Катерина Дёмина
– Иногда, когда сын или дочь уже выросли, родители сталкиваются с проблемой: у ребенка есть немаленькие материальные запросы, но работать он просто не хочет. Как объяснить ребенку значимость работы? Как сформировать правильное отношение к ней?
– Есть два послания, которыми родители блокируют интерес ребенка к работе. Одно – разговоры о том, что «работа – это каторга, которую я ненавижу, на которую я вынуждена ходить». То есть я туда хожу, потому что меня заставили. Нужда заставила, обстоятельства заставили, а если бы у меня был миллион долларов на счету, то никто бы меня вообще там не видел. И ребенок выучивает, что работа – это тяжело и не приносит радость. Это – первое разрушительное послание.
Второе, как ни странно, – его полная противоположность, когда работа для родителей – смысл жизни, когда она явно важнее семьи и ребенка. Тогда вывод, что работа – это плохо, делается на эмоциональном уровне, потому что «ради работы меня бросили».
– То есть это детская ревность своего рода?
– С одной стороны, ревность. А с другой – некоторые люди могут в этот момент пообещать: «У моих детей так не будет».
Обычно это – история про женщин. «Я никогда не променяю ребенка на карьеру». «Я должна быть со своим ребенком». И поэтому они не выходят на работу, когда ребенку это уже давно не нужно.
Ведь детям старше семи лет мама дома только мешает. Есть, конечно, приятные бонусы вроде обеда. Но, опять же, смешно: мамы убиваются и не выходят на работу, чтобы встречать ребенка из школы, чтобы нормально накормить. Но при этом на семь лет приходится самая низкая точка аппетита, и семилетние дети есть не хотят. Они хотят кусочничать и еще, как правило, прекрасно едят в школе все эти неполезные гадости.
В общем, начиная с семи лет, мама совершенно не нужна дома круглосуточно. С ней неплохо встречаться вечером, но, сидя дома всё остальное время, она совершенно явно тормозит развитие ребенка. Очень многим вещам дети не обучаются из-за того, что мама дома.
– Вернемся к теме «дети и работа». Когда подросток выбирает себе занятие на будущую жизнь, на него иногда давят родительские представления: «вся наша семья окончила этот институт», или «ты должен быть юристом»…
– Это не выбор работы. Это выбор профессии, и дальше с ней можно сделать всё что угодно. И выбор здесь такой: сохранить наследие семьи, остаться в этой семье, или протестовать и идти поперек ветра. Это – нормальный подростковый выбор.
Всё-таки, согласитесь: первое образование мы, как правило, получаем, «не приходя в сознание». Очень мало кто делает этот выбор осознанно, разве что поступая в театральный институт. Или там, где есть миссия: медицинский. А всё остальное – это же воплощение наших фантазий.
И, в общем-то, хорошо, когда они есть. Хорошо, когда мальчик говорит: «Я буду физиком» не «как папа», а «потому что мне это страшно интересно». Он получит свое физическое образование и уйдет в фотографы, или в веб-дизайнеры, или будет водить детей в походы.
– То есть человеку нужно не столько осознание профессии, сколько осознание миссии? А общество потом его профессиональные навыки развивает?
– Не совсем так. Смотрите, есть большое фундаментальное образование, но оно не учит профессии. Оно в лучшем случае ставит на место картину мира. А есть миссия, к которой ребенка готовят или не готовят. Миссия – это то, что придает смысл нашей деятельности. Помните притчу – три каменщика отвечали на вопрос: «Что я делаю?» «Я этот камень тешу». «Я – деньги зарабатываю». «А я – храм строю».
Если этой миссии нет, а у маркетологов и у офисных работников ее почти всегда нет, то очень трудно внушить, что всё-таки ты здесь для чего-то более высокого. А хорошо себя чувствует только тот человек, у которого в жизни есть смысл. «Зачем я здесь?» «Зачем я это делаю?» Смысл может быть, если я реализую какую-то идею. Или второй вариант: я помогаю людям и таким образом реализую свой потенциал. У врачей, учителей, ученых или художников нет проблем с миссией. Проблемы с миссией бывают только у тех, у кого работа «ни о чем».
Фото: freepik.com
– Как сформировать в ребенке миссию? И как это потом может аукнуться? А то ведь действительно, формируем-формируем миссию, а он потом уйдет детей в турпоходы водить.
– А это как раз хорошо – водить в походы. Ничем плохим формирование миссии не аукнется, если только эта миссия – не нарциссическое воплощение родителей. Это то, что я сейчас иногда вижу: жила-была маленькая хорошенькая девочка, а потом у нее, например, появился голос. И мама кладет жизнь на то, чтобы из нее вылепить певицу. Хотя девочка, на самом деле, довольно зажатая, и появление на публике ее напрягает. Да, ей нравится петь, но она не хочет становиться звездой. Или другая девочка. Да, она одаренная пианистка, но она хочет быть: а) ветеринаром, б) бегать марафоны. Но у родителей есть идея, что она будет звездой. А она не будет.
