Почему не проходит печаль?
Сегодня у нас по графику стоит печаль — следующая страсть, которую святые Отцы относят к основным страстям. Человеку, духовно неискушенному, непонятно, почему печаль называют страстью. Казалось бы, это не страсть, а реакция на внешние воздействия. Что-то плохо — мы печалимся. Вроде бы естественно. Однако святые Отцы, которые благодаря трезвению, тщательнейшему самонаблюдению и Божественному вразумлению проникли в самую глубь строения человеческой души, единодушно относят печаль к страстям. Отсюда следует очень важный вывод о том, что печаль, как и всякая страсть, живет внутри нас. Причина не во внешних обстоятельствах, как мы склонны думать, а в нас. Про внешние обстоятельства преподобный Иоанн Кассиан Римлянин привел такое сравнение: печаль — это как семена сорняков, которые в нас живут, а внешние обстоятельства — это дождь или благоприятная погода, при которой эти семена тут же начинают прорастать и давать листья, цветы и плоды (Писания. Книга 9, гл. 5).
Если думать, что печаль вызвана внешними обстоятельствами, то основной способ лечения — как-то бороться с этими внешними обстоятельствами, победить и устранить причину. Эта идея очень живуча и относится не только к печали, а ко многим страстям. Она живет и среди новоначальных, и среди людей, духовно углубленных и посвятивших всю свою жизнь Богу. Печалимся мы оттого, что нас мучает болезнь, — надо ее лечить. Печалимся мы оттого, что у нас чего-то нет, — надо эту вещь приобрести. Это помыслы новоначального. У иноков это может быть совсем на другом уровне. Печалимся мы о том, что в монастыре слишком строгий устав, — надо найти монастырь с более мягким уставом. Печалимся мы о том, что устав, как нам кажется, слишком свободный, — надо найти более строгий. Не ладятся у нас отношения с братией и настоятелем — надо найти другое место. И так далее. Такие вражьи искушения, суть которых в том, чтобы искоренить внешнюю причину, сопровождают человека даже на самых вершинах его духовного восхождения. Нам важно не только один раз понять, а всю жизнь помнить и при каждом нападении ясно ощущать, что причина коренится в живущей в нас страсти. Переменяя внешние обстоятельства, мы ничего не добьемся. Мы должны при тех обстоятельствах, которые нам даны Богом, стремиться искоренять эту внутреннюю, живущую в нас страсть. Обычно по плану наших бесед про борьбу со страстью мы говорим в конце, но вот здесь этот момент логически вытекает из самого понятия о печали как о страсти. Поэтому я его подчеркиваю в начале.
Итак, мы поняли, что печаль — это страсть. Причем страсть, отнесенная к главным страстям. Она очень опасна и очень широко распространена. Наверное, трудно найти человека, который бы не был подвержен печали в те или иные моменты своей жизни. А вернее, мы печалимся постоянно, то по одному, то по другому поводу. И никто не будет оспаривать, что и нам, и всем, кого мы знаем, это свойственно. Печаль мешает человеку идти путем Божьим, потому что она приводит его в расслабление. Вот что говорится в Притчах Соломоновых: «Как моль одежде и червь дереву, так печаль вредит сердцу человека» (25, 20). Святые Отцы развивают сравнение с книгой Притч Соломоновых: ткань, изъеденная молью, не годится, чтобы готовить одежду брачную, в которой мы должны предстать перед своим Небесным Женихом, а дерево, изъеденное червем, не годится на построение храма Божьего, который мы должны в себе сотворить, чтобы вселился в нас Господь[i].
Почему не проходит печаль
Печаль расслабляет, а труд духовный требует всего напряжения наших сил. И, чем дальше мы идем по этому пути, тем труднее дается нам каждый следующий шаг. Каждый по своему опыту это может подтвердить. Сначала благодать Божия как ветром нас несет. Кажется, что и трудностей никаких нет. Раз, два — и все получается. А вот потом мы начинаем скрипеть, как несмазанное колесо. Каждый оборот этого колеса дается нам с величайшим трудом. И такое расслабление, как печаль, лишает нас сил, у нас опускаются руки. Иоанн Лествичник сравнивает печаль с дымом, который, во-первых, затмевает, а во-вторых, разъедает глаза (Слово 26, гл. 204). А Притчи Соломоновы говорят следующее: «Что уксус на рану, то поющий песни печальному сердцу» (25, 20). В момент печали мы делаемся нечувствительными ко всему Божественному. На нас не действует ни слово Божие, ни духовные песнопения, ни молитвы — ничего. Наша душа как бы погружена в печаль и не может из нее выйти. Как последний приговор печали, звучат слова апостола Павла: «Печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть» (2 Кор. 7, 10).
Поскольку мы говорим о печали как о страсти, то имеем в виду, естественно, печаль мира сего. Ее вызывают самые разнообразные предметы. Рассмотрим начальную стадию людей, еще не познавших духовной жизни. Некоторые из них смело вступают на эту стезю. Таких людей, как я уже говорил, Божья благодать сначала как ветром несет, у них вообще не бывает никакой печали. Если бы они сейчас сидели здесь и слушали, они бы сказали: «У нас это все в прошлом». А если у них спросить о печали через несколько лет, они бы сказали: «Теперь в настоящем». А у тех, кто на стезю духовной жизни вступает робко или еще вообще не вступил, основная причина печали, по словам апостола: «желаете — и не имеете» (Иак. 4,2).
