. Возникающая не в ситуации, когда ребенок действительно хулиганит, а когда логичнее вроде было бы броситься на помощь, пожалеть. А вместо этого на ребенка обрушивается агрессия.

— Почему именно страх быть плохим родителем, а, не, скажем, плохим сотрудником?

— Мы отвечаем за своего ребенка. Хотя некоторые женщины распространяют это на мужей. Например, они чувствуют себя очень плохо, когда их муж в присутствии посторонних выглядит, на их взгляд, глупо или недостаточно хорошо. И чувствуют себя ответственными за это. Но это все-таки немного другое.

А на ребенка именно идет агрессия. Потому, что когда с ребенком что-то случается, родители ощущают, что именно они выставлены на всеобщее обозрение, как двоечники, как никуда не годные отец и мать.

Ребенок как боксерская груша

— Если у взрослого стресс, скажем, на работе, почему он чаще начинает срываться именно на ребенке, а не на старших родственниках, знакомых?

— В ситуации стресса человек может сорваться на ком и на чем угодно. И на заглянувшую высказать претензии соседку, и на позвонившего по телефону в рекламных целях.

На ребенка почему чаще срываются? Потому, что это безопаснее. Прежде, чем сорвать свое раздражение на взрослом человеке — еще подумаешь. А ребенок — не даст отпор, и потому он оказывается самым удобным вариантом.

— Бывают случаи, когда ребенком постоянно служит такой психологической боксерской грушей, на которой взрослой «снимает стресс»?

— Есть патологические ситуации, когда подобное становится нормой. У взрослого — тяжелая жизнь, все плохо, а тут еще «приду домой — там ты сидишь». И — соответствующая реакция. Но это все-таки ситуация ненормальная, касается людей из дисфункциональных семей, где, например, папа-алкоголик, мама в депрессии и так далее.

А мы говорим об обычных семьях.

— Женщины, у которых проблемы с личной жизнью, нет мужа, чаще выплескивают агрессию на детей?

— Когда у женщины нет мужа, у нее отсутствует ресурс, на который можно опереться. Нет того, кто пожалеет, поддержит, погладит по головке.

Когда одинокая женщина растит ребенка, у нее баланс «давать — брать» сильно нарушается. Она все время дает, дает, дает, но нет никого, кто бы давал ей. Все, что угодно, начиная от кофе в постель, заканчивая подарками, добрыми словами, объятиями, конкретной помощью…

Поэтому понятно, что стресс быстрее накапливается, и непонятно, как его снимать.

— Насколько на ребенке может отразиться то, что родители постоянно срывают на нем свое раздражение, усталость, страхи?

— Постоянно — понятие растяжимое. Все зависит от того, насколько постоянно и что делается в остальное время. Если иногда родитель не в состоянии сдержаться, а все остальное время — между ним и ребенком хорошие отношения,-то ничего страшного.

И еще — что значит «сорваться», в какой форме. Одно дело, когда родитель не сдержался, раздраженно крикнул, другое — сорвался и отлупил.

Нервное поколение?

— Как связана агрессия, выплескивающаяся на детей с той всеобщей агрессией, которая присутствует в нашем сегодняшнем обществе? Не вырастит ли еще более нервное поколение?

— Общество не стало более агрессивным, чем было раньше. Просто агрессия стала видна, а раньше она была очень сильно зажата.

Но я не думаю, что дети вырастут более нервными. Ведь, кроме всего прочего, они сейчас больше и получают от родителей, чем те в свое время от своих.

Оглядываясь вокруг, я вижу, что стало много родителей, которые стараются больше проводить времени с детьми; мужчины во многом вернулись в семью и больше внимания уделяют детям.

Между теми неприятными эпизодами, когда родители сорвались и накричали или шлепнули, они общаются с детьми больше и глубже. Так что думаю, — дети будут лучше нас, более уверенными в себе и открытыми по отношению к миру.

— Получается, поколение с хронической депривацией растит детей лучше, чем растили их?