Нарциссическое воплощение всегда – это когда не про ребенка, а про мои нереализованные потребности. Это я хотела быть на сцене, чтобы мне хлопали, но мне Бог не дал голоса или таланта. И тогда я сделаю это из дочки и буду собирать бонусы. Очень распространенная история.
Все родители хотят гордиться своим ребенком, но кто-то может гордиться тем, что есть. А кому-то необходимо это еще накачать, надуть, как мыльный пузырь, и хвастаться. Но это же единственная жизнь ребенка, у него не будет другого детства!
– Давайте вернемся к работе. Про ситуацию, когда человек на работу не хочет, мы поговорили. Но есть обратная сторона – трудоголизм. Откуда он возникает и что с ним делать?
– Как любая зависимость, трудоголизм связан с невозможностью выносить одиночество, с некоторой внутренней пустотой, и тогда эту пустоту нужно разными способами заполнять.
Можно родить пять детей и быть всё время при деле; тогда у тебя нет проблемы, чем себя занять. А можно заполнить эту пустоту работой, и тогда она как бы заменяет экзистенциальные смыслы.
Работа в принципе – это не миссия, не смысловое наполнение жизни, а просто – «я хожу на работу». И в корпорациях очень много трудоголиков, потому что корпорация как будто предлагает это смысловое наполнение. «Мы сделаем план на 200 %!» И что? Лично мне этот план каким боком? Он как-то улучшает мою жизнь или улучшает жизнь миллионов?
– Есть то, что сейчас так и называется: «миссия компании». Это ненастоящая миссия?
– Да, это так и называется. Потому что после того, как мы наелись «улучшения качества жизни», у всех людей появилась потребность жить как-то более высоко. Не в смысле «потреблять больше», а в смысле «знать, для чего». И иногда люди, говоря психоаналитическим языком, впадают в слияние с корпорацией. То есть так же, как они были приклеены к маме, приклеиваются к корпорации, в надежде взамен получить защиту, поддержку, заботу.
Но это всё иллюзия, потому что корпорация существует не для того, чтобы вам было хорошо, а для того, чтобы получать от вас деньги. Если вы ошибетесь, заболеете, станете нетрудоспособными, корпорация вас выкинет и даже глазом не моргнет.
На Западе это давно поняли, там этот этап давно пройден, а у нас это всё в новинку. У нас это очень хорошо легло на мораль.
В советское время был такой неодобрительный термин «летуны», а еще были награды за десять лет на одном месте, за двадцать. Сейчас это даже представить невозможно. А тогда считалось доблестью. Фактически это было крепостное право: человек двадцать лет на одном месте. Кроме врачей, – и то не тех, которые сидят в поликлинике, а которые каждые пять лет учатся, повышают квалификацию – двадцать лет на одном месте никому не нужно.
Раньше была социальная защита и полная предсказуемость жизни. Но на самом деле под этим предлогом внедрялась инфантилизация – с человека снималась вся ответственность. Работай – тебе дадут квартиру, детей твоих будет воспитывать государство, тебе будут привозить продукты, тебе будут регулярно повышать зарплату, тебе за это ничего не нужно делать.
– Современные люди столкнулись с обратным. Система социальной защиты почти исчезла. Не связан ли трудоголизм с тем, что заодно исчез и гарантированный отпуск, и прочее?
– Посмотрите на труд за компьютером, за конвейером, и вы получите ту же самую картину. Люди настолько измотаны, что не успевают думать. Для того чтобы что-то менять в своей жизни, нужно иметь какой-то свободный ресурс. Временной, физический, умственный, психический.
Чтобы мне что-то поменять в жизни, у меня должно быть пять минут выходных. А если я всегда колочу по клавишам, чтобы выколотить всего лишь на прожиточный минимум, мне некогда думать, как развиваться. Только вы считаете таких людей «потерянными», а я бы сказала, что они никогда и не находились. Они в какой-то момент впряглись и больше уже не выпрягались.
Фото: freepik.com
– Что делать в ситуации, когда работа таким вот образом «ест» жизнь человека?
– Если бы я была его консультантом, то начала бы с вопроса: «А чего вы хотите?» Если человек на этот вопрос отвечает: «Спать», – значит, он уже в одном шаге от больницы, это хронический недосып. И если у человека уже исчерпаны его физические возможности, то он уже может просто загреметь под фанфары куда-нибудь в больницу с нервным истощением. Нормальный взрослый человек должен хотеть не только спать.
А дальше мы начинаем раскручивать эту веревочку и всегда оказывается, что трудоголики – это люди, которым запрещено было чего-то хотеть, просить для себя. И в корне лежит родительское предписание: ты должен сам заработать, во всех смыслах.
И когда мы начинаем разбираться в этих историях, оказывается: у человека были предложения более интересные и по деньгам более выгодные, но в корне зашито, что работа должна быть на износ. И человек просто реализует эту максиму.
– Когда и как она успевает сформироваться?
– Это работают всякие поговорки, которые любят повторять мама и бабушка: от самой безобидной «Без труда не вытянешь и рыбку из пруда» до «От трудов праведных не построишь палат каменных» и «Как потопаешь – так и полопаешь».
– То есть, желая приучить ребенка к труду, мы как-то «перепрыгиваем цель» и приучаем его чуть не к членовредительству?
– Да, и чтобы от этого избавиться, нужно учить человека контактировать с собой. «А какую бы на самом деле ты хотел работу?» «Какой график тебе был бы интересен?» «Чем бы ты на самом деле хотел заниматься?»
Когда удается это раскрутить, начинается какая-то другая жизнь, открываются новые возможности. Когда мы рассматриваем каждую установку по отдельности и выясняем: «Это правда, или тебе просто так сказали, и ты поверил, потому что был маленький и глупый?»
И сейчас я очень часто это вижу: когда молодые девочки начинают наниматься на работу, они даже не спрашивают, сколько им будут платить. Потому что – «ура, меня взяли». То есть сама работа воспринимается как награда.
– Это стандартная ситуация для подростка, это кризис неоцененности?
– Это стандартная ситуация для хорошо воспитанных девочек, которых долго растили. Обычно это очень хорошие девочки, которых воспитывали так, что «ты ценна, только пока ты приносишь пользу». И за возможность быть полезной ты должна быть благодарна.
– Как это исправлять?
– Психотерапия в массы. Ну, если не психотерапия, то массовое образование, пассивное такое: в сериалах, в журналах постоянно пропагандировать, что человек ценен сам по себе. Ценен не в том смысле, что он заслуживает уважения, а что представляет ценность для общества. И да, ты работаешь, но еще надо делать что-то, на что есть спрос.
Я вижу, что специалисты и профессионалы никогда не остаются без работы. А вот люди, которые ничего из себя не представляют и не хотят расти, – ну, ребята, извините, ровно на эту мизерную сумму вы и работаете.
Фото: freepik.com
– Где в таком случае граница здравого смысла между моими запросами и моими справедливыми требованиями, скажем так. У нас же все вчерашние выпускники указывают в резюме желаемую зарплату от шестидесяти тысяч.
– Они с этим резюме походят-походят и постепенно поймут, что есть спрос рынка, запрос на некие услуги.
– Но нас же всех учили выполнять миссию, а не просчитывать уровень будущей зарплаты!
– Тогда давайте говорить о том, что мы будем считать миссией.
Смотрите, вот моя работа. С одной стороны, психология – это вроде бы очень-очень осмысленно. Но студенты-то пришли в нее мир спасать. А мир говорит: нам нужна диагностика детей к первому сентября, много диагностики. И ребята не готовы делать диагностику, они хотят спасать мир.
На мой взгляд, это есть в любой профессии. В любой профессии новичок жаждет спасать мир, и это хорошо и правильно. Но мир ему говорит: прежде чем нас спасать, иди горшки повыноси.
Врач, например, мечтает открыть вакцину. А ему говорят: ладно, но давай ты год проработаешь санитаром, причем в каком-нибудь хосписе.
– И как тогда примирить миссию, конкретное преломление этой миссии, действительность, свои ожидания и еще свою самооценку?
– На эту притирку уходят первые десять лет. Это дело не одного, не двух даже лет, потому что ты меняешься, рабочие отношения меняются.
Например, чтобы быть фрилансером, нужно иметь очень большой опыт работы в какой-то структуре. Это самодисциплина, это опыт, это наработка связей: чтобы у тебя были заказы, мир должен о тебе как-то узнать.
Для этого недостаточно выйти в какой-то уютный бложик и там написать: «Бегите все ко мне, я – самый крутой фотограф, парикмахер или веб-дизайнер». А потом к тебе приходят и говорят: «А сайт за пять тысяч сделаешь?» И ты начинаешь корректировать свои возможности, свои ожидания.
Это и есть взросление. Обычно молодые люди сыплются на том, что они не учитывают рутину, и это начинает их бесить. Второй вариант – если рутины становится слишком много и не остается места для творчества, тогда человек выгорает и уже не получает удовольствие. Но вообще любая работа на 80 % состоит из рутины и на 20 % – из творчества.
Что же до выгорания – это тема для большого отдельного разговора.