Это касается, например, материальных предметов. Кажется, что-то нужно, а не купишь, потому что денег нет или невозможно достать. Приходит ко мне недавно человек и говорит: «Батюшка, мне надо поговорить. Когда вас можно застать? Я могу и в храм прийти, и домой, как скажете». Ну, думаю, серьезные проблемы у человека. Он приходит и начинает рассказывать длинную историю. Я все жду, когда же раскроется причина его великих затруднений. После того как он полтора часа рассказывал мне все перипетии, выяснилось, что вся суть в том, что он хотел по достаточно сходной цене купить иномарку, а в результате она ему не досталась. Вот и вся его великая скорбь. Он пришел со священником советоваться, как поступить. И смех, и слезы. В общем-то, хороший, достойный человек, это я рассказываю так иронично. Обидно за него. Так вот ходишь в храм, молишься и временами кажется, что ничего не приобрел. А послушаешь такой рассказ и подумаешь: «Нет, что-то приобрел, так по иномарке плакать не стану».
Это касается и нашего положения на общественной лестнице. Мы видим, какие скорби бывают по этому поводу. Особенно ярко они проявляются у людей мира сего. У нас они тоже бывают, но мы понимаем, что тут что-то не так, и скрываем это. Мы понимаем, что об этом неприлично говорить, по крайней мере в нашем церковном обществе. А люди мира сего выражают это открыто. Я помню, когда я еще работал, был у нас в институте ученый, тоже очень достойный человек, порядочный, преданный науке, член-корреспондент Академии наук. Стал он баллотироваться в полные академики, а его не выбрали. Там свои интриги, тайное голосование. Накидали ему черных шаров. Так его инфаркт хватил, он чуть не умер. Казалось бы: пожилой человек, какая разница, член-корреспондент или академик. Впереди уже гроб показался. «Желаем — и не имеем».
Как человек пытается поступить с печалью? Обычно однозначно: решить эту проблему внешне, то есть устранить источник печали. Купить иномарку, добиться избрания в академики и так далее. Во-первых, сие не от нас. Можно жизнь на это положить, но ничего не добиться. Господь не благословит, и всё. А во-вторых, сам этот подход изначально порочен. При любом благословении Божием нас это от печали не избавит, потому что всегда остается еще что-нибудь, чего мы пока не имеем. Как только мы поднимаемся на одну ступень, перед нами расстилаются горизонты другой. Я помню, был фильм, где играл Олег Табаков, совсем еще мальчик. У него в семье возник спор по поводу материального стяжания. И невестка сказала, что надо купить то-то и то-то, и хватит. А этот мальчик вдруг говорит: «Тебе никогда не хватит, потому что ты — прорва!» Вот так устроена наша душа. Таково устройство падшей человеческой натуры. Нам никогда не хватит. Чем больше мы имеем, тем более печалимся о том, чего мы не имеем. Мы об этом уже говорили в связи со сребролюбием, а здесь обобщаем и на все прочее.
Мир полон печали. Кажется, что все имеешь, а тут вдруг — раз! — и приходит болезнь. И никакие твои достижения, никакие твои связи, никакие деньги, ничего не может тебя спасти. Не хочу рассказывать подробно, но совсем недавно пришлось быть свидетелем двух случаев, когда достигнутое благополучие и беспечальность разрушились в один момент такой печалью, от которой уже ничего не спасет, кроме руки Божьей. Мирскими способами никак этих вопросов не решить. Поэтому мир пребывает в печали от самого своего верха до самого низа. Куда мы ни посмотрим, везде печаль, печаль и печаль по разным поводам.
Когда мы вступаем на духовный путь, то, казалось бы, от многого избавляемся. Но пока одни поводы для печали потихоньку отсыхают, появляются другие, потому что Господь начинает нас воспитывать. Мы приходим как болящие, требующие исцеления. Существует следующее сравнение в святоотеческой литературе: когда больному дают есть и пить все, что он желает, то это признак того, что он неизлечимо болен. Врач от него отказался, и человек доживает свои последние дни. Родственникам обычно говорят, чтобы они по возможности исполняли все желания больного. Так же и в нашей жизни. Если все наши мирские намерения, желания, планы исполняются и все у нас идет гладко, без сучка без задоринки, то это признак того, что мы Богом оставлены[ii]. Я не хочу, чтобы мои слова понимали слишком буквально. Если у нас начинается относительно спокойный период, то не надо в панике бегать со словами: «Бог меня оставил». Просто нужно воспринимать это как период отдыха, который в любой момент может закончиться. А когда он закончится, то начнется следующий курс терапии, пока мы не исцелимся.