— Это поколение старается, чтобы у детей не было депривации. Отсюда — приятие детей, неформальные, душевные, теплые отношения с ними. Другие, чем были когда то, когда считалось: ребенка нужно только дисциплинировать. Во многих семьях вообще не было глубокого контакта между детьми и родителями.

Сегодня родители внимательнее относятся к душевным переживаниям ребенка, не считают его постоянно виноватым, стараются войти в его положение, могут попросить прощение.

— Можно как-то контролировать себя, чтобы не выплескивать агрессию на ребенка?

— Контролировать себя, когда ты очень в сильном стрессе, — сложная задача. Так что лучше присматриваться к своим переживаниям, бережно относиться к себе и не доводить себя до стресса. Или если все-таки довел, — стоит подумать, где ты можешь получить помощь. Нет мужа, значит есть друзья, родители, сестры, братья, психотерапевт, наконец… Нельзя доводить себя до состояния загнанной лошади, когда тебе уже все равно, что происходит, и стоит тебя только тронуть, как ты впадаешь в истерику. Нужно отвечать не только за ребенка, но и за себя.

Полугенетический страх

— Как прогнать «третьего» в отношениях с ребенком?

— Понять, насколько этот «третий» реально опасен. Чаще страхи очень преувеличены. Например, истерия: «Ювенальная юстиция наступает, скоро заберут всех детей!» Иногда «третий» — твой собственный родитель, и здесь нужно понять, что бы там не думала мама о том, как я воспитываю своих детей, на самом деле я их воспитываю хорошо. Когда осознаешь, откуда идет твой страх, можно как-то с этим работать. Например, что задача учительницы — вовсе не оценивать твои родительские способности, а учить ребенка.

— Но ведь причины подобного страха порой оказываются не лежащими на поверхности…

— Да, часто он имеет под собой корни, уходящие в прошлое. Многие поколения жили в ситуации, когда границы семьи были проломлены. Дети не принадлежали родителям, родители не могли гарантировать им никакую безопасность.

И этот опыт понимания, когда ты осознаешь, что с тобой и твоим ребенком могут сделать все, что угодно, и ты не сможешь защитить его, совсем недавний. Это пережито нашими бабушками и дедушками и не может не отзываться сегодня. Они транслировали нам свой страх, возникший от реального опыта.

Я как-то общалась с женщиной, которая провела раннее детство в фашистском концлагере на территории Молдавии. И ее мама, которая была там вместе со своими двумя детьми (слава Богу, все выжили), затем всю дальнейшую жизнь, как только у детей возникала тема недовольства, малейшего протеста, начинала нервничать и повторять: «Тихо, тихо! Не нужно об этом говорить». У нее был панический страх любого привлечения внимания к своей семье, малейшего выступания из общего спокойного тихого ряда. И ее можно понять. Проведя семилетнюю и четырехлетнюю дочек через ужасы концлагеря, сумев сохранить их, она научилась быть незаметной.

Повторяю, это все было недавно, еще живы дети, которым довелось непосредственно быть в таких ситуациях. Понятно, что это не может не аукаться…

— Сегодня семья чувствует себя более защищенной? Все эти истории с социальным патронатом и так далее, разве это не укрепляет тот полугенетический страх?

— С одной стороны, наше государство уже неоднократно проявляло себя, как слон в посудной лавке, который как начнет помогать, так что всем, не успевшим убежать, мало не покажется. С другой стороны здесь есть и иррациональная истерия. Бывает, человек пережил ожог, вроде все внешне зажило, а коснуться этого места больно.

Так и здесь. Видимо, настолько остро все пережили опыт семья — ячейка общества» с разломленными границами, когда родители не могли детям говорить о своих ценностях, о своих предках, родственниках, которые были репрессированы. Нужно было все контролировать…

Это — ожог. И он быстро не проходит, у нас по-прежнему в этом месте все чувствительно.

Должно пройти еще одно — два поколения, пока установится хотя бы терпимая чувствительность.

А сейчас у нас всех, повторяю, как кожа после свежего ожога. Коснешься — больно. И к этому нужно относиться внимательно, бережно. Не забывая о бережном отношении к себе, друг к другу.