Поэзия и замысел эпохи: новый человек постмодерна (+Видео)
Поэт, писатель, литературный критик и эссеист Олеся Николаева размышляет о сути поэзии — классической и современной.
Классическая поэзия: поэт как пророк
В основе поэзии в классическом ее понимании лежат несколько принципов. Пастернак считал важнейшим механизмом творческого процесса художественный отбор, потому что иначе художник захлебнулся бы в бесчисленном количестве предоставленных ему возможностей. Этот механизм можно описать как чутье, выбор именно того, что работает на данную художественную идею, на данную прекрасную картину…
У Пастернака было мистическое представление о той силе, которая совершает в художнике этот отбор. Она лишь косвенно связана со вкусом — она завязана с судьбой и поколения, и поэзии в целом.
Она гораздо выше, шире и глубже, чем человеческое понимание поэта. В ней заключается мистический момент творчества. Поэт, пока он ничего не пишет, и он же в процессе написания — это как бы два человека, отличающиеся друг от друга. Поэт, который пишет, — это поэт плюс что то, это некий сосуд, который наполняется некоей силой, которую иногда высокопарно называют вдохновением, художественным исступлением.
Олеся Николаева. Фото Юлии Маковейчук
Существует поэзия, следующая этим заветам. Поэт в ней отчасти пророк, он ловит какие-то звуки, выражает жизнь поколения, вербализует реальную жизнь души.
Поэзия без пафоса: «все есть текст»
А есть совершенно противоположное понимание творчества как самовыражения. Там не «в тренде» оказываются вдохновение и пафос. В поэзии постмодерна они не ценятся. Я не могу представить себе поэзии без пафоса, то есть страсти, страдания, пения аонит — как всякая музыка, она насыщена энергией пафоса.
Поэзия — это искусство, и как во всяком искусстве, в нем есть некие муки творчества, когда ты не можешь найти нужного слова, когда то, что ты сделал, почему-то мертво. С точки зрения стихотворной техники все на месте — а произведение мертворожденное, лишенное той соли, которая не дает сгнить живому организму. Происходит что то, описанное Гумилевым: «Мертвые слова дурно пахнут».
Дискурс постмодерна предлагает другое отношение: все является текстом и поэзией. Каждый человек может быть художником, ему просто надо нечто выделить как текст и поставить свою фамилию, бирку, название. Это многих привлекает, потому что это не требует вообще никакого умения.
Принципы постмодернистской поэзии
Принципы поэзии постмодерна противоположны принципам поэзии всех предыдущих веков.
В ней действует принцип спонтанности, понимаемый как принцип свободы.
Второй принцип — ненормативности (лексики). Он тоже манифестируется как принцип свободы: табуируемое в предыдущие века теперь вырывается наружу.
Третий принцип — центонность, то есть цитатность. Чем больше текст насыщен цитатами, тем он считается интересней, чем больше используется культурных аллюзий, тем квалифицированней автор.
За всем этим стоит новое отношение к человеку. Это попытка переменить антропологический код, человека как существо иерархическое, состоящее из духа, души и тела.
Время — репрессивный механизм?
Святые Отцы писали о греховном искажении: когда плоть начинает паразитировать на душе, а душа на духе, происходит смешение и разложение. А в новом искусстве это становится принципом, потому что всякие правила, критерии, иерархии, ценностные парадигмы в нем интерпретируются как репрессивные орудия.
Возьмем для примера цитатность: можно поставить рядом аллюзии на Ницше, Мандельштама, Хлебникова и Хармса и перемешать это в одном бульоне. За этим стоит отвержение линейного или исторического времени тоже как репрессивного механизма. Это попытка своими человеческими силами рукотворно сделать то, что нам обещано в конце времен, когда времени больше не будет — не будет исторического времени, все будет существовать единомоментно и в равном достоинстве.
Установка нового искусства звучит оксюмороном: «Ничего нового больше создано быть не может!» Не требуется никаких навыков и умений, ты можешь писать все, что взбредет в голову, не знать или игнорировать русский синтаксис, опускать запятые и заглавные буквы. Это спонтанное высказывание выдается за вдохновение.
Право на эксперимент: освоение языка поэзии
У меня были случаи, когда мои студенты в Литературном институте вдруг заражались этими тенденциями. Я требовала от них, чтобы они научились владеть стихотворной техникой. Кандинский, в конце концов начавший оперировать цветовыми пятнами, до этого был совершенно потрясающим рисовальщиком. Сначала надо почувствовать себя хозяином в этом доме, умеющим сказать на языке поэзии все, что ты хочешь, как на своем родном, а не иностранном, когда тебе не надо искать синонимы, прибегать к сложным ходам, чтобы выразить простую вещь, которую ты просто не можешь назвать, потому что не знаешь слова. Научись говорить на этом языке — а потом уже пробуй цветовые пятна. Пусть это будет профессионально.
Студенты не хотели этим заниматься. Им это было скучно, они решили, что можно вообще ничему не учиться, а писать, что в голову придет. А в эту голову ничего интересного не приходит. Давид Самойлов как-то раз сказал одному человеку, который писал стихи и особенно напирал на то, что они очень искренние и откровенные: «Искренность и откровенность несостоявшейся души абсолютно не интересна».
Спонтанность и шизофрения
В спонтанности отсутствует отбор, то есть внутренняя цензура. Из психиатрии мы знаем, что за отсутствием внутренней цензуры начинается бред при клинических заболеваниях: шизофрении, паранойе… Такой бред, говорят психиатры, бывает очень увлекательным и интересным. Где-то на глубине он замотивирован. В нем есть некая логика — пусть и шизофреническая и бредовая.
Если уж в современном искусстве должно цениться это, то не проще ли нам взять выписки из историй болезни шизофреников?
Я оказалась близка к истине. Выстраивание современного человека идет по пути его шизофренизации. Одна из работ Жиля Делеза называлась «Капитализм и шизофрения». Это была попытка рассечь человека на некие автономные области и представить их в равном достоинстве. Это прямое противоречие с апостолом Павлом, который описывает человека как некую иерархию органов или человеческое общество, где все на своем месте, где разные органы выполняют разные функции, находясь в иерархической взаимозависимости: рука важнее, чем палец… Органы не могут друг друга заменить: уши слышат, глаза видят…
А теперь предлагается децентрализация человека. Это сознательная установка. Но ее продукция проигрывает шизофреническому бреду, потому что в нем все равно есть глубинный источник, его продуцирующий. А в случае современного искусства этот источник слишком рационализирован.
Лицо нового искусства: куратор
Однажды я со своими студентами провела эксперимент. Я им предложила: «Давайте каждый из вас напишет на листочке по одной фразе и сдаст мне. Мы их перемешаем в произвольном порядке, и я зачитаю эти фразы подряд. Получится некий бредовый бессвязный текст, который я попрошу вас проинтерпретировать с точки зрения ныне модных и самых главных людей в актуальном искусстве — кураторов».
Вся тяжесть объяснения лежит, действительно, на кураторах. Это куратор должен придти и сказать зрителю, слушателю или читателю о спонтанности, ненормативности, центонности, об аллюзиях и смыслах произведения. Что художник хотел сказать? — Это является самой главной частью искусства.
У нас получилась интересная забава: находили аллюзии на «Игру в бисер», на «Улисса», на Мандельштама — посмеялись вволю.
И тогда я сказала: «Вы понимаете, что мы совершили мошенничество? Но если мы выйдем на площадку актуального искусства, нам никто этого не сможет доказать. Нет таких инструментов, которые бы могли доказать, что это чистой воды надувательство».
Три проекта нового человека
Эта тенденция гораздо шире, чем новое искусство — она касается создания нового человека.
Такие проекты в XX веке уже были: новый человек эпохи большевизма, «белокурая бестия» эпохи фашизма — и вот теперь новый проект эпохи постмодерна, «шизофреническая личность».
И конечно, новое искусство демонстрирует это как ни что иное. Именно через понимание искусства мы можем добраться до самых корней и понять замысел эпохи.
Подготовила Мария Сеньчукова