Александр Алехин
«Медбратом? К нам?»
У меня не было классической детской мечты стать космонавтом или милиционером. Зато в девятом классе я сдружился с новым учителем биологии. Он-то и посоветовал поступать в медучилище: «Знания и практика лишними не будут, приобретешь специальность. Если медицина не твое, не жалко потратить три года, а не шесть институтских лет».
Когда учился в Российском республиканском медучилище, с практикой в больницах Управделами президента, убедился, что медицина очень даже мое. Решил продолжить. К третьему курсу, а поступил я на педиатрический факультет Российского государственного медицинского университета, желание «пощупать» реальную профессию настолько окрепло, что однажды я оказался в отделе кадров городской больницы № 68.
«Медбратом? Дежурить? К нам? — с энтузиазмом восприняли мое намерение. — Прекрасно!» Я тоже воодушевился, вспоминая о больших, чистых, хорошо оборудованных больницах, где проходил практику. «Ставки есть только в отделении неврологии. Работа тяжелая. Пойдете?» Смутно представляя, что такое неврология, кажется, что-то про остеохондроз, выпалил: «Пойду. Оформляйте!»
Реальность ощутил уже на первом этаже корпуса. Само отделение было на четвертом. Запах!
Тот классический запах лежачих пациентов вперемешку с ароматами лекарств и какой-то больничной еды. Когда оказался в кабинете старшей медсестры, которая начала подробный инструктаж того, что я должен сделать, написать, подсчитать, отвезти, уколоть, намазать, подготовить и помыть за ночную смену, слушал я ее вполуха. О, этот запах! Неврология, оказывается, вот что, а не только остеохондроз.
4 медсестры на 50 лежачих
Нервные болезни — обширная группа заболеваний, от боли в спине и голове до паралича лицевых нервов, конечностей, эпилепсии, болезни Паркинсона и инсульта. К нам попадали пациенты, которых трудно или невозможно лечить в домашних условиях. 99% из них были тяжелые лежачие с парализацией. Все маломобильны и нуждались в посторонней помощи, начиная с простейших гигиенических процедур (умыться, побриться, сходить в туалет на судно), заканчивая транспортировкой (на кровати или на кресле-каталке) на многочисленные обследования и лечебные процедуры, раскиданные по самым разным концам большого больничного комплекса.
Перестилание постелей, переодевание лежачих, капельницы, уколы, раздача таблеток — все это ложилось на плечи среднего медперсонала. В нашем отделении было 50–80 тяжелых лежачих и четыре медсестры и три санитарки днем, ночью — две медсестры, а санитарок — ну, как повезет.
Понятно, когда в отделении живут лежа несколько десятков человек, проблемы возникают во всем. И помыться (в лучшем случае это гигиеническое обтирание или подмывание, когда дойдет очередь), и сходить в туалет (на судно, а чаще, при проблемах недержания или, если человек без сознания, то классически — под себя). В 90-е памперсы для взрослых и впитывающие простыни были в новинку, доступны далеко не всем. Летом жара, больные сильно потеют, а роскошь кондиционера, да даже жалюзи на окно, была недоступна. К этому прибавлялись хлорсодержащие растворы для дезинфекции. Тогда-то на опыте я узнал, почему запахи в лежачих отделениях — притча во языцех.
Первое дежурство помню смутно. Обилие новой практической и теоретической информации зашкаливало. Благодаря медсестрам, которые, посмеиваясь над моим «большим» опытом в ЦКБ, терпеливо объясняли, что к чему, я справился.
И все-таки я не сбежал после первого дежурства. Во-первых, сыграл свою роль опыт медучилища. Я понимал, что иду работать не в оазис и не в офис, хотя, конечно, реальность оказалась жестче. Во-вторых, хотелось настоящей медицины. Так что моим девизом было «Не отступаем, не боимся».
