Вот уже около 30 лет в нашей Церкви происходит процесс прославления новомучеников и исповедников XX века. И мне как священнику и церковному историку, 20 лет проработавшему в Синодальной комиссии по канонизации святых просто необходимо попытаться оценить результаты этой деятельности и попытаться ответить на вопрос — во что вылился процесс открытия и прославления новомучеников для наших современных православных христиан?
Протоиерей Георгий Митрофанов
Трудно подвести какой-то лаконичный итог, но для меня очевидно следующее: новомученики и исповедники Русской Православной Церкви заняли очень скромное место в пантеоне — я подчеркиваю это полуязыческое слово — тех угодников Божиих, которых почитает наш церковный народ. Среди практикующих христиан России почитание новомучеников не распространилось широко.
Да, есть определенные протокольные дни поминовения, есть места проведения поминальных богослужений, как, например, Бутово и Левашово, но все это носит очень, я бы сказал, маргинальный характер, в отличие от почитания таких святых, как, например, блаженная Матрона. Даже, казалось бы, наиболее известный член Собора новомучеников и исповедников — царь-страстотерпец Николай II — почитается неизмеримо меньше разного рода чудотворцев или юродивых, даже подчас, формально неканонизованных.
Учитывая, что Церковь – это, конечно же, живой организм, нельзя не задуматься о причинах и более того, о смысле происходящего в Ней, ибо все, что происходит в Церкви, благословляется или попускается Богом для нашего вразумления и назидания.
На первоначальном этапе канонизации святых многие важные проблемы, возникающие в процессе её осуществления, мы даже не могли себе представить. И это совершенно естественно после десятилетий исторического забвения, усугубленного историческим мифотворчеством, которые насаждались в культурно-политической и церковной жизни нашей страны. Немногочисленные церковные люди, дерзавшие в советское время сохранять хоть какую-то историческую память, жили в потаенной, не подкрепленной подлинными церковно-историческими знаниями парадигме мифа о новомучениках и исповедниках российских.
В нашем сознании многочисленные жертвы коммунистических репрессий, обрушившихся на Русскую Церковь, представлялись мучениками веры.
А я напомню, что мученик - это христианин, которого принуждают отречься от Христа, угрожая лишить его жизни, и который предпочитает погибнуть, сохранив верность Христу.
Мы не отдавали себе отчет в том, что наше духовенство и активные миряне, погибшие во время репрессий, рассматривались большевистскими властями в качестве непримиримых врагов не столько с идеологической, сколько с социально-политической точки зрения. По отношению к стране большевики проводили политику, напоминавшую геноцид многих и прежде всего русского народа. И все же это была не политика геноцида — уничтожения по признаку национальной, этнической, расовой принадлежности. Правильнее определить политику коммунистического государства по отношению к России как политику стратоцида – уничтожения по признаку принадлежности к определенным социальным группам.
И с этой точки зрения представители духовенства и активные миряне оказывались обреченными на уничтожение подобно дворянам, представителям купечества, казачества, и даже в значительной степени крестьянства, как классово чуждые элементы. Русская Церковь подвергалась гонениям прежде всего как определенный социальный институт. Поэтому большевики были уверены, что если конфисковать церковную собственность, земли, здания, разрушить организационную структуру, Церковь перестанет существовать, остающиеся не закрытыми храмы опустеют, а сохраняющие верность Церкви клирики и активные миряне окажутся незначительной группой населения, которую не составит труда физически ликвидировать уже на первоначальном этапе построения нового общества.
Антирелигиозная пропаганда имела место, но в контексте того, что предполагалось большевистской идеологией в целом — формирования у широких масс нового тотально насаждаемого квазирелигиозного мировоззрения. И здесь уже было неважно, кого обращать в марксизм — монархиста, либерала, социалиста, православного, мусульманина или агностика — все они должны были исповедовать новую коммунистическую религию.
Почему при таком масштабе репрессий новомучеников так мало
Что из этого следует? Гонения на Церковь в России XX века были очень не похожи на гонения предшествующих веков. Подавляющее большинство жертв коммунистических репрессий из числа представителей духовенства и активных мирян, которые сейчас составляют Собор новомучеников и исповедников, — это люди, перед которыми, как правило, не стоял конкретно сформулированный их палачами, включая сюда их формальных следователей и судей, выбор между отречением от Христа и спасением своей жизни.