В процессе нашего исцеления можно выделить общий принцип. В чем состоит действие Божие в отношении нашей души? Что в ней надо переделать? Мы должны разучиться любить тленный мир и научиться любить Самого Господа. Научиться любить нетленные дары Божии, добродетели, духовное делание и все, что будет сопровождать нас в вечной жизни. Оставить преходящее земное и возлюбить вечное. От этой преходящей любви к земному Господь начинает нас освобождать не только пряником, но и бичом (здесь слово «кнут» как-то плохо применимо, «бич» больше подходит). Используется бич, конечно, не по жестокосердию Воспитателя, а потому что в основном только такие средства эффективны в отношении нас. Нам показывается, что все в мире тленно и преходяще. Любая наша привязанность к чему-либо — это вещь ненадежная, которая может рухнуть в любой момент. Нет в мире ни единой вещи, на которую можно опереться, которая будет тверда и непоколебима. Все преходяще, и лишь одно непреходяще — это Господь и те блага, которые Он дарует. К этой мысли Господь нас приучает. Но даже если бы Он нас и не приучал, мы бы все равно в этом убедились. По крайней мере, в тот момент, когда наша душа будет разлучаться с нашим телом[iii]. В этот момент нам все равно придется оставить все земное, оно все рухнет. Святые Отцы представляют ужасное положение душ, которые осознали гибельность пристрастия к миру только в момент разлучения души и тела. Такой душе не надо никаких мук, не надо никакого адского огня и никаких сковородок. Эта душа привыкла насыщаться только тем, что дается через тело. После разлучения души и тела все телесные привязанности в ней живут, но никакого удовлетворения не имеют. Если душа насыщается только через тело, а если шире сказать — через мир, то, когда она из мира берется, она остается со своими желаниями и страстями, которые не имеют никакого удовлетворения и выхода. Это страшное состояние и терзание подобного рода душ. Господь не дает нам пребывать во сне, чтобы увидеть только момент пробуждения, когда ничего нельзя изменить, а воспитывает нас так, чтобы мы это познали заранее. И показывает нам шаткость и нестойкость того, к чему у нас есть пристрастие.
Говоря о природе печали, святые Отцы приходят к страшно звучащему для наших неокрепших душ выводу: печаль мира сего рождается от пристрастия к мирским вещам. Еще более ясно очерченный вывод, и своей очерченностью еще более страшный для нас: любая мирская привязанность есть источник потенциальной печали. Если вдуматься, это действительно страшно. Мы смотрим вокруг себя и видим, что привязаны к очень многому. И все это есть потенциальный источник печали. В любой момент мы можем этого лишиться. Единственный путь к тому, чтобы быть от этого защищенным и спасенным, состоит в освобождении от этих привязанностей ко всему мирскому[iv].
Здесь возникает законный вопрос: а как же дети, родители, мужья, жены, братья, сестры? Вспомним, как поступали святые Отцы. К Пимену Великому пришла в монастырь родная сестра, он ее даже на порог не пустил, записочкой с ней обменялся, и все[v]. Итак, святые Отцы не допускали, чтобы какая-нибудь печаль проникла в их душу. Наш первый импульс состоит в том, чтобы удовлетворить потребность печали и тем самым ее заглушить. Нам кажется, что, удовлетворив ее, мы станем от нее свободны и вот тогда заживем. Даже в духовной жизни нам кажется это лекарством. Вот вытащим эту занозу, и тогда начнем активно молиться, духовно трудиться, а вот сейчас она нам мешает. Нет у нас дачи, и, пока мы ее не купим, никакой духовной жизни у нас быть не может. Вот купим дачу и тогда полетим на крыльях. А святые Отцы поступали радикально иным способом. Они также устраняли материальный источник печали, но действовали совсем в другом направлении, в противоположном. Отсек инок мирские пристрастия и не допускает, чтобы они вновь украли его душу и были бы источником печали[vi]. Я пока говорю не про нас, мирян, а показываю некий высокий пример, как это делается. В житиях святых Отцов можно найти много таких примеров. Приведу еще один, из жизни преподобного Иоанна пустынника и Симеона, Христа ради юродивого, память их празднуется в один день. Они поехали в Палестину паломниками, один недавно женился, а у другого на попечении находилась престарелая мать. На Святой земле они сказали друг другу: «Давай останемся здесь. Будем жить в пустыне».- «А как же жена?» — «Предашь ее в руки Божии». Они друг друга укрепляли, оба остались, жили в пустыне. Потом Иоанн остался в пустыне, а Симеон сказал: «Иду ругаться миру» — и пошел в город. В городе он нес подвиг юродства. Пути их разошлись, хотя они все время пребывали в молитвенной связи[vii]. Читаешь, страшно становится. Даже иногда думаешь, а по-христиански ли это, ну как же так можно? Я надеюсь, никто не станет бросать свои семьи после этого вечера и уезжать в Палестину. Это некий пример. Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), примеры святых должны задавать нам направление нашего движения, должны удивлять нас, должны показывать нам нашу собственную немощь и бессилие, вызывать у нас покаяние, должны вдохновлять нас, но пытаться немедленно им подражать было бы безрассудством и погибелью.