Бирка на ноге
Вот я уже уверенно делаю сложные манипуляции. Получаю «пятерку» не от преподавателя за инъекцию на манекене, а от пациента: «Спасибо, сынок, легкая у тебя рука». Скрашиваю больничные будни тяжелому пациенту, делясь новостями снаружи. Утешаю родственников больных, терпеливо выслушивая: «Папа же был бодрым, моложавым, активным, добытчиком. В одночасье инсульт, так бывает? Нам теперь новую жизнь начинать вокруг него?»
Эти картинки разворачивались перед глазами на каждом дежурстве.
Я учился новому: говорить, не раня, утешая и подбадривая.
Этот опыт очень пригодился потом, когда начал работать врачом. Но тогда… Я особенно радовался, если пациент, которого принимал на дежурстве в тяжелом состоянии и без сознания, выписывался на своих ногах. Да, я предполагал, что больной может умереть, но был уверен, что если вдруг, то точно не при мне.
Про неврологов говорят: хорошие диагносты, плохие лечебники. Зная принципы работы головного мозга и нервной системы, невролог может поставить точный диагноз и даже указать очаг поражения безо всякого МРТ. Но нервные болезни зачастую фатальны. Влезть в мозг и оперативно починить, увы, не всегда получается.
На втором дежурстве поступил парализованный, но в ясном сознании и очень интеллигентный пожилой мужчина. Мы говорили о шахматах, романах Агаты Кристи, доме для внуков, который он строит… Я кормил, делал инъекции, задавал вопросы. Ближе к ночи на глазах старик стал ухудшаться. Речь невнятная, то и дело терял сознание. Несмотря на усилия дежурного врача, пациент скончался прямо у меня на руках. Сейчас понимаю — кровоизлияние, отек головного мозга с фатальным исходом, но тогда… Мы только говорили про шахматы и стройку, и вот он уже ушел.
Дальше формальности. Внести данные в карту, прицепить бирку с фамилией на ногу, уложить в мешок, отвезти в морг. Там, в морге, я смотрел на его бледное неживое лицо и не мог осознать, что три часа назад он меня подбадривал, а я твердил ему о перспективах. А теперь — бирка на ноге и свербящая мысль: «Медицина: твое — не твое?»
Отдельным испытанием был звонок родным: «Ваш папа скончался». Терпеливое выслушивание — от «Как же нам теперь жить?» до «Медики — убийцы», «Я вас всех засужу».
Смерти случались не в каждое дежурство, но недаром говорили, что наше отделение самое тяжелое после реанимации. И хотя внешне со временем реагируешь не так остро, привыкнуть невозможно. Цинизм и бравада некоторых медиков — это лишь грубая попытка скрыть свои эмоции, защититься, чтобы не выгореть.
«Подержите мать у себя недельку — у нас путевка в Турцию»
Однажды с легким инсультом на фоне гипертонии поступил мужик. Лет пятидесяти, алкашистого вида, но крепкий, буйно-удалой. Ночью бросался стульями. Еле угомонили. Утром навестить его пришла мать.
Старушка — Божий одуванчик, сухонькая, с костылем. Пока ждала, пропустят ли к сынку Леше, рассказала, как рос ее Лешенька, ни в чем нужды не зная. Как старалась она на трех работах, одна поднимала. Думала, женится, внучат нарожает, а он связался с водкой и та всю жизнь ему сгубила. С работы выгнали, на пенсию старушкину жили, а когда таскать деньги стал, а мать не дала, толкнул с лестницы. С тех пор с костылем. «Но ничего, справимся. Вы только Алешеньку на ноги поставьте, а то одной не поднять, большой он у меня», — говорила бабушка. Хотелось обнять и защитить ее от этого Алешеньки…
…Несколько дней спустя привезли бабулю лет семидесяти пяти. Инсульт, левая рука и нога парализованы, говорит плохо. День лежит, второй, неделя прошла. Лекарства и уход делают дело. Начала бабуля садиться на кровати, вставать пробует, вот только говорит плохо.
Дело к выписке, никто бабулю не навестил ни разу. С трудом удалось найти телефон сына.
Надо же забрать старушку, реабилитировать уже дома.