В основные четыре периода усиления гонений: 1918-20, 1922-23, 1929-32 и 1937-42 годы — репрессии разнились по своей форме: когда-то были более кровавыми, как например, в 1937-42 годы, когда-то менее кровавыми, но обширными, как например, в 1929-32 годы. В период гражданской войны, как правило, происходили аресты или просто задержания людей прежде всего из объявленных классово враждебными социальных групп, они часто завершались стихийной расправой или расстрелом даже без какой-либо формальной судебной процедуры — человек даже не успевал понять, что происходит.
Например, первый убиенный новомученик протоиерей Иоанн Кочуров, житие которого я писал, был убит в Царском Селе под Петроградом 31 октября 1917 года совершенно стихийно, почти случайно. Красногвардейцы и революционные солдаты захватили нескольких священников в их квартирах за то, что накануне они служили молебен о прекращении междоусобной брани, повели к зданию местного совета, умеренно поиздевались, выразили общественное порицание и отпустили. А отца Иоанна толпа до местного совета не довела, по дороге его стали избивать и колоть штыками, а потом застрелили и бросили мертвого на улице.
А вот с 30-х годов стала доминировать не столь распространенная даже в 1920-е годы практика многодневного или даже многонедельного следствия с применением физического воздействия. Арестованных принуждали к тому, чтобы они давали показания как на контрреволюционеров (в дальнейшем этот термин заменит определение «враг народа») на себя и на других людей. И вопрос, чтобы спасти свою жизнь, отрекшись от веры, как правило, не стоял и тогда. Да, над верой могли еще поглумиться, но суть состояла в другом — человека либо должны были уничтожить по признаку социального положения как “церковника”, либо ему предоставлялся , впрочем, не всегда реальный, шанс спасти свою жизнь или по крайней мере прекратить свои истязания, дав показания на самого себя или совершенно непричастных ни к какой контрреволюционной деятельности людей.
Значит, изначально был необходим какой-то другой подход. Значит, рассматривать каждого погибшего во время репрессий как мученика было уже невозможно. Изучая архивы, мы обнаружили, что нередко те, кто погибал во время репрессий, не только давали признательные показания, из-за которых потом страдали другие люди, но и были секретными сотрудникам ЧК, НКВД, причем таковых было очень даже немало, а признательные показания давали больше 90% подследственных.
И здесь возникает нравственная коллизия: является ли грехом желание человека прекратить свои мучения, признав себя каким-нибудь японским, польским, английским шпионом, членом несуществующей монархо-фашистской группировки, обличителем колхозного строя или Сталинской Конституции? И мы пришли к выводу, что в случаях, когда при наличии безупречной с церковной точки зрения жизни, при том, что, признав свою несуществующую вину, чтобы только прекратить свои мучения человек никого не оговаривал, вопрос о канонизации мог быть принят к рассмотрению. Но если, признавая свою несуществующую вину, человек называл имена других людей, которые могли пострадать, это становилось препятствием к канонизации. Вот почему 1500 новомучеников на фоне не только многотысячных, но даже миллионных жертв политических репрессий кажутся совсем небольшой цифрой. И это вполне естественно.
Можно ли назвать любых жертв репрессий — мучениками
Кто же они после этого? Чем отличаются от всех тех, кто подлежал репрессиям по признакам прежде всего социально-политическим? Значит, они жертвы политических репрессий? Как в таком случае оценивать их кончину и страдания?
Термин “новомученики” в данном случае мало что может прояснить. Можно ли назвать мученическим подвигом гибель жертвы политических репрессий, которая во многом уже была предопределена, и человек не мог даже отречением от Христа спасти свою жизнь? Несчастный священник, подобно несчастным бывшим помещикам, купцам, профессорам, чиновникам, генералам был обречен просто по разнарядке получить смертный приговор или многолетний срок заключения. И ничего уже не могло изменить его судьбу, разве что какое-то активное сотрудничество со следствием, но здесь мы погружаемся в совершенно другую сферу, и о святости говорить уже просто не приходится.
Этот обреченный священник оказывается скорее страдальцем, чем героем.
Вообще изучая вот уже тридцать лет историю гонений на Церковь в России ХХ века, я слово “герой” на дух не переношу.
Это чисто языческое представление о человеке. И чем чаще я вспоминаю свидетельства крестной смерти Христа, тем больше начинаю понимать, насколько не применим ко Христу этот титул героя, который нередко применяют ко многим святым, в том числе к мученикам, тем самым подчеркивая какой-то их сверхчеловеческий статус. Но люди не призваны быть героями, хотя мера терпения у каждого человека, конечно, своя.