Приведу еще один пример из житий святых. В одной из лучших духовных книг — «Поучении аввы Дорофея» — есть история о том, как преподобный Дорофей воспитывал юношу, который в течение нескольких лет пребывания в монастыре также стал преподобным. Этот юноша, Досифей, пришел в монастырь, и его отдали авве Дорофею на воспитание. Досифей был поставлен нести кухонное послушание, готовить пищу. Авва Дорофей заметил, что юноше очень нравится работать одним ножом, который ему удобен и приятен в работе. Он его вызвал и сказал: «Ты пришел сюда быть рабом Христа или этого ножа? Если ты пришел быть рабом Христа, отдай этот нож и возьми другой» (Сказание о блаженном отце Досифее). Мы видим, что до самых мелочей не допускалась никакая мирская привязанность.
Что же делать нам? Мы сейчас говорили о монахах, а мы — миряне. Судить нас, правда, будут по одним и тем же заповедям. Так что, то, что мы миряне, — это не сильное утешение. Но тем не менее все же не одни монахи спасаются. Как нам быть? Если кто-нибудь внимательно следит за ходом наших бесед, то должны заметить некую красную нить, которая проходит через все наши встречи. Это общий момент, он относится не только к печали. Монахи ведут активно-наступательную жизнь. Они ополчаются на страсти, вооружаются и нападают на них. А мы должны избирать несколько иную тактику. Мы должны покорно предаваться в руки Божии с сознанием собственной немощи. В драку нам лезть не надо. К нам относится евангельская притча о царе, который собирается на битву. Видя, что у него 10 тысяч воинов, а у противника 20 тысяч, он сразу шлет уведомление о сдаче (см.: Лк. 14, 31-32). Уведомление о сдаче нам не надо слать ни в коем случае. Однако мы должны понимать, что если мы начнем собирать свои слабые силенки и лезть в драку, то для нас это плохо кончится. Выйдем мы оттуда с побитым носом. Поэтому мы сразу же должны обращаться к нашему Небесному Полководцу, Взбранной Воеводе — Пресвятой Богородице, и к небесным нашим воинам — защитникам и покровителям, и к святым ангелам. Все приходите к нам на помощь, мы больше не можем. Нас даже не десять тысяч, а всего-то только десять. Один хромой, один слепой, один безрукий, один безногий. А против нас такое воинство, что мы не справимся. Помогайте, выручайте, святые силы![viii] А мы со своей стороны покорно предаемся в руки ваши и то, что есть, принимаем. Вот так мы должны поступать. Это наш путь, на котором мы должны пребывать.
Я сказал, что на земле ничего нет постоянного, но Господь все может сделать постоянным. Полюбили мы, допустим, какую-нибудь чашку. Обычно чашки лет пять послужат и бьются. Но Господь может сделать так, что она всю жизнь не разобьется, а может на следующий день ее разбить, как только мы почувствуем к ней привязанность. Мы должны принимать и то и это с благодарностью. Если Господь предметам нашей привязанности дает возможность пребывать, то слава Тебе, Господи. Однако мы всегда должны быть готовы к тому, что можем их и лишиться. Если же Господь забирает что-то от нас или чего-то нас лишает, близких ли, здоровья, то нужно и это от Бога принимать с благодарностью.
Спустимся теперь со святоотеческих вершин в наши долины и равнины. Приведу пример из собственной жизни. У меня есть в жизни одна большая привязанность — к матушке Елене. Как-то так сложилось, что мы после нашего соединения постоянно были вместе. Наши друзья даже удивлялись, как мы не надоедаем друг другу. Мы работали на одной работе, потом вместе шли домой. Весь день были вместе. И, чем больше, тем лучше. Все время мы стремились быть вместе. На путь духовной жизни мы стали также практически вместе, с разницей в два месяца. Сначала матушка, а потом я. Куда иголка, туда и нитка. Наш духовник это очень поощрял и говорил, что такое духовное соединение и должно быть. Одна плоть, она и должна быть всегда вместе[ix]. Мы же руку или ногу свою где-нибудь не оставляем, а если приходится оставлять, то это весьма болезненно. А потом мы решили уехать из Москвы помогать на один приход. Поехали к отцу Иоанну (Крестьянкину) просить благословения. Он говорит: «Бог благословит!» Мы были уверены, что уезжать надо нам обоим. Я был на светской работе, а матушка практически не работала. Казалось, если проблемы с отъездом и есть, то они относятся ко мне. Я говорю отцу Иоанну: «Мы вместе едем». А он говорит: «Не надо вместе. Вместе не хорошо. А вдруг придется обратно возвращаться? Надо, чтобы один остался в Москве, чтобы и там был корень, и там. А потом видно будет». И поехал я один. Прожил я на этом приходе полтора года, потом так сложились обстоятельства, что мне пришлось вернуться. Некоторое время я жил в Москве. Потом опять пришлось уезжать в Курскую епархию, чтобы попробовать рукоположиться через Владыку Ювеналия. Здесь рукоположили отца Романа, а у нас сходные биографические данные. Решили, что раз так времена изменились, то, возможно, и со мной пройдет этот вариант. Уж тут-то я думал, что мы точно вдвоем поедем, раз уж так дело обстоит. Нет, отец Иоанн опять сказал то же самое: «Вы один поезжайте». Опять я поехал. Второй раз мне это еще тяжелее давалось. Поехал я в какую-то неопределенность, поехал до рукоположения. Того батюшку, который решил меня представлять Владыке, прямо Господь вразумил. Я приехал, а он говорит: «Положимся на волю Божью. Ничего не будем делать, а как Господь даст». А приход тот был на самом конце епархии, рядом река Кривень, а за ней вильна Украина начинается, самые задворки. И вот я на этих задворках живу, и ничего мы не делаем. Умом-то я понимал, что это правильно, а душа, конечно, роптала. Зачем я сюда приехал? Мог так же в Москве сидеть, ждать воли Божией. Она меня отовсюду достанет, если надо будет. Зачем же я сюда приехал? И сколько же это будет продолжаться? Когда Владыку занесет на наши задворки, как это все будет выглядеть? Из-за этой неопределенности разлука мне давалась еще тяжелее. Я понимал, что это неправильно. Я старался молиться. Молился, конечно, плохо, хорошо я не умею. «Господи, дай мне с этим смириться. Надо, я вечно буду тут пребывать». Слова я такие говорил, а в душе терзался. Так прошло, наверное, месяцев восемь. Я молюсь, а ничего не происходит. Все так же остается, на тех же позициях. Это частое явление, которое нас приводит в уныние. А уныние — это тоже одна из главных страстей, мы будем ее разбирать в следующий раз. Мы, казалось бы, что-то делаем, кое-как шебуршимся, а ничего не меняется. Мы начинаем думать: наверное, мы плохо делаем. Конечно, плохо, но хорошо-то мы и не умеем. Делаем, как можем. Итак, делаем плохо, лучше не можем, но то, что делаем, — этого явно недостаточно. Дни, недели проходят, месяцы, да и годы бывает, а все остается на месте. Что же делать? А Господь отвечает: «Долби, долби, долби, как можешь. Я знаю, что ты не авва Дорофей и не Досифей. Я знаю, что больше ты не можешь. Сколько ты можешь (еле-еле душа в теле), столько и можешь. Я знаю это, и ничего другого от тебя и не требую. А ты терпеливо долби, и не ожидай, что станешь святым за несколько лет, как преподобный Досифей». Вот и я так поступал. А куда мне было деваться?
И вдруг просыпаюсь я как-то утром с ощущением, что я готов здесь быть сколько угодно. Если Господу угодно, чтобы я был один, — буду один. Тогда матушка еще должна была приехать в гости. Мы старались по возможности встречаться. То я приезжал, то она. Обычно я очень ждал этих моментов, а потом сильно расстраивался, когда встреча за минуту пролетала. Казалось, она на неделю приехала, а я моргнуть не успевал, как неделя эта заканчивалась. А тут я, как Пимен Великий. Проснулся и думаю: «Матушка приедет… Да и не надо, чтобы она приезжала, только выбьет меня из этого хорошего устроения». Прямо был у меня такой момент великости. Проснулся я с этим моментом да и пробыл с ним недельку, вторую. И после этого все завертелось колесом. Это было то состояние души, которое от меня Господь ждал. Этого внутреннего согласия. Не внешнего, умственного, а внутреннего, сердечного. На этом урок был закончен. Хотя, что значит ждал? Он же мне все и дал. Все как с неба свалилось, я просто проснулся с таким ощущением. Тут какая-то тайна, в которую нам проникнуть не дано. Казалось бы, от нас вообще ничего не зависит, почему бы сразу этого не дать? Но какое-то маленькое движение нужно и от нас. Какое — мы и понять даже не можем. Казалось, все Господь Сам сделал в данной ситуации. Но что-то, видимо, требовалось и от меня. И вот наконец Господь от меня этого дождался, чего-то непонятного, невидимого.
И дальше все полетело со скоростью экспресса, самолета. Батюшка ехал в Курск на собрание духовенства, предложил мне: «Хочешь поехать?» Я сказал: «Хочу». Хотелось посмотреть, как духовенство собирается, я никогда не был на таких собраниях. Мы только туда приезжаем, и к нам сразу подходит благочинный этого района и, обращаясь к батюшке, говорит: «Где твой Юра? Его Владыка ищет». А благочинный заезжал к нам только в самом начале моего пребывания на приходе. Он тогда увидел меня и говорит: «Наверное, его надо в дьяконы».- «Да, он хочет», — ответил батюшка. «Ну, я тогда Владыке скажу». Возбудил во мне надежды, а потом они постепенно угасли. А так как мы решили ничего не делать, то и напомнить было нельзя. Сначала я некоторое время попечалился, а потом и вовсе про это забыл. С тех пор прошло уже полгода, и вот он говорит: «Где ваш Юра? Его Владыка ищет». Чего вдруг? Приходим к Владыке. «Вы хотите?» — «Хочу». «Пишите прошение». Я пишу. Я и раньше писал прошения в другие епархии. Поэтому знал, что два месяца должно пройти, пока уполномоченный с Центральным архивом КГБ снесется, пока Центральный архив все документы поднимет, ответит: да или нет. Поэтому я прошение написал и спокойно поехал в Москву на несколько дней. Слава Богу, из этой глухомани в Москву дозвонились. Сказали, чтобы срочно в субботу приезжал с подрясником. В течение недели решился этот вопрос. Видимо, времена переменились, и уполномоченного только информировали. Времена менялись прямо на моих глазах. Я когда-то к этому уполномоченному приходил. Владыка меня рукоположил, и я, как священник, должен был прийти к нему, чтобы он утвердил мое назначение на приход. Власть должна была утвердить. Я прихожу, а он там такой барин сидит. «О, — говорит, — кажется, и в прошлом году рукополагали священника из Бегощи, и теперь… Какая-то кузница кадров странная». Я даже испугался, как бы последствий для батюшки из Бегощи не было. Потом, уже через год примерно, вечером после службы, во время исповеди, вдруг заходит он в храм. Я подхожу к нему: «Здравствуйте». А он: «Вы занимайтесь, занимайтесь своим делом. Я подожду». Сел в угол и ждал меня часа два, пока я всех поисповедую. Вот так менялись времена.
Но это все внешние обстоятельства, а если рассматривать внутренние, то, как только произошло сердечное согласие на любые складывающиеся обстоятельства, сразу же все и свершилось. Я не знаю, может быть, благочинный поговорил с Владыкой давно, а Владыка сейчас вспомнил. А почему он вспомнил именно в тот день, когда я приехал? Кто знал, что я приеду? Я ведь никогда туда не ездил. Я просто случайно поехал. Все произошло чудесным образом.
Такое на нашем малом уровне у нас должно быть оружие в борьбе с печалью. Монах в этом случае поступил бы так: привязанность к матушке Елене откидываем на дуршлаг и уезжаем в пустыню. А мы так делать не должны. Но мы должны быть все время готовы к тому, что всякая мирская привязанность когда-нибудь закончится.
Вопрос: Батюшка, а матушке разрешили к вам приехать?
Ну, как к священнику, конечно… По-другому нельзя. Я даже матушке не говорил, что не хотел тогда, чтобы она приезжала. Настолько я впал в состояние Пимена Великого. И вы ей не говорите. Еще рассердится.
Вопрос: Но это продолжалось недолго?
Недолго, совсем недолго. Но было.
Приведу еще один пример. Опять я поднимаюсь на вершины, от себя к праведному Алексию Мечёву, московскому старцу. Он тоже очень любил свою матушку, а она умерла, когда он был еще относительно молодым священником. По этому поводу отец Алексий пребывал в глубокой скорби. Однажды ему довелось встретиться с отцом Иоанном Кронштадтским. «Спасибо, батюшка, что вы пришли разделить со мной мое горе», — сказал отец Алексий. А отец Иоанн ему ответил: «Ты войди в горе других людей, и твое горе исчезнет». Вот еще один способ борьбы с печалью по поводу постигших нас утрат. С тех пор отец Алексий начал возрастать как духовник. Господь такими испытаниями выковал из него старца. Оптинские старцы говорили: «Что к нам ездить? У вас там Алексий Мечёв. Зачем вы к нам за семь верст киселя хлебать ездите?»[x]
Подытожим это все словами Отцов: «Не радуйтесь в радости, чтобы потом не печалиться в печали». То есть в радости будьте осмотрительны, потому что это не то Нетленное и Непоколебимое, на что можно опираться. Сегодня оно есть, а завтра его не будет[xi]
Итак, нам надо стараться помнить о том, что ни о чем мирском мы печалиться не должны, что печаль губительна. Нам надо сопротивляться ей душой и просить у Бога помощи в молитве, просить неотступно. Не смущаться тем, что молитва наша немощна, что она чисто умственная, что сердце холодно к ней относится. Естественно, сердце будет холодно к ней относиться, потому что сердце желает только того, чтобы источник печали устранить, а молимся мы о терпении. Уста говорят одно, а сердце хочет другого. Будет оно холодным, как оно может не быть? Тем не менее надо молитвой, как каплями воды, точить этот сердечный камень, и он расточится непременно. Вот наш способ борьбы с печалью.
Продвигаясь по пути духовной жизни, возрастая духовно, мы обязательно должны совершить переход из состояния любви к миру в состояние любви к Богу, охладеть к мирскому и возлюбить Божие. В предыдущих беседах мы уже говорили, что это похоже на сорокалетний переход древних евреев по пустыне из египетского рабства в Землю обетованную. Главным грехом, за который Господь все время наказывал еврейский народ, было желание бросить этот путь в Землю обетованную и вернуться назад: «Зачем мы туда пошли? Чем нам было плохо в Египте? Подумаешь, рабство. Зато кормили, поили, крыша над головой…» Период пустыни обязательно лежит и на нашем духовном пути. И может он длиться тоже немало. Хоть сорок лет. Сколько даст Господь, столько и будет длиться. Многое мирское уже оставлено, и в то же время, как фантомные боли в отрубленной руке или потерянной ноге, нас тревожит печаль по оставленному миру. Руки нет, а болит в этом месте. Так и у нас. С одной стороны, фантомные боли, а с другой стороны — мы понимаем, что вернуться в мир мы уже не можем, да и не хотим. Мы не монахи, мы не выходим из мира. Но тем не менее, если мы продвигаемся по духовной стезе, мы его внутренне оставляем. При этом печаль по оставленному старается утянуть нас назад, привести к губительному колебанию: «А не вернуться ли нам, не бросить ли нам все это дело? Дело-то безнадежное, никуда мы не дойдем». Кроме того, в душе образуется некая пустота, потому что старые, мирские радости, удовольствия и развлечения нас уже не радуют, не развлекают и не удовлетворяют. И это хорошо. А радость духовная для нас еще вещь редкая, к тому же сопряженная с большими трудами, которые нам всегда тяжело нести, да и лень. Духовная радость — как вода в пустыне. Ее надо долго искать, копать, добираться до нее. Вот и живем мы в таком «безводном» режиме.
Есть еще один источник печали. Тех, кто отошел от страны рабства, дьявол все же пытается зацепить различными способами. Поэтому у людей, которые твердо идут по духовному пути, появляются свои поводы для печали, миру несвойственные и даже совершенно неизвестные. Этот источник — печаль о нашем духовном неуспехе. И здесь мы должны поговорить о том, что же такое печаль о Боге, которая соделывает спасение, из чего она складывается.
Святые Отцы выделяют здесь три момента. Во-первых, это печаль о своих грехах. Второе, это печаль о грехах мира, о том, что мир лежит во зле. Мы видим, как наши ближние, которые близкие, и ближние, которые дальние, идут пагубными путями. Видим, жалеем, искушаемся, но изменить в большинстве случаев ничего не можем. И третье, это печаль о Небесном Блаженстве, которого мы желаем, возлюбили, но не имеем[xii]. Вот это есть печаль по Богу, которая соделывает спасение. Для пояснения последнего приведу пример из жизни нашего Владыки. Много раз в моем присутствии, мне или себе самому, Владыка говорил: «Каждый день прошу смерти, а Господь мне по грехам моим не дает». Здесь мы видим, что человеку от земной жизни уже ничего не нужно, ничто не держит и не связывает с ней. А смерть не наступает. Человек уже стоит на выходе из пустыни, последние шаги по ней делает, видит Землю обетованную, а пока все никак не дойдет до нее. Господь говорит: «Еще, еще надо пройти».
Святые Отцы обращают наше внимание на то, что хотя, казалось бы, мы печалимся об одном и том же: о наших грехах, о духовном несовершенстве, о нашем духовном бессилии, но есть печаль губительная, а есть печаль спасительная. Священное Писание приводит пример Иуды, который, пав в печаль по поводу своего страшного греха, лишил себя жизни (Мф. 27, 3-5). И таких примеров много. Но, если предмет печали один и тот же, в чем же между ними разница? А разница в том, что печаль спасительная всегда связана с надеждой, которая рождает в душе мир и даже радость! В святоотеческой литературе есть понятие «радостнотворный плач». Встречается оно у святых Отцов, но я думаю, что такое состояние бывает знакомо и нам, только случается с нами очень редко. Это происходит, когда мы плачем о своих грехах и в то же время чувствуем радость от того, что ощущаем любовь Божию, которая, несмотря ни на что, изливается на нас. При этом неважно, льются эти слезы из глаз или они льются в сердце нашем. Вот такое парадоксальное сочетание, которое, может быть, непонятно словесно, но понятно всякому, кто испытал его на опыте. Когда мы печалимся по Богу, то Господь всегда утешает, как бы напоминает о Своей любви, о том, что мы не оставлены. И поэтому спасительная печаль всегда связана с надеждой, с упованием и с утешением этой Божественной любовью. Это ее яркий отличительный признак[xiii].
Печаль же губительная рождает в нас желание все бросить, опустить руки, ничего не делать и вернуться назад: «Ах, у меня ничего не получается, прощения нет, мы не спасемся, мы погибнем! Другие, может быть, спасутся, а я, такая-сякая или такой-сякой, уж не могу никак, для меня это невозможно!» Это печаль дьявольская, последнее дьявольское искушение на пути спасения[xiv]. Это характерная духовная печаль, с которой надлежит бороться неуклонным упованием на Бога, зная, что Господь сотворил нас не в погибель. Не для того Господь привел нас в Церковь и открыл горизонты вечного блаженства, чтобы только показать, какие мы скверные, и захлопнуть у нас перед носом двери, потому что нам туда со «свиным рылом» не положено. Нет! Господь ввел нас в мир, а потом взял на борт Своего спасительного Ковчега — Церковь Православную, чтобы ввести нас в Царствие Небесное. Вспоминая об этом, мы должны этот последний вид печали всячески изгонять и искоренять, чтобы нам бодренным сердцем неуклонно шествовать по пути спасительному. Пусть очень медленным шагом, как улитки. Мы в духовном плане все — как улитки, слизняки. Но и слизняк медленно, но верно доползает, куда ему надо. Он маленький такой, слизнячок, а большой гриб может съесть до конца. Посмотришь — потихонечку, потихонечку, а от гриба уже ничего не осталось. Доползем и мы, если будем ползти неуклонно, побеждая печаль, которая все время всеми путями норовит нас повернуть назад.
Вопрос: Один американский психолог доказывает, что печаль очень связана с завистью. Так ли это?
Если этот психолог хочет сказать, что печаль связана только с завистью, то он не прав. Печаль может произойти от чего угодно. Если же говорить о том, как печаль связана с завистью, то это элементарно и всем понятно: оттого, что мы желаем и не имеем, а другие имеют, мы начинаем завидовать. Зависть — это катализатор нашей печали. Если никто не имеет, то и ладно. А вот если другой имеет, в десять раз хуже меня, а имеет, то все очень плохо. Предметы зависти могут быть различны: звания, почести, признание и любовь окружающих, имения, здоровье, семейное счастье — что угодно. Зависть является одним из мощнейших факторов печали.
Вопрос: То есть если не бороться с печалью, то можно сформировать в себе характер завистника?
Печаль и зависть идут рука об руку, и бороться надо и с тем и с другим. Если мы не будем бороться с завистью, зависть породит в нас печаль, потому что у других есть, а у нас нет. Если мы не будем бороться с печалью, печаль породит в нас зависть, потому что мы будем печалиться, видя, что другие имеют и не печалятся.
[i] Ср.: Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. Книга 9, гл. 3.
[ii] Святые Отцы, видя, что скорби отступали от них, действительно начинали беспокоиться о своем спасении. Так, авва Дорофей, не имея никакой печали, делился этой своей тревогой с прп. Варсонофием Великим (Авва Дорофей. Душеполезные поучения. Поучение 1). А вот что говорит по этому поводу прп. Иоанн Кассиан Римлянин: «Надобно считать истинно несчастными и достойными всякого сожаления тех, которые, оскверняя себя всеми пороками и преступлениями, не терпят явно не только никакого нападения дьявольского, но и никакому не подвергаются искушению, соответствующему их делам, и никакому бичу для исправления» (Собеседование 7, гл. 31).
[iii] «Когда мир вполне обнажит человека и вынесет его из дому его в день его смерти, тогда познает человек, что мир — льстец и обманщик», — говорит прп. Исаак Сирин (Слово 21).
[iv] Более того, мирские привязанности не только награждают нас печалью, но и угрожают нашему спасению: «Мир есть блудница, привлекающая к любви своей тех, которые устремляют взоры к ней с вожделением ее красоты. Тот, кто хотя отчасти увлечен любовию к миру и опутан им, не может избавиться из рук его, доколе мир не лишит его жизни (вечной)» (Прп. Исаак Сирин. Слово 21).
[v] Свт. Игнатий (Брянчанинов). Отечник. Об авве Пимене Великом, гл. 17.
[vi] Ярко иллюстрируют образ действия древних подвижников рассказы из Патерика о прп. Марке. «Однажды мать аввы Марка пришла в скит видеть его. Старец вошел в келью и сказал Марку: пойди, мать твоя хочет тебя видеть. Марк носил одежду, сшитую из разных лоскутков, и весь был измазан сажей. Он вышел из послушания к старцу, закрыл глаза свои и сказал: «Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!» И не видал никого. Мать также не узнала его. В другое время старец, вышедши из скита, пошел в Синайскую гору, и там остался. Мать Марка послала к нему и со слезами умоляла его отпустить сына ее, чтобы ей посмотреть на него. Старец отпустил Марка. Но когда Марк приготовлял милоть, чтобы идти к матери, и пришел проститься со старцем, вдруг начал плакать и — не пошел» (Достопамятные сказания… Об авве Марке, гл. 3, 4).
[vii] См.: Жития святых свт. Димитрия Ростовского. 21 июля.
[viii] Прп. Моисею Мурину однажды были показаны демонские полчища и ангельское воинство. Не имея сил перенести искушение и пребывать в келье, авва Моисей принес свою печаль авве Исидору. Тот возвел Моисея на крышу и указал ему на запад. Там было бесчисленное множество демонов, и они с шумом стремились на брань. Тогда авва Исидор указал на восток. Там было бесчисленное множество ангелов, облеченных славою. «Затем сказал ему авва Исидор: вот те, которых посылает Господь на помощь святым; а те, которые на западе, воздвигают брань против нас. Но помощников наших гораздо больше. Тогда авва Моисей, возблагодарив Бога, ободрился и возвратился в свою келью» (Достопамятные сказания… Об авве Моисее, гл. 1).
[ix] «Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть» (Еф. 5, 31).
[x] Жизнеописание московского старца отца Алексия Мечева (Изд. храма св. Митрофана Воронежского. С. 35, 49).
[xi] «Не будем упадать духом при настоящих несчастных приключениях, а при счастливых обстоятельствах не станем возноситься, будем смотреть на то и другое, как тленное и скоропреходящее» (Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. Книга 9, гл. 13).
[xii] См.: Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. Книга 9, гл. 10.
[xiii] «Печаль, производящая неизменное покаяние ко спасению, бывает послушна, приветлива, смиренна, кротка, приятна, терпелива… некоторым образом веселая, ободриваемая надеждой своего совершенства, сохраняет всю приятность приветливости и великодушия» (Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. Книга 9, гл. 11).
[xiv] «Бесовская печаль бывает очень сурова, нетерпелива, жестока, строптива, соединена с бесплодной грустью и мучительным отчаянием, подвергшегося ей расслабляя, отвлекает от усердия и спасительной скорби, как безрассудная, прерывает не только действенность молитв, но упраздняет и все… духовные плоды, которые печаль ради Бога доставляет» (Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. Книга 9, гл. 11).