С четвертой попытки получилось дозвониться. Недовольный мужской голос на том конце, узнав, по какому поводу его беспокою, удивленно произнес: «В больнице? А я-то думаю, куда мать запропастилась. Она у нас самостоятельная, отдельно живет. Как уже не самостоятельная? К себе забрать?! Нет, к нам нельзя. Подержите там ее у себя недельку-другую. У нас путевка в Турцию, вернемся — подумаем. Какие такие сроки к выписке? Нет, вы обязаны, вы клятву… эту… как ее… Пифагору давали!»
Прибегал после занятий прорабатывать семинары
Однажды, придя на дежурство, вижу: обстановка в отделении безрадостная. «ЧТО?!» — «Да девочку привезли. Двадцать лет. Тяжелый инсульт. Студентка МГУ. Месяц назад замуж вышла. Зачем теперь такая мужу будет нужна? Он еще и на год младше».
Больше месяца всем отделением наблюдали историю любви и преодоления. Мальчик-муж, почти подросток, худенький, кудрявый, с серьезным и немного смешным лицом, вопреки прогнозам опытных коллег девочку-жену не бросил. Он прибегал, как только заканчивались занятия в университете. Пересказывал учебные и житейские новости, прорабатывал с ней лекции и семинары. Помогал мыть, перестилать. А когда пациентка начала вставать, настолько активно взялся реабилитировать, что нам пришлось его притормаживать и учить, как правильно.
Он усердно изучал основы постинсультной реабилитации, бесконечно приставал с расспросами. Через месяц с небольшим девушка уходила из отделения на своих ногах, с гораздо более внятной речью. Главное, уходила с уверенностью во взгляде, что вдвоем с ТАКИМ мужем преодолимо все и не страшно ничего.
Нервная система человека — это бесконечный ребус
В университете курс нервных болезней и эти самые болезни мне категорически не нравились. Тяжелые. Инвалидизирующие. Плохо поддающиеся лечению. Практически неизлечимые у детей. Теоретическая неврология с ее проводящими путями и перекрестами нервных окончаний, с особенностями работы долей головного мозга и психического реагирования при неврологическом поражении — это было интереснее. «Александр Валерьевич, вам надо быть неврологом», — говорили преподаватели на экзаменах. А я до шестого курса не знал, кем хочу работать.
Ночным медбратом по меркам сокурсников я трудился долго, три с лишним года, практически до госэкзаменов. Коллеги во время дежурств допрашивали: «Хирургом, наверное, будешь, как все мужчины?» «Кем угодно, только не неврологом!» — обычно отвечал я. Буквально за месяц сознание перевернулось. Не раз примерив на себя все клинические дисциплины, понял, что я не хирург, не терапевт, не офтальмолог, не патологоанатом. А вот неврология…
Александр Алехин в 1998 г.
Нервная система человека — бесконечный ребус, который так интересно разгадывать, пытаясь найти и починить поломку. Меня было уже не испугать тяжелыми неврологическими больными. Тут и научно-популярные книги про неврологов и неврологию стали приходить в руки. Я попал в научный кружок и ко дню окончания учебы и распределения никем, кроме как врачом-неврологом, себя уже не мыслил.
А дальше в моей жизни были ординатура по неврологии на кафедре фундаментальной и клинической неврологии РГМУ, аспирантура, защита кандидатской диссертации, преподавание у студентов.
«Ку-ку», или Речевой эмбол
Наша кафедра располагалась сразу на двух базах — в ГКБ №20 и ГКБ №31. Однажды я, молодой врач-невролог и параллельно ассистент кафедры, вел занятия со студентами в двадцатой больнице. Тема — нарушения высших психических функций и речевые нарушения при инсульте. Нередко при поражении речевой зоны мозга у пациента формируется речевой эмбол. При любой попытке что-либо произнести пациент может вымолвить всего одно слово или междометие. Причем слово совершенно неуместное и даже бранное. Почему так происходит, пока не очень понятно. Однако порой возникают трагические или комические ситуации.
Рассказав студентам про различные виды эмболов, я предложил пройти в палату и пообщаться с интересным тематическим пациентом. Всякое речевое обращение во внешний мир он формулировал только так: «Ку-ку».
Входим в палату, а у больного посетители. Пикантность ситуации была в том, что одновременно навестить его пришла законная супруга и дама сердца. Мы со студентами застаем практически апогей семейной драмы. Две дамы, поняв, кто есть кто, мощно выясняют отношения, практически перейдя в рукопашный бой.
Главное действующее лицо трагикомедии — пациент — встав на кровати, возвышаясь над полем женской битвы, патетически вскидывает руки и изображает лицом гамму эмоций. Обращаясь то к одной, то к другой женщине, он громко, с модуляциями взывал: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!»
Не знаю, до чего докуковались эти трое. Мы со студентами вскоре дипломатично покинули палату. Уверен, мои ученики навсегда запомнили, что такое речевой эмбол.
«Вы, господа, выбрали профессию пожилых»
В один из подмосковных санаториев главный врач давно искал невролога. Что такое санаторно-курортная медицина, я тогда не имел ни малейшего представления, но по совету друзей созвонился и договорился о встрече. И вот я уже врач-невролог санатория в Пушкинском районе Подмосковья. «Поработаю месяца три, ну, полгода максимум, — думал я. — А там и в столице найдется работа».
Проработал в санатории десять лет. Последовательно возрастая от врача-невролога до заместителя главного врача по реабилитации.
Эта работа оказалась для меня третьим вариантом медицины, органично соединившим в себе стационар (пациенты приезжают по путевкам на 14 дней), поликлинику (пациенты не лежачие, ходят на приемы к специалистам и процедуры) и научно-исследовательский кабинет. Именно здесь я познакомился с полезными инновациями, которые можно было не только апробировать, но и внедрить.
Однажды приехал в наш санаторий подлечиться профессор-невролог Евгений Алексеевич Широков. Посмотрев лечебную базу, оценив потенциал, предложил разработать и реализовать на базе санатория программу профилактики сосудистых заболеваний. Сказано — сделано.
Еще великий Николай Пирогов говорил: «Будущее принадлежит медицине предохранительной. Эта наука, идя рука об руку с государственною, принесет несомненную пользу человечеству».
Вот уже много лет в санатории работает программа по профилактике инсульта и инфаркта. Мне как человеку, который разрабатывал и внедрял ее, приятно осознавать, что благодаря этой работе для многих сотен пациентов удалось отодвинуть или вовсе предотвратить такие грозные заболевания.
В 2018 году я вернулся с семьей в столицу и по сей день работаю врачом-неврологом в одной из ведомственных поликлиник крупного холдинга. Возможно, скажу парадоксальную вещь, но за годы работы понял: далеко не всем студентам медицинских вузов надо становиться медиками.
При всех изменениях в законодательстве, врач — не профессия для зарабатывания денег. Если студент-медик при выборе профессии ставит во главу угла личное благосостояние, лучше вовсе не тратить годы на сложное обучение.
Как сказал первокурсникам на лекции уважаемый профессор: «Вы, господа, выбрали профессию пожилых». Выждав паузу, он пояснил: «Студент любого другого вуза учится пять лет, затем профессиональные знания почти сразу начинают его кормить. При должном усердии он достаточно быстро обеспечит себе благосостояние. Медик же, помимо шести лет вуза, несколько лет проходит специализацию, затем еще несколько лет как “молодой специалист” без клинического опыта нарабатывает его. И только во второй половине жизни профессия начинает приносить отдачу». В целом так и есть. В медицину стоит идти тем, кто ощущает призвание и потребность помогать людям. Остальное приложится.
Это же и рецепт от медицинского профессионального выгорания. Выгорают те медики, кто устает любить своих пациентов — таких разных, порой капризных, упрямых, безалаберных. Любовь к людям и конкретному больному человеку, искреннее желание помочь, даже если невозможно вылечить — главное в медицинской специальности!