В комиссии по канонизации годами велась дискуссия, особенно когда мы изучали репрессии 1937 года, можно ли физическими истязаниями добиться от человека любых показаний. Одни говорили, есть пусть и очень немногие люди, которые могут превозмочь все истязания, а их оппоненты не соглашались, подчеркивая, что можно любого человека довести до такого состояния, что он даст любые показания, лишь бы хватило времени и умения его палачам, а у страдальца, к его несчастью, был крепкий организм. Я склонен согласиться со второй точкой зрения: человек не сверхчеловек. Да, может случиться “чудо” — он умрет, но это единственное чудо, которое помогает человеку в такой ситуации.
Чувство разочарования и сомнения
Когда наши современники, воспитанные на житиях древних святых, читают жизнеописания новомучеников, они испытают чувство разочарования и сомнения. Ни чудес, ни обличений из уст мучеников, обращенных к их палачам, ни каких-то сверхъественных исцелений мы не встречаем, и кажется: какие же они после этого мученики, если никакими чудотворениями не сопровождалась их гибель? Либо неведомые чудеса этих святых остались сокрытыми от нас, и некоторые в этом находили успокоение, либо святость как таковая — это вымысел. Это смущало и смущает очень многих.
А наша русская православная ментальность очень боится сомнений. Хотя я считаю, что это очень плохо: только вера, прошедшая через горнило сомнений, может быть по настоящему твердой. А вера, не прошедшая их, скорее, отдает доверчивостью, которая с легкостью заменяется доверчивостью к чему-либо другому, что и случилось в нашей истории в 1917 году: от созидания святой Руси на земле вместо Руси святых на небесах к созиданию коммунистического рая на земле с квазисвятыми героями коммунистического строительства — и то и другое оказалось химерой.
Новомученики были обыкновенными люди, не стремящимися стать мучениками, боящимися этого. Достаточно вспомнить эпизод, когда в 1937 году один многодетный священник, прощаясь с членами своей семьи, благословил старшего сына, чтобы он на следующий день заявил, что отрекается от отца и подал заявление в комсомол — чтобы в семье был хоть один человек, который возьмет на себя бремя поддержки матери, братьев и сестер.
Как отнестись к такому шагу новомученика? Благословить сына на предательство не только отца, но и по сути дела Христа. Вы скажете, что на этот вопрос может ответить только Христос. И мне почему-то кажется, что в такой ситуации Христос простил бы сына-комсомольца и понял бы священника-отца. Трагизм положения нашего духовенства усугублялся тем, что они имели семьи.
Многие годы мы — члены комиссии по канонизации — видели целью своей работы составление достоверных жизнеописаний новомучеников, которые бы открыли нашему церковному народу их подвиг. Только выяснилось, что, читая их, человек ничем не вдохновляется, не назидается и думает только об одном: как хорошо, что ничего подобного со мной не случилось. Это вызывает и вопросы, и сомнения и лишний раз заставляет задуматься о правоте той точки зрения, что вопрос о канонизации какого-либо усопшего христианина надо возбуждать только тогда, когда есть какое-то его почитание в церковном народе. А осознанного и ответственного и, главное, широкого почитания новомучеников в русской церковной жизни не было и нет.
Надев рясы и кресты, многие ностальгируют по советскому прошлому
Кто такие святые в принципе? Это такая часть христиан — немощных грешных людей, каковыми являются и все христиане, которые в силу разных обстоятельств, каких-то своих личных добродетелей и помощи Божией в какой-то момент или продолжительный период жизни ведут себя таким образом, что их жизнь может послужить примером для жизни других христиан. И почитание начинается тогда, когда среди христиан существуют представления, что этот человек воплотил христианский идеал наиболее полно.
Правда, у нас популярны те умершие христиане, которые прежде всего были наделены каким-то сверхъестественным способностями, чудесами, которые были способны прозревать будущее, исцелять и так далее. Да, такие случаи имеют место в истории, но они крайне редки, и подобные чудотворения были дополнением к духовному нравственному совершенству человека, а не наоборот, когда нравственное совершенство могло и не присутствовать, лишь бы были потрясающие воображение чудеса, что мы имеем в случае с блаженной Матроной. Ведь дать ей четкие этические характеристики совершенно невозможно, она как будто по сторону добра и зла, только чудотворит…
Кроме того, чем дальше, тем больше я начал сталкиваться с тем, что у некоторых православных христиан, пришедших в Церковь из советского прошлого, но нравственно его от себя не отвергнувших, вызывала критику в чем-то непримиримая позиция к власти у части новомучеников, например, у митрополитов Кирилла (Смирнова), Агафангела (Преображенского), архиепископа Серафима (Самойловича), епископов Виктора (Островидова) и Серафима (Звездинского), еще так и не канонизованного Иосифа (Петровых). Они были готовы идти на переговоры с властью, но не могли принять любые ее условия, в частности, для них было неприемлемым назначать епископов только при согласовании с ГПУ и НКВД. И это их разделило с митрополитом Сергием (Страгородским).
Сейчас уже иногда приходится слышать и такого рода критику: “Можно ли таких антигосударственных служителей считать святыми? Правильно поступал митрополит Сергий, который искал компромиссы, считал, что Церковь должна быть со своим народом, а значит, со своей родиной, а значит, со своим государством и тем, кто его возглавляет”. И в этом проявляются усиливающаяся тенденция огосударствления и сервилизма нашей современной Церкви и конформизма наших граждан по отношению к государству, который, к сожалению, всегда был свойственен нашему народу. Многие из нас, даже надев на себя рясы, кресты и панагии, ностальгируют по советскому прошлому и главной трагедией ХХ века считают не крушение Российской империи в 1917 году, а развал СССР в 1991 году.
А феномен “православного сталинизма”! Любой мало-мальски знающий историю человек понимает, что наиболее страшные репрессии происходили именно тогда, когда партийное руководство возглавил Сталин. И тем не менее именно с ним в том числе некоторые православные, связывают очень распространенный миф о том, что наше государство довольно быстро опомнилось от богоборческого ленинско-троцкистского морока и вернулось к традиционному православному мировоззрению. И с этой точки зрения представляется нежелательным, чтобы мученики, которые погибали при Сталине, напоминали, что “великий тайный православный христианин”, спасший Церковь от уничтожения, на самом деле являлся ее главным палачом на протяжении десятилетий.
Государственный конформизм, насаждающийся сейчас в обществе, все больше и больше проникает и в Церковь и способствует затуханию и без того не очень горящего почитания наших новомучеников.
Но чудо святости Церкви заключается в том, что часто прославляются те, кого при жизни официальная церковная власть преследовала.
И чудо собора канонизации для меня в том, что тех или иных святых канонизуют епископы, которые бы при жизни их гнали. Но Церковь ведут не епископы, Церковь ведет Христос.
Христианин не должен быть потребителем
Нужно ли от новомучеников ждать чудес? Мы уже упомянули, что у нас очень популярны те святые, к кому можно обратиться с просьбой, которую невозможно удовлетворить в системе здравоохранения, социального обеспечения, правоохранительных органов или судебной системе. Надо, чтобы они помогли нам в жизни, может быть, несовершенной, но привычной, еще лучше устроиться и спокойнее жить. Но это не просто не христианский поход, это примитивно языческий подход, связанный с традиционным магизмом, когда человек серьезно не задумывается о своем духовном нравственном развитии, он весь погружен в проблемы выживания в этом мире и привлекает сверхъестественные силы, чтобы они помогли ему легче выживать или в каком-то конкретном вопросе. “А я тебя за это тоже отблагодарю, поставлю свечку, сделаю пожертвование”.
Что можно просить у новомучеников, жертв этого антихристианского гонения? Ведь их и всю страну пытались лишить не только веры во Христа, а каких бы то ни было нравственных ценностей. Чтобы в стране не было честных, духовно независимых, мыслящих людей. А это ли не является антихристианским делом? Ибо нравственность, творчество, ум, свобода — все это дары Божьи людям. И вот именно этих основополагающих даров, которые помогают людям, даже может быть подчас не знающим Христа, жить достойно, по-христиански, нас пытались лишить на протяжении десятилетий. А мы и сами часто были рады лишаться.
И с этой точки зрения я ставлю еще один вопрос: а почему среди наших новомучеников доминируют представители духовенства? Среди жертв политических репрессий кого только не было. А почему батюшки доминируют над матушками? Хотя есть статистика, что священники давали признательные показания чаще, чем монахини, а эта тема вообще не звучит. А главное — почему бы не прославить как мучеников тех православных мирян, которые достойно себя вели до следствия, на нем и после, вообще в жизни? И тогда получается, что кандидатами к канонизации оказывается широкий круг людей? Каковы же тогда критерии этой канонизации?
Офицер, не пошедший на службу к большевикам и расстрелянный за это — разве он не достоин поминовения, уважения и прославления? Отказавшийся давать показания на своих же коллег и после этого расстрелянный ученый — разве он не достоин? А крестьянка, арестованная, а потом забитая до смерти за то, что она детям раскулаченных носила по ночам еду — не достойна почитания? Как видите здесь мы и религиозной темы вроде как не видим, а видим лишь тему достоинства человека, его нравственного выбора. И хотя я ставлю острые вопросы, может быть, кажущиеся свидетельством свободного либерального подхода к этой теме, в комиссии я всегда действовал по принципу “лучше недоканонизовать, чем переканонизовать”, но проблема-то есть.
Это наше потребительское отношение к святым делает для нас неудобным обращение к новомученикам.
Просить их избавить от несчастья и страданий довольно странно. Они сразу же ставят перед нами ситуацию, в которой испытание на духовные качества человек проходит, когда оказывается в условиях гонений, страданий. Поэтому пока мы не усвоим очевидную истину, что христианин в обращении и ко Христу, и к святым должен быть не потребителем их, а соработником, просить у них научения делать свою духовную жизнь лучше, иметь силы делать выбор между добром и злом, вести трудную и достойную жизнь и тем самым менять окружающий мир, мы не поймем отношение к новомученикам.
Мы ухитряемся гордиться тем, чего надо стыдиться
На забвение наших новомучеников не только в обществе, но и в нашей Церкви обрекает то, что наше общество исполнено историческим беспамятством. А оно сейчас восполняется историческим мифотворчеством: наша страна начинает представляться многим из нас даже в период своих величайших нравственных падений и богоотступничества имманентно православной, всегда остававшейся ближе к Богу, чем какая-то другая. “Народ-богоносец”, который если и гонит Бога, то гонит от неравнодушия, в отличие от всего так называемого цивилизованного мира. А русский человек живет по принципу: годится, так Богу молиться, а не годится — горшки покрывать. Либо истово верит в Бога, либо истово преследует Бога.
История, впрочем, показала, что истово преследуют прежде всего Христа, а веруют в каких-то подчас других богов, и их огромное множество. И в этом пантеоне может найтись место и для Перуна, и для “тайного православного христианина” Сталина, и для «святого старца» Распутина, и для «христолюбивого» маршала Жукова, и для Ивана Грозного — но только не для новомучеников.
Есть еще одна проблема, которую выявил Собор новомучеников: мы ухитряемся гордиться тем, чего надо стыдиться. “Мы, посмотрите какие духовные, в какой еще стране есть столько новомучеников?! Нигде. Значит, у нас больше всего достойнейших христиан”. Кажется, вывод должен быть другим: мы самая бездуховная страна, раз такая трагедия стала возможна. И мучеников-то было гораздо меньше, чем мучителей, а мучители вышли из той же самой Русской православной Церкви. И я всегда в данном случае вспоминаю короткую фразу митрополита Кирилла (Смирнова), который призывал патриарха Тихона не идти на компромиссы с властью. И в ответ на слова патриарха Тихона о том, что он идёт на компромиссы, потому что не может не думать о томящихся в тюрьмах архиереях. Митрополит Кирилл сказал: «Не думайте о нас, архиереях, мы только и годны на то, чтобы сидеть в тюрьмах».
Пришедшие в Россию гонения — результат в том числе того, что наша церковная иерархия не смогла воспитать своих мирян достойными христианами и за это поплатилась.
Как происходит канонизация? Сначала служится панихида, потом зачитывается акт о прославлении умершего христианина, выносится его икона и перед ней совершается молебен. То есть мы констатируем, что этот подвижник больше не нуждается в наших молитвах о прощении его грехов, а наоборот — к нему можно обращаться, чтобы он был ходатаем перед Богом. Но, к сожалению, мы переживаем и кризис агиографического жанра, и жанра нашей иконографии…
Но я не думаю, что надо искать новые пути почитания. Однако ничего не изменится, пока мы не продумаем и не разрешим те проблемы, которые я упомянул. Да, я поставил больше вопросов, и они остаются вопросами в том числе и для меня самого. Но сейчас я очень отчетливо понимаю: когда вопросы возникают — это хорошо, это значит, что есть живая жизнь.
А урок новомучеников может быть один: свидетельство о Христе должно происходить не в каких-то экстремальных ситуациях, а в каждом дне, часе жизни.
И когда ты в своих повседневных делах будешь делать выбор в пользу Христа, может быть, тебе и не придется оказаться на месте мученика и делать этот выбор ценой собственной жизни. И чтобы быть свидетелем Христа, нужно будет не погибать, а жить.
Христианином надо быть в своей повседневной жизни, а проблема выбора стоит всегда, просто в разных формах. И вопрос заключается в одном — насколько делающийся тобой выбор оказывается христиански мотивированным.
Фото: patriarchia